Читать книгу Одержимые дьяволом. Мой опыт психиатра рядом с паранормальным - Ричард Галлахер - Страница 5

Заинтересованный студент

Мое детство прошло в одном из пригородов Нью-Йорка. Как и большинство моих сверстников, представителей поколения беби-бумеров, я с самого нежного возраста был пропитан великим скептицизмом янки. Меня мало занимали мысли о дьяволе, не говоря уже о странной идее демонической одержимости. Все мы были убеждены, что сообщения о нападениях демонов и паранормальных явлениях достойны только страниц желтой прессы, так же как и новости об инопланетянах и снежном человеке, а Хэллоуин был для нас отличным поводом, чтобы высмеять все эти глупости про ведьм, гоблинов, черную магию и сглаз. Я вспоминаю, как мать соседского мальчика хихикала над своим сыном, одетым в черно-красный костюм, называя его «миленьким маленьким демоном».

Мировоззрение моего поколения сформировалось в тот исторический период, когда вера в рационализм укоренилась полностью. Как представители американского среднего класса я и мои ровесники считали само собой разумеющимся для нашего времени и нашей особенной страны веру в демократию, в материальный прогресс, в великие достижения современной науки и в ее победу над суеверным мышлением. В школе я усвоил американскую гордость за страну, патриотизм, а также, как стало ясно позднее, легкое пренебрежение к традициям и народным верованиям Старого Света.

Позже, когда я начал серьезно изучать историю и религиоведение по программе академического курса античности в Принстоне, меня стали живо интересовать более странные и неортодоксальные концепции. Я был поражен, узнав, что распространенные раньше теории о злых духах и сверхъестественных явлениях так сильно занимали умы людей древности и Средневековья, и даже образованные люди признавались о своей неподдельной вере в духов и в возможность общения с богами и душами мертвых посредством погружения в транс. Хотя мое увлечение этими идеями начало зарождаться именно в это время, меня все же больше волновали тогда исследования человеческого разума. Я погрузился в изучение языков, литературы, философии и довольно рано познакомился с теорией психоанализа, которой хотел серьезно заниматься в дальнейшем.

После окончания колледжа я отправился со своим старшим братом на год во Францию, где преподавал в средней школе и играл в местной любительской баскетбольной команде. Наша команда играла прекрасно, а я, как большая американская рыба в маленьком французском пруду, набирал за игру не меньше тридцати очков. Мне так нравились наши отчаянные французские фанаты – их поддержка всегда давала нам лишние пятнадцать очков во всех домашних играх!

Что касается моей жизни вне баскетбольной площадки, я вел себя так же, как любой свободный молодой мужчина, путешествующий по чужой стране: наслаждался прекрасными винами, ел восхитительную французскую еду, запивая ее огромным количеством ликера Куантро из соседнего Анже́. Мысли о «паранормальных явлениях» и всем дьявольском, занимавшие мою голову дома, теперь были от меня так далеко, как это возможно.

Так все и продолжалось, пока мой брат Джон не познакомился с местной ведьмой.

Джон играл тогда в новой команде, он переехал в соседний городок, где люди проявили больший интерес к спорту. Как-то он рассказал мне, что познакомился с пожилой дамой, называвшей себя «белой ведьмой». Во время разговора брат пожаловался ей, что с подросткового возраста не может избавиться от бородавок на руках. Женщина пообещала, что вылечит его.

Несмотря на мой скептицизм и насмешки, Джон не захотел отступаться от задуманного.

Ведьма посоветовала брату попробовать то, что сама называла «народным целительством». Она велела Джону провести простой ритуал – в полночь, на мосту, на окраине города. Нужно было произнести короткое заклинание, а затем бросить три фасолинки через плечо в реку. Она особо подчеркнула, что он «должен твердо верить».

Джон сделал все, как сказала ведьма. Проснувшись на следующий день, он обнаружил, однако, что бородавки никуда не исчезли. В тот же день он отправился домой к той женщине за объяснениями. Она сказала ему, что ритуал не сработал, потому что он «не верил по-настоящему». Брат пообещал повторить ритуал еще раз, теперь со всей серьезностью.

Следующим утром Джон заявился ко мне в гости. Взволнованным голосом он сообщил, что все его бородавки исчезли. Как типичный младший брат я высказал ему прямо все, что думаю о его размягчившихся мозгах. Я отказался признавать случившееся победой духа над материей и, исполненный чувства превосходства, объяснил полученный результат действием самовнушения, способного иногда приносить облегчение при не очень серьезных недугах.

«Ну вообще-то мне все равно, – парировал Джон. – Хоть что-то наконец сработало после всех этих бесполезных кремов и прижиганий холодом».

Хотя скептицизм и остался при мне, вся эта история все-таки подогрела мой интерес к традиционным методам целительства. Я был удивлен и очарован психосоматической медициной, причудами нашей сложной иммунной системы и тем огромным влиянием, которое оказывает мозг на физиологию. Я планировал поступать в медицинский по возвращении в Штаты, поэтому этот случай отложился в архиве моей памяти. В то время я был погружен в изучение теории, разработанной Зигмундом Фрейдом и его единомышленниками, доказывавшей важную роль, как они это называли, физических проявлений «истерических» состояний ума.

Фрейд и другие ранние психоаналитики отмечали, что подавляемые эмоции и импульсы могут стать прямой причиной соматических заболеваний, иногда даже таких тяжелых, как паралич. Позднее эти состояния получили название «конверсионные расстройства», т. е. психические состояния, при которых пациенты имеют определенные неврологические симптомы без органической причины или логического объяснения. Позже, во время учебы в ординатуре Йельского университета, мне лично довелось наблюдать подобные случаи. К примеру, я проводил обследование молодой женщины, попавшей в больницу из-за необъяснимого паралича ноги, не имевшего за собой никакого медицинского или анатомического диагноза. Как-то во время осмотра она призналась, что ее самым сокровенным желанием было «пнуть как следует своего сукиного-сына-отца…».

Фрейд испытал большое влияние со стороны знаменитого Жан-Мартена Шарко – харизматичного парижского врача-невролога конца XIX века. Известный своим вольнодумством, Шарко относился к религии враждебно, поэтому и Фрейд решил применить свою теорию истерии к религиозным феноменам, включая и одержимость демонами. Взяв в качестве примера случай художника XVII века, Фрейд доказывал, что его так называемая «демоническая одержимость» была фактически психической патологией, принятой по невежеству за атаку дьявола [6].

Как выяснилось позже, место, где я играл в баскетбол, находится недалеко от небольшого городка Луден. Этот городок прославился в XVII веке благодаря печальному случаю предположительно массовой одержимости, произошедшему в местном монастыре.

В 1630-х годах несколько сестер-урсулинок стали жаловаться, что ими овладели бесы. Находясь, согласно их утверждениям, в состоянии одержимости, монахини странно кричали, кружились волчком и разговаривали на нескольких неизвестных им языках. Этот случай произвел сенсацию и до сих пор вызывает споры во Франции. В те времена обряды изгнания нечистой силы иногда проводились публично, собирая толпы любопытных зевак. Эти события подробно описал Олдос Хаксли в книге 1952 года «Луденские бесы»[7]. В экранизации книги в жанре фильма ужасов под названием «Дьяволы» снялась Ванесса Редгрейв – его премьера состоялась в 1971 году.

Обилие насилия и человеческой наготы в фильме вызвало тогда бурю протеста, но я сомневаюсь, что большинство аудитории восприняло центральную тему картины всерьез. И я в том числе. Хаксли заставил меня поверить, что, при всей своей запутанности и сенсационности, Луденское дело было, по всей вероятности, случаем коллективной истерии. Он пришел к выводу, что истерия имеет политическую окраску и произошла из-за серьезного эмоционального расстройства нескольких замкнутых и сексуально закрепощенных католических монахинь.

Но что еще больше заинтриговало меня, так это роль в этом инциденте двух получивших сомнительную славу священников: Урбена Грандье, благополучного приходского кюре с хорошими связями, и иезуита Жан-Жозефа Сурина. Грандье, известный своей фривольностью и пристрастием к женскому полу, был обвинен политическими оппонентами в соблазнении монахинь и наложении на них колдовских чар. В качестве основного доказательства был представлен некий документ на латыни, якобы соглашение Грандье с Сатаной. Подвергнутый ужасным пыткам Грандье тем не менее твердо отстаивал свою невиновность. По приговору суда инквизиции он в итоге был сожжен на костре.

Во искупление святотатства, совершенного монахинями и Грандье, Сурин призвал демона войти в него, а позже написал увлекательный и детальный отчет о своей многолетней борьбе со злым духом. Был ли Сурин действительно одержим или просто страдал помешательством, остается предметом исторических споров.

Знаменитый французский невролог Жан Лермитт в свое время пришел к выводу, что так называемая одержимость представляет собой психическую патологию. Его книга 1956 года Vrais et faux Possédés («Истинная и ложная одержимость»), как видится, оказала влияние и на Хаксли [8].

Но, как заметил один мой знакомый теолог, для того, чтобы согласиться с несложным выводом Лермитта, неизбежно придется отбросить значительную часть и современных свидетельств. При этом сохранилось множество сообщений о случаях, когда монахини начинали спонтанно говорить на неизвестных им языках. Также придется отбросить как недостоверные многочисленные описания из исторических источников странных и необъяснимых кружений и анатомически невозможных телодвижений и поз у монахинь. Спустя годы один французский профессор спросил меня: «Вы когда-нибудь слышали, чтобы несколько монахинь разом сошли с ума, но при этом стали прекрасными гимнастками?» Он пришел к выводу, что, хотя и не все монахини были одержимыми, тем не менее в Лудене не обошлось без участия демонов. Ученый предположил, что монахини стали жертвами какого-то малого демонического нападения – так называемого угнетения либо бесовского томления.

* * *

А потом мое увлечение этими предметами было на несколько лет отложено в долгий ящик. Сначала я учился в медицинской школе, затем в интернатуре на кафедре внутренних болезней и, наконец, в ординатуре на кафедре психиатрии в Йеле. Во время своей учебы я стал намного лучше разбираться в странных изгибах и темных закоулках человеческой психики. Настоящее научное исследование, без сомнений, открывает новые двери, задает новые вопросы и дает новые возможности. И это так же верно, когда мы говорим о тайнах сознания, человеческого разума и духа. Я пришел к заключению, что возможны и другие пути обретения знания, не зависящие от количественных оценок, лабораторных экспериментов или строго стандартизированных научных измерений. Меня не оставляло чувство, что свидетельства о странных психических явлениях, которые в немалом числе подбрасывает нам история, – особенно те трудно объяснимые, но хорошо задокументированные духовные казусы, имеющиеся во всех культурах, – заслуживают тщательного научного исследования.

Кроме нескольких близких людей, я редко посвящал в свои увлечения коллег и до сих пор верен этому правилу – говорить на эти темы, только когда меня спрашивают. Вспоминая те годы, я думаю, что большинство было безразлично к этой теме, другие, как мне казалось, могли отнестись более критично к моему интересу и начать смотреть с недоверием на молодого психиатра в начале карьеры, серьезно увлеченного этими вещами. В то же время, могу теперь это признать, я не испытывал ни тогда, ни после какой-либо открытой враждебности к моим исследованиям в этом направлении.

Примерно в то время, когда я окончил ординатуру и постдокскую аспирантуру по психиатрии в Йеле, в культурном мейнстриме начала появляться литература, описывавшая то, о чем раньше не говорили, – одержимость, происходящую в наше время. Множество исследователей, вдохновленных успехом романа Уильяма Питера Блэтти 1971 года «Изгоняющий дьявола»[9] и снятого по нему фильма, начали откапывать ранее не публиковавшиеся факты, вдохновившие затем писателей на создание еще немалого числа произведений.

Я был сильно удивлен, узнав о реальных событиях, ставших основой для захватывающей книги и фильма, хотя я видел и понимал, что Блэтти многое взял из исторических описаний экзорцизма, включая Луденское дело. Более всего меня поразило, что фильм построен большей частью на художественном пересказе реальной истории одержимости, произошедшей совсем недавно.

Первоосновой для истории Блэтти, как считается, был случай истинной одержимости в Мэриленде, имевший отправную точку в 1949 году и продлившийся несколько лет. Пострадавший от нападения мальчик, записанный в источниках как Роланд Доу, позже, после тщательного расследования, был переименован в Робби Манхейма. Воспитанный в лютеранской вере, Робби был прихожанином преподобного Лютера Майлза Шульце. Мальчик долгое время провел в больницах, но врачи так и не смогли объяснить, что с ним, а психиатрическое лечение не дало эффекта. Робби оставался в состоянии одержимости несколько лет.

Как показано в фильме, проблемы начались с чего-то, похожего на полтергейста, – необъяснимые звуки, «царапанье», дрожащая кровать, летающие по воздуху предметы и падающие стулья. Различные документы утверждают, что свидетелями этих странных событий было около сорока восьми человек, включая преподобного Шульце, который долгое время наблюдал за Робби, специально пригласив его для этого в свой дом. Состояние Робби в конечном итоге ухудшилось до той степени, когда стали явно проявляться симптомы, характерные для одержимости: непроизвольные впадения в транс, выражение злобной ненависти к религии, «дьявольский голос» и другие паранормальные явления – например, говорение на латыни, которой маленький Робби не знал. По словам очевидцев, в какой-то момент в комнате Робби стало ощутимо холодно – как я позже узнал, такое часто случалось и ранее во время изгнания нечистой силы.

Священнослужители различных конфессий провели множество обрядов экзорцизма, сначала по канонам лютеранской, затем епископальной и, наконец, католической церкви. В конце концов, после многих лет борьбы, группа иезуитов провела успешную серию ритуалов в госпитале Сент-Луиса. Священники сообщали, что момент освобождения Робби от злого духа сопровождался необычно громким шумом. По словам иезуитов, он был сравним с «раскатами грома». После успешного изгнания демона Робби смог жениться, завести детей и вести нормальную жизнь.

Перед своей смертью в 2017 году Блэтти признал, что его вымышленная история основана в значительной мере на случае одержимости Манхейма, но у нее были и другие источники. Например, фигура священника-психиатра (в книге и в сценарии) была создана Блэтти по образцу отца Сурина, который, как и его литературный аналог, предложил себя демону в качестве жертвы взамен захваченного им мальчика.

Другие два героя в романе Блэтти – священники отец Дэмиен Каррас и отец Ланкастер Меррин – были задуманы как олицетворение двух противоположных мировоззрений. Отец Меррин, с лицом, покрытым глубокими морщинами, и шапкой седых волос, символизирует католицизм старой школы и ее непреклонную веру в злых духов. Он не отступает от этой веры даже во время своего последнего, ставшего причиной его смерти ритуала экзорцизма. С другой стороны – отец Каррас, который в начале повествования полностью уверен, что молодая девушка Риган Макнил больна неизвестным психическим расстройством, несмотря на явные указания на демоническую одержимость. Лишь после всех медицинских и психиатрических анализов он все-таки меняет свое мнение, признавая, что происходит что-то необъяснимое, демоническое.

Меня очень привлекла трансформация отца Карраса. Я только позже осознал, насколько этот образ оказался значимым для моей последующей исследовательской стратегии и пути в науке: опытный психиатр, который исследует вопрос с аналитической и научной точки зрения, а потом – и только потом – приходит к уверенности в реальности демонической одержимости.

Подобно отцу Каррасу, с тех пор я жил меж двух миров – между миром научной психиатрии и миром экзорцизма. И я потратил многие годы на то, чтобы сделать более глубоким свое понимание обоих этих миров, кажущихся многим несовместимыми, хотя, на мой взгляд, это не так.

После четырех лет ординатуры я занял должность лечащего врача-психиатра в отделении хронических болезней госпиталя Корнелл-Нью-Йорк-Вестчестер. Наш коллектив занимался сложными случаями в специализированном стационаре для пациентов с тяжелыми пограничными расстройствами личности. Эти больные очень нестабильны, беспокойны и часто страдают от жестокого обращения. Попасть на таких непростых пациентов сразу после ординатуры – этот опыт был очень стимулирующим для моего профессионального роста.

«Лечащее окружение», или программируемая среда, эта методика лечения была создана согласно клиническим принципам, сформулированным директором нашего госпиталя доктором Отто Кернбергом, одним из самых выдающихся психоаналитиков в мире[10]. В Корнелле и мне довелось поучаствовать в исследованиях, помогая разрабатывать более точные методики опроса стационарных пациентов и оценки их прошлого травматического опыта. Отчеты нашей группы (как одной из нескольких исследовательских групп по этой теме), обнаружившие множество случаев жестокого обращения в историях болезней пациентов, в итоге были опубликованы в виде монографии в журнале The Journal of Personality Disorders, и я был ведущим автором этой работы [11]. По моим воспоминаниям, уровень медицины и научных исследований в Вестчестере был прекрасным, хотя работа и отнимала все мое время без остатка.

И снова мне пришлось выбросить из головы любые планы по поводу исследований одержимости и других вещей из области, как я это называл, «религиозной феноменологии», видевшейся мне тогда только хобби.

Перед тем как покинуть Нью-Хейвен[12], я серьезно, хотя и не вполне определенно, подумывал о том, чтобы пойти в аспирантуру Йеля и получить академическую степень по истории религии. Однако, поработав какое-то время в Корнелле, я стал думать, что эта возможность потеряна навсегда. Я решил поступать в Центр обучения и исследований психоанализа Колумбийского университета и прошел для этого необходимую подготовку у доктора Кернберга. Вскоре мне предложили вести в Корнельском медколледже курс о жизни и наследии Фрейда. Медленно, но верно я приобретал известность как специалист по психофармакологии и начинал уже задумываться о подаче заявок на исследовательские гранты. Очертания карьеры академического психиатра стали вполне отчетливо вырисовываться на моем жизненном горизонте.

Но однажды утром в начале 1990-х в дверь моего кабинета постучался нежданный гость – пожилой католический священник. Его интересовало, не смогу ли я помочь ему поставить диагноз одной женщине. Священник сообщил, что он один из нескольких на все Соединенные Штаты официально назначенных церковью экзорцистов.