Читать книгу Огонь и Ветер - Рина Море - Страница 5

Вот и настал мой второй вечер в столице. Мне все еще не удалось увидеть город: весь день кипела работа – подготовка к балу. Я почти пожалела о покупке серебристого платья. Оно оказалось настолько тонким, что не скрывало вообще ничего. Кружево плотно обхватывало фигуру, лишь слегка расширяясь от бедер к щиколоткам. На груди плетение становилось плотнее, но ткань все равно просвечивала. Нижняя юбка из полупрозрачного шелка, на тончайших застежках тоже не особенно скрывала ноги. Я ощущала себя нагой, беззащитной и до безобразия неприличной, но бабушка только фыркнула:

– Да тебе и показать-то нечего!

Мне купили серебристые туфельки на тонком каблучке, бабушка морщилась, утверждая, что «эта дрянь порвется за один вечер», ну и пусть. У меня легкая походка, один вечер, думаю, туфельки выдержат.

Мама торжественно принесла свое сокровище – длинную нить молочного жемчуга. Половина нашего состояния в банке, а половина – вот в этом папином подарке. Он привез ожерелье из какой-то далекой страны после первой в их семейной жизни разлуки. Единственная драгоценность, которую мама так и не решилась продать.

Глажу сияющие бусины. Жемчуг прекрасен в раковине, в пене морской воды. Он живой там. А сейчас, когда я касаюсь гладкой холодной поверхности, мои пальцы чувствуют сухость и невидимые глазу трещины. Вынутый из раковины, жемчуг умирает, как сломанная роза, только медленно. Это не мое украшение, нет.

– А ты? – спрашиваю у мамы. – Ведь тебе, вдове Верана, неприлично явиться совсем без драгоценностей. А я девушка, меня украсит стихия. Помнишь, на мое совершеннолетие ты подарила мне перстень, серебряный, с аквамарином? Вот его надену.

Повздыхав о моей капризности и нашей бедности, мама соглашается. Сегодня я увижу Императора! В темных душных комнатах бабушкиного дома будто вспыхнуло новое солнце. Сегодня я увижу Императора!

О побеге буду думать завтра. Все-таки волноваться о двух таких важных событиях одновременно очень тяжело – этого я не вынесу. И сегодня я хочу быть красивой! Не для того чтобы найти жениха, но чтобы выглядеть достойной самого красивого города в мире, императора и этого дня. Поэтому сегодня я позволила горничной сделать с моими волосами все, даже полить их той липкой, с неприятным запахом дрянью, чтобы они смирно лежали локонами. Мама и бабушка говорят, что аккуратно уложенные, намертво склеенные кудряшки – это красиво, значит, так тому и быть.

Удивленная моей смиренностью и вежливостью бабушка внезапно растрогалась:

– В первый раз ко двору! В первый раз! – и пустилась в воспоминания о своем первом выезде.

В тот далекий год наш император только-только взошел на престол. Бабушка с восторгом описывала, как впервые увидела представителей великой династии огня. От них будто исходит внутренний свет, их аура могущества настолько сильна, что сложно долго находиться рядом. Не зря именно огненные стали правителями нашей страны. В каждом огненном течет императорская кровь, и детей этой стихии очень мало среди нас. Из шести императорских сыновей только один взял наследный огонь, и именно ему быть нашим следующим правителем, хоть он и младший из братьев.

Расчувствовавшись, бабушка объявила:

– Тебе нужны серьги! Обязательно!

С необыкновенною торжественностью она пригласила нас с мамой в свой будуар. Замялась. Попросила выйти:

– Сюрприз!

Когда мы вошли снова, на огромном, грубо сколоченном письменном столе сияли, искрились, горели, наверное, сотни драгоценных камней. Зачем бабушке эта тонкая, будто из паутины, диадема, усыпанная звездами желтых бриллиантов? Как же смешно она будет смотреться на огромной, складчатой, землисто-серой, как у бегемота, бабушкиной голове! Эти браслеты с молочно-фиолетовыми, неземными лидами на камеях даже не сомкнутся на бабушкином запястье. Ей подойдет только ожерелье с невероятно огромными изумрудами на толстенной золотой цепи. Более тонкую шею такое, наверное, просто сломает.

Здесь были и миниатюрные, очень тонкой ювелирной работы украшения – заколка с бабочкой, при малейшем, неощутимом даже для меня движении ветра ее острые искристые крылышки делали взмах, ослепляя всех огнем тысячи крохотных драгоценных камешков, – и тут же лежали абсолютно безвкусные, очень грубо склепанные перстни, браслеты. Но даже в самой нелепой, безыскусной оправе сияли камни – огромные, безупречные в своей чистоте и огранке. И рядом, на бархатных подушках в распахнутых шкатулках, сверкали кристаллы: ограненные алмазы, друза изумрудов, продолговатый рубин со звездой внутри и еще какие-то – их было множество, глаза разбегались и слепли.

Оказывается, я люблю драгоценности. А уж как любит их бабушка! С какой бережной нежностью касаются ее толстые пальцы хрупких золотых кружев, как баюкает она в ладони фиолетовый аметист, со страстной пытливостью влюбленной щурясь в его глубину. Как дрожит от гордости ее голос, когда она рассказывает, с какими трудностями ей доводилось добывать эти сокровища, уводить из-под носа другой знатной л’лэарди, выкраивать деньги в семейном бюджете, какими ухищрениями выпрашивать покупку у ныне покойного супруга.

– Выбирай любые серьги! На свой вкус! – щедро предложили мне.

Под бабушкиным драконьим взглядом я даже не решаюсь прикоснуться к украшениям. Две холодные голубые капли притянули мой взгляд, осторожно указываю на них.

– Э-эти? – тянет бабушка.

Два огромных, ярко-голубых каплевидных бриллианта, один чуть больше и круглее другого, окруженные созвездиями более мелких черных и прозрачных алмазов. Лицо бабушки слегка кривится, губы поджимаются.

– Эти слишком дорогие.

– Как скажете, бабушка, – вздыхаю не без сожаления. – Выберу другие.

Но она уже решилась. С тяжким вздохом кивает головой:

– Бери. Но если ты их потеряешь, я… Они столько стоят. Я продам тебя в рабство!

– Хорошо, но только каким-нибудь чужеземным купцам, едущим за море, – легко соглашаюсь. Даже не верится, что я действительно сейчас надену это искрящееся чудо, но бабушка уже вкладывает одну серьгу, неожиданно очень тяжелую, в мою ладонь, поворачивает мою голову.

– У тебя что, уши не проколоты?

Она сама приносит огромную иглу. Усадив меня на стул, огромными грубыми ручищами оттягивает мочку уха. Я в панике, но ведь это всего лишь маленькая ранка! Если я собираюсь в одиночку бежать за море, в чужую страну, меня ждут испытания куда хуже. Нельзя быть малодушной, надо приучать себя к боли. Это оказалось чудовищно больно, терпеть, как прокалывают второе ухо, еще невыносимее, чем первое. Бабушка-палач собственноручно вдела серьги, они оттянули и без того горящие мочки так, что полились слезы потоком. И мне терпеть это весь вечер? Вот она, цена придворной жизни! Боль.

Но музыка уже звучит во мне. Я приняла жгущую тяжесть драгоценностей и беззащитность кружевного платья, хрупкость туфелек и щекотное чувство от локонов, касающихся плеч, все свои страхи и робость. Все это одеянья танцовщицы, каждая грустная мысль и каждая неловкость – браслеты, звенящие на моих запястьях, ночь – мое покрывало. Жизнь – танец, музыка звучит.

Бабушка в темном вдовьем платье с широченной юбкой, с волнами оборок – некрасивый, огромный и хищный подземный цветок. Моя хрупкая мама в голубом сияющем шелке, с тонкой сетью морщинок вокруг больших синих глаз похожа на грустную сказочную принцессу, рано состарившуюся от потерь. А кто же я? Девушка в кружевном мареве, почти невесомая, почти несуществующая, с бледной до прозрачности кожей и темными глазами, которые тонут в ослепительном блеске сережек.

Я просто ветер. Даже странно, что у меня это можно забрать. Ведь что тогда у меня останется, если в этом вся я?

Мы садимся в карету и наконец-то покидаем бабушкин дом. Ездовые ящеры летят по темным улицам. Высовываю нос в окно. Ветер мне жалуется – в городе душно! В городе сложно летать! Дворы и переулки разбивают его на множество мелких сквозняков, напитывают запахами. Я пытаюсь поймать привкус моря, но слышу только ваниль из пекарни с душком ящерного навоза. Я спрашиваю ветер о дворце, и мне в лицо бросают цветочно-винный аромат, насыщенный донельзя, с отчетливым дыханием огня – мимолетнее призрака.

Вспыхивают фонари. Мы наконец-то выехали в центр. Жадно приникаю к окошку. Черные ящеры проносят мимо нас позолоченную карету. Светло, как днем! Справа, слева, впереди и позади экипажи, и роскошные, и более скромные, темные. Рычание ящеров, крики кучеров и прохожих, а на Другой стороне улицы удивительные здания. Крылатые каменные мужчины держат на себе башню, уносящуюся в бесконечную, недостижимую высь. Я даже представить не могла, что дома могут быть такими высокими. Я хочу стоять там, на крыше, я могу туда долететь!

Богиня, я действительно в столице, и это действительно чудо!

– Сладости, кому сладости! Печеный аламарис! Арафьян для дам! – Какой-то торговец с огромным ярким коробом не побоялся выскочить на проезжую часть улицы, бежит, лавирует среди экипажей.

Девушка-цветочница с корзиной маленьких роз нерешительно топчется на обочине. Мы мчимся мимо, в то же мгновение ее сбивает движением шеи огромный зеленый ящер, несущий на спине беседку. Я слышу ее отчаянный крик, мне жаль девушку, но мы уже уносимся в потоке экипажей дальше, к свету. На высоченном каменном пьедестале огромный стеклянный столб, в котором плещется пламя, освещая всю улицу, а на вершине – фигура мужчины в длинной мантии с короной на голове. Императорский столб! Я читала! Каждый император в день восшествия на престол возводит новый столб и заполняет его огнем, который потом живет и светит два-три поколения после него, медленно угасая. Но этот такой яркий, такой живой, пламя бушует внутри, бьется о стекло волнами… Наверное, это столб нынешнего императора или предыдущего!

Здания становятся ниже, зато витрины ослепляют. Картонные и глиняные големы, одетые в платья, танцуют в лавках готовой одежды и в салонах модисток. Хотела бы я выбирать платье в одном из таких! Витрина ювелирной лавки сверкает коллекцией ничуть не хуже бабушкиной. В кондитерской из засахаренных фруктов и других сладостей выложен горный пейзаж с цветущими лугами. Мои глаза не успевают ухватить всего, а мы уже несемся мимо огромных, высоких и тощих деревьев в скудной одежде из листьев, вперемежку с фонарями выстроившихся вдоль дороги. В глубине парка мелькают дамы в яркой одежде, мы вылетаем на мост, проносимся над разливом обросшей островками широченной реки, ныряем под головокружительно высокую арку и вновь оказываемся в каком-то лесу или парке с редкими фонарями и булыжной мостовой. Карета резко останавливается.

– Выходим! – командует бабушка.

Лакей распахивает дверцу, помогая нам спуститься. Я стою за мамой и бабушкой перед большой мраморной лестницей, которая уходит ввысь, поддерживаемая двумя башнями, к огромной, сияющей теплым золотым светом арке. Императорский дворец темной глыбой нависает над нами. Он выстроен прямо на прибережной скале, врос в гору многочисленными башнями. Небо прокалывает острый шпиль, на вершине которого застыло каменное изваяние Богини. Она обнимает чашу с неугасимым огнем, знаком власти императорской семьи.

Мы поднимаемся по длинной лестнице, впереди и позади нас дамы в пышных платьях с длинными шлейфами, мужчины в однотонных темных костюмах. «Тише, не морозь меня, братец», – шепчу ветру, ежась, но, кажется, дрожу я не от холода. Горло сжато волнением, сердце бешено колотится. Ветер и сам робеет. Здесь, на вершине, где он должен свистеть и неистовствовать во всю мощь, он едва дышит, чуть касается локонов на висках у дам, перебирая кружево на их декольте. Приносит мне, как сувенир, то один запах, то другой – ягодный парфюм, роза, кожа и сталь.

– Л’лэарди Патанота Верана! – выкрикивает лакей имя бабушки. Мои коленки начинают подгибаться.

– Л’лэарди Сибрэйль Верана! – слышу свое имя после маминого.

На миг наша троица застывает в проеме золотой арки. Желтый мрамор огромной залы, золото огней, водопады желтых лилий, пестрая толпа колышется, как море. Хорошо, что с нами бабушка. Она шагает вперед со свирепой бычьей уверенностью, и мы с мамой шаг в шаг тянемся за ней по образованному толпой коридору до подножия ступеней.

– Иди! – еле слышно приказывает мне бабушка, подталкивая в спину, и я иду. Так волнуюсь, что смотрю только себе под ноги, судорожно вспоминаю все, что читала и слышала о представлении императору. Мама и бабушка ведь мне ничего не рассказали! Я в суматохе даже не подумала спросить, а они и не объяснили, как себя вести, когда я предстану пред очами Императора!

Поднимаю глаза. На высоком, сияющем золотом и драгоценными камнями троне, увенчанный короной, сидит худой, сморщенный старик в алых одеждах. Он даже не задержал на мне взгляда. А справа стоит мужчина в простом темном мундире. Светлые волосы аккуратно зачесаны назад, равнодушное лицо, выправка военного. Ни единого украшения не искрилось на нем, ни одного знака отличия на костюме. Но именно перед ним я склонилась в самом низком, самом почтительном реверансе из всех, на которые только была способна.

Медленно выпрямляюсь, не отрывая взгляда от правильных, хоть и несколько грубоватых черт мужчины. Огненные глаза в обрамлении светлых ресниц слегка сузились. Желтые зрачки указали мне влево и вниз. Послушно перевожу взгляд. Старый император недовольно жует губами. Делает мне жест рукой подойти – видимо, уже не в первый раз. Повинуюсь. Опираясь на руку огненноглазого, правитель поднимается, делает шаг вперед. Худые руки невесомо берут меня за плечи, запах старости щекочет нос одновременно с коротким касанием сухих губ ко лбу. Наконец-то я вспомнила: мама рассказывала, правда, давно, и я читала в каких-то романах: юноши при первом представлении императору встают на одно колено и целуют ему руку, девушек же Император целует сам.

Должно быть, его величеству эта традиция изрядно досаждает – встань навстречу каждой девице, сойди с трона, кряхтя и пошатываясь, потом залезай на него обратно, в его-то возрасте. А девиц несколько десятков, и некоторые еще и нерасторопные, как я. Хотя я такая, наверное, одна.

– Наше Величество приветствует вас при дворе, л’лэарди Верана, – сухой и хриплый голос.

Вновь делаю реверанс, пячусь назад – к Его Величеству, кажется, нельзя поворачиваться спиной, отступаю по ступенькам, прячусь за очередной поднимающейся дебютанткой и опрометью бросаюсь к маме и бабушке.

– Тише, не беги так! Медленно надо было отступать, спиной! Ужас! Опозорила нас!

– Я предупреждала, – говорю, запыхавшись так, словно бежала от дома до столицы. Мы смешиваемся в толпе, я сжимаю мамину руку.

– Что дальше? – спрашиваю у бабушки.

– Женихи дальше! – рычит она тихо, почти шепотом. – Ждут! Ты теперь не только самая нищая и полу человечка, так ты еще и самая… самая… Реверансы даже делать не умеешь!

– Я сделала!

– Не так! Чего ты там стояла, вытаращилась? Заснула? Их Величество ее подзывают уже, не выдержали, а она стоит, глазами хлопает! Позор!

– Мама, перестаньте. Она впервые при дворе. Никогда никуда не выезжала. Испугалась.

– Дикая она у тебя. Л’лэард Трагад, л’лэарди Трагад! – бабушка прерывает злобное шипение, раскланиваясь с двумя пожилыми саганами.

– Я никого не узнаю, – шепчет мама, вглядываясь в лица.

А я рассматриваю одежду. Как я и опасалась, мой наряд выглядит слишком откровенным. У других дев-саган под платьем на груди поддето еще кружево. Но почему мне никто ничего не подсказал, ни мама, ни бабушка? Ладно, смущаться уже поздно. Остается вслед за бабушкой мелкими шажками протискиваться сквозь толпу, рассматривая гостей. И кто сказал, что императорский бал – такое уж веселое и увлекательное занятие? Чего все так ждут возможности поглазеть на других парадно разодетых саган?

Впрочем, кто действительно блеснул нарядом и манерами во время представления императору под взглядами высшего общества, а потом ушел здороваться, сплетничать с многочисленными знакомыми и посмеиваться над неуклюжестью некоторых дебютанток, – тому, наверное, и впрямь весело.

А я рассматривала тронный зал. Стрельчатые своды смыкались на головокружительной высоте, под потолком я смогла бы расправить ветряные крылья во всю ширь, смогла бы свободно кружить, планировать, делать кульбиты, и собравшиеся внизу казались бы мне мелкими букашками. На толстенных, в две-три мои руки, цепях, что удержали бы и великана, низко свисают люстры с пирамидами свечей, их тысяча, а может, десятки тысяч.

– Ах, внучка… – щебечет с бабушкой л’лэарди Трагад, пожилая, маленькая, улыбчивая водяная в темно-синем атласе. Ее лицо мне смутно знакомо. – Сколько же их у вас? Я помню ваших старшеньких. Их выходы всегда были безупречны, – замялась, посмотрев на меня.

– Я своих девушек с детства к этому дню готовила, – говорит бабушка, важно и понимающе кивая головой. – Они все получили прекрасное воспитание. А Сибрэйль, к сожалению, выросла в провинции, практически без воспитания, без образования.

Мама не знает, куда деть глаза. На ее скулах два алых пятна, пальцы нервно комкают шелк верхней юбки.

– Позвольте, бабушка, – говорю громко и бесцеремонно. – Воспитание мое действительно оставляет желать лучшего – моей доброй маме не под силу было справиться с такой джинкой, как я. Но вы меня не экзаменовали, чтобы утверждать насчет моего дурного образования. Хоть и в провинции, но мама нанимала для меня хороших учителей.

Мама испуганно дергает меня за руку. Бабушка слушает мою тираду с выражением мученически-терпеливого негодования. Л’лэарди Трагад приветливо улыбается.

– Вы меня, наверное, не помните, – говорит она мне, – но мы с вами уже встречались. Вам было лет пять или шесть. Когда мы по-соседски заходили к вам в гости, вы с моим внуком умудрялись перевернуть вверх дном весь замок. Велан старше на два года, но вы все равно верховодили и постоянно его шпыняли. Я еще думала тогда: экая джинка должна из этого дитя вырасти.

– Я вас вспомнила! – воскликнула я. – Вы та дама с самыми красивыми шляпками!

Водяная ужалила мужа острым локотком:

– Слышал, дорогой? Даже у ребенка хватило вкуса признать мои шляпки произведением искусства! Не будем слишком строги к Сибрэйль. Первый раз при дворе – немудрено растеряться, – ободряюще добавила она, обращаясь к бабушке. – Я из своего первого императорского приема почти ничего не запомнила, так волновалась. Единственное, что помню, как у меня сломался каблук и пришлось уехать очень рано. Хорошо, что это случилось не в момент представления Его Величеству.

– А я совсем не волновалась, – гордо обронила бабушка. – Я была уверена, что смогу держаться достойно, – так и вышло! Все были в восторге от меня.

Я тем временем рассматривала молчаливого мужа л’лэарди Трагад. В нашей провинции живет так мало саган, что я почти забыла, как выглядит воплощенная стихия. Сагана-мужчину невозможно спутать с человеком. В простых темных костюмах, почти без украшений, л’лэарды стояли рядом с дамами, сверкающими драгоценностями, украшенными перьями и шелками всех цветов радуги. Но, несмотря на это, женщины казались блеклыми и серыми, как курочки рядом с золотым фазаном. Тьма в зрачках л’лэарда Трагада притягивала головокружительным провалом в подземные ущелья, в бездну океанских вод. Каждый жест его кряжистой фигуры был исполнен невероятной силы, даже от низкого, резкого голоса исходила мощь. Он – земля, по лику, по впадинам которой плыли моря, и каждый его шаг, казалось, способен вызвать землетрясение.

Тем временем распахиваются двери другой залы, и поток придворных устремляется туда, увлекая и нас. Потолки здесь ниже, но люстры столь же огромны. Вместо одной стены – стекло, за которым алое солнце медленно погружается в пучину моря, черными росчерками на красном покачиваются мачты кораблей. Стеклянную стену от зала отделяет двойной ряд колонн: проходя мимо, касаюсь их скользкой поверхности. Холодное золото в узоре мельчайших рисунков, ювелирное чудо. Боевые сцены, влюбленные, дворцы и кузницы, саганы и люди, исторические персонажи и герои легенд, отлитые в цветном золоте, тонкая вязь незнакомых букв – тех времен, когда у каждой стихии был свой язык.

Стены тоже покрыты золотом, от его блеска до боли режет глаза. Мне все больше кажется, что я во сне. Я столько слышала об этом месте, столько читала о нем романов, поэм, что теперь никак не могу поверить в его существование.

«И тогда царь-демон смотрит в окно, и трусливое солнце, багровея от стыда, прячет голову в волны морские, не решаясь затмевать своим сиянием огонь Императора. Ночь приходит на смену дню, и пламя испепеляющее воцаряется на земле вместо света согревающего, и радуются приближенные демоны, пируя и танцуя».

Ринка Десмей – заговорщик, бунтовщик, человек, за голову которого император обещал награду в три мерки золота. Великий поэт, ненавидевший нашу расу, чьи стихи до сих пор передаются саганами из уст в уста, печатаются в сборниках. Папа особенно любил, я помню, одно его стихотворение про море, часто цитировал.

Толпа отошла к стенам, заиграла музыка. Церемониймейстер объявил первый танец. Я увидела огненноглазого, того самого, что стоял по правую руку от императора, ведущим в центр залы деву-сагану в пене розовых кружев.

– По правилам, императорский бал должен открывать лично Его Величество, – шепотом сказала мама мне на ухо. – Но, поскольку император очень стар, эту обязанность выполняет наследный принц. Дева, должно быть, принцесса Данаяль.

Скованная браслетом-эскринас, стихия дев гораздо менее заметна и тусклее, чем у мужчин-саган, но все же они несравненно ярче замужних дам, по которым иногда трудно даже определить, под какой стихией они были рождены. Юная принцесса не шла, а плыла, струилась по паркету, гибкая и текучая, ее точеное лицо, изменчивое, как и у всех водяных, то озарялось легкой улыбкой, окрашивалось бледным румянцем, то вдруг обдавало ледяной стужей, но широко распахнутые темно-синие глаза оставались равнодушными льдинками.

Что же сказать о Его Величестве? Я слышала об ауре, исходящей от детей огня; но я всегда думала, что сила и могущество должны вызывать уважение, а не страх. Он кружил в танце быстрыми, рваными движениями, лицо его оставалось сосредоточенно-серьезным, а мне все время казалось, что мягкий изгиб его полных губ вот-вот развернется оскалом, а из глазниц обнажившегося черепа польются потоки губительного для всего живого огня. Следом за принцем в центр выходили все новые и новые пары танцующих. Музыка звала, заигрывала. Легкая, искристая музыка – тот же ветер, тонкие-тонкие его эманации, стрелы, бьющие в цель сквозь любые стены.

Наступил короткий перерыв между танцами. Часть гостей, в основном пожилые, ушла в анфиладу со множеством балконов, где для них уже были расставлены столики для игры в синман, диванчики и кресла для отдыха. Лакеи в алых ливреях скользили по залу, держа подносы с напитками и угощениями. Бабушка догнала одного, остановила и начала деловито освобождать поднос от груза засахаренных фруктов, тарталеток и крохотных пирожных. Мама озиралась по сторонам. Две дамы, проходя мимо, приветственно наклонили головы, мама ответила на приветствие, радостно встрепенулась, шагнула было к ним, но дамы уже уходили прочь, не оборачиваясь.

– Все знакомства растеряла. Надо хоть одного знакомого найти. Хоть кому-то тебя представить, – бормотала она в отчаянии, комкая кружевной платочек.

– Ищи, ищи, – хмыкнула бабушка, усмехаясь набитым ртом. – Они и здороваться-то с тобой не хотят, а уж своих сыновей к твоей дочке и на десять шагов не подпустят.

Снова закружились пары. Его Высочество на сей раз не танцевал. Я оглядела зал и не увидела ни одной девы, которая бы не танцевала: все незамужние саганы были в центре зала, в объятиях кавалеров. Видимо, бабушка права, мне действительно не под силу самостоятельно привлечь внимание какого-нибудь холостого сагана.

Почему меня это нисколько не огорчает?

– Ах, вот вы где! – к нам протолкалась л’лэарди Трагад. – Я вас ищу, ищу. А это мой старшенький внук. Велан, ты помнишь л’лэарди Верану и малышку Сибрэйль? Тебе тогда было восемь.

Невысокий юноша, хрупкий и изящный, как девушка, почтительно склонился, целуя мамину руку, столь же почтительно поклонился мне, но уголки его губ предательски дрожали, сдерживая улыбку. Светлые до белизны, даже на вид удивительно шелковистые волосы падали на лоб, в ярко-голубых глазах посверкивало что-то вроде насмешки. Ветренник. Я не смогла сдержаться, расплылась в улыбке до ушей – да, мы не виделись десять лет, он саган из высшего общества, видевший мою неловкость перед императором. Посмеивается, зараза. Он, о ужас, потенциальный жених! А мне вдруг показалось, что это братец-ветер, который столько лет был моим преданнейшим Другом и знал все обо мне, предстал наконец во плоти.

– Л’лэарди Верана, вы позволите пригласить вас на следующий танец?

– Разумеется, л’лэард Трагад, – приседаю в книксене.

– Велан служит в императорском военном флоте, – с гордостью говорит л’лэарди Трагад. – Он очень хорошо проявил себя в последней стычке с анманцами, и в будущем году ему должны пожаловать собственный корабль.

– Вы участвовали в настоящем морском бою?! – спрашиваю восхищенно.

– Ну не то чтобы это был такой уж бой, – отвечает он уклончиво и лукаво. – Бабушка, как всегда, преувеличивает. Так, маленькая стычка, взяли на абордаж две анманские лодочки.

– Лодочки? Ничего себе! – фыркаю. – Ну, если для вас эта здоровенная черно-красная махина, что в два раза больше имперских крейсеров, – лодочка, то корабль Белого корсара, наверное, и вовсе хлипкий плотик из тростника!

Он даже рот приоткрыл:

– Вы разбираетесь в кораблях?

– Мой отец был моряком! – гордо отвечаю.

Я была маленькой, когда он не вернулся, и многое из того, что он рассказывал, не смогла запомнить. Но как мне не знать, чем отличается анманский корабль от нашего крейсера, если я своими ладонями гладила деревянную обшивку их бортов, копошилась в снастях, дула в паруса, взлохмачивала светлую шевелюру какого-то морячка – уж не твою ли, братец-ветренник? – и выбивала заряженный револьвер из вражеской руки!

– Я восхищен, – поклонился вроде бы уважительно, но в голосе отчетливо слышится лукавство. Не поймешь, когда он серьезен, когда посмеивается. – Так неожиданно и приятно встретить среди этого сборища сухопутных обитателей сагану, которая не путает триселя и стаксели!

Ага, значит, все-таки издевается, пытается меня уличить в невежестве.

– А зачем девушке знать, чем отличаются друг от друга паруса, если ей все равно никогда не стоять на носу корабля, не ловить настроение ветра, высчитывая правильный маневр? – хотела спросить шутливо, а получилось обиженно и зло.

Ветренник засмеялся:

– Так и представляю вас переодетой в мальчишку-юнгу… или нет, в боцмана, с приклеенной бородой, зычно орущего в рупор: «За работу, негодяи, сожри вас кракен!»

Л’лэарди Трагад шутливо хлопнула внука по плечу сложенным веером:

– Ваши шутки слишком грубы, молодой человек!

– Нет, я серьезно! Когда я вспоминал вас, мне всегда почему-то казалось, что наша встреча состоится где-то в далекой стране или среди моря… хм, допустим, на борту пиратского корабля, где вы будете капитаншей. Помните, когда вам было шесть, вы угнали лодку в открытое море?

– Мы, господин моряк, это преступное деяние совершили вместе!

– Протестую, вы меня заставили! Угрозами и побитием веслом! И тут я встречаю вас среди шумного бала, в томной светской толпе, в драгоценностях вместо черной повязки на глазу.

– Ну знаете ли, господин моряк, даже пираты любят увольнительные! Я все-таки высокородная сагана, и какими бы неправедными делами я ни занималась, мне положено раз в году поскучать на светском рауте, увидеть нашего лучезарного правителя. А черную повязку я ношу только на борту фрегата.

– Сибрэ, что ты такое говоришь! – возмущается мама.

– Вот как? Тогда я, к моему величайшему сожалению, как представитель закона, вынужден вас арестовать, – в синих глазах ветренника прыгают джинки.

Смеюсь:

– Вы ничего не докажете. Мало ли что болтают легкомысленные девушки.

– Молодые люди, ваш танец – музыка уже играет! В мое время молодежь предпочитала действовать, а сейчас все только болтают! Даже на балу они разговаривают о танцах, вместо того чтобы танцевать! – возмущалась л’лэарди Трагад.

– Но, бабушка, что поделать, если я впервые встретил девушку, с которой разговаривать интереснее, чем танцевать? – возразил Велан. Скорее всего, так он попытался сделать мне комплимент, но я предпочла принять его как оскорбление.

– Вы намекаете, что я плохо танцую?

– Л’лэарди Верана, как вы могли такое подумать? – возмутился ветренник, протягивая мне руку.

На самом деле я не знаю, умею ли я танцевать. Люблю – это правда. Но умею ли? На протяжении полугода меня учил один провинциальный преподаватель из местного девичьего пансиона. Потом я так возненавидела даже упоминание о Сезоне, что самолично рассчитала учителя. И с тех пор танцевала только для себя, не задумываясь о правильности па. Но сомневаться поздно, моя рука лежит в узкой прохладной ладони ветренника. Мы выходим в круг танцующих, музыка плывет, кружится вместе с нами, подхватывает меня на руки, и я решаю не обращать внимания на тех, для кого мой танец недостаточно искусен. Какое мне до них дело? Я буду навеки проклята и вне закона, если они узнают, что я когда-либо снимала браслет-эскринас, не говоря уж о намерении бежать, мне не по пути с этим миром кукольно-декоративных женщин и властно-жадных мужчин.

Мой партнер красив, как ветер. Он держит меня, но только кончиками пальцев, он подхватывает меня, но всегда в последний момент. Но разве птицы боятся упасть? И я смеюсь в ответ на его улыбку, и я слышу только скрипичный стон и грохот барабанов, а не скучные наставления бывшего учителя танцев, и серебро музыки в моих венах вместо крови.

И музыка неожиданно умолкает, внезапная тишина бьется в мое сердце, как река, на пути которой поставили дамбу. Я отдаю ветреннику реверанс и совершенно искреннее «спасибо», ищу глазами маму. Стоя у колонны, она улыбается мне, рядом бабушка все еще жует что-то.

Но стоило мне подойти, из-за бабушкиной спины вынырнул кое-кто, коварно прятавшийся там. Жених-камердинер!

– Л’лэарди Верана, чрезвычайно рад вас видеть, чрезвычайно.

Вынуждена протянуть ему руку для поцелуя. Прижимается своими толстыми губами, умудряясь обслюнявить кожу даже сквозь перчатку, держит мою руку неприлично долго. Приходится отнимать силой.

– Л’лэарди Верана, позвольте пригласить вас на следующий танец, – улыбается так, будто уверен, что его приглашение – большая радость для меня. Портить свой первый и, скорее всего, единственный императорский бал танцем с тобою, слюнявый коричневый господин? Ага, размечтался!

– К сожалению, мой следующий танец занят.

Он замешкался на минуту, дернулся лицом, будто от неприятного удивления.

– Тогда следующий после этого?

– К сожалению, у меня расписан весь бал, простите, – приседаю в реверансе, вижу страшное лицо бабушки и принимаю решение удалиться. Не хватало еще, чтобы мне портили мой первый бал нотациями! И обществом этого, коричневого! На следующий-то меня наверняка никто не пригласит, а он будет ошиваться рядом, злорадствовать и предлагать свою кандидатуру! Пойду лучше погуляю по замку – когда еще доведется?

Ветренник увязался за мной. Думаю, его общество – главная причина, почему бабушка с мамой не бросились меня догонять, как я того опасалась. Но он тоже не удержался сказать гадость:

– Вы рассчитываете, что я займу все ваши танцы?

– При чем тут вы? Вы что, единственный кандидат?

– А что, есть другие? – нагло ухмыляется.

– Представьте себе!

– Почему же я их не вижу?

Я остановилась:

– Да что вы ко мне привязались? Л’лэарди Тра-гад попросила вас составить мне общество? Так вы с честью справились с этой нелегкой задачей, можете быть свободны! Не тревожьтесь так, я не собираюсь ангажировать вас на весь вечер.

– Не кричите так, здесь это не принято, – спокойно отвечает ветренник. – Смотрите, на нас уже оглядываются. Вы ужасно невоспитанны, вы об этом знаете?

– Я невоспитанна? Да как вы можете такое говорить?! После вашего хамства мне очень хочется взять у лакея бокал вина и вылить вам на голову, но я мужественно сдерживаюсь – разве я не образец воспитанности?!

– Что из сказанного мною показалось вам хамством, л’лэарди Верана?

Поняв, что он может так спорить до бесконечности, получая какое-то удовольствие от моей злости, я просто перестала с ним разговаривать и направилась к выходу из зала.

Анфилада комнат вокруг скалы была украшена живыми цветами, даже не представляю, откуда организаторы бала взяли столько. Первую комнату, со столиками для игры в синман, уже целиком занятыми, украсили водопадами огромных белых калл. Женская уборная, с бьющими прямо из стен в мраморные чаши фонтанчиками воды, утопала в букетах белых, розовых, бежевых роз. Когда я вышла из нее, опять натолкнулась на ветренника. Он хотел что-то сказать, но я проскользнула мимо него и быстро пошла дальше. Балкон с орхидеями, далеко отодвинутый от скалы, нависал над самым морем, плетеный цветочный ковер свешивался с его перил далеко вниз. Я рискованно свесилась над перилами, глядя вниз, и тут же почувствовала, как меня подхватили за талию.

– Надеюсь, вы не собираетесь покончить жизнь самоубийством, л’лэарди Верана? Здесь очень высоко.

– Так держите меня крепче! – фыркнула я беззаботно, вытаскивая один цветок из плетения и бросая вниз. Мне понравилось, как он летит, мерцая в свете огромных дворцовых окон, мягко ложится на сверкающую огнями воду и несется на волнах куда-то в закатное море, к покачивающимся вдали кораблям. Я вытащила следующую орхидею и так же уронила ее вниз.

– Варварство, л’лэарди Верана, ах какое варварство… Вы знаете, сколько трудились над этим покрывалом декораторы дворца? – Ветренник все еще держал меня за талию.

– Какая разница? Сорванные цветы долго не живут. – Мной овладел злой дух свободы и разрушения. Я дергала за стебли, надеясь найти ключевые узелки, ослабляла плетение. Провозилась минут пятнадцать, все это время Велан тщетно пытался увести меня с места преступления.

– Да отстаньте вы наконец! Вы слишком навязчивы, молодой человек! Эти цветы несчастны, я хочу дать им свободу. Ветер и море унесут их далекодалеко, и перед смертью они хотя бы увидят берега дальних волшебных стран. И умрут свободными.

Плетение наконец-то поддалось с одной стороны. Цветы начали по одному, а потом все гуще падать в воду. Не всем везло – некоторые выбрасывало на мель, на скалы, но большая часть падала в воду и бледной стайкой плыла вдаль.

Я поймала себя на мысли, что хорошо бы сейчас сбросить навеки надоевший браслет-эскринас, распахнуть руки навстречу ветру и шагнуть в пустоту под балконом. Высота кружила голову. Отец учил меня летать, и, хоть это и было давным-давно, я все же верила, что смогу. Упругий ночной ветер подхватит меня, и я, купаясь в лунном свете, упиваясь невероятной свободой, полечу к неведомым берегам. Позади останется и бабушка, и коричневый камердинер, и пышные, душные залы этого дворца.

Балкон был почти пуст, только в дальней нише о чем-то увлеченно болтали две дамы. Если бы не парень, обнимавший меня за талию, я бы, пожалуй, не удержалась. Но он хоть и ветренник, а все-таки мужчина и мой враг.

– Вы не чувствуете себя свободной? – спросил Велан внезапно.

Я даже задохнулась от негодования:

– Разве сагана в нашем мире когда-нибудь бывает свободна? Свобода дарована только мужчинам! Стихия дарована мужчинам, хотя природа одарила нас поровну! Власть выбирать свою судьбу, ходить в плавание, исследовать дальние страны, летать – только мужчинам!

Я замолчала, тут же пожалев о сказанном. Он был слишком близким, слишком ветренником, и я забылась.

– Богиня, сколько горечи в твоих словах, – спустя минуту сказал он растерянно.

– Забудь. Я должна была родиться мальчишкой, но природа ошиблась. Что ж, придется смириться со своей участью, – резко сказала я, отстраняя его руки, и пошла к выходу. Я боялась смотреть ему в глаза. Слишком раскрылась, слишком. Как я могла быть такой неосторожной… Он расскажет о моих словах л’лэарди Трагад, та в свою очередь моей бабушке… Да и вообще, никогда не думала про себя, что я так болтлива. Если я не изменюсь, меня раскроют еще до побега.

Велан поймал меня за плечо.

– Я могу пригласить тебя на свой корабль? «Крылатая» – один из самых красивых кораблей военного флота. Тебе должно понравиться.

– Возможно. Если мама разрешит, – сказала я, а про себя подумала, что вряд ли. Боюсь я с ним теперь встречаться. Он внимательный, а я проговорилась неосторожно, и еще он хорошо чувствует мою стихию. Вдруг он сможет догадаться, что я снимала браслет?

Я снова вернулась в бальный зал и теперь не знала, что мне делать. Идти в общество бабушки и камердинера не хотелось до тошноты. К сожалению, мама сама меня нашла, схватила за руку, поволокла за колонну.

– Ну что? Вы были вместе? Он сказал тебе что-то определенное? – шепотом.

– Кто сказал? Что?! – удивляюсь.

– Внук л’лэарди Трагад, Велан. Очень красивый мальчик, очень хороший, – бормочет мама мне на ухо. – Если он сделает тебе предложение… Это будет такое счастье.

Я вспомнила его язвительные замечания, небрежный тон, изумление моей откровенностью и усмехнулась про себя. Но разочаровывать маму не стала, мягко сказала:

– Не торопи события, мам. Мы едва знакомы, еще слишком рано говорить о чем-либо. Но он был очень любезен.

– Л’лэарди Верана? – прозвучал очень низкий, резкий голос совсем рядом с нами.

Мы с мамой отшатнулись друг от друга, присели в нижайших реверансах. С нами изволил говорить лично Их Наследное Высочество. Я даже не осмеливалась поднять на него глаза, остановилась взглядом где-то на уровне пуговиц его темного мундира. Передо мною оказалась широкая угловатая ладонь.

– Л’лэарди Верана, я могу пригласить вас на танец?

Я даже не нашла слов, чтобы ответить. От неожиданности на языке вертелись только те, что приличной сагане знать вообще-то не положено. Просто молча вложила свою руку в его, изумившись, какая она горячая. Он стремительно шагнул из-за колонны в почтительно расступающуюся толпу, а я побежала следом мелкими шажочками, путаясь в длинных полах платья.

Рано мы уволили учителя танцев! А за несколько дней до бала следовало загнать маму с бабушкой в угол и подробно расспросить обо всех тонкостях этикета, особенно касающихся общения с членами монаршей семьи!

Ой, мамочки, за что ж мне такое испытание.

– Простите, Ваше Высочество, – наконец решилась пролепетать. – Я должна честно признаться, что ужасно танцую. У меня было мало практики. Поэтому я не думаю, что нам стоит… Я могу наступить вам на ноги, а причинение Вашему Высочеству вреда – это, между прочим, государственное преступление.

Принц резко остановился. Я налетела на него плечом.

– Очень неумелая отговорка, л’лэарди Верана.

– Я вовсе не отговариваюсь! Это приглашение – большая честь для меня, но я сочла своим долгом честно предупредить Ваше Высочество о своих танцевальных талантах.

– Я о них уже осведомлен, поскольку был свидетелем вашего предыдущего танца. Вынужден признать, что он был несколько… э-э-э… свободен для благородной девы, но о неумении речи не идет. Если бы вы были не сатаной, а обычной человечкой, я бы немедленно распорядился предоставить вам место танцовщицы в придворном театре.

– Ваше Высочество, вероятно, смеется надо мной.

– Отнюдь. Я с удовольствием ангажировал бы вас на приватный танец.

– Так я же не отказываю вам. Просто…

– Вы не отказываете мне? – с усмешкой в голосе. Я неуютно передернула плечами. Вокруг нас с принцем образовалось пустое пространство, гости почтительно расступились, делая вид, будто заняты чем-то, однако напряженно прислушивались и косили глазами.

– Ну что ж, я воспользуюсь вашим любезным согласием. – Он повел меня дальше, к танцующим, а я не могла избавиться от чувства, будто ляпнула что-то не то.

Что значит «воспользуюсь вашим согласием»? Он и так им пользуется, ну то есть мы уже танцуем. Или он подразумевал под «приватным танцем» что-то другое? И почему мой танец «слишком свободен для благородной саганы?»

Руки у него были горячие, я чувствовала, как под кожей пульсирует живой огонь. Музыка текла неторопливая, почти жалобная, пары кружились медленно, я переступала маленькими шажками – боялась сделать лишнее движение. Однажды в своем сне-полете я очутилась у самого жерла начавшего извержение вулкана. Это было красиво, но так страшно, что я сбежала, обожженная, хотя, казалось бы, что может причинить вред бесплотному духу ветра? Так вот, в объятиях Его Высочества мне казалось, будто я танцую на краю того самого вулкана, двигаться надо очень осторожно, а то вот-вот поскользнусь и упаду прямиком в поток раскаленной лавы.

– Л’лэарди Верана, вы еще ни разу не посмотрели мне в глаза. И кажется, задерживаете дыхание. Вы меня боитесь?

Действительно, мои глаза цепко держались за спасительную точку – серебряную пуговицу его мундира на груди. Заставила себя посмотреть ему в лицо. Он слегка улыбнулся. Сухие, бледные, шершавые даже на вид губы, резкие носогубные складки, выпирающие скулы, хищный нос. Очень смуглая кожа, очень светлые, рыжие глаза будто озаряют светом все лицо. Заглядевшись в это пламя, я вдруг подумала, что не такой уж он и страшный.

– Я впервые при дворе, Ваше Высочество, плохо знаю этикет и все время боюсь совершить какую-нибудь неловкость. Простите.

– В таком случае сегодня я побуду вашим проводником в придворном мире.

– Это огромная честь для меня, Ваше Высочество.

Танец, к моему облегчению, уже закончился – мы присоединились к танцующим в последний момент, успели сделать едва ли два круга по залу. Я присела в глубочайшем реверансе и собралась удрать. Даже сделала вид, что не заметила протянутой руки принца. Сделала два шага в толпу, и тут мне на плечо легла тяжелая рука.

– Л’лэарди Верана, я же сказал, что собираюсь быть вашим сопровождающим. Куда вы так торопитесь?

– Простите, Ваше Высочество. Я не смею принимать от вас такую жертву, это слишком большая честь для меня.

Он нахмурился, морщины у рта залегли резче, глаза сверкнули ослепительно:

– Вы все время подчеркиваете, насколько мое общество вам неприятно, л’лэарди Верана. Надеюсь, вы осознаете, насколько ваше поведение оскорбительно и недопустимо.

Развернулся и ушел. Я осталась стоять в растерянности посреди зала, кусая губы. Опять опозорилась, в который раз за этот день, да что ж это такое! Еще и умудрилась вызвать на себя гнев Его Высочества, а про наследника, между прочим, говорят, что он чрезвычайно суров и не прощает обид. Я не хотела, правда, просто в его присутствии чувствовала себя настолько скованно, тяжко, что спешила сбежать и не думала, как это выглядит со стороны. На глаза наворачивались злые слезы.

Нет, светский мир – это не мое, решительно не мое! Ну и ладно. Наверное, я его больше никогда не увижу. Эта мысль держала меня весь вечер. Моя реальная жизнь – она где-то там, за морем, а это чей-то чужой праздник, чужой мир, в который мне повезло заглянуть одним глазком, мимолетно.

Ведь если отнестись к моему светскому дебюту серьезнее, так и свихнуться недолго: перед императором опозорилась, наследника престола обидела, хитрому ветреннику, внуку бабушкиной старой подруги, чуть не проболталась о плане побега.

* * *

– Мам, я очень устала. Мам, у меня болит голова и ноги. Мам, поехали домой!

– Сибрэ, ты как ребенок. Перестань канючить. Это твой лучший шанс. После того как тебя пригласил Его Высочество, тобой заинтересовались многие кавалеры. Зачем ты отказала сыну л’лэарда Кравди?

Я неопределенно пожала плечами. Невысокий сухощавый ветренник, сероглазый, как зимнее небо, не был мне неприятен, в отличие от коричневого камердинера, но все впечатления, которые я могла получить от бала, кажется, собраны, и не сказала бы, что они отличались приятностью. Чувствовала себя все более неуютно, искала глазами Его оскорбленное Высочество.

– По слухам, правитель чувствует себя все хуже и хочет передать трон сыну. Но требует, чтобы он перед этим женился, – шептала мама возбужденно, комкая в пальцах кружевной платок. – Все говорят, скоро будет объявлен Императорский отбор невест. Все настороже. Его Высочество, кроме сестры, танцевал только с л’лэарди Адарима. И с тобой. Я могу поклясться, ты будешь в числе его невест! Ты должна остаться и закрепить произведенное впечатление.

Я не удержалась от усмешки. Мам, если я закреплю произведенное на принца впечатление, меня и в тюрьму посадить могут за оскорбление Его Блистательного Высочества.

Как ни странно, на сей раз бабушка была со мной солидарна:

– Скорее, надо постараться не разрушить его, каким-то чудом произведенное. С твоей Сибрэ это просто. Уходим!

Она небрежно кивнула опять подбежавшему к нам камердинеру (он все это время крутился неподалеку) и величественно двинулась к выходу из зала. Мама была не согласна, сразу заметно погрустнела, кончики губ жалобно опустились, как у ребенка, которого отрывают от захватывающей игры и отправляют спать, но возражать бабушке она никогда не смела.

Выйдя под открытое небо, я почувствовала облегчение, даже головокружение от внезапной свободы, к нашему экипажу шла вприпрыжку, но никто мне не сделал замечания. Бабушка казалась довольной, как сытый удав, мама вскоре тоже посветлела лицом. Усевшись в карету, неторопливо расправив на сиденье складки платья, бабушка покачала головой:

– Это ничего не значит. Всего один танец. Если они узнают, что в Сибрэйль течет человеческая кровь, она может не пройти даже первый тур отбора. Это ничего не значит, не радуйся так, Ольвия. – И тут же: – Завтра я с тебя три шкуры спущу, но научу держать себя в обществе! Дикая. Ольвия, почему она у тебя такая дикая? Она должна войти в число невест! Любая, которая там побывала, будет приковывать внимание. Эта молодежь так тщеславна. И шансы найти хорошую партию значительно выросли. Но л’лэарда Нисима отваживать тоже не стоит. Мало ли.

Я улыбалась, поворачивая головой из стороны в сторону по подушке сиденья. Ну уж императорское сватовство мне точно не грозит!