Читать книгу Стальные останки - Ричард Морган - Страница 8

Рингил отправился домой в дурном настроении и с больными от крина глазами – в них словно песка насыпали.

Предрассветная палитра Луговин соответствовала его душевному состоянию: низко плывущий над рекой туман запутался в мучительно изогнутых черных силуэтах мангровых рощ; окна высоко стоящих особняков светились, точно фонари пришвартованных или выволоченных на берег кораблей. Из-за облаков выглядывала расплывчатая изогнутая Лента, чье ночное свечение потускнело и истерлось с приближением дня. Мощеная дорога у него под ногами лучилась бледным, нереальным светом, как и уходящие в сторону от нее улицы, что вились среди деревьев. Старая, потертая от времени картина. Он шел домой с уверенностью сомнамбулы, и воспоминания десятилетней давности совместились с увиденным за последние дни, после возвращения. По эту сторону реки почти ничего не изменилось – не считая, разумеется, Миляги, который ласково внедрился сюда, – и это легко могло быть любое утро его потраченной впустую юности.

«Но не забывай про ого-го какой меч у тебя за спиной, Гил. И про брюхо, которые ты отрастил».

Невзирая на размеры, Друг Воронов не был тяжелым оружием – часть удовольствия от кириатских клинков дарили легкие и гибкие сплавы, с которыми предпочитали работать их кузнецы, – но этим утром он висел, словно кусок мачты, к которой Рингила привязали во время шторма. Ему приходилось отупело тащить эту штуковину на спине, шаг за шагом приближаясь к берегу, где вряд ли удастся отдохнуть. «Многое изменилось с той поры, как ты уехал, Гил». От наркотика и надлома, увиденного в Миляге, он чувствовал себя обессиленным. И пустым. То, чем он раньше дорожил, исчезло, товарищей по плаванию унес шторм, и он уже знал, что туземцы не отличаются дружелюбием.

«Сзади кто-то есть».

Он медленно остановился, чувствуя, как осознание щекочет затылок.

Слева от тропы кто-то двигался, осторожно ступая между деревьями. Может, и не один. Рингил хмыкнул и размял пальцы правой руки. Крикнул в сырой, недвижный воздух:

– У меня, мать твою, неподходящее настроение.

И тут же понял, что врет. Кровь побежала по венам, пульс внезапно ускорился и пришло резкое, радостное ощущение бодрости. Он сейчас с удовольствием бы кого-нибудь убил.

Опять шевеление; кем бы ни был «кто-то», он не испугался. Рингил развернулся, вскинул руку над головой и схватился за торчащую головку эфеса. Возле уха раздался скрежет – девять дюймов убийственной стали выдвинулись над плечом, прежде чем зажимы вдоль ножен раскрылись, как и было задумано. Клинок вышел целиком, боком. В предрассветном воздухе послышался холодный, чистый звон. Левая рука присоединилась к правой на длинной, потертой рукояти. Пустые ножны снова упали, слегка покачиваясь на ремнях, а Рингил замер, завершив поворот.

Ловкий трюк, полный кириатского изящества и позволяющий резко изменить расстановку сил, застигнув врасплох нападающих, что и случалось чаще, чем он мог вспомнить, не напрягаясь. Все это было частью мистического ореола Друга Воронов, на который он купился, принимая у Грашгала подарок. Более того, так клинок оказывался в позиции для верхней защиты, и любой мог понять, что это за оружие, поблескивающее синевой. Дальше атакующему оставалось принять решение, действительно ли ему охота связываться с владельцем кириатского меча. За последние десять лет больше дюжины нападений закончились ничем, стоило высвободить синеватое лезвие. Рингил уставился вдоль тропы в ту сторону, откуда пришел, по-волчьи надеясь, что на этот раз все будет иначе.

Ничего.

Он бросил короткие взгляды на листву по обе стороны дороги, измерил углы и доступное пространство, а потом принял более привычную защитную стойку с мечом вперед. Друг Воронов рассек воздух, описывая геометрию изменения, издав тихий свист.

– Да-да! – крикнул Рингил. – Кириатская сталь. Душу твою заберет.

В ответ среди деревьев будто послышался мелодичный тихий смех. Накатило новое ощущение, словно задней стороны шеи коснулся холодный воротник. Будто все вокруг внезапно лишилось земного контекста, как если бы он исчез, выпал из привычной среды. Расстояние объявило о себе, холодное, точно пустота меж звезд, и раздвинуло окружающее пространство. Деревья стояли с видом очевидцев. Речной туман полз и извивался как живой.

Рингила затопило волной раздраженной ярости, озноб прошел.

– Я страдать херней не собираюсь. Хочешь меня грабануть – давай приступим. Солнце восходит, и дряни вроде тебя пора в постельку или могилу.

Справа от него что-то взвизгнуло и ломанулось через кусты. Повернувшись на звук, он успел заметить чьи-то конечности и по-обезьяньи припадающую к земле фигуру, которая удирала прочь, двигаясь боком. За нею шевельнулось еще что-то – похожая фигура. Кажется, мелькнул короткий клинок, но Рингил сомневался: перед рассветом все выглядело каким-то свинцовым.

Опять раздался смех.

На этот раз он будто слетел на Рингила и ласково пронесся мимо уха. Он это почувствовал и вздрогнул от почти ощутимого прикосновения, полуобернулся, высматривая противника…

И все исчезло, целиком, будто солнце выглянуло из-за туч. Он молча ждал, что оно вернется, выставив перед собой неподвижный клинок. Но кем бы ни был его противник, похоже, он утратил интерес к Рингилу. Две неуклюжие, похожие на людей фигуры не вернулись. В конце концов Рингил, чье напряжение и так слабело, сдался и вышел из защитной стойки, аккуратно перехватил ножны на спине и вложил в них Друга Воронов, который не пришлось пустить в дело. В последний раз оглядевшись по сторонам, он продолжил путь, теперь ступая легче: он словно очистился и теперь внутри все слабо гудело от неиспользованного боевого возбуждения. Воспоминание о смехе он утопил в глубинах памяти – там, где его не пришлось бы снова подвергать пристальному изучению.

«Это все гребаный кринзанц».

Когда Рингил добрался до особняка Эскиатов, все вокруг окрасилось в серые тона, а небо над рекой прояснилось. От света щипало глаза. Он заглянул через массивные железные прутья главных ворот, странным образом ощущая себя жалким призраком, который цепляется за сцены земного существования, куда ему нет возврата. Ворота были опутаны цепями и оканчивались длинными пиками, которые – он проверял в молодости, – было не так просто одолеть. В такую рань ничто не шевелилось; не считая слуг, все спали глубоким сном. На мгновение его рука коснулась толстой веревки звонка, но потом упала, и он отступил. Тишина казалась слишком плотной, чтобы нарушать ее колокольным звоном.

Рингил неуверенно усмехнулся над внезапной чувствительностью и пустился украдкой вдоль забора, высматривая дыру, проделанную в юности. Нашел, протиснулся – с большим трудом! – и, выбравшись из несговорчивых кустов, направился к широким лугам позади дома, не тревожась из-за хруста гравия под ногами.

На шум во внутренний двор, расположенный на возвышенности, вышел стражник с пикой в одной руке и ненужным фонарем в другой, замер у широкой лестницы. За то время, что понадобилось бы бедолаге, чтобы бросить фонарь и взять пику наизготовку, Рингил мог его убить; это знание рассеянным потоком явилось откуда-то изнутри; он ощутил его в собственных костях и выражении лица. Приветственно взмахнул рукой и получил в ответ пристальный взгляд прищуренных глаз. Потом стражник узнал Гила, без единого слова повернулся и исчез в доме.

Дверь в кухню была, как обычно, открыта. Он увидел красноватый, мерцающий свет, который изливался в утренние сумерки, будто из нижнего угла суровой серой громадины особняка вытекали жизненные соки. Рингил обошел внутренний двор, рассеянно ведя пальцами по истертой, испятнанной мхом каменной кладке, и, одолев три ступеньки, спустился в кухню. Почувствовал, как открываются поры на лице, впитывая тепло от очагов, расположенных вдоль боковой стены. Улыбнулся этому ощущению и вдохнул его, чувствуя, что вернулся домой. В каком-то смысле, так оно и было. «В любом случае, более теплого приема ты здесь не дождешься». Он огляделся, ища место, где присесть. Впрочем, где угодно: длинные, исцарапанные деревянные столы еще пустовали, и никто пока не пришел, чтобы заняться приготовлением еды для грядущего дня. Единственная девочка-служанка возилась у одного из больших котлов с водой; она бросила на него быстрый взгляд, отвлекшись от трудов, и будто улыбнулась, а потом почти с той же быстротой отвернулась. Шума от нее было мало, как от призрака.

Но у двери в дальнем конце кухни ждал кое-кто еще.

– Ну надо же, какой сюрприз.

Он вздохнул.

– Доброе утро, мама.

День и впрямь начинался так, словно он вернулся в свою юность. Ишиль стояла на высоком пороге в дальнем конце кухни, на расстоянии двух ступенек от плит пола, словно на подиуме. На лице – полный макияж, тело – в платье, которое дома она обычно не носила. Не считая этого, госпожа Эскиат выглядела безупречной копией матери, с которой ему приходилось сталкиваться много лет назад, приползая домой «после вчерашнего».

Он вытащил табурет из-под стола и сел.

– Только с вечеринки?

Ишиль с царственным видом спустилась в кухню. Ее юбки шуршали по полу.

– Вообще-то этот вопрос должна задавать я. Ведь ты где-то шлялся всю ночь.

Рингил взмахнул рукой.

– Только не говори, что в таком виде сидела дома.

– У твоего отца были гости из Канцелярии. Говорили о вопросах государственной важности. Они еще не ушли.

– Что ж, приятно знать, что я не один работаю допоздна.

– Это теперь так называется? – Теперь она стояла по другую сторону стола от него. – «Работать»?

– В каком-то смысле, да.

Ишиль одарила его ледяной улыбкой.

– А я думала, ты просто совокуплялся с бывшими знакомыми.

– Есть разные способы добывать сведения, мама. Если тебе нужен более традиционный подход, надо было держаться отца с его головорезами.

– Скажи мне, – любезно проговорила она, – что позволили узнать твои оригинальные методы о местонахождении Шерин?

– Немногое. Двери в Соленый Лабиринт сомкнуты плотнее, чем сфинктер у священника. Мне понадобится время, чтобы разобраться. – Он ухмыльнулся. – Так сказать, смазать проход.

Она отпрянула, надменная как раздраженная кошка.

– Фу! Обязательно быть таким вульгарным, Рингил?

– Что, стыдно перед слугами?

– В каком смысле?

Рингил махнул рукой себе за спину, указывая на девчонку у котла, но когда он повернулся, оказалось, что служанка тихо ускользнула и оставила его наедине с Ишиль. Что ж, он не мог ее винить. Темперамент госпожи Эскиат вошел в легенды.

– Забудь, – проговорил он устало. – Короче говоря, я продвигаюсь, но медленно. Такие вот новости.

– Он все равно хочет с тобой повидаться.

– Кто?

– Твой отец, разумеется. – Тон Ишиль стал напряженным. – Ты хоть слово услышал из того, что я сказала? Он наверху, вместе со своим гостем. Они ждут тебя.

Рингил опустил локти на стол. Расположил предплечья под углом друг к другу, сомкнул пальцы и взглянул на получившийся замок. Потом спросил с тщательно выверенным безразличием:

– В самом деле?

– Да, Гил. И он не в лучшем настроении. Так что идем.

Долгий шелест ее юбок по полу внезапно показался таким неприятным, что Рингил заскрипел зубами. Ишиль дошла до края стола и поняла, что сын не собирается за ней следовать. Она повернулась и устремила на него суровый взгляд, хорошо знакомый по прежним временам. Он не посмотрел ей в глаза.

– Ты идешь или нет?

– Угадай с первого раза.

– Гил, что это такое? Ты обещал…

– Если Гингрен хочет со мной поговорить, пусть спускается сюда. – Рингил взмахом руки указал на пустое пространство между ними. – Тут достаточно уединенно.

– Хочешь, чтобы он привел гостя в кухню?! – с искренним ужасом спросила Ишиль.

– Нет. – Теперь Рингил взглянул на нее. – Я хочу, чтобы он отвязался от меня на хрен. Но если не получается, давай посмотрим, как сильно ему хочется со мной поговорить, да?

Она постояла еще пару секунд, а потом, когда он не отвел глаза и остался неподвижным как камень, быстро и без единого слова вышла, поднявшись по ступенькам. Рингил проследил за ней, чуть изменил позу, ссутулился и окинул пустую кухню взглядом, словно искал в ней свидетелей, публику. Потер ладони, вздохнул.

Вскоре давешняя служанка вернулась, соткавшись из пустоты у него за плечом с молчаливой, скучной деловитостью, от которой Рингил вздрогнул. В руках она держала деревянную кружку с крышкой, из-под которой выползали струйки пара.

– Чай, мой господин, – прошептала девочка.

– А, ну да. – Он моргнул и подавил дрожь. – Ты не могла бы не подкрадываться ко мне вот так?

– Простите, мой господин.

– Ладно. Поставь сюда.

Она подчинилась и ушла так же бесшумно, как возникла. Он дождался, когда служанка исчезнет из вида, открыл крышку и ссутулился над чашкой, вдыхая. Пар с ароматом горькой зелени струился из нее, тепло поднималось от поверхности воды, в которой заваривались травы; к его воспаленным глазам будто приложили мягкое полотенце. Отвар был слишком горячим для питья. Рингил уставился на искаженное, темное отражение собственного лица в чашке, заключил свое зыбкое подобие в ладони, словно опасаясь, что оно выкипит и растает в воздухе, как обвивающий его пар. В конце концов он осторожно отодвинул кружку, медленно опустился вперед, упершись подбородком в столешницу, прижавшись щекой к вытянутой руке, и устремил рассеянный взгляд вдоль стола, на противоположный конец кухни.

Услышал, как они идут.

Раздалась тяжелая поступь – и внезапно Рингил услышал что-то еще, тихий отголосок колдовской ясности, который он, быть может, подцепил там, в предрассветном тумане, какое-то наследие зловещего смеха, что коснулся его мимоходом, будто приглашая сойти с дороги и отправиться следом, и все еще раздавался где-то под сводами черепа, подсказывая, чего ждать. Впрочем, это мог быть последний вздох крина, галлюцинаторный эффект, хорошо знакомый тем, кто его употреблял. Так или иначе, позднее окончательно протрезвевший Рингил не сможет избавиться от воспоминаний об этом чувстве, которое было почти знанием и пришло одновременно с тенями, сгустившимися в дверном проеме и приближением звука шагов. Предчувствие заставило его оторваться от стола, выпрямить спину, сосредоточиться – но движение пробудило хмельную усталость, которая в некотором роде напоминала смирение…

– Ну, привет, Рингил, – громким голосом заявил Гингрен, спускаясь в кухню, но в его сердечном тоне ощущалась фальшивая нота, будто он споткнулся на пути. – Твоя мать сказала, что мы найдем тебя здесь.

– Похоже, она была права.

Отец и сын посмотрели друг на друга, словно дуэлянты перед навязанным им поединком. В кухне с низкими потолочными балками Гингрен выглядел особенно крупным, массивным; за прошедшие годы он чуток раздался в талии, совсем как Миляга, и лицо его от хорошей жизни и возраста – и, предположил Рингил, от нынешней бессонной ночи – чуть обрюзгло и утратило былую отточенность черт. Однако если не обращать на это внимания, в целом он почти не изменился. Взгляд такой же суровый, без тени подлинных сожалений. Отец, как ни выискивал в сыне перемену, найти ее не сумел – хотя, если откровенно, за минувшие после возвращения Рингила дни Гингрен не особо к нему приглядывался. Они, разумеется, были обречены сталкиваться в разных частях дома, и, как правило, один из них разговаривал с кем-то другим, служившим преградой и барьером, а также поводом выдавить из себя лишь невнятное приветствие, прежде чем пройти мимо. Их распорядок дня совпадал не больше, чем в юности Рингила, и никто из домочадцев, включая Ишиль, не пытался сблизить их сильнее, чем выходило само по себе.

Но теперь…

Теперь давешнее предчувствие рухнуло на него, как содержимое лопнувшего мешка. В кухню вошел легконогий и стройный, невзирая на посеребрившие виски годы, Мурмин Каад.

– День добрый, мастер Рингил.

Рингил застыл, напряженно выпрямив спину.

– Ха! Язык проглотил. – Впрочем, Гингрен был – и, наверное, в каком-то смысле остался – воином, поэтому знал, как понимать неожиданное оцепенение сына. Он махнул рукой Кааду, предупреждая, чтобы тот оставался на месте. – Лорд-судья Каад здесь по моему приглашению, Рингил. Он хочет кое о чем поговорить с тобой.

Рингил пристально глядел в одну точку.

– Тогда пусть говорит.

Короткая неуверенная пауза. Гингрен кивнул, и Каад подошел к дальнему концу стола. Театральным жестом вытащил из-под него один из грубых деревянных табуретов и сел, изображая ироничное великодушие ввиду отсутствия церемоний и бархатной обивки сиденья. Поправил складки одеяния, подвинулся ближе к краю стола и опустил на поцарапанную столешницу руки, сцепленные в свободный замок. На одном из пальцев выделялся серебряный перстень с золотой инкрустацией и крестом городской Канцелярии.

– Всегда радует, – начал он официально, – когда воочию удостоверяешься в том, что один из самых славных сынов этого города наконец вернулся.

Рингил бросил на него быстрый взгляд.

– Я сказал, пусть говорит, а не вылизывает мне зад дочиста. Ближе к делу, будьте любезны.

– Рингил!

– Нет-нет, Гингрен, все в порядке. – Но, разумеется, это было не так – Рингил увидел, как по лицу лорда-судьи пробежала гневная туча, которую тот быстро стер и заменил натянутой дипломатичной улыбкой. – Твой сын и Комитет не всегда находили общий язык. Ах, молодость… она, как ни крути, не преступление.

– Для Джелима Даснела, – тут старый гнев вскипел внутри Рингила, слегка приглушенный отходняком, – это не стало смягчающим обстоятельством.

Еще одна короткая пауза. За спиной Рингила отец сдавленно фыркнул и явно проглотил начало какой-то фразы.

Каад опять нацепил улыбочку.

– Сдается мне, Джелим Даснел нарушил законы Трелейна, посмеявшись над моралью, коя лежит в основе нашего бытия. Как и ты, Рингил, хоть я опечален тем, что приходится вспоминать сей факт в доме твоих родителей. Кто-то один должен был стать примером.

Гнев острым клинком рассек дурман кринового отходняка и блеснул чистой, свежей сталью. Рингил перегнулся через половину стола и вперил в Каада пылкий взгляд.

– Мне что же, тебя благодарить? – прошептал он.

Каад не дрогнул.

– Да, я думаю, стоило бы. У Восточных ворот легко нашлось бы местечко еще для одной клетки.

– Нет уж, не легко. Не для того, кто рьяно выслуживался перед знатью, как ты, Каад. Не для того, кто предвкушал лакомый кусочек – скорую возможность присосаться к эскиатской сиське. – Рингил произвел на свет собственную улыбку – в медленном изгибе губ ощущалось что-то непристойное; рот уподобился ране. – Еще не насосался, человечишка? Чего тебе надо?

На этот раз у него получилось достать судью. Гнев снова исказил лицо Мурмина Каада и не исчез. Улыбка испарилась, патрицианская маска натянулась у рта и глаз, щеки над ухоженной бородой потемнели от ярости, которую он не смог замаскировать. Лорд-судья был родом из портовых трущоб, и презрение, с которым аристократические семьи относились к этому выскочке, поднимавшемуся все выше в судейской иерархии, ни для кого не являлось тайной. Кольцо и прочие символы положения достались дорогой ценой, за натянутые улыбки и приглашения на приемы в особняки Луговин он платил кровью; сдержанное уважение, но не признание – о нет, не признание – добывал из лживых аристократических сердец Трелейна, словно рудокоп в шахте, продвигаясь очень медленно, коварным и хладнокровным образом просчитывая каждую тайную сделку и завуалированный ход в борьбе за власть. В презрительной усмешке Рингила лорд-судья услышал треск зыбких подпорок, на которых все держалось. Словно ледяная вода накатило осознание, насколько оно хлипкое и искусственное, какими пустяками в вопросах крови предстают материальные блага и должность, и как мало в этом смысле было и будет перемен. Каад по-прежнему нежеланный гость, которого лишь терпели, грязный выскочка из низов.

– Да как ты смеешь!

– О, еще как смею. – Рингил небрежно почесал шею рядом с торчащей из-за спины рукоятью Друга Воронов. – Очень даже смею.

– Ты обязан мне жизнью!!!

Рингил бросил косой взгляд на отца и прикинул, что еще сильнее Каада разозлит, если его сбросят со счетов как человека, не представляющего никакой угрозы.

– И долго я буду это слушать?

Гингрен рассвирепел.

– Хватит, Рингил!

– Вот и я говорю – хватит.

– Скажи своему… – Каад встал, от ярости его лицо покрылось пятнами, – …выродку, гребаному неблагодарному отродью, скажи ему…

– Как ты меня назвал?

– Рингил!!!

– Скажи ему, Гингрен, что всему есть предел. Прямо сейчас. Или я уйду и заберу свой голос с собой.

– Голос? – Рингил уставился на отца. – Что еще за гребаный голос?!

– Молчать! – Это был рев, годный для поля боя, и в тесной кухне он прозвучал гулко, словно огромный колокол. – Заткнулись оба! Просто заткнитесь и начинайте вести себя как взрослые люди. Каад, сядь. Мы не закончили. А ты, Рингил, можешь думать, что хочешь, но в моем доме веди себя прилично. Это не придорожный кабак, чтобы устраивать драки.

Рингил издал тихий звук, будто сплевывая.

– В придорожных кабаках, какие мне известны, клиенты приличнее. В горах не любят тех, кто занимается пытками.

– А как насчет тех, кто убивает маленьких детей? – Каад опять уселся, с тем же изощренным вниманием к складкам своего одеяния. Он бросил на Рингила многозначительный взгляд. – Что бы там сказали по этому поводу?

Рингил промолчал. Из глубин памяти начало сочиться воспоминание, но он заткнул дыру, пресекая его в зародыше. Обхватил ладонями чашку с дымящимся чаем и уставился в нее. Еще слишком горячо, чтобы пить. Гингрен не упустил свой шанс.

– Рингил, мы пытаемся тебе помочь.

– Неужели, отец?

– Мы знаем, что ты пытаешься подобраться к Соленому Лабиринту, – сказал Каад.

Рингил вскинул голову.

– За мной следят?

Каад пожал плечами и взмахнул рукой – дескать, зачем суета? Рингил мгновенно восстановил в памяти все, что случилось по пути домой. Звуки опасливого преследования. Зуд в затылке. Наблюдатели среди деревьев, спасающиеся бегством.

На его лице опять появилась улыбка, похожая на рану.

– Будь осторожнее, Каад. Если твои головорезы из Комитета подберутся ко мне слишком близко, придется вылавливать их в бухте по кускам.

– Я бы посоветовал не угрожать служащим Канцелярии, мастер Рингил.

– Это не угроза, а описание грядущих событий.

Гингрен издал нетерпеливый звук.

– Дело в том, Рингил, что нам известны твои проблемы с проникновением в Эттеркаль. Мы можем тебе помочь. Точнее, лорд Каад может.

Рингил испытал нечто вроде изумления. Он смутно ощущал форму грядущего, осторожно ощупывал ее края.

– Собираетесь доставить меня в Соленый Лабиринт?

Каад кашлянул.

– Нет, не в этом смысле. Но существуют, скажем так, более выгодные направления расследования, которыми ты мог бы воспользоваться.

– Неужели? – спросил Рингил голосом без интонаций. – И каковы они?

– Ты разыскиваешь Шерин Херлириг Мернас, вдову Билгреста Мернаса, проданную согласно разрешению долговых гарантов в прошлом месяце.

– Ага. И вы знаете, где она?

– Прямо сейчас – нет. Но ресурсы Канцелярии вполне могут открыться тебе таким образом, как еще не бывало.

Рингил покачал головой.

– Хватит с меня Канцелярии. Там нет ничего полезного, чего я не знал бы.

Нерешительная пауза. Гингрен и Каад обменялись взглядами.

– Есть вопрос живой силы, – начал Каад. – Мы могли бы…

– …снабдить меня достаточным количеством стражников, чтобы перевернуть Соленый Лабиринт вверх тормашками. Настучать кое-кому по башке и получить кое-какие ответы. Верно?

Опять быстрый обмен взглядами, мрачные лица. Рингил, хоть и догадывался, каким будет ответ, недоверчиво рассмеялся.

– Клянусь яйцами Хойрана, что такое с этим Эттеркалем? – Впрочем, благодаря Милакару он уже знал, в чем причина – и к ней, судя по всему, следовало отнестись серьезно. – Когда я находился здесь в последний раз, он был обыкновенной трущобой! А теперь все даже постучать в ворота боятся?

– Рингил, ты не понимаешь всей сложности вопроса. И твоя мать не понимала, позвав тебя обратно.

– Этому я как раз не удивляюсь. – Рингил ткнул в отца пальцем. – Ты даже не почесался, чтобы помочь Шерин, когда ее продали, но стоило мне ударить кулаком в ворота Соленого Лабиринта, как дело удостоилось внимания. В чем дело, папа? Хочешь, чтобы я остановился? Я могу огорчить не тех людей? И снова тебя опозорить?

– Ты слишком легкомысленно относишься к происходящему, Рингил. Не понимаешь, во что пытаешься вмешаться.

– Гингрен это только что сказал, Каад. Ты у нас кто, сраный попугай?

– Твой отец главным образом руководствуется заботой о твоем благополучии.

– Откровенно говоря, сомневаюсь. Но даже окажись это правдой, есть ты. В чем твоя выгода, вероломный старый мудак?

Каад грохнул кулаком по столу и привстал с табурета.

– Ты не имеешь права говорить со мной таким тоном, – произнес он хриплым голосом…

…и рухнул с табурета на спину, схватившись обеими руками за лицо, над которым подымался пар от горячего чая, и истошно вопя. Рингил встал и швырнул опустевшую кружку ему вслед – через стол, на каменный пол, где она осталась лежать, источая слабый пар.

– Я буду с тобой говорить так, как мне вздумается, Каад. – Сейчас Рингил был странно холоден и спокоен, ощущая безмятежность от осознания, что произошедшее вкупе с последствиями было неизбежно с момента, когда он согласился вернуться домой. – Если тебя волнуют мои слова, встретимся на поле возле холма Бриллин и разберемся.

Каад катался по полу, путаясь в собственном одеянии. Его ладони по-прежнему были прижаты к лицу. Он издал сквозь пальцы какой-то писк. Гингрен стоял, потеряв дар речи, и глядел то на поверженного судью, то на сына. Рингил не обращал на него внимания.

– Разумеется, при условии, что ты найдешь кого-то, кто покажет, с какой стороны берутся за меч.

– Хойран заберет твою душу в ад!!!

– Если ты действительно веришь в то, что проповедуешь, он уже принял такое решение. Учитывая все мои плотские грехи, не думаю, что избиение местного магистрата произведет на Темного Владыку сильное впечатление. Извини.

К этому моменту Гингрен обошел стол и присел рядом с Каадом. Судья отбил его протянутую на помощь руку. Вскарабкался на ноги сам – его лицо покраснело, нос и одна щека были по-настоящему обварены чаем. Он ткнул в сторону Рингила дрожащим пальцем.

– Ты за это поплатишься, Эскиат. Ты поплатишься.

– А как иначе.

Каад завернулся в свои одежды и нашел силы для презрительной усмешки.

– Нет, мастер Рингил. От последствий того, что творишь ты и подобные тебе, всегда страдают другие, от Виселичного Пролома до клеток у Восточных ворот.

Рингил рывком продвинулся на четверть дюйма вперед. Взял себя в руки.

– Теперь тебе и впрямь лучше убраться отсюда, – проговорил он негромко.

Каад ушел. Может, он что-то заметил во взгляде Рингила или просто не увидел способов развернуть ситуацию в свою пользу. Он ведь, в конце концов, был настоящим политиком. Гингрен поспешил вслед за ним, бросив на сына яростный взгляд через плечо, заменяющий тысячу слов. Оставшись один, Рингил несколько секунд стоял неподвижно, а потом ссутулился под нарастающим весом осознания. Оперся ладонями о стол перед собой и уставился на пустую кружку.

– Надо же, чай был таким горячим… – пробормотал он и издал короткий смешок. Огляделся в поисках служанки, но та не появилась. Прищурился на дверь в сад, где свет сделался уже достаточно ярким, чтобы ранить зрачки, расширенные от крина. Он подумал, не пойти ли поспать, но в конце концов просто сел опять за стол и спрятал лицо в ладонях. В затылке раздавался свист – тускнеющий отголосок наркотика.

Он сидел в той же позе, когда вернулся Гингрен, будто несколько часов спустя.

– Ну, все, ты доигрался, – прорычал Эскиат-старший.

Рингил провел ладонями по лицу и посмотрел на отца.

– Вот и славно. Больше не хочу дышать одним воздухом с этим мудаком.

– Ох, клянусь зубами Хойрана! Да что с тобой такое, Рингил? Ты можешь в кои-то веки объяснить мне, что с тобой не так?!

– Что со мной не так? – Рингил внезапно вскочил и оказался в считанных дюймах от боевой зоны досягаемости отца. Его рука взметнулась, указывая на восток. – Он приговорил Джелима к посажению на кол!!!

– Это произошло пятнадцать лет назад! Все равно Джелим Даснел был выродком, так что он…

– Как и я, папа. Как и я.

– …мать его за ногу, заслуживал клетки!

– Значит, я тоже!!!

Оно выразило себя в его крике – тайное, давящее и ядовитое чувство, ноющая боль, погнавшая его на перевал в Виселичном Проломе, сродни боли от прикусывания гнилого зуба, откуда вытекает сладковатый гной. Рингил ощутил привкус собственной ненависти во рту и затрясся так, что не смог остановиться. Гингрен почувствовал этот взрыв – и дрогнул.

– Рингил, но таков закон…

– Бред сивого ящера! – Внезапно сила гнева испарилась, криновый отходняк ее уничтожил и навалился растущей тяжестью, не давая сосредоточиться. Рингил вернулся к табурету и опять сел, безжизненным тоном бросил через плечо, обращаясь к отцу, который остался стоять: – Это была политическая сделка, ты все знаешь сам. Думаешь, Джелима посадили бы в клетку у Восточных ворот, будь его фамилия Эскиат? Или Аланнор, Раф-рилл, любая другая, за которой маячит мощь Луговин? Думаешь, хоть один садист-насильник из Академии когда-нибудь познакомится с острым навершием кола?

– Этот вопрос, – напряженно проговорил Гингрен, – мы не можем обсу…

– Ох, пошло все на хрен. Забудь. – Рингил подпер подбородок ладонью с полусогнутыми пальцами и, поддавшись нарастающему отходняку, позволил зрению расфокусироваться, чтобы не видеть узор древесины на столешнице. – Я этого не сделаю, отец. Я не буду спорить с тобой из-за прошлого. Какой смысл? Прости, если я испортил тебе переговоры с Канцелярией.

– Не только мне. Каад мог бы помочь.

– Ага. Мог бы, но не собирался. Он просто хотел – вы оба хотите, – чтобы я держался подальше от Соленого Лабиринта. Остальное – отвлекающие маневры. Это не поможет мне разыскать Шерин.

– По-твоему, если пробиться в Эттеркаль силой, что-то изменится к лучшему?

Рингил пожал плечами.

– Эттеркаль забрал ее. Значит, только там я найду что-нибудь полезное.

– Клянусь зубами Хойрана, Рингил. Неужели оно того стоит? – Гингрен подошел к столу, оперся об него и склонился над сыном. Его дыхание было несвежим от переживаний и бессонной ночи. – Я хочу сказать, неужели она того стоит – дочь придурка-торговца, бесплодная, да еще и слишком тупая, чтобы вовремя не позаботиться о собственной судьбе? Она тебе даже не двоюродная сестра.

– Я и не ожидал, что ты поймешь.

«В особенности то, чего я сам не понимаю».

– Она уже сейчас порченый товар, Рингил. Ты ведь понимаешь, верно? Знаешь, как устроен невольничий рынок.

– Как уже было сказано, я и не ожи…

– Хорошо, потому что я и впрямь не понимаю. – Гингрен стукнул по столу кулаком, но не в гневе, а от отчаяния. – Я правда не понимаю, каким образом тот самый человек, который помог спасти этот сраный город от ящеров может сидеть тут и говорить мне, что вернуть одну изнасилованную и избитую бабу важнее, чем защитить стабильность того самого города, за который он отчаянно сражался.

Рингил посмотрел на отца.

– А-а, теперь дело в стабильности, да?

– Именно так.

– Как насчет подробностей?

Гингрен отвернулся.

– Совет постановил, что это должно оставаться тайной. Я не могу разглашать…

– Ладно.

– Рингил, я даю тебе честное слово. Клянусь именем Эскиата! Может показаться, что это пустяк – подумаешь, поднимется суматоха в Эттеркале, – но за этим кроется угроза, ничуть не уступающая долбаным ящерам, которых ты сбросил с городских стен в пятьдесят третьем.

Рингил вздохнул. Потер ладонями глаза, пытаясь избавиться от ощущения насыпанного песка.

– В снятии осады моя роль не велика, отец. И, честно говоря, я бы сделал то же самое для любого города, включая Ихельтет, если бы нам пришлось сражаться там, а не здесь. Знаю, нынче о таком не принято говорить вслух, раз уж мы с Империей снова заклятые враги. Но такова истина, а я в определенном смысле неравнодушен к истине. Можешь считать это моей слабостью.

Гингрен выпрямился.

– Истина – не слабость.

– Нет? – Рингил собрал все силы и встал, чтобы уйти. Зевнул. – Сдается мне, она не сделалась тут популярнее с той поры, как я уехал. Забавно, в те времена любили повторять, что истина – одна из вещей, за которые мы сражаемся. Свет, справедливость и истина! Отчетливо помню, как мне это говорили.

Они стояли и смотрели друг на друга; секунды бежали одна за другой. Гингрен тяжело вздохнул, с таким видом, словно ему от этого стало больно. Выражение его лица изменилось.

– Значит, ты пойдешь туда? В Эттеркаль. Несмотря на все, что сейчас услышал.

– Да, пойду. – Рингил принялся разминать шею, пока в ней что-то не щелкнуло. – Кааду скажи, чтобы не пытался мне мешать.

Гингрен не отвел взгляд. Кивнул, будто что-то понял.

– Знаешь, Рингил, он мне нравится не больше, чем тебе. Не больше другой портовой шавки. Но и от шавок бывает польза.

– Видимо, да.

– Мы живем не в самые благородные времена.

Рингил изогнул бровь.

– Да что ты говоришь?

Очередную паузу нарушил звук, который издал Гингрен – он рассмеялся, не размыкая губ. Рингил скрыл изумление. Отец не смеялся в его компании почти двадцать лет. Поколебавшись, он чуть приподнял уголки рта в намеке на улыбку.

– Мне надо прилечь, папа.

Гингрен опять кивнул, а его новый тяжелый вздох показался таким же болезненным.

– Рингил, я… – Он покачал головой. Беспомощно взмахнул руками. – Понимаешь, ты… если бы ты… если бы тебе…

– Не нравилось отсасывать у мужиков. Ага, понимаю. – Рингил направился к двери, собираясь побыстрее пройти мимо отца, чтобы не увидеть, как тот морщится от отвращения. Но поравнявшись с Гингреном, наклонился ближе и прошептал: – Но проблема в том, что мне это нравится, папа.

Эскиат-старший содрогнулся, как от удара. Рингил вздохнул. Затем поднял руку и небрежно похлопал отца по груди и плечу.

– Не переживай, папа, – тихо проговорил он. – У тебя есть еще два мужественных сына, которыми можно гордиться. Во время осады оба проявили себя очень даже неплохо.

Гингрен ничего не сказал, не сделал и не издал ни единого звука. Он будто превратился в изваяние. Рингил снова вздохнул, убрал руку с отцовского плеча и ушел.

Сон. Ему надо выспаться.

И точка.