Читать книгу Надежда умирает последней - Рина Аньярская - Страница 4

Темноволосый юноша стоял среди плодовых деревьев в саду, разбитом позади небольшого особняка, который всем своим видом говорил: «Да, мои хозяева небогаты, но содержат меня в чистоте».

Взгляд светло-серых блуждающих глаз молодого человека, как и всё его существо, был обращён в неизведанное. В жилах его текла немецкая кровь, на что намекали жёсткие черты лица, особенно массивный притупленный подбородок, не свойственные французам. Но задумчивый вид придавал лицу юноши особенную выразительность, и если бы в этот миг в саду оказалась хорошенькая француженка, она непременно нашла бы его милым. Впрочем, вряд ли бы немец заметил хоть кого-то рядом – настолько он был погружен в свои мысли.

Ганц

В памяти юноши явственно всплывала его первая встреча с возлюбленной. Настолько явственно, словно всё происходило не десять лет назад, а здесь и сейчас…

Тот же сад, те же аллеи. Утренний воздух чист и прохладен. В городе царит необыкновенная тишина, а он – девятилетний мальчишка – гуляет между деревьев, которые кажутся ему гигантскими, и мечтает о будущем… Он случайно забрёл в соседский сад – калитка была не заперта. Когда позади него послышался шелест женского платья, мальчик обернулся. Он заметил только край светло-розовой юбки-колокола, выглядывающий из-за могучего ствола старого дуба. В ребёнке проснулся интерес, и он направился к незнакомке, которая оказалась в тихом саду в столь ранний час. Важно обойдя дерево, мальчик увидел присевшую на корточки черноволосую девочку, чьи роскошные локоны, собранные на затылке, спускались вдоль плеч до пояса!

– Добрый вечер, мадемуазель, – галантно раскланявшись, произносит мальчик с едва заметным немецким акцентом.

Девочка проворно поднимается, машинально одёрнув подол юбки, и обращает к незнакомцу своё чистое белое личико. Ей лет шесть или семь, не больше. Её щёчки ещё круглы, словно у младенцев, зато в глазах уже сейчас заметен истинно женский интерес к противоположному полу. Брюнетка, ничуть не испугавшись незваного гостя, приседает в лёгком книксене[10], как учила её мать.

– Добрый вечер, сударь.

– Вы здесь гуляете? – с детской непосредственностью интересуется мальчик.

– Да, это сад моего отца и я часто тут гуляю, – мило улыбаясь, отвечает очаровательное создание, не переставая рассматривать случайного гостя.

– А я не заметил, что это уже чужой сад…

– Сад проходной, калитка до ночи не закрывается, – успокаивает его собеседница и улыбается.

– А что Вы делали? – пытаясь заглянуть за ствол дуба, интересуется мальчик.

– Наблюдала за мотыльком, – отвечает брюнетка, повернув личико к подножию могучего дуба. – Он очень милый и, кажется, живёт здесь.

Мальчик приближается к девочке и смотрит через её плечо.

– Да, очень красивый…

И в этот миг мотылёк взмахивает яркими крылышками и поднимается ввысь.

– Улетел! – восклицает гость сада.

– Улетел… – тихо отзывается маленькая хозяйка.

– А как Вас зовут? – вдруг обернувшись к девочке, спрашивает мальчик.

– Ленитина де Сентон, дочь барона Бель Эра.

– Какое необычное имя!

– Я Элена-Валентина по крещению, но Ленитиной зовёт меня мама.

– Очень красиво! Можно и мне Вас так называть?

– Можно, – кивает брюнетка. – А Вас как зовут, сударь?

– Ганц фон Баркет, – чеканит в ответ мальчик, щёлкнув каблуками.

Глаза хорошенькой Ленитины заметно округляются.

– О, так Вы сын нашего соседа – немецкого банкира?

– Да, именно так, – кивает Ганц.

Девочка снова одарила его улыбкой. Парнишка предложил собеседнице руку, которую она охотно приняла, и стал важно прогуливаться со своей дамой по саду, не зная, что всё это время из беседки за ними украдкой наблюдает баронесса Бель Эр.

Редкие прохожие, сокращавшие путь до дома через проходной садик Сентонов, оглядывались на очаровательную парочку и улыбались ей. Дети оживлённо беседовали, рассказывая друг другу о родственниках. Проводив девочку до крылечка особняка, Ганц неожиданно получил приглашение от мадам де Сентон зайти на чай. С тех пор все выходные юный отпрыск немецкого банкира, который часто давал ссуды отцу Ленитины, проводил в доме новой подруги.

Через несколько лет в доме фон Баркетов произошло несчастье: сначала от сердечного приступа умер глава семьи, а через полгода следом ушла и его жена. Банковские счета банкира были распределены между его компаньонами, часть денег положили на содержание маленького наследника. Сентоны взяли тринадцатилетнего Ганца на воспитание и вырастили его вместе со своими детьми.

Для родителей Ленитины уже в те годы не было секретом, что нежная детская дружба их дочери и немецкого мальчика – это первое проявление будущей большой любви. Ганц родился в кальвинистской семье так называемого нового дворянства, которое не особенно признавалось древними родами. Но это не помешало барону Бель Эру рассматривать брак протестанта с дочерью, крещённой в католичестве, как вполне возможный. Супруги и сами принадлежали к разной вере, но это не мешало им любить друг друга всю жизнь.

От отца Ганцу досталось небольшое состояние, которым он не мог воспользоваться до совершеннолетия, а банком управляли компаньоны. Поэтому и торопить события родители Ленитины не стали, просто наблюдая, как дети взрослеют и с каждым днём всё больше тянутся друг к другу. Заявление юноши: «Эту кудрявую головку я не променяю ни на какие сокровища мира» – стало в доме барона Бель Эра крылатой фразой.

В конце декабря 1641 года, когда Ганцу исполнилось восемнадцать, компаньоны его отца признали юношу совершеннолетним. Они выдали ему сумму, которую немец унаследовал, и предложили стать третьим совладельцем банка, продолжая дело семьи фон Баркет. Но немец мечтал попасть в гвардию… И с банковскими делами у него совсем не складывалось. Тогда Ганц ограничился своей долей в акциях, которая смогла бы приносить ему стабильный доход, и передал право собственности и управления компаньонам отца. Наследственных денег хватило, чтобы купить небольшой феод под Сентом, который дал Ганцу возможность не работать и не служить.

Став совершеннолетним, молодой человек не мог позволить себе находиться в доме родителей невесты, поэтому уже в начале 1642 года перебрался в особняк напротив, купленный двадцать лет назад его отцом. В том, что он решительно желает жениться именно на Ленитине де Сентон, юноша ни на секунду не сомневался. Только сказать об этом родителям любимой вслух фон Баркет долгое время не решался. Когда же заветные слова были произнесены, мужчины пожали друг другу руки в знак свершившейся помолвки и Бель Эр назначил срок свадьбы – после семнадцатилетия дочери.

Пока молодой человек занимался подготовкой маленького особняка ко встрече с роскошной юной супругой, обставляя его новой мебелью, родители отдали Ленитину в пансион, чтобы собрать для неё приданое.

Ганц открыл глаза.

Его голова была опущена настолько низко, что сзади из-за плеч её вовсе оказалось не видно, и это зрелище пугало редких прохожих. Прозрачная капля сорвалась с густых тёмных ресниц молодого человека и упала на мокрую землю. Немец обратил взор на небо. Но вместо медленно и важно плывущих пуховых облаков он увидел лишь очаровательное лицо своей возлюбленной.

Юноша тяжело вздохнул. «Всё-всё я готов сделать для тебя. Лени, жизнь моя… – мысленно обратился Ганц к невесте. – С того самого дня, как я встретил тебя в этом саду совсем мальчишкой, я живу и дышу только тобой. Только для тебя. Вся жизнь, вся моя жизнь изменилась с того момент, как встретились наши взгляды. Твои прекрасные глаза согрели мне душу. Ленитина, жизнь моя, где ты сейчас? Что с тобой?.. Почему мне так тоскливо и тревожно?..»

Первые полгода отсутствия Ленитины тянулись для Ганца безжалостно долго, и юноше казалось, что ещё столько же он просто не выдержит. Необходимость ждать до зимы доставляла юноше тягостные душевные страдания. А с недавних пор к привычной сладостной тоске по возлюбленной прибавилось и новое щемящее чувство тревоги, которое фон Баркет никак не мог себе объяснить. Но даже тени мысли, что он потеряет невесту, Ганц не допускал: объективных причин для расторжения помолвки не было.

Стараясь отогнать тоску, Ганц снова погрузился в воспоминания десятилетней давности. И перед его взором снова появилась очаровательная девочка с чёрными кудряшками на голове.

Подойдя к маленькой беседке в саду, Ганц вспомнил, как чуть меньше года назад, перед именинами возлюбленной, он сделал официальное предложение Ленитине и просил её руки у Бель Эров. Старший брат девушки – болезненный и молчаливый Мишель принимал в этом деле самое непосредственное участие.

О Мишеле стоит сказать отдельно. Он был вторым ребёнком мадам де Сентон и первым, который выжил. Полученная при рождении травма сделала мальчика болезненным, и долгое время врачи не ручались, что он доживёт до совершеннолетия. Но когда в доме появилась маленькая Ленитина, у Мишеля словно возник интерес к жизни. Он стал активно бороться со своими недугами, которых насчитывалось немало. Едва Ленитина научилась говорить, они стали лучшими друзьями. Разница в возрасте меж братом и сестрой составляла 8 лет, но Мишель её словно не замечал, проводя с сестрёнкой всё свободное время.

Соседи поговаривали, что настроение молодого человека зависит от капризов сестры, и были по-своему правы. Смеётся Ленитина – сияет и Мишель. Но на деле всё немного иначе: когда девочка весело щебетала, пела и танцевала, преображался её старший брат. А если на Ленитину вдруг нападала тоска, то Мишель погружался в себя и делался угрюмым, после чего непременно заболевал. Но стоило только брату слечь, как сестра вмиг забывала все свои невзгоды и полностью посвящала себя Мишелю, становясь его сиделкой. Несмотря на увещания родителей, девочка могла всю ночь просидеть у изголовья его кровати, искренне моля Господа оставить Мишеля в живых. И каждый раз юноша выздоравливал – медленно, но верно идя на поправку.

Так длилось уже почти тринадцать лет. Старший брат был индикатором настроения младшей сестры. И обмануть их ментальную связь стало невозможно: если с виду весёлая Ленитина в душе печалилась и грустила, то и Мишель чувствовал себя из рук вон плохо. Её душевное настроение словно передавалось его физическому состоянию. Эта удивительная связь сохранилась даже в тот период, когда Ленитина уехала в пансион матери Мадлон.

Весь Ребон знал: Мишель талантливо пишет стихи. Его творения расходились в девичьих альбомах десятками копий, вызывая ахи и вздохи юных прелестниц. С одиннадцати лет юноша занимался самообразованием, посещая библиотеки и читая книги древних учёных на латыни. Его познаниям в истории Франции и изящной словесности позавидовали бы лучшие выпускники Сорбонны.

Несколько слов скажем и о внешности Мишеля, за которой скрывался богатый внутренний мир юного мыслителя. Наследник барона де Бель Эра носил удлинённые волосы, они красивыми тёмно-каштановыми волнами спускались вдоль его тонкой аристократической шеи. Черты лица юноши отличались изяществом и утонченностью. Голос молодого человека звучал бархатисто и всегда негромко. Он не любил показных поз и напускной важности, но его костюм всегда был безупречно чист, а речь – грамотна и неспешна.

Мишель

Многие соседские барышни-мещанки заглядывались на болезненного аристократа, мечтая соблазнить его своими чарами, чтобы захапать впоследствии вдовью долю и носить аристократическую фамилию. Но Мишель даже не смотрел в их сторону, всецело посвятив свою жизнь сестре. Барышни же дворянского происхождения, встречая красивого юношу на мессе, искренне жалели его, втайне вздыхая о средневековой красоте молодого поэта. Они прекрасно знали, что и думать не стоит о возможном браке с господином де Сентоном, поскольку семья его небогата, сам Мишель слишком слаб, поэтому папенька с маменькой такую партию для дочери никогда не одобрят.

А два года назад с наследником барона случилось несчастье – молодой человек оступился на лестнице, упал со ступенек и сломал поясницу, после чего не смог более ходить. Теперь Мишель передвигался только в кресле на колёсиках. Это обстоятельство на корню срезало последние надежды на взаимность аристократа, теплившиеся в сердцах хорошеньких соседок.

Но именно в нём, Мишеле де Сентоне, Ганц обрёл первую поддержку, когда решился заговорить о своих чувствах к Ленитине вслух.

В тот день юноши прогуливались по саду. Фон Баркет толкал кресло друга по заметённым первым снегом дорожкам. Остановившись напротив комнат Ленитины, которая вместе с матушкой гостила у подруги, молодые люди синхронно обратили взоры на тёмные окна. Неспешный разговор затих. Прервать молчание первым решился Сентон.

– Скажи мне, Ганц, ты любишь мою сестру?

– Люблю ли я? – очнувшись от дум, воскликнул фон Баркет. – И ты ещё спрашиваешь! Словно не ты стал молчаливым свидетелем наших неоднократных признаний без слов друг другу в лучшем чувстве на этой земле!

– Безмолвные объяснения – это язык любви, я согласен, – кивнул Мишель и перевёл взор на друга. – Но для жизни нужно что-то более вещественное.

Ганц порывисто опустился на одно колено и, приложив руку к сердцу, горячо произнёс:

– Я люблю Ленитину больше жизни! И готов пойти за ней на край света! Верь мне, Мишель!

– Конечно, я верю тебе, Ганц, верю. Ты единственный человек, который достоин руки моей сестры. В этом я даже не сомневаюсь.

– Я горы сверну, только бы она была счастлива!

– Горы сворачивать не понадобится, – философски заметил Мишель. – Просто береги её. Береги…

– Я клянусь!

– Моя сестра будет в надёжных руках, если она выйдет за тебя, – произнёс Сентон и опустил веки. – Несмотря ни на что… Правда, венчание придётся проводить по двум обрядам, иначе католическая церковь не признает ваших детей законными. Сейчас не модно отдавать девиц за протестантов, но я знаю: с тобой Ленитина будет как за каменной стеной, – произнеся эти слова, Мишель снова обратил взор на лицо друга. – Ты сможешь защитить её от любых невзгод. Брак по любви – это лучшее, что я могу желать моей маленькой сестрёнке.

Ганц склонил голову, принимая похвалы старшего брата своей возлюбленной. И лишь после разговора с Мишелем он решился сделать Ленитине официальное предложение. Если раньше его останавливали сомнения – всё-таки влюблённые происходили из разных сословий и принадлежали к разной вере – то после слов Сентона все они, словно утренний туман, развеялись.

Едва девушка вернулась и поднялась в свою комнату, фон Баркет постучал в её дверь и, получив разрешение войти, переступил порог девичьего будуара.

– Ленитина, я хочу с тобой поговорить.

– Что случилось, Ганц? – с нежной улыбкой на губах спросила юная прелестница, хорошеющая день ото дня.

– Нам нужно поговорить кое о чём очень важном, – приблизившись к девушке и взяв её за руку, повторил немец с самым серьёзным видом, на какой только был способен.

– О чём это? – хитро сверкнув глазами, спросила Ленитина, хотя девичье сердечко, дрогнувшее в груди, уже подсказало ей, что задумал молодой человек.

– О нас, – сжав пальчики девушки в своей ладони, ответил юноша.

Красавица подвинулась. Ганц присел рядом с нею на диванчик.

– Я уже говорил тебе о своей любви. Но пора и твоим родителям узнать о наших чувствах.

– Мне казалось, они и так это знают. Зачем ещё говорить?

– Потому что пора подумать о венчании, Лени, – проникновенно сказал немец и прижал ладошку любимой к своей груди, в которой бешено колотилось сердце. – Я хочу просить твоей руки у месье барона. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, чтобы ты жила в моём доме, и мы растили вместе детей. Твой брат уже благословил наш союз, и я надеюсь на благосклонность твоих родителей. Но сначала я должен задать вопрос тебе: ты станешь моей супругой, Ленитина?

– И ты ещё спрашиваешь? – приподняв изумлённо бровки, воскликнула девушка, а в глазах её загорелся задорный огонёк.

– Я жду твоего ответа.

– Нет, супругой не стану, – быстро произнесла красавица и не смогла сдержать лукавой улыбки.

Фон Баркет растерялся и даже выпустил ладошку любимой.

– Как это? Ты не хочешь за меня замуж? И не жаль тебе меня?

– Ничуть не жаль, – ответила Ленитина.

Ганц смотрел, как в карих глазах пляшут игривые огоньки, и не мог понять, что происходит. «Она меня дурит, – догадался молодой человек. – Но что я не так сделал?»

– И бедного Мишеля не жаль? – уточнил немец.

– Не Мишель же собрался на мне жениться, чего его жалеть? – пожала плечиками девушка.

Ганц, окончательно сбитый с толку, откинулся на спинку дивана и крепко задумался.

– Ничего не понимаю. Ты больше не любишь меня?

– Отчего же? Люблю, как и прежде.

– Ты доверяешь мне? – не унимался молодой человек.

– Бесконечно! – ответила девушка.

– Так в чём же дело? – развёл руками фон Баркет. – Просить мне твоей руки у барона де Бель Эра или ты не согласна?

– Просить, конечно! – прильнув к плечу любимого, ответила Ленитина и шепнула на ушко, обняв юношу своими белыми руками: – Я согласна!

В ответ Ганц коснулся губ любимой нежным поцелуем.

– Только сначала я должна стать твоей невестой, глупенький. И лишь потом женой.

– Бог мой, какие условности! – воскликнул Ганц, хлопнув по ноге ладошкой.

От сердца вмиг отлегло. Ленитина звонко рассмеялась.

– Но это правила, без них никак нельзя. Сначала помолвка, потом – обручение и только потом – венчание! И, скорее всего, два обряда. Нужно узаконить этот брак в наших верах.

– Да, пожалуй, это самое сложное, – согласился немец. – Но, если понадобится, я перейду в католичество, чтобы жениться на тебе.

– Об этом сейчас рано говорить, – возразила красавица. – Я не хочу таких жертв – ты не должен предавать веру своих отцов только из-за брака со мной. К тому же… и мне несложно стать кальвинисткой. Ради тебя.

– Как скажешь, жизнь моя!

Спустившись к ужину в столовую, молодые люди торжественно объявили родителям о своём намерении сочетаться браком. Получив благословение от барона и баронессы, Ленитина и Ганц официально стали называться женихом и невестой. Фон Баркет и Бель Эр скрепили договорённость рукопожатием.

Конкретной даты свадьбы в тот день ещё не называли, условившись, что в течение года молодые, как водится, должны проверить свои чувства и укрепиться в намерении создать семью. Эта условность была скорее данью традиции, чем необходимостью, поскольку родители Ленитины давно знали о нежных чувствах детей друг к другу, но так они были скроены, что нарушать привычные устои не умели. Фактически основной причиной отсрочки стало то, что барон де Бель Эр не хотел оставлять дочь бесприданницей, поэтому намеревался за год отложить сумму, достаточную для того, чтобы с честью смотреть в глаза своему зятю-банкиру, достаток которого, пожалуй, раза в три превышал доходы от крохотного имения семьи Сентонов.