Читать книгу Неизвестный террорист - Ричард Флэнаган - Страница 12

Ричард Коуди обернулся. Что-то в бессмысленном замечании Кейти Моретти привлекло его внимание. И он с самой что ни на есть искренней яростью и страстью – отчасти явившимися следствием того, что графический дизайнер не проявила к нему ни малейшего интереса, – а также с тайным намерением произвести впечатление на сидящих за столом и посрамить Джерри Мендеса заговорил о тех зверских преступлениях, которые были совершены в Лондоне, в Беслане, в Мадриде и на острове Бали. И чем больше он говорил, тем сильней осознавал, что его ярость весьма удачно подпитывается за счет того презрения, которое он испытывал к людям, спокойно сидящим рядом с ним и воспринимающим всемирный терроризм исключительно с точки зрения цен на имеющуюся у них недвижимость. Он ощущал себя неожиданно разбуженным вспыхнувшими в нем чувствами и обнаружил вдруг, что рассуждает о конце невинности и о чудовищном разрушении жизни самых обычных людей, и каким-то образом судьба несчастных, убитых бомбами террористов, и то, что Джерри Мендес понизил его в должности, и то, что эта красотка, графический дизайнер, его отвергла – все это в его восприятии как бы слилось воедино, и все раны, нанесенные этому миру, стали теперь его собственными.

– Вы просто не поверите, – сказала вдруг Кейти Моретти, – но наши занятия латиноамериканскими танцами посещает один очень сексуальный сириец. Он, кажется, толковый программист или что-то в этом роде. Впрочем, кем бы он ни был, он просто великолепен. Мы называем его Сальса бин Ладен.

Ричард Коуди испытал мимолетное замешательство, как если бы ему для занятий серфингом вручили крикетную биту.

– Ну, если вы считаете, что смерть невинных людей ничего не значит, можете продолжать рассуждать о чем угодно, – пожал плечами Ричард Коуди, ибо сам он любил говорить о том, что было угодно ему, и если другие его прерывали, а ему еще было что сказать, он испытывал странное чувство, больше похожее на смесь гнева и ревности. Так что, немного помолчав, он продолжил: – Эра сентиментальности миновала. Наша цивилизация подвергается жестоким атакам – чего уж там, эти новые варвары даже такое полуденное сборище, как наше, сочли бы незаконным; их власть не позволила бы нам пить вино, а нашим женщинам одеваться так, как им того хочется, и, безусловно, запретила бы танцы… – И он еще долго продолжал в том же духе, хотя никто не только не танцевал, но даже и не думал об этом, пока он говорит.

Затем Ричард Коуди стал приводить доводы в защиту пыток, разумеется, должным образом организованных. Разумное управление процессами, здравомыслие в политике, согласованные процедуры – в конце концов, цивилизовать можно все что угодно, даже столь варварское начинание, как борьба с Женевской конвенцией, а нам теперь просто необходимо что-то вроде Женевской конвенции для выработки законных методов использования пыток в современных условиях.

Иногда Ричард Коуди удивлялся собственным высказываниям и тому, с какой яростью старался навязать другим свое мнение. Но еще сильней поражало его то, как беспомощно и вяло эти другие с ним соглашались, и, как он опасался, вовсе не потому, что полагали его правым, а всего лишь потому, что он был сильней, громче, агрессивней. Журналист инстинктивно чувствовал, что людей попросту тянет туда, где они чувствуют силу.

И все же в первые моменты столь легко достигнутая победа в дискуссии всегда приносила ему чувство удовлетворения, причем настолько острое, что лицо его вспыхивало румянцем, а ноздри нервно трепетали. Однако довольно скоро Ричард Коуди начинал понимать, что сам он не верит ни слову из того, в чем только что столь страстно убеждал собеседников. Еще хуже было то, что и спорил-то он лишь потому, что считал необходимым, чтобы в этом конкретном споре одержала верх именно его и только его точка зрения. И, понимая это, он чувствовал, что в каждом сказанном им слове сквозят ненависть и невежество, что все эти слова направлены исключительно на то, чтобы уязвить и произвести впечатление, и тогда его охватывало презрение к тем, другим, потому что никто из них ни разу не встал, не бросил ему вызов, не назвал его глупцом, хамом, невеждой или шутом, хотя сам он в глубине души опасался, что именно таков он и есть.

И поскольку ни один из них никогда ничего подобного так и не сделал – а сам он испытывал одновременно и гнев, и облегчение, потому что никто не осмелился ему возразить, и каждый раз все неизменно сидели, заткнув рот и не решаясь сказать правду или хотя бы просто встать и уйти, как это сделала графический дизайнер, – Ричард Коуди так и продолжал говорить, и было трудно понять, когда же он наконец остановится и произойдет ли это хоть когда-нибудь.

– У нас тут просто замечательно, – услышал он собственный голос. – У нас тут процветание, у нас такие красивые дома, – и он широким жестом обвел роскошную столовую, в которой они сидели; кстати, дом Кейти Моретти местный телеканал недавно показал в качестве примера в шоу, посвященном декорированию интерьеров. – У некоторых дома, правда, красивее, чем у других, – при этих словах за столом послышался смех, – но в том-то и скрывается иррациональное зло.

Это было поистине великое высказывание, и Ричард Коуди и себя почувствовал великим. Впрочем, он тут же сменил тон – заговорил более спокойно, доверительно и рассказал несколько мрачных историй об ужасных заговорах, которые, к счастью, были раскрыты, о массовых отравлениях, бомбежках и газовых атаках, которые были успешно предотвращены благодаря бдительности соответствующих органов, а потом весьма живо описал возможную гибель австралийцев в самом сердце Сиднея, если, разумеется, не проявить должной бдительности.

Ричард Коуди чувствовал, что уже достаточно нагнал страху и своими увлекательными историями, и своим мастерством рассказчика; во всяком случае, теперь за столом все окончательно затихли; воображение каждого рисовало картину, навеянную искусно созданными им устрашающими образами всеобъемлющей конспирации, всеобщего фанатизма и ужаса. Зато сам Ричард Коуди несколько приободрился, и у него даже стали появляться кое-какие интересные мыслишки, вот только, к сожалению, он не имел в запасе ни одной новой истории, если не считать надоевшего сюжета о трех неразорвавшихся кустарных бомбах, обнаруженных на стадионе Homebush Olympic.

Когда прибыло такси, Ричард Коуди извинился, что так рано уходит, и солгал, сказав, что завтра утром на рассвете отправляется в очень важную командировку. На «настоящее дело», прибавил он, не глядя на Джерри Мендеса.

– Мелкий, ничего собой не представляющий журналист – вещь опасная, – заметил Джерри Мендес после ухода Коуди. – Но на самом деле абсолютно бесценная. – И он так расхохотался, что в итоге стал чихать, хрипеть, кашлять и был вынужден в очередной раз прибегнуть к ингалятору.

Когда такси вылетело со двора на улицу, Ричард Коуди откинулся на спинку сиденья, обтянутую липким серым винилом, вытащил из кармана пиджака маленькую бутылочку с какой-то жидкостью и слегка побрызгал себе на руки. Все сплошное жульничество и обман, думал он, тщательно протирая руки и уничтожая всех тех микробов, которых успел подцепить во время ланча, – и агентство 6-News, и СМИ, и журналистика вообще. Ничего, он им еще покажет, кто здесь настоящий мастер; он непременно найдет и способ, и средства, чтобы восстановить утраченные позиции. Он раздобудет такой сюжет, который еще долго будут помнить. И он, напомнив себе о том, что обладает уникальной способностью невероятно быстро восстанавливать и душевные, и физические силы, дочиста оттер с рук и противное липкое рукопожатие Джерри Мендеса, и прикосновение влажных холодных пальцев Кейти Моретти – у нее руки всегда были совершенно ледяными, как у владелицы похоронного бюро, которую подвергли заморозке.

Затем он снова вспомнил три неразорвавшиеся бомбы и тот эффект, который произвели на собравшихся за столом его мрачные пророчества – ведь он, пусть и на короткое время, заставил их всех буквально цепенеть от ужаса и думать о том, как легко они могут, даже находясь у себя дома, в Австралии, погибнуть в какой-нибудь злодейской катастрофе, устроенной террористами. Впрочем, данный сюжет представлялся ему безнадежным, ибо на определенном этапе заходил в тупик. И все же тема террористической опасности не давала ему покоя, хотя единственное, о чем ему сейчас было бы приятно вспоминать, это аппетитные груди графического дизайнера.

И Ричард Коуди, наклонившись вперед, сказал шоферу:

– Вот что, приятель: поехали на Кингз-Кросс.