Читать книгу Фантасмагория. Книга вторая. Утоление жажды - Рифкат Гатупов - Страница 6

Она была…

Это грустное слово – была.

Она есть, она будет. Но там, вдалеке. Со своими заботами, со своими проблемами, со своей работой, со своей семьёй…

А я здесь. И тоже наедине со своими проблемами.

Судьба свела нас вместе на короткий срок, и тут же разбросала в разные стороны. Мы не так далеко друг от друга. На самолёте часов пять – максимум. Но нас разделяет не расстояние, нас разделяет жизнь, нас разделяет судьба.

Если бы наша встреча состоялась на три года раньше! Или на четыре. Правда, тогда бы тоже было поздно. Или рано. Она ещё не была такой, какая она есть сейчас, после всего пережитого. Да и я был тогда другим. Я был не такой.

Четверть года. Много меньше виделись мы с ней. А если бы четверть века?

Она была. Нет, не была. Она есть.

Вначале было слово. Невнятное такое…

Вначале…

Нет, вначале был сразу смелый взгляд, который никто не заметил. Даже она.

Значит, он был не настолько смелый?

Вошла, и я сразу понял – она! Это та самая женщина, которую я ждал. Та женщина, в которую верил; та женщина, на которую всегда надеялся. Женщина моей мечты. Обаятельная, умная, талантливая… Лежащая к сердцу и к душе.

Таких как она сейчас редко встретишь. Всегда найдётся что-нибудь, что отталкивает. Но у неё – всё было хорошо и близко. Даже, ещё не зная её имени, я уже знал, что люблю её.

Влюбился как мальчишка, с первого взгляда.

Потом было узнавание, приближение.

Она мило подшучивала надо мной, но тут же смех её замирал, и переходил в свою противоположность. Она становилась задумчивой и серьёзной. Её останавливает чувство ответственности. Кроме того, она готовится к экзаменам.

Да, хорошо домысливать за других, особенно когда не знаешь, что они думают на самом деле. Но это и есть право влюблённого на влюблённость – всё видеть в положительном свете, так, как ему хочется, и истолковывать все поступки любимого человека в благожелательном для себя виде. Это и есть право влюблённого. Право пылать химерой и надеяться на несбыточное.

Хотя нет ничего несбыточного, если особенно, если очень этого захотеть. Я постоянно держал её в поле своего зрения. Даже не приближаясь к ней, я видел, на что она смотрит, чему улыбается, о чём думает.

Мы с ней решали кроссворд, и не было тогда человека счастливее меня. Быть рядом с ней, разговаривать с ней и слышать её дыхание. Видеть её чудеснейшую улыбку, прелестную игру её замечательных глаз, ощущать её внимание и работу её пытливого ума, – это и было моим блаженством.

Правда, на следующий день мы даже не разговаривали друг с другом. Было полное отстранение и безнадёжность. Но мне было достаточно и брошенного вскользь взгляда.

Был вечер, и я с ней танцевал. Я знал, что она прекрасна и хорошо сложена, но насколько приятнее было это ощущать. Ощущать её тело и танцевать с ней. Она выдала мне стандартный набор из своей биографии, то, что следовало знать всем, то, что она потом и рассказывала всем, то, что давало всё и не давало ничего личного и лишнего о ней.

Я проводил её домой. Точнее, мы проводили её – она, конечно же, перестраховалась. Впрочем, в этом не было особой необходимости. Все были почти трезвы.

А потом… Потом она заболела. Вернее, она сначала пропала. Положение её было тяжеловатое, и поэтому мне представилось, что она исчезла навсегда, уехала к себе, я испугался, что я её больше не увижу. Я был в панике. Правда, никто этого не заметил.

Я знал её адрес, и я нашёл её. Но с большим трудом, потому что перепутал квартиру. Мне пришлось немного поплутать.

Она лежала на раскладушке и болела.

В походно-домашней обстановке она была ещё более привлекательной. Больная девчонка с розовыми коленками, которую было жалко до слёз, и с которой хотелось быть всегда.

Я заметил телеграмму. Поздравление с днём рождения. Не её, – дочки… И многое стало понятным. Она была такая трогательно беззащитная и застенчивая, такая лукавая и ироничная, такая нежная, что сердце моё буквально разрывалось на части от любви и жалости. К сожалению, беседы не запротоколируешь, и даже не передашь словами. Их надо беседовать. А я вообще не могу передавать чьи-то разговоры, даже свои. Я могу их лишь выдумать.

Потом – потом было многое. Но не было главного, почти главного – кульминации. Впрочем, она была, для меня, потом, когда я писал письма, и посылал стихи. Много стихов – целое лето. И, когда получал в ответ открытки, исписанные мелким почерком, – я был на седьмом небе от счастья – ведь обо мне ещё помнили!

А это то, что я тогда не отослал, но держал в своей записной книжке:

Благодаря вам я теперь наконец-то знаю, какой должна быть настоящая женщина. Она должна быть близкой всем и бесконечно далёкой от каждого. Она постоянно должна привлекать чужое внимание и вежливо уклоняться от назойливых и навязчивых форм его проявления. Должна очаровывать своей походкой, разговором, движениями рук и тела, изумлёнными и влюблёнными глазами, чудеснейшей улыбкой упругих и естественно ярких губ, и всем своим поведением. Быть умной и красивой одновременно, и в то же самое время не забывать о житейских мелочах и о своей собственной выгоде, всегда манить и уводить в сторону, быть верной мужу и своему собственному ребёнку. Я только теперь это понял, но зато я это понял на всю свою жизнь.

Я был бы счастлив, если бы у меня была такая жена, как вы, конечно, татарка, но, к сожалению, всё это, наверно невозможно. Да и нужно ли… Каждому – своё, такова жизнь.

Это была самая замечательная женщина, с которой я когда-либо был знаком, самая симпатичная и очаровательная.

У неё особенная чарующе-таинственная речь, и каждое сказанное слово, казалось, было обращено к тебе, и только к тебе одному. Невозможно описать её голос, – это была какая-то невозможная смесь грудного с небольшим придыханием.

Короткая стрижка с чем-то наподобие небольшого пробора на макушке.

Без очков она была хороша, а в очках – прекрасна.

Её небольшое смущение, когда у неё так притягательно менялось лицо, и колебался голос, она умела превосходно подать игру оттенков интонации, взгляда, жестов. Всё это манило, манило ещё раз взглянуть на неё, услышать её волшебный голос, и, как бы нечаянно, дотронуться до её руки.

В танце она была проста, но до определённого предела, ближе которого к себе не подпускала. Она бесподобно танцевала, двигая всем своим станом, поводя плечами, и особенно божественными были движения её рук, – они очаровывали, привлекая и приковывая к себе внимание. Их тонкие, ритмичные, отработанные перемещения в пространстве будили надежду. Она танцевала самозабвенно и умело. Особенно в паре с другой, когда шла за кавалера.

Она была похожа на полу-мальчика, полу-юношу из каких-то далёких южных стран, экспансивного, темпераментного и впечатляющего.

В общем-то, она вполне соответствовала классическим индийским канонам, особенно своими широкими бёдрами, полной грудью и несколько суженной талией.

Она притягивала взор, и от неё было трудно оторваться, особенно, когда она бросала встречный взгляд, и когда взоры соприкасались в воздухе, как бы материализуя то неисполнимое, но желанное, то, что так упоительно влекло меня.

У неё были живые, подвижные, чуть-чуть навыкате глаза, несколько удлинённый продолговатый нос с острым кончиком, который придаёт особую выразительность её лицу, и, особенно, её мимике; были сильные крепкие ноги, похожие на ноги девушки-подростка, которая ходит с поцарапанными коленками, ещё лазает по деревьям и дерётся с мальчишками.

Её пальцы были несколько грубоваты, прочные, как у всех, кто работает в лабораториях и часто соприкасается с различными растворами, кислотами и щелочами, и связан с долгой, тонкой, кропотливой работой.

Одним словом, – она была бесподобна.

Почему была? Она есть, но не со мной.

Велта – святая. Хельга – святая. Ольга – святая.

Она жива, она есть, но она уже и не помнит меня. Или не вспоминает. Что для меня практически равнозначно. А мне на память остались стихи, и высохшие цветы в альбоме, фотографии и письма. И её прощальный подарок – стихи. Они не её, но всё равно хорошие: