Читать книгу Желание - Ричард Флэнаган - Страница 3

Когда из дома Диккенсов прибежала служанка и сообщила о смерти ребенка, Джон Форстер не растерялся, ибо растерянность – признак слабого характера, а уж он-то, Форстер, никогда не терял присутствия духа. Полный, с лицом как у мастифа, с животом как у гусака, Форстер был во всем тяжеловесен – в своих разумных суждениях, воззрениях на мораль и даже в манере говорить. Форстер для Диккенса являл земное притяжение, когда сам он был «воздухоплавателем». Хотя он и подтрунивал над своим секретарем, Диккенс был искренне привязан к Форстеру, который оказался надежен в делах и всегда мог дать умный совет.

Форстер был горд, что на него во всем полагались, и поэтому сегодня решил подождать с печальной новостью, пока Диккенс не закончит свою речь. Хотя в связи с последними событиями он неоднократно пытался отговорить патрона от выступления во Всеобщем театральном фонде, Диккенс стоял на своем. Бог мой, да еще сегодня утром на Девоншир-террас он буквально умолял его все отменить.

– Я не могу, я обещал, – ответил тогда писатель. Диккенс как раз играл в саду с младшими детьми. Он подхватил на руки свое последнее, девятое дитя, малышку Дору, поднял ее над собой, радостно улыбаясь, глядя, как она молотит по воздуху ручонками, словно маленький барабанщик. – Нет, я определенно не могу отказать. Нам это нужно.

Форстеру хотелось возразить, но он сдержался. Надо же – «нам это нужно». Он знал, что иногда Диккенс считает себя скорее актером, чем писателем. Чушь, конечно, но человека не переделаешь. Диккенс обожал театр. Он любил весь этот выдуманный мир, когда мановением руки можно заставить светила двигаться по выдуманному небу как тебе хочется, но помимо прочего Диккенс считал себя частью актерского братства и много делал для благотворительности – именно ей и была посвящена его сегодняшняя речь в фонде. Диккенс всегда тянулся к простым людям – это одновременно беспокоило и восхищало Форстера.

– Правда, хорошенькая, что скажешь? – произнес писатель, прижав к себе малышку. – Ох, кажется у нас сегодня температурка, да, моя девочка? – И он поцеловал Дору в лобик. – Ну ничего, зато мы ее развеселили.

«И вот прошло несколько часов, и он говорит свою речь и блистает, – подумал Форстер. – Собралась толпа народу, все слушают в восхищении, а уж Диккенс, если заведет свои трели, тут любое сердце дрогнет».

– В нашем фонде, – вещал Диккенс, – не существует такого понятия, как исключительность. Все актеры равны, будь ты Гамлет или Бенедикт, призрак или бандит, или даже простой воин королевской армии. Чтобы сыграть свою роль, актер отрывается от собственной жизни, в которой есть и болезни, и страдания, и, увы, смерть… Между тем…

Раздались робкие аплодисменты, но они быстро стихли, потому что все знали, что две недели назад у Диккенса умер отец. Как он сам рассказал Форстеру, операция по удалению камней из желчного пузыря оказалась неудачной, и старик умер «с распоротым животом в луже собственной крови».

– Между тем, – продолжил речь Диккенс, – нам приходится заглушать собственные чувства, скрывать боль сердца, чтобы отважно выполнить актерский долг.

После выступления Форстер отвел патрона в сторонку.

– Боюсь, что… – робко начал он. – Одним словом… – Это уже было больше, чем одно слово, но Форстер по-прежнему не находил в себе сил произнести главное.

– Да что такое? – спросил Диккенс, смотря куда-то в толпу через плечо Форстера. Он перевел счастливый горящий взгляд на секретаря:

– Да говори же наконец, мой дорогой братец мастодонт.

Диккенс все еще был настроен на радостный лад, отпуская шуточки, он все еще был возбужден успехом, и тем труднее казалась задача, которую Форстер должен был выполнить.

– Малышка Дора… – нерешительно произнес он. Губы его дрогнули, не в силах закончить предложение.

– Дора? И что же?

– Я… – Форстеру хотелось так много сказать Диккенсу, но он не мог найти правильных слов. – Чарльз, мне очень жаль… – Форстер уже корил себя за поспешность, потому что все это было неправильно, стоило изложить как-то по-другому. Он всплеснул рукой – его обычный жест, когда нужно что-то доказать, но сейчас доказывать было нечего. Форстер грузно привалился боком к стене – даже его огромность казалась ему сейчас неуместной.

– Короче, у нее начались судороги, и… – наконец выдавил он.

– Когда? – спросил Диккенс.

– Три часа назад. Сразу после нашего отъезда.

Шел год 1851-й. Великая лондонская выставка[3], проходившая в стеклянном павильоне, явила собой торжество человеческого разума. Но писатель Дуглас Джерролд высмеял и саму выставку, и Хрустальный дворец. Тогда же в Нью-Йорке вышел роман[4] о том, как был обнаружен наконец легендарный белый кит. Книга потерпела неудачу. В это же самое время в сером и гремящем порту города Стромнесс, Оркнейские острова, леди Джейн Франклин провожала в белое ледяное никуда вторую из череды многих неудачных экспедиций, пытавшихся обнаружить еще одну «легенду» – ее пропавшего мужа.