Читать книгу Три цветка и две ели. Первый том - Рина Оре - Страница 6

Брослос

«Самое северное королевство» Лодэния состояла из полуострова Тидия, соединенного с континентом Меридея перешейком, из двух великих островов – Орзении и Морамны, и из уймы островков поменьше, самыми крупными из каких были, в порядке убывания: Дёфёрс, Ула, Сиюарс и Дёронс. Тидия и Орзения омывались с запада Банэйским морем и разделялись узким проливом Пера. Крепость Мессё встала на северо-западном мысе полуострова Тидия, у входа в пролив Пера из Банэйского моря. После пролива начинался самый опасный участок морского пути – Водоворот Трех Ветров, лежащий между Хельхийским морем и Малой Чашей – океаном, приносившим вопреки законам природы теплое течение с севера. Чудо, почему Малая Чаша не замерзала за Линий Льда даже зимой, объяснить не могли ни священники, ни магистры знаний. Воды Малой Чаши омывали Орзению с востока, Морамну – с севера, далее текли в Хельхийское море – море между Тидией и Морамной. Симорзское море разъединяло южное побережье Морамны и северные берега королевства Бронтая.

Длинный остров Дёфёрс протянулся на востоке королевства, между островом Морамна и континентом Северная Варвария, разделяя два океана – Малую и Большую Чаши. По договоренности лодэтчан и северных варваров, на Дёфёрсе никто не жил и никто там не охотился. Остров Ула находился близ юга-востока Орзении, остров Сиюарс – юга Морамны, остров Дёронс – среди россыпи островков у юга-запада Морамны.

Ранее остров Морамна полностью принадлежал герцогам Хамтвирам, но затем, после их поражения в Тридцатилетней войне, лишь западная его половина осталась герцогством Морамна; восточная половина отошла в домен короля, стала герцогством Альёдц, но прежнего названия остров не утратил. Полуостров Тидия, наоборот, до Тридцатилетней войны делился с севера на юг так: на кусочек самого северного графства Аогдо у пролива Пера, на герцогство Тидия в Великой Впадине и на три графства во владении Кагрсторов, бывших королей Лодэнии, – на самый южный округ-перешеек Ормдц, на благодатный юго-восточный край Сумю́одц и на скалистую Акколу на юго-западе. Ныне весь полуостров принадлежал роду Раннор: юг и северное графство Аогдо – королю, герцогство Тидия – герцогу Раннору как вотчина, то есть родовое феодальное имение, переходящий по прямому наследованию (к старшему сыну). В домен короля отошли еще и острова Ула, Сиюарс, Дёронс, но не Орзения. Королева Маргрэта, будучи старшей дочерью и последней из рода Мёцэлр, унаследовала это бывшее королевство от своего отца – и лишь после ее смерти Орзения переходила в полное владение лодэтского короля, ее сына.

Так как сыны короля Ортвина являлись принцами, вождями первого ранга, то каждому после их возраста Послушания достались в лен земли: кронпринцу Зимронду – процветающий Сумюодц, Эккварту – намного больший по размеру, но малозаселенный и поэтому куда как менее доходный Альёдц. Крупные города, возникавшие на торговых путях, приносили золота в казну столько же, как целое герцогство. После войны на острове Дёронс король Ортвин I основал новую столицу Лодэнии – Брослос. Вторая столица, Лидорос, была напротив первой, в Морамне. По морю от одной столицы до другой можно было добраться в среднем за час-полтора. Еще одна столица, Но́лндос, располагалась в Сумюодце у обширного озера Каола́ол, на расстоянии одного дня от восточного побережья.

Лодэтчане представляли собой несколько народностей. В Орзении и на Уле жили рыжеволосые люди, но у исконных улайцев глаза были голубыми, у подлинных орзенцев – серыми или зелеными. На Морамне и на острове Сиюарс жили кареглазые брюнеты – такие же, как на востоке Бронтаи. Коренные тидианцы являлись яркими блондинами. Различия проявились также в родовых именах. На Тидии аристократы имели окончания имен на «ор», все остальные – на «ог»; на Морамне – на «ир» и «иг», на острове Ула – на «ур» и «уг», на острове Сиюарс – на «гор» и «гог» и лишь в Орзении на «элр» и «эл». Так, несмотря на то, что за последние века лодэтчане перемешались, по имени или внешности они могли определить происхождение соседа. Когда разразилась война за лодэтский престол, то эти различия подлили масла в огонь: распря знатных кланов перетекла в братоубийственную войну, длившуюся ровно тридцать лет. И до сих пор неприязнь одной народности против другой сохранилась у лодэтчан, но особенно сильна она была между тидианцами и морамнцами.

________________

Путешествие, длиной в семьдесят восемь дней, наконец завершалось. Утром шестнадцатого дня Трезвения, в нову второй триады, «Хлодия» стремительно приближалась к двум столицам Лодэнии.

Днями ранее Маргарита увидела восточное побережье Тидии, вернее: Великую Впадину, простиравшуюся от северных холмов графства Аогдо до возвышенности южного графства Сумюодц, от города Белос и до города Аос, – и влюбилась в тот край. Там шумели высокие леса, на сочно-зеленые луга выбегали олени, лютики нарядно желтели солнышками, маргаритки – снежинками, а густые, взбитые, сливочные облака спускались к крышам городков. И, конечно, реки – множество рек, речушек и ручьев, – их число затруднялся назвать даже Рагнер. Вспоминая, как она думала, что в Лодэнии и летом снег не сходит, да убедившись в своем мнении, увидав ледники на западе Тидии, Маргарита радовалась неожиданному подарку Фортуны, – Ларгос, скрытый от ветров за островом Фёо, представлялся будущей герцогине Раннор райским уголком у ласкового моря.

Но пока в Брослосе, в замке Рюдгксгафц, проживала нынешняя герцогиня Раннор. Рагнер описал ее как «девчонку лет на десять», что ничуть не успокоило Маргариту, ведь свою бабушку (в ее шестьдесят семь с половиной!) он называл «девчонкой лет на двадцать». Для знакомства с бабушкой Рагнера и неизбежной встречи с его женой, со своей «соперницей», Маргарита надела купленные в Орифе наряды: роскошнейший плащ и великолепный головной убор, не имевший названия. Плащ был из узорной камки, в сложном, золотисто-черном рисунке да подбитый красно-пурпурным атласом. Головной убор представлял собой плотный бежево-золотистый платок, наброшенный на голову капюшоном; его кружево, расшитое жемчужным бисером, нежно окаймляло лицо, а удерживала платок на голове шляпка, похожая на полосатую черно-красную розу, что крепилась немного ниже макушки. Выглядела Маргарита не хуже принцессы и уж точно достойно титула герцогини. А Рагнер носил свою любимую одежду: белая рубашка, черные узкие штаны, короткий камзол, длинный черный плащ без рукавов, черные остроносые сапоги, черный берет с развалистым пером и черной брошью в золоте. Он лишь опоясался золотистым кушаком и добавил на правое бедро парадный золоченый кинжал Анарим, но будничные вороненые шпоры менять на золотые не стал.

Енриити «модничала» в тонком шелковом платье, поэтому из-за морского ветра куталась в отороченный мехом плащ. Диана Монаро, в траурной вуали и в платье с глухим воротником, будто противопоставляла себя Маргарите, являя собой образ вдовы без упрека – пристойной и скорбной. Соолма носила знакомое темно-багряное, шуршащее платье и белый двурогий колпак с вуалью-парусом. Марлена по-прежнему предпочитала одеяния, похожие на наряды зажиточной сильванки (белый чепец, простоватые строгие платья, однотонный плащ). Магнус имел черное убранство, как у Рагнера, только ничуть не роскошное. Эта пара изображала мужа и жену с острова Утта. Настоящего супруга Марлены, Огю Шотно, «Хлодия» доставляла до Брослоса, после чего пути господ Махнгафасс и господина Шотно расходились.

На плоской крыше кормовой надстройки, вдоль балюстрады шел выступ, заменявший скамью, а накрывал смотровую площадку синий шатер, ныне распахнутый с четырех сторон. Гости герцога Раннора, он сам и принц Эккварт находились там – орензчане, сидя среди подушек на выступе, осматривали окрестности столиц, Рагнер гладил Айаду, принц рассказывали об этих местах.

Остров Дёронс лежал по правую руку: каменистые берега, смешанные леса, деревни, рыбацкие поселения… Вдруг слева в море показались глухие стены, сложенные из неровного, грязно-серого песчаника, и сперва подумалось, что это крепость на островке, но сторожевых башен не наблюдалось, а из-за стен выглядывали верхушки пяти черных пирамид – пять шатров храма, указывавших «цветом тайны, ночи и строгости» на женский монастырь.

– Раньше эти места интересовали лишь странников, священников да тех женщин, что решили посвятить себя Богу,– говорил Эккварт. – Монастырь Святой Варвары славен во всей Меридее. А история мученицы замечательна – однажды на этот берег морские волны вынесли бочку, и в бочке рыбаки нашли девочку весьма необычной наружности да в странном платье. Ей дали имя Варвара, то есть чужеземка. И вскоре рыбаки заметили, что девочка лечит возложением рук – это был несомненный знак ее богоизбранности. Наша пращурка, первая меридианка, герцогиня Арфрата Раннор, покровительствовала Варваре, устроив на острове Фёо монастырь, и помогла ей стать святой мученицей. Чудо случилось даже после смерти Святой Варвары – ныне ее статуя дарит каждый день по целительной слезе, какая может прогнать всякую хворь, правда, Святая Варвара не помогает богатым, праздным и изнеженным особам, а также тем, кто играет на арфе, – улыбнулся Эккварт и добавил: – Я нисколько не шучу. Любая дама может посетить обитель, однако врата открываются раз в сутки и после заката. Молятся тоже не в самом храме, а у его ступеней. Насколько я знаю, немногих счастливиц настоятельница приглашает пройти внутрь и дозволяет им продолжить молитву у статуи мученицы. Сейчас мы как раз минуем врата монастыря…

Маргарита с удивлением разглядела посеревшие от времени створы среди глухих серых стен. Только волны стучались во врата монастыря и бились о его унылую ограду, похожую на лохмотья нищенки. А вокруг этой скупой, убогой серости простиралась роскошная синева морских вод, жизнерадостно золотело солнце, уносилась ввысь бескрайняя даль голубых небес…

– Ближе к вечеру начнется отлив и покажется причал, – пояснил Эккварт. – Лодки доставят сюда тех, кто желает высказать почтение нашей святой. Правда, врата монастыря отворяют тогда, когда пристань снова скрывают волны и ноги молельщиц уже оказываются в воде – зато это очищает их от скверны.

– И много таких молельщиц? – усомнилась Маргарита. – Страшно как! А вдруг врата откроют слишком поздно?.. Никто еще перед ними не тонул?

– Вроде бы такого еще не случалось… А летом, перед закатом, причал всегда переполнен. Даже воздух этого святого места необычайно целителен.

– Желаешь очистить себя от всех грехов? – улыбаясь, ехидно спросил Маргариту Рагнер. – Только представь: темная ночь, – зловеще шептал он, – рядом с тобой молчаливые тени, нет ни одной лодки поблизости, вода уже подступила к носу, а врата всё еще закрыты… И лучше всего приволочь тебя сюда зимой: летом любая сможет потерпеть и не заголосить.

– Не думаю, что я столь грешна!

– А я не отказалась бы посетить эту святую обитель… – подала голос Марлена. – От всех-всех недугов исцеляет слеза мученицы?

– Насколько я знаю… – пожал плечами Эккварт. – Вам, госпожа Махнгафасс, следует поговорить со сведущим человеком и точно не слушать страшилок Рагнера. Любой священник в Лодэнии подробно расскажет вам о порядках этого монастыря и о чудотворных слезах Святой Варвары.

Марлена заметно повеселела: нежданно-негаданно Лодэния вернула ей надежду на чудо – на исцеление от бесплодия. А Маргарита, вспомнив, что в этот мрачный монастырь дядя Рагнера заточил свою первую супругу, почувствовала непонятную тревогу. Когда черные шатры исчезли из вида, она с облегчением выдохнула. На острове Дёронс меж тем показалось поселение с нарядными деревянными домами и добротными каменными постройками.

– Это город О́арос, – сказал Эккварт. – Он лежит между двух монастырей и основан Экклесией для их нужд. Здесь есть дом младенцев, сиротские приюты, детские и отроческие дома трудолюбия, опекаемые гильдиями Брослоса, и монастырские школы. Как я уже говорил, раньше эти места интересовали лишь странников, священников и монахинь. До Тридцатилетней войны столица нашего королевства находилась на юге Тидии, в городе Нолндосе. О, я мог бы бесконечно описывать красоты того края, Сумюодца, плодородность его земель, пышность лесов и богатство прежней столицы. Но именно там шли самые кровавые бои. Не меньше пятнадцати раз Нолндос переходил под власть то одного рода, то другого, пока его полностью не спалили. Жители бежали оттуда, священники тоже. Епископство в те годы войны переместилось на остров Роранс, в монастырь Святого Ромзольда, какой уже виден справа. Это крупнейший монастырь Лодэнии, а весь остров подарили Святой Земле Мери́диан. Монахи сами выращивают ячмень и овощи, собирают полезные коренья, травы и ягоды, разводят коз.

Эккварт говорил о едва заметных на горизонте холмах, к каким направилась «Хлодия». Вскоре из голубой дымки проступили очертания острых крыш и шпилей, будто парящих над облаками. Еще минут через девять облака над морем позеленели и превратились в пышные лиственные кроны, показались редкие избы на берегу и огороды. Если женский монастырь напоминал суровую тюрьму, то этот остров казался прибежищем для вольниц.

– Здесь столь мило… – удивленно произнесла Маргарита. – Женщин на острове нет вовсе? Монахинь хотя бы?

– Нет, – улыбнувшись, помотал головой Эккварт. – Но в монастыре живут не только монахи – еще там есть семинария… А деревни, что вы видите, окольцовывают остров… В них свободно обитают прокаженные. Страх перед ними защищает остров лучше любых стражей или пушек.

– Даже я не дерзнул бы вступить на земли проклятых, – подтвердил Рагнер. – Хитрецы эти монахи… А ты что скажешь, Магнус?

– Скажу что это и правда очень умно, – скупо ответил бывший священник. – А еще богоугодно: несчастных изгоев никто не держит взаперти.

– Монахи ничуть не боятся? – не отставал от него Рагнер. – Почему? Это же жутко… подхватить змеиную болезнь и гнить заживо? Аэа, – передернуло его.

– Монахам страдание в радость: они думают о душе, а не о плоти. В часы испытаний, в разгар чумы или разгул иных язв, одни погибнут, вторые пребудут во здравии, а третьи исцелятся. Воля Божия, помнишь?

Тем не менее все дамы начертили на груди как оберег большим пальцем крестик. Даже Соолма перекрестилась. Рагнер этого делать не стал, поскольку стыдился явить страх. Магнус тоже не отметил грудь святым знаком, но по иной причине: он единственный на «Хлодии» не боялся проказы, ведь ранее ему доводилось общаться с «проклятыми». Эккварт, подумав, перекрестил грудь последним.

Из-за поселений прокаженных близко к острову Роранс «Хлодия» не подошла. Монастырь Святого Ромзольда остался для орензчан загадочными шпилями, лентами стен и углами острых крыш, таящимися среди густой листвы. Однако и такой вид убедительно поведал о его великолепии.

– Уже после Тридцатилетней войны, – продолжал рассказ Эккварт, – в двенадцатом году, тридцать девятого цикла лет, так как от Нолндоса остались руины, а епископ жил в монастыре Святого Ромзольда, батюшке и его первой супруге пришлось венчаться на царство в этих окрестностях, в ближайшем городе с достойным храмом – в Лидоросе. Так Лидорос стал новой столицей и по сей день не утратил этого звания, как и Нолндос. Но время было неспокойное, Нолндос далеко, а Лидорос принадлежит герцогам Хамтвирам.

– Эккварт хочет сказать, – перебил его Рагнер, – что наш заклятый враг, Хильдебрант Хамтвир, мог затеять какие-нибудь козни, скажем, отравить нас, перебить во время пира или охоты, устроить мятеж, а затем венчаться на царство в своем же городе. Тем более что епископ под боком.

– Да, – подтвердил Эккварт. – В Лидоросе и во всей Морамне слишком много верных Хамтвирам людей. В те времена хватило бы мелочи, чтобы вновь вспыхнула война. Батюшка решил возвести новый град с красивейшим храмом на острове Дёронс, прямо напротив Лидороса. Сейчас и не скажешь, что двадцать шесть лет назад на месте Брослоса была лишь обширная военная крепость, негодные руины замка Дюрбоц и рыбацкое поселение. За следующие десять лет мы, лодэтчане, сотворили подлинное чудо: Брослос и поднимали, и равняли, и рыли в него каналы с речной водой. Зато высокая набережная столицы теперь не боится ни приливов, ни бурь, а горожане не знают недостатка в пресной воде. И Нолндос мы отстроили заново, благо он лежит на оживленном торговом пути. Двор короля частенько туда переезжает. Мне, к примеру, особенно нравится проводить там лето и купаться в озере, но батюшка, напротив, любит встречать в Нолндосе весну. Кстати, именно там батюшка женился во второй раз, на моей матушке. Там же она венчалась на царство и там же я родился.

– В Черной башне Кагрсторов… – вставил Рагнер.

– Ну, это было самое безопасное место, – почему-то смутился Эккварт. – И об этом как-нибудь потом… Повторяю, страшилкам Рагнера не верьте. О! – воскликнул принц. – Лучше полюбуйтесь левым берегом. Это Морамна.

Слева замаячили сады, особняки, пристани… Но вскоре «Хлодия» снова направилась вправо, ближе к Дёронсу, и Морамна начала таять в синеве. Зато всё чаще в море стали встречаться вместительные парусные лодки и одномачтовые торговые корабли.

– Лидорос, – говорил Эккварт, – крошечный, тихий и уютный городок. Он сильно отличается от Брослоса. Близ него селятся имущие люди, желающие уединения, тиши и простора. После Тридцатилетней войны западная часть острова Морамна осталась у герцогов Хамтвиров как герцогство Морамна, а за восточную часть Хамтвиры выкупили у нашего рода свои жизни. Так восточная Морамна в итоге досталась мне. Те земли назвали Альёдц.

– Отец назвал их от краткого имени моей матери – «Альё», – шепнул Маргарите Рагнер. – Но это великая тайна.

Имя Цальвии Раннор стерли из Истории за самоубийство, поэтому Маргарита с легкостью догадалась о причине такой таинственности. Она ничего не ответила – только погладила руку возлюбленного, а про себя подумала, что история Лодэнии очень тесно переплелась с именем Раннор: куда не посмотри – будет рассказ, легенда или пугающая тайна… Она уже сама не знала, хочет ли знать секреты этого древнего рода, частью какого собиралась стать.

– Тридцать седьмого дня Целомудрия мне исполняется восемнадцать лет, – говорил Эккварт. – И я знаю, какой подарок мне сделает батюшка. В Альёдце, на юго-восточном побережье Морамны, недалеко от Большой Чаши, заложат новый город, куда я переберусь к совершеннолетию. Мне надлежит выбрать название…

– Веселее, Эккё, – произнес по-лодэтски Рагнер. – Радуйся, что тебе не досталась Ула с рыжими улайцами. А Сумюодц, как бы прекрасен он не был, принадлежит Зимронду. Мне и этого достаточно, чтобы не любить Нолндос.

Эккварт скривил лицо в неясном выражении и продолжил рассказ:

– Грандиозные стройки в Брослосе и Нолндосе пошли на благо нашему разоренному войной королевству. Опять заработали каменоломни, рудники и глинища, понадобились плотники, каменщики, кузнецы и чернорабочие, в их поселения устремились прочие ремесленники, морские перевозки возродили торговлю. Сотни тысяч мужчин честно трудились, а не грабили из-за нужды. Уже через десять лет, в двадцать втором году, завершилось возведение красивейшего храма Лодэнии, городских стен Брослоса и королевского дворца Лодольца – в Марсалий в нем случился первый рыцарский турнир. Рагнер тогда состязался как соискатель на звание рыцаря…

– И позорно выбыл после первого поединка, – усмехнулся тот. – Давай лучше о чем-нибудь другом.

– Ну… в том же году Брослос стал законной столицей Лодэнии: в нем венчалась на царство третья супруга батюшки, королева Хлодия. Следующие пятнадцать лет Брослос продолжал строиться и расцветать. Теперь в нем находятся епископство и университет – уже второй в Лодэнии! Первый университет, конечно, заново отстроили в Нолндосе.

При приближении к Брослосу команда «Хлодии» засуетилась, убирая центральный парус и частенько поворачивая передний для того, чтобы максимально замедлить движение корабля. Эккварт пояснил, что заход парусника в оживленный порт и тем более постановка его к пирсу – это сложнейшее мастерство. Рагнер с ним согласился, обругав косые паруса и галеры. Еще Маргарита узнала от своего возлюбленного, что корабли вовсе не «шастают» у порта так, как пожелают, что заходят в него утром и покидают засветло вечером, что сперва встают на якорь у берега и только потом получают разрешение подойти к причалу, что приливы и отливы крайне важны, что на корпусе судна есть отметки для определения осадки, что иногда приходится выбрасывать за борт камни из трюма (я бы сразу их выбросила: зачем нужны там камни?), что эти камни чрезвычайно нужны (ну хорошо, нужны так нужны), что капитан корабля при швартовке это и кормчий, и рулевой, и смотровой, а в плавании – счетовод, палач да звездочет, и что лучше Ольвора капитана нет, в чем Маргарита дерзнула усомниться (палач из «рыжего людоеда» вышел бы отменный, тогда как звездочет – отнюдь не внушающий доверия). В конце рассказа Рагнер добавил, что у набережной Брослоса корабли тоже не шастают, только лодки, но «Хлодия» немножко «пошастает»: трубачи распугают все встречные «посудины» да Брослос заставит собой залюбоваться.

Первым, чем предложили орензчанам залюбоваться – это грубым строение на берегу – желтоватой глыбой с двумя мощным башнями, соединенными вверху ходовой перемычкой-мостом. Зато после гости герцога Раннора оживились: напротив глыбы-крепости, через узкий проход, прямо из морских вод, рос серый каменный куб с квадратной башней маяка. За кубом из волн восставали еще две круглые белесые башни: изящная, с крышей-конусом, и толстенная, со смотровой площадкой. Прямоугольный дом и мостик соединяли эти две башни. Причалы с боевыми галерами связывали все три возвышавшиеся над волнами строения; одинокий длинный пирс тянулся от толстой башни в море, как рука к солнцу.

– Желтая крепость на берегу – это Ксгафё, – объяснял Эккварт. – Ей больше века, и сохранилась она от прежней обширной крепости. Сейчас в Ксгафё живут рыцари, пока несут воинскую повинность. Внутри есть поле для потешных сражений, сорок спален, кухня… Первые десять лет, пока строился Брослос, в Ксгафё размещался королевский двор. Квадратный серый форт Рнбёрс возвели при моем батюшке для обороны – там стоят пушки. А крепости Рюдгё – это та, где две белые башни, ей всего пять лет. В ней живут моряки с кораблей короля, и туда ставят на отдых «Хлодию».

За крепостями показался округлый залив. Высокая, сложенная из сероватого камня набережная, начинаясь от Ксгафё, плавно окаймляла город, а вдоль берега передвигались повозки, спешили всадники, гуляли люди; иногда от набережной к морю просто спускались ступени, иногда эти лестницы вели на лодочные причалы. Дома на набережной, с высокими фронтонами, двухэтажные и трехэтажные, встали красивым разноцветным забором, за каким вразнобой столпились домики попроще; виднелись колючие шпили с флюгерами, рыжие крыши и яркие пирамиды храмов. Северный город, обделенный природой красками, сам расписал себя цветом. Маргарита также видела два замка, еще три миниатюрные башенки, выраставшие из вод у берега (две были соединены с городскими стенами, а одна нет) и главное украшение столицы – королевский дворец Лодольц, – от него не хотелось отрывать взгляда. Словно сокровище морского владыки, прибитое течением к пестрой набережной Брослоса, воздвигнутый среди вод на высокий, гранитный пьедестал, стоял то ли замок, то ли островок: в кольцо из белокаменных крепостных стен вклинились пять светлых дворцов, а в центре гордо возносились ввысь резные шпили и темнело нечто витиеватое, могучее, подобное вспенившимся волнам.

Орензчане, глядя на Лодольц, не сдерживали своего восторга. Даже прямоугольный, простоватый дворец, что оказывался к ним ближе всего и мешал рассмотреть «пенную красоту», радовал глаз изящностью карнизов и оконных козырьков, легкостью линий и удивительной гармонией серых, сливочных, песчаных оттенков. Поверху шла тонкая ограда, намекавшая на обзорную площадку, по углам там встали четыре беседки.

– Лодольц расположен строго по сторонам света, окружен морем с трех сторон, а с запада прорыт ров, – рассказывал Эккварт. – Скоро мы поедем по набережной – и вы сможете полюбоваться на Лодольц с берега. На севере вы видите Приказной дом, где живет обслуга. С юга похожий дворец примыкает к набережной – там будет Сторожевой дом для воинов, рядом с ним, внутри замковых стен, есть ристалище. На востоке – полукруглый Малый дворец. Там живу я и моя сестра Алайда. На западе, у набережной, – Конный дом и Канцелярия – они как братья-близнецы, разделенные Королевским мостом. В Большом дворце, что в сердце Лодольца, живет мой батюшка, король Ортвин I, его супруга Хлодия и моя сестренка Ольга. Внутри Лодольца еще есть сад, два парка, пруд, часовня и кладбище.

– Посмотрите лучше на мой дом! – вступил Рагнер.

В глубине залива, у набережной, после глыбы-крепости Ксгафё, виднелись жилые домики, затем – нагромождение белых башен с изумрудно-зелеными крышами, после – опять пестрый забор из двенадцати узких домов, следом – тяжеловесное, мрачноватое строение, на какое и показывал Рагнер. Маргарита нашла примечательной только длинную, коричневую, двускатную крышу, разобранную в шахматном порядке выступающими слуховыми оконцами – всего три ряда белых квадратных рамок. Кровля напоминала диковинную земноводную тварь, пригревшуюся и уснувшую на солнышке – она будто открыла поры на теле, всасывая воздух, и казалось, что в следующее мгновение тварь захлопнет чешую да уползет к волнам.

– А чей дворец с зеленой кровлей? – спросила Енриити, тоже не впечатленная серым, под коричневой крышей замком.

– Это замок Гирменц. Там живет кронпринц Зимронд с собственным двором, – ответил Эккварт. – А в замке Рагнера ныне гостит королева Орзении.

– Да скажи, как есть… – вздохнул Рагнер. – Бабуля по старинке надзирает за поведением моей супруги, пока ее супруг, то есть я, на войне.

– Наверно, двор короля Ортвина многолюден? – решила сменить тему Маргарита.

– Сложно сказать… – задумался принц. – Лодольц – это отдельный город, куда прибывают послы, где король и королева рады гостям, где воспитываются благородные юноши и девицы, а рыцари, после восьмиды воинской повинности, задерживаются у своего господина, короля, настолько, насколько захотят. Все они при дворе не состоят, но украшают его. Охраняет Лодольц Полк Его Величества из двух тысяч верных и доблестных воинов, какие именуются «регты». Однако в Сторожевом доме размещается лишь треть полка, остальные две трети – в Ксгафё и Ксансё. При кухнях числятся около пяти сотен имен, столько же приписано к службам Большого и Малого дворцов. Иногда к празднествам население Лодольца вырастает до шести тысяч душ. Наверно, Канцелярия – это еще триста имен, а при Конном доме есть и герольды, и оружейники, и трубачи… Но многие, кто на службе, живут вне Лодольца: приходят туда ежедневно или даже реже. Можно смело утверждать, что весь Малый Лабиринт – это два округа близ Лодольца – так или иначе работает для снабжения королевского дворца всем необходимым. А когда двор переезжает в Нолндос, то туда отправляются где-то три сотни придворных и половина королевского полка.

– Я-то думала, что двор герцога Альдриана пышен… – улыбнулась Маргарита. – Шесть тысяч душ!

– На самом деле мы скромно живем, – пожал плечами принц. – Батюшка не любитель балов, представлений или пиршеств. Высокие гости тоже посещают нас изредка. Зато на моей свадьбе ожидается большой размах.

– Вашей свадьбе?.. – удивилась Енриити.

– Будет этой зимой, сразу после Возрождения. По условиям мирного договора, я женюсь на сестре короля Бронтаи, принцессе Геллезе.

Енриити расстроилась, с обидой посмотрела на Рагнера за то, что он не удосужился сообщить сию «пустяшную подробность» – Лодэния сразу стала ей неинтересна. Диана Монаро будто сказала своей воспитаннице холодными серыми глазами: «Ну что? Убедилась? Все тебя обманывают, кроме меня!»

– Замок Рагнера, Рюдгксгафц, когда-то был частью крепости Ксгафё. По нему можно судить о ее былой обширности.

– Пока строился Брослос, и король населял со своим двором Ксгафё, – перебил принца Рагнер, – в Рюдгксгафце проживали первая супруга дяди и их сын, наш кронпринц Зимронд. Вскоре туда же привезли моего старшего брата, Гонтера, ведь герцогу и кронпринцу надлежало, по решению семьи, стать лучшими друзьями и опорой друг другу. Словом, Гонтер и Зимронд провели здесь отрочество и юность. Когда дядя задумал разрушить Рюдгксгафц, брат уговорил его продать ему этот старый дворец, какой он со временем переделал на свой вкус, обнес его стенами и превратил в замок. Зимронд пожелал жить по соседству, поэтому на его восемнадцатилетие дядя Ортвин повелел возвести замок Гирменц. Городская стена начинается прямо от Гирменца, тянется полукругом и заканчивается за портом, у развалин замка Дюрбоц. Эту стену все зовут «Старый Вал», хотя ее возвели позднее Нового Вала.

– Батюшка и не думал, что Брослос удастся столь многолюдным, – вновь перехватил роль рассказчика Эккварт. – Новый Вал поделил столицу на Солнечный город, что у Лодольца, и на Лунный город, что дальше от королевского дворца. Два города пересекают две широкие, прямые дороги: Южный Луч и Западный Луч. В Лунном городе у порта – округ Дюрбохон, где рынки, трактиры и бани… Вообще, Дюрбохон, самый скверный округ Брослоса и туда я дамам настоятельно не советую даже заходить. Между Южным Лучом и Западным Лучом, в Лунном городе находится Большой Лабиринт – округ, где легко заблудиться. Там в основном селятся небогатые ремесленники, чернорабочие и кузнецы из-за шума кузней. Последний округ Лунного города – самый зеленый и тихий округ Рюдгксгафхон, какому дал название замок Рагнера, Рюдгксгафц. Славен этот округ из-за озера Ульол, небольшого и, скорее всего, рукотворного, так как оно совершенно круглое. Зимой там катаются на коньках, а в первую триаду Веры весь Брослос устремляется туда на ярмарку. В Солнечном городе еще четыре округа… Но, чем слушать, лучше на всё посмотреть самим. Дева Енриити, – добавил Эккварт, – я буду премного рад показать вам красоты двух столиц.

Енриити улыбнулась ему, но уже без воодушевления. Наивной эта девушка отнюдь не была и понимала, что даже самая пылкая любовь не в силах расторгнуть договора двух королей.

«Хлодия» меж тем следовала вдоль Малого дворца – полукруглого, высокого (в три этажа), ребристого – он чем-то напоминал разложенный бумажный веер. Все окна были длинными, узкими, утопленными в оправы стрельчатых арок, и только на третьем этаже, в центре, виднелись три размашистых окна, а над ними сверкал самый необычный шатер, какой Маргарита когда-либо наблюдала: круглое, плоское основание усеяли, точно кристаллы, острые пирамидки стекла, – чудо, и только!

– Под этим чудом одна из самых прекрасных зал Лодольца, – ответил на вопрос о хрустальном шатре Эккварт. – Парниковая оранжерея с Лимонарием.

– Лимонарий в оранжерее?! – дружно удивились орензчане: в их стране оранжереи строили на земле как помещения для зимовки капризных южных деревьев, а «лимонарий» означал огороженный цветник с фонтаном или прудиком, уединенный райский уголок, куда апельсиновые, гранатовые и лимонные деревья выносили весной из оранжерей и прямо в кадках помещали в землю, будто те всегда там так и росли.

– О, эта затея придумана в Аттардии, – улыбался Эккварт. – Можно наслаждаться летом даже зимой! Тем более что северное лето слишком коротко.

За Лодольцом, на приличном от него отдалении, был еще один островок, а на нем багровела округлая крепость – с шестью башнями и всего-то одним оконцем в самом верху каждой из башен. От крепости столь же темно-красный, кирпичный мост перекинулся через воды к внушительной по размеру прибрежной постройке, что напомнила Маргарите ратушу Элладанна, правда, наполовину вступившую в море: желтоватый мощный прямоугольник, с его правого его края, где мост, торчит смотровая башня, на ней – колышек колокольни.

– А там что? – спросила она.

– На острове Вёофрс – тюрьма Вёофрц. Через мост – крепость Ксансё, куда мы прибываем. Корабль с такой осадкой, как у «Хлодии», не может причалить в порту, – пояснил Эккварт удивленным орензчанам. – Да и в Дюрбохоне не лучшие условия. Не бойтесь, преступников в Ксансё завозят в крытых повозках через отдельные ворота с улицы, и сразу – на мост, в тюрьму. А оттуда еще никому за двадцать лет не удалось сбежать. Мы же с причала пройдем во внутренний дворик крепости. Там получим лошадей и повозки.

– А сколько вольных горожан в Брослосе? – спросила Енриити. – Он кажется даже больше Элладанна…

– В «Медной книге» указано около сорока тысяч имен, но вместе с моряками, приезжими и бродягами, наверно, тысяч на пять-десять больше.

– Бродягами?!

– Дева Енриити, в Брослосе много стражников, рыцарей и прочих воинов… Бродяги встречаются в порту и в соседнем с ним Дюрбохоне. У нас ними что-то вроде перемирия: они знают, что если разозлить власти, то их начнут карать.

– Почему их сразу всех не повесить?

– Смертная казнь – редкое событие для Брослоса. Мы так много потеряли подданных в войнах, особенно в Тридцатилетней войне, что предпочитаем отправлять злодеев на каторги, а за мелкие проступки приковывать к позорным столбам. Если бродяга не ворует, не убивает, не разбойничает, то спокойно живет. Зачем вешать человека только за то, что у него нет дома или земли?

– Ох, как бы мой друг Вьён щас порадовался от твоих слов, – усмехнулся Рагнер. – А вот я так не считаю. Нечего клянчить! Иди и трудись или воюй. А так пригрелись тут… У них даже свой король есть.

– Король попрошаек? – улыбнулась Маргарита.

– Да, коронуется короной с заячьими ушами – и правит чудесной страной Зайтаей, где все счастливы, сыты и богаты. Говорю же: пригрелись тут! И есть у него аристократы: сводники, бандиты и прочее ворьё… И прекрасные дамы: уличные девки. Я бы с удовольствием разнес к черту их Зайтаю!

– Рааагнер… – раздражено протянул Эккварт. – Править королевством – это тебе не мечом махать! Политика – искусство тонкое. Равновесие нарушить легко, а создать его – труд на года!

Рагнер скривил рот, ничего не ответил и опять стал гладить Айаду.

________________

По меркам городов Брослос являлся младенцем, тем не менее каждый его округ уже имел свою историю. Например, портовый Дюрбохон, «глотка Брослоса», возник на месте рыбацкого поселения у развалин замка Дюрбоц. Изначально этот округ даже не думали включать в предел городских стен, да одно строительство каменной набережной притянуло сюда десятки тысяч мужчин, нуждающихся после опустошительной войны в работе. Все они селились близ порта, куда прибывали суда с камнем и строевым лесом, хмельным и снедью, продажными женщинами и небогатыми, но предприимчивыми дельцами. Можно сказать, что Дюрбохон создал сам себя и даже более – дал жизнь Большому Лабиринту, определив размеры Брослоса как города-гиганта.

А любой город-гигант уподоблялся живому организму, какому непрестанно грозили три напасти: нечистоты, пожары и бунты. В пятнадцатом году, тридцать девятого цикла лет, король Ортвин I решил построить сразу две городских стены, вынести порт на задворки Брослоса и там же организовать рынки да бойни. По задумке часть продовольствия должна была попадать в столицу по морю, а другая – по дорогам с юга и запада. Для борьбы с вонью и предупреждения чумы в Дюрбохон проложили канал с речной водой, во избежание пожара все «негодные постройки» власти велели снести, деревянные дома покрыть штукатуркой, крыши – металлом или черепицей.

Однако Дюрбохон остался самым злачным округом Брослоса. Днем здесь кипела торговля, по ночам работали лупанары и пивные. Сюда же тянуло бандитов, плутов и попрошаек. Из-за этого Дворец Правосудия построили сразу после порта, напротив крепости Ксансё (на набережной в Солнечном городе), а Ксансё, кроме оборонного назначения, приобрела еще и правоохранительное. На рукотворном островке Вёофрс возвели тюрьму и соединили ее с Ксансё мостом. Темно-красный кирпич напоминал горожанам о мантии короля, о багряных нарамниках городских стражников и о киноварных рудниках, откуда живыми не возвращались. Тюрьма Вёофрц пугала жителей Брослоса так же, как виселица герцога Лиисемского наводила страх на горожан в Элладанне: все знали, что сбежать из тюрьмы невозможно, что заключенные ждут своей участи в камерах без окон и что в той тьме многие сходят с ума – то есть демоны завладевают душами потерявшихся во времени, отчаявшихся узников.

________________

«Хлодию» остановили у острова-тюрьмы. Часть ее команды спустилась на длинную лодку, какая всё морское путешествие от Орифа до Брослоса протащилась позади своей хозяйки на привязи и была поднята только раз на палубу – на время памятной бури в Водовороте Трех Ветров. Эта вместительная лодка служила для манипуляций в порту: на ней буксировали неповоротливый двухмачтовик, доставляли людей или груз на берег. А буксировали к пирсам, за нос или за корму, куда как меньшие суда, чем «Хлодия», ведь ошибки при швартовке могли привести к самым печальным последствиям. При всем том капитаны действовали по своему усмотрению, поскольку стоянка у пирса и другие услуги порта обходились недешево.

Остров Вёофрс, мост в тюрьму и пирс у крепости Ксансё образовывали что-то вроде бухточки, куда за корму медленно заводили «Хлодию. Причалить к Ксансё за раз мог один корабль: другую сторону пирса занимали всевозможные лодки и небольшие галеры, обслуживавшие порт. За крепостью и пирсом виднелся песчаный пустырь, предназначенный для починки судов, а уже за ним стремилась на юг долгая пристань Дюрбохона. Картина там царила привычная: носильщики таскали тюки и корзины, телеги громыхали вдоль берега, с кораблей на пирсы моряки выгружали бочки, мешки, выводили скот, а мытари собирали у входов на набережную пошлины. Неподалеку находился Главный рынок, гостиный двор, где можно было продать местным торговцам свой товар или снять лавку с проживанием. Из трактиров доносилась незатейливая песнь волынки, уличные девки в платьях с зелеными рукавами прохаживались по грязной, суетливой набережной Дюрбонс, нищие молчаливо просили подаяния. Городские стражники, приметные издали из-за багряных нарамников, перемещались по двое; у одного в руках была секира, у другого – тонкое копье, годное для метания.

Пока к Ксансё тащили «Хлодию», Огю Шотно рассматривал с ее верхней палубы портовую суету. В Лодэнии вовсе не росла пшеница, а рожь сеяли весьма ограниченно. Не плодоносили здесь и ценные масленичные культуры, и виноград; в садах встречались преимущественно яблони, реже – груша или слива. К тому же кислые, маленькие местные фрукты не шли ни в какое сравнение с дарами южной Меридеи. Как каждый большой город, Брослос нуждался в регулярных поставках продовольствия – и более того, он лежал на острове. Огю Шотно видел бескрайние будущности – он, презиравший патрициат Элладанна – «торгашей», после Орифа пересмотрел свои воззрения. Торговля представлялась ему делом ничуть не хлопотным: надо было лишь предложить незаменимый, редкий товар.

Марлена не захотела ждать, пока закрепят лестницу: заявила, что немного – и она перемахнет за фальшборт, точно моряк, лишь бы оказаться на твердой земле. Но, конечно, прыгать она не стала – вместо этого спустилась по сходням через погрузочное отверстие в борту «Хлодии». Господа Махнгафасс и Огю Шотно первыми из орензчан направились в желтоватую крепость Ксансё – там, во внутреннем дворике, они распрощались. Марлена пожелала супругу удачи – тот еще раз попросил прощения и пообещал, как устроится, оставить для нее весть в замке Рюдгксгафц, после чего вышел за ворота крепости. Дюрбохон и Солнечный город разделяла городская стена, в ее полукруглом проезде стояли стражники и привратник. Заплатив привратнику серебряную монету, Огю попал в порт. Марлена же с материнской тревогой смотрела вслед его долговязой фигуре, но Огю Шотно, удаляясь по набережной Дюрбонс, ни разу не обернулся.

Принц Эккварт, Рагнер Раннор, его гости, собака, слуги и охранители направились в противоположную сторону – на север, через Солнечный город, более чистый и нарядный, чем Лунный город. Набережная Ксанснс подводила к Лодольцу и Южному Лучу. Округ рядом с ней из-за нагромождения домиков-башен, пристроек к ним и кривых, запутанных улочек некогда прозвали Капустным Пирогом. Потом «капустный пирог» словно развалился пополам: домики перепрыгнули через Южный Луч и заполонили соседнюю часть Солнечного города, а впоследствии, с появлением Большого Лабиринта, два этих округа горожане Брослоса нарекли Малым Лабиринтом, но правая его часть у Дюрбохона осталась Мягким краем (капустного пирога), более нарядная левая часть – Румяным краем. Малый Лабиринт продолжался до земель Святой Земли Мери́диан (грандиозного храма, кладбища и дворца епископа), до площади Ангелов и до дороги Славы или Позора, что занимали середину Солнечного города, то есть как бы стояли в зените солнца, в полудне. Далее начинался округ Ордрхон (по названию башни Ордрё); в Ордрхоне находились лучшие особняки города и лавки, торговавшие роскошью. Еще севернее, за Западным Лучом, был округ Рунгорхон – здесь разместился университет, здесь жили астрологи и образованные господа, здесь же расположились гильдии музыкантов, ваятелей и художников. После Рунгорхона Солнечный город заканчивался.

Кварталы Брослоса являлись типичными для городов Меридеи: вдоль улочек слипались домики – узкие с фасада и вытянутые ввысь; при этом дома имели всего два-три этажа, и верхние этажи нависали над проездами. В подобных местах соседи смотрели друг другу в окна, внизу улиц всегда густилась тень, строения казались падающими на пешеходов. Низкие крыши предназначались для нежилого чердака, а высокие, со слуховыми оконцами и балконами на фронтоне – для спален (нередко их сдавали внаем). Законы Брослоса требовали во избежание пожара одевать кровли домов черепицей, шпили – свинцом, дерево – глиняной штукатуркой, дороги у дворов мостить булыжником. Тем, кто не мог себе позволить крышу из черепицы, запрещалось строить высокие дома. И нередко получалось так, что резной, каркасный дом из дерева стоил столько же, сколько коробка из камня, оттого среди ярких, плетеных теремков внезапно вклинивались убогие башни-бруски из песчаника, иногда из кирпича или в чешуе из морской гальки. Если через каналы перебрасывался мост, то и его с двух сторон ограждали жилые дома, так что человек порой даже не понимал, что прошел над каналом, плутал и терялся в лабиринтах города.

Пестрые, парадные дома вдоль набережных Брослоса прикрывали неприглядный хаос Малого Лабиринта. Они ласкали взор то красочным фронтоном, то резными порталами окон, то нарядным крыльцом. Эти жилища тоже «склеились» друг с другом, но будто встали на единый арочный постамент – высокие первые этажи этих домов не являлись жилыми: в них устраивали конюшни, кухни, кладовые, торговые лавки…

– Все рынки вынесены в Дюрбохон, – рассказывал орензчанам Эккварт. – Зато в Брослосе много лавок, а хлебами, овощами и рыбой торгуют с лодок на речных каналах. Пить воду из каналов не стоит – туда сливают нечистоты, хотя в каналах водится рыба: однажды, как говорят, поймали сома размером с корову. Вдоль каналов стоят фонтаны…

Набережная Ксанснс завершалась полукруглой площадью. Влево от нее уходила просторная мостовая – Южный Луч, справа к площади примыкал Сторожевой дом Лодольца. Обитые железом ворота были открыты, а назывались они – Служебные ворота. Там, в проезде между двумя башнями, встали стражи с алебардами, на надвратном балконе и под свинцово-серыми конусами башенных крыш высматривали непорядок дозорные. Багряные стяги с водоворотом развевались со шпилей башен, знамена нарядно раскрасили бойницы. А вот форменные платья воинов из Полка Его Величества Маргарита нашла простоватыми (не то что «жуки» Альдриана Лиисемского!). Регты поверх кольчуг носили наполовину багряные, наполовину голубые нарамники с гербом Ортвина I – на лазурном фоне изогнулся тремя волнами белый морской змей Ранноров, над ним желтела корона, над короной, будто рога, развернулись друг от друга два белых боевых топорика, что символизировали двух воинов-побратимов, ставших в бою спина к спине. Имя «Ортвин» переводилось как «человек чести» – герой, воин, друг. Что ж, лодэтский король, славный рыцарь и большой любитель боевых зрелищ, оправдывал свое имя – его также величали «друг всех воинов Лодэнии».

После Сторожевого дома Лодольца началась набережная Госсёрнс. Справа Маргарита видела широкий, как речка, ров у королевского дворца; слева – длинную аллею, обрамленную елями и двумя узкими каналами.

– Дорога с елями – это дорога Славы или Позора, – продолжал знакомить орензчан с Брослосом Эккварт. – Она ведет к площади Ангелов, на какой либо чествуют, либо карают, там же стоят позорные столбы. За площадью главный храм города, храм Пресвятой Праматери Прекрасной. Над его вратами тридцать шесть изваяний ангелов, поэтому так назвали площадь.

– А это что за… – искала Маргарита слово, – …неприступная скала?

Она кивнула влево на исполинские, неприветливые, грязно-бежевые крепостные стены, вздымавшиеся за еловой аллеей.

– Это замок Госсёрц, – мрачно ответил Рагнер, – где живет мой дедуля, паучья черепаха, Хильдебрант Хамтвир.

– Ого… – только и смогла ответить Маргарита.

Набережную Госсёрнс прекращал Западный Луч, брат-близнец Южного Луча, – дорога шириной в тридцать шагов, вымощенная серым гранитом и подходившая к каменному мосту в Лодольц. Будто два стража, мост у берега обступили два внушительных постамента, а на них изогнулись волнами два морских змея из зачерненной бронзы – большой и поменьше, – отец и сын Ранноры (из-за них Королевский мост в народе прозвали Змеиным). К середине рва мост сужался, у замка обрывался – вернее, переходил в подъемный дощатый мост меж двух башен. Тогда как проезд в Сторожевом доме был узким и низким, едва достаточным для телеги, то через парадные Королевские ворота могли пройти сразу десять человек, поэтому регты стояли на всей протяженности моста.

Здесь принц Эккварт простился с орензчанами – по мосту через ров он один, без охранителей или услужников, поехал на коне к воротам королевского замка. Тогда-то Маргарита догадалась, что этот очаровательный юноша по какой-то загадочной причине не имеет друзей. Но сейчас расспрашивать Рагнера о его двэне представлялось неуместным и даже грубым – вот так сразу, едва Эккварт их покинул, за его спиной. Она решила не забыть и позднее разузнать о Гэнне Богатой и о том, почему ее сын родился в Черной башне.

За Королевским мостом началась набережная Лонснс. По правую руку, в море, Маргарита видела у Лодольца причал для лодок, вдали – три белесых башенки, застывших в морских водах близ берега, две первые были круглыми, третья, маячившая у желтоватой Ксгафё, – овальной.

– Эти три башенки возвели позднее Ксгафё, но до Тридцатилетней войны, – сказал Рагнер. – Их назвали как трех русалок, трех дочерей Морского Царя: Лонсё, Айрюсё и младшая – Фолхсё. Русалки любили Солнце, полубога-получеловека, а Солнце любил богиню Луну… Сказка очень долгая, она про двух братьев, про хитрого Лорко, про Златовласку – она же Луна, про Морского Царя, русалок, Черный Лод и Белый Лод, наш мир и потусторонний. Если кратко, то ныне, благодаря коварству русалок, луна то убывает, то полнится, день сменяется ночью, а их морской город тоже становится то лунным, то солнечным. В это раньше верили лодэтчане. И хотя русалки причиняли морякам много бедствий, их страшились ловить, – если убить дочерей Морского Царя, то порядок миров нарушится.

– И правда эти башенки похожи на женщин в платьях, выходящих из вод, – задумчиво произнесла Маргарита. – А ты видел русалок?

– Ни разу. Но все моряки, почему-то кроме меня, их видели или видели русалок их друзья, «самые честные на свете»… Впрочем, после белой волны, я и в русалок готов поверить… Так вот, средняя башня Айрюсё стала частью Нового Вала – у нее заканчивается Солнечный город и опять начинается Лунный. Младшая русалка Фолхсё – она же самая дальняя башенка – торчит из воды у Ксгафё, а ближняя к нам – это Лонсё. Дядя думал ее разрушить, но…

– Лонсё… – тихо повторила Маргарита. – Не та ли башня, где?.. – не решилась она продолжить вопрос, однако Рагнер ее понял.

– Да, – коротко ответил он.

Башня, где королева Мальда тайно принимала любовников и где их топили, ничем не впечатляла: круглая, без окон, в серых пятнах «у подола». Она единственная из трех башенок, не соединялась с берегом стеной и ходовой площадкой; была равноудалена от набережной и от своей сестрицы-Айрюсё (Маргарита на глаз прикинула расстояние – где-то в сто шагов). Дощатая пристань обнимала Лонсё кольцом, но возле нее не стояли лодки, зато крупный причал имелся у набережной. И качались там самые разные суденышки: от маломерных лодочек до вместительных – с парусом и надстройкой в виде домика – на таких челнах плавали в Лидорос.

Наверху Лонсё, под конусом ее свинцовой крыши, мелькал багряный нарамник городского стражника, какой внезапно почудился Маргарите кровавым пятном. Она с неприятным чувством перевела взгляд на более высокую и толстую, круглую Айрюсё. Соединяясь с ней в море, серая, из рваного камня, стена преграждала набережную, однако мощные створы ворот были распахнуты и закреплены цепями, в проезде не стояла стража и, никто не препятствовал движению. Башня тоже казалась покинутой людьми.

– Стражники у этих Северных ворот встают только по ночам, – пояснил Рагнер, – створы запирают в самом крайнем случае. А порт решили оградить. Проход туда без товара стоит одну серебряную монету, сербр. Выход из порта – уже десять сербров. За телеги, понятно, еще жестче обдирают. Но из-за этого в Солнечном городе стало намного меньше всякой дряни, казна опять же полнится… Цены в лавках кусаются, зато у королевского дворца, в Малом Лабиринте, селятся более-менее имущие люди.

После Нового Вала, в Лунном городе, слева от набережной Айрюснс показался замок Рагнера – мрачно-серый, темный Рюдгксгафц. Далее, после бело-изумрудного замка Гирменц, начиналась последняя набережная – Фолхснс, она подводила к крепостным стенам у Ксгафё. Третья, будто мочившая в море юбку, башенка – овальная Фолхсё, встала у проезда в эту рыцарскую обитель. Несмотря на свою миниатюрность, Фолхсё играла важную роль в обороне города: из нее простреливался весь залив.

Итак, Маргарита узнала, что дорога вдоль моря делилась на шесть набережных: портовая Дюрбонс; далее – три набережных Солнечного города – Ксанснс, Госсёрнс и Лонснс; затем, на северной окраине столицы – Айрюснс и Фолхснс. В Солнечном городе имелось четыре округа – Мягкий край, Румяный край, округ для богачей Ордрхон и университетский округ Рунгорхон. Строго на юго-запад от набережной Госсёрнс шла еловая аллея – дорога Славы или Позора, что подводила к площади Ангелов, главному храму столицы и епископству. Две широкие дороги, Южный Луч и Западный Луч, начинались от ворот Лодольца, пересекали Брослос и продолжались за городом. В Лунном городе раскинулись три округа: у порта был злачный Дюрбохон, между Южным Лучом и Западным Лучом – полукруглый Большой Лабиринт, после Западного Луча – тихий и зеленый Рюдгксгафхон, куда они как раз прибыли.

________________

Вблизи замок Рюдгксгафц немного испугал Маргариту. Его камень был серым и грубым, а чрезвычайно высокой коричневой крыше толстые слуховые оконца только добавляли увесистости. Эту необычную черепичную крышу с двух сторон теснили две башни, круглая слева и квадратная справа, но венчали их одинаковые черные купола – перевернутые чаши с высокими шпилями. А по карнизам расселись изящные черные горгульи, химеры, крылатые демоны. Начинались окна высоко над землей, их частые решетки тоже оказались мрачного черного цвета.

– Ну, как тебе мой дом? – спросил Маргариту Рагнер.

– Тебе… нечисть под герб подходит… – тихо ответила девушка, смотря на черное знамя со змеем и хихикающей рожицей Смерти, какое свешивалось с балкончика над входными воротами.

Рагнер рассмеялся.

– Все эти горгульи достались мне от братца. Я бы не стал тратиться на подобную чепуху, модная она или нет.

Заехав за ворота, они оказались в длинном и узковатом проходе между двумя высокими зданиями, серыми и совсем простыми. Справа, сразу у ворот, начиналась конюшня, затем проход, как горка, поднимался вверх и заканчивался десятью ступенями, – туда Рагнер повел своих гостей – к трем полукруглым проемам в здании слева. Раоль вместе с другими охранниками пошел направо, в дом для слуг, стражей и охранителей.

У трех сводчатых проходов Рагнер неожиданно обхватил пальцами правое плечо Маргариты – взял ее за руку немного выше локтя. Она с удивлением посмотрела на возлюбленного.

– Так в Лодэнии ходят с женой или своей женщиной, – пояснил он.

– Аа… – удивленно произнесла девушка. – А меня так тетка Клементина всегда хватала… чтобы я не могла убежать от нее.

Рагнер хитро ей улыбнулся.

По другую сторону лежал ухоженный парк с фигурными газонами, шарами и конусами из стриженого кустарника. Отсюда замок выглядел удивительно легким, невысоким, свежим… Раскидистый редкий плющ деликатно прикрыл грубый камень стен, яркие розы алели, будто полные любви сердца. Нежно-розовые дорожки из мелкого щебня, разветвляясь, приглашали к мраморной беседке (прямо), лиственной рощице (направо) и двухъярусной аркаде дворца (налево). Одетый в гирлянды из зелени, в колонны и балюстрады, Рюдгксгафц теперь так и манил зайти него.

– Рагнер, здесь изумительно! – воскликнула Маргарита, и другие орензчане ее поддержали.

– Стоит эта зеленая красота триста золотых в год, – вздохнул он.

– Да ты у меня скряга, – ласково проговорила Маргарита.

– Любимая, этот замок – подлинный кровопийца! Осветить и отопить его – это еще две сотни в год. Воду сюда надо завозить, прислужники в столице зажрались… А если устраивать балы, как мой братец, да стены расписывать, то… Понятно: куда он спустил целое состояние. А в Ларгосе единственная мощеная дорога, да и та обрывается на середине пути…

Широко улыбаясь, Маргарита погладила его руку. Они шли по розовой дорожке к дворцу. Необычную крышу с этой стороны поддерживали две проходные галереи. Плющ, пышно овив серые колонны первого этажа, полез выше – к красным деревянным аркам и балясинам второго этажа.

Хозяина дома встречали на галерее прислужники. Толпились они и в полукруглом вестибюле с броским шахматным полом. Мужчины носили лазурно-голубые камзолы со вставками из атласа и бархата; цвет их узких штанов указывал на должности: «красные штаны» прислуживали за столом, «зеленые» – в господских покоях, «синие» – при кухне, «желтые» – делали разную работу по дому. У женщин лазурные платья отличались по такому правилу: яркий овощной шелк носили покоевые прислужницы, бледноватый лен – горничные.

Среди голубых форменных платьев склонял голову молодой, полноватый мужчина, одетый в оливкового цвета камзол, излишне широкий черный нарамник и темно-изумрудные штаны, обтягивавшие его неловкие, рыхлые ноги. На вид ему было лет восемнадцать (хотя уже исполнилось двадцать четыре). Густой шапкой волосы покрывали его голову, лезли ему в лицо, и он часто поправлял челку, зачесанную на одну сторону. Маргарите понравился цвет этих волос – русый, медового оттенка. Серые «грустные глаза», с опущенными вниз уголками, грустно смотрели на мир. Казалось, что этот человек никогда не улыбается. Он сутулился, потел от волнения; вроде вызывал жалость, да вместе с тем его хотелось назвать слабаком.

– Господин Линдсп Вохнесог, смотритель Рюдгксгафца, – представил его на меридианском языке Рагнер и перешел на лодэтский: – Линдспё, а ты схуднул, словно тощий кошелек… Почему не доедаешь? Дела в замке дрянь?

Линдсп пробормотал, что в Рюдгксгафце все доедают и дела вовсе не дрянь. А Маргарита догадалась, что Рагнер его обидел и даже не понял этого.

Далее Рагнер повел гостей направо, в соседнюю проходную залу, сказав, что из нее можно попасть в Большую гостиную и часовню. Была там и мраморная полукруглая лестница, сужающаяся кверху, – Рагнер и его гости по ней поднялись. На втором этаже, в новой проходной комнате, у лестницы на чердачные этажи, стояла очень красивая девушка семнадцати лет: голубоглазая, статная, с утонченными чертами лица и таким же медовым цветом волос, как у Линдспа. Она носила голубое платье, но не форменное: из бархатистого сукна и нежного оттенка, с вышивкой у выреза и отложным воротником из атласа. Рагнер бросился к красавице, крепко ее обнял, приподняв над землей, покружил и расцеловал ее в обе щеки. Незнакомка засмеялась, а Маргариту, будто стрелой, пронзила ревность.

– Это моя Мирана! – сказал Рагнер.

– Рагнер, лучше я сама, – улыбаясь, заговорила на меридианском красавица. – Мона Мирана Вохнесог, – грациозно присела она, склонив голову, – прислужница Ее Величества, королевы Орзении Ма́ргрэты I. А его Светлость, герцог Раннор, – мой второй отец, я же его сердешная дочь…

Маргарита выдохнула – согласно духовному закону, родство по сердцу между вторыми родителями и сердешными детьми равнялось кровному родству, ведь клятва давалась на святыне. А за кровосмешение – осквернение плоти, могли забить камнями, утопить в нечистотах, раздеть на улице или придумать иное крайне позорное наказание. «Ох, Рагнер, мог бы и упомянуть разок, что у тебя есть дочь по сердцу!»

– …Герцог Раннор, – продолжала тем временем Мирана, – милостиво заботился обо мне и братце, когда мы осиротели в раннем возрасте, – только этим объясняется вольность его манер.

– Цыпка петуха манерам учить будет?! – весело «вознегодовал» Рагнер. После он представил гостей, назвав Маргариту самой дорогой гостьей – и она оттаяла.

– Бабуля там? – в конце спросил Рагнер и кивнул влево на дверь.

– Ее Величество и герцогиня Раннор желают пообщаться с тобой наедине, – тихо ответила по-лодэтски Мирана. – И начать знакомство с твоими гостями за обедом.

– Что же… – вздохнул Рагнер. – Пусть так. Мирана, передай моей бабуле и супруге, что я навещу их позднее. Дорогие гости, – перешел Рагнер на меридианский язык, – обед здесь в три часа и одну триаду часа. За две триады часа до того спускайтесь в Большую гостиную – будем закусывать перед обедом. Сейчас отдыхайте от дороги. Кому надо, может спуститься в часовню или прогуляться по парку. Линдсп – в вашем распоряжении.

Айада пошла с Соолмой вверх по лестнице, а Рагнер повлек Маргариту к правой двери – и они оказались в просторной гостиной с синими фресками на стенах. За Синей гостиной оказался кабинет с зеркалами, за кабинетом – спальня. Маргарита увидела полутемную залу по размеру чуть меньшую, чем была предыдущая гостиная, а обставленную на порядок роскошнее.

Пышная, широкая-преширокая кровать, на какую можно было бы уложить десятерых, стояла на подиуме из красного дерева. Длинный приоткрытый занавес, изумрудно-зеленый с внешней стороны и золотой с внутренней, представлял вкупе с подиумом кровать взору так, что, казалось, там не опочивальня, а театральные подмостки для сценки из бытия древних царей. Перед занавесом и тремя ступенями подиума важничал золотистый шатер, два круглых, выпуклых зеркала поблескивали меж трех узорных шпалер, окно отгородилось от дневного света мозаикой цветного стекла, грандиозный камин из мрамора и яшмы подпирал потолок…

– Тоже наследство от брата? – спросила пораженная Маргарита. – И впрямь роскошно он жил…

– Нравится?

– Не знаю, – ответила она, трогая занавес и убеждаясь, что он из шелка и парчи. – Для девчонки с улицы лавочников это всё излишне богато… И распутно тоже, – добавила она. – Зачем нужна такая большая кровать?

Не отвечая, Рагнер подхватил ее на руки и уронил на перину – Маргарите почудилось, что ее опустили на облако. Рагнер упал рядом.

– Что теперь скажешь?

– Что с этого ложа я более никогда не встану… – восхищенно прошептала она.

Рагнер обнял ее, нашел ртом ее губы и припал жаркими поцелуями к ее шее.

– Подожди, – привстала она, высвобождаясь из его объятий. – Я же не просто так нарядилась, а для знакомства с твоей бабушкой.

Рагнер протяжно вздохнул.

– Познакомишься с ней перед обедом, не раньше… И не удивляйся, если она скажет какую-нибудь гадость. Похоже, сейчас она в гневе.

– Рагнер! – расстроилась Маргарита. – Я же говорила, что мне надо в другом доме пожить! Зачем всех злить?

– Надо злить, – серьезно ответил он. – Надо жалить, иначе, играя с ними по их правилам, мы не победим. Да надо разозлить так, чтобы старик Хильдебрант Хамтвир сам захотел развода для своей внучки, а бабуля не возражала. Сильно их надо изжалить, понимаешь?

Маргарита грустно улыбнулась, поджимая губы, тоже вздохнула и кивнула. Рагнер повалил ее на постель, и она уже не противилась тому, что ее раздевают, освобождают от покровов ее длинные волосы и нежную грудь.

Вдруг дверь резко распахнулась из кабинета, и порог переступила белая фигура – в просторном белом платье и белом плаще со шлейфом. Ни золота, ни узоров, никаких украшений на одеяниях не было – и такая нарочитая простота гласила о белом трауре, какой, в отличие от черного траура, вдовы не снимали до конца жизни. Белый платок обрамлял худое, морщинистое, суровое лицо; тройная белая вуаль падала из-под золотой короны. Каменья не раскрашивали этот венец – ребристое золотое кольцо символизировало венок из вереска, из какого выступали семь зубцов – как семь клыков от семи хищных зверей Орзении.

Маргарита вскрикнула, села на постели, спиной к вошедшей старухе, и стала спешно заправлять свои груди в платье, а Рагнер спрыгнул с кровати и задвинул занавес, спрятав Маргариту.

– Бабуля! – возмущенно сказал он. – Постучаться ты, разумеется, не могла!

– А что нового я увижу?! – громко заговорила королева по-лодэтски. – Я не девица: семерых родила, и весь твой горошек повидала тоже.

– У меня уже давно не горошек, – тише произнес Рагнер.

– Вот и пришла глянуть, а то не верю! Ведешь себя как глупое дитя! Сбежал с собственного свадебного пиршества, а сейчас какую-то бабу в свой дом приволок! Ты же не жену позоришь, а себя, дурак!

– А мне к позору не привыкать!

Прежде чем старуха ответила, Рагнер обнял ее так же, как до этого Мирану, покружил и расцеловал в щеки.

– Бабулечка моя, как же я скучал!

– Ох, ну какой же ты дурак! – с грустью и любовью произнесла королева Маргрэта. – Кто она? – указала старуха на занавес.

Рагнер молча подошел к изумрудной завесе, заглянул внутрь – Маргарита сидела на краю кровати. Она поправила платье, а волосы завязала узлом на затылке и набросила на них платок. Через пару мгновений, Рагнер вывел свою избранницу из-за занавеса, держа за плечо, как жену.

– Это моя бабуля, – нарушая Культуру, первой, к тому же по-простому, представил он королеву. – А вот моя возлюбленная, баронесса Маргарита Нолаонт, вдова.

– Весьма красивая, – только и ответила старуха.

Решив, что это хороший знак, «весьма красивая» решила заговорить и начала с давно заготовленной остроты.

– Ваше Величество, меня не только зовут, как вас, но еще я из Орензы, а вы – из Орзении.

– О Боже! – раздраженно выдохнула старуха и перешла на лодэтский. – Она еще и дура! Рагнер, ты ведь ей назло, да? Баронесса?!

– Да какое «назло»! – разозлился Рагнер. – Мне, по-твоему, любить, что ли, нельзя?! Она – дура, я – дурак, – мы друг другу подходим! Всё! Разговор окончен! Зачем пришла?

Королева пожевала губами.

– Это вопиюще негодно, – раздраженно произнесла она. – Она должна жить в женской половине дома. Дамы не посещают мужских покоев, вдовы они или нет. Единое, если они шлюхи. Посадишь любимую бабушку за один стол со шлюхой?

– Ладно тебе… – уже успокоился Рагнер. – Можно подумать, в первый раз тебе со шл… Да и вовсе она не такая. И тебе-то всего полтриады меня надо будет потерпеть. Ко второй нове я должен быть в Ларгосе.

Королева Маргрэта еще раз пожевала губами.

– Сходи к жене. Ее стенания мне даже через две стены слышны – уши вянут…

– Ну да, довольной должна быть только ты одна.

Они препирались еще пару минут. Маргарита не понимала лодэтской речи, однако прекрасно догадывалась о сути ссоры. Когда королева вновь обратилась к ней, девушка была готова услышать какое-нибудь оскорбление, но всё оказалось еще хуже.

– Предлагаю не продолжать общения, Ваша Милость, – ровным голосом сказала старуха. – Ни в гостиной перед обедом, ни за столом, ни сегодня, ни в прочие дни. Мне это не нужно, и вам не нужно.

Это был конец, приговор, рубящий удар меча по шее, – королева навсегда вычеркнула Маргариту из списка желанных лиц и заранее изгнала ее из рода Раннор. Расстроенная девушка смотрела в серые, стальные глаза, – и вдруг ей показалось, что в белом трауре и при короне стоит Сама Несса Моллак, изменившая лицо и цвет глаз, но не нрав: Несса Моллак, никогда не менявшая порядки в своем королевстве.

Когда старая королева ушла, Маргарита с несчастным лицом села на ступени подиума.

– Плачешь? – запирая дверь, спросил ее Рагнер.

– Едва держусь.

Рагнер присел напротив нее, обнял – стал страстно целовать, задирая ей юбку и отыскивая на ее правом боку завязку трусиков.

– Рагнер, я не хочу, – отворачивалась девушка. – Я правда едва не плачу.

– Мы скоро уедем туда, где будем только ты и только я, – прошептал он, глядя в ее зеленые глазищи. – «Они все ненастоящие», – вот так себе скажи. Есть только ты и только я. И скоро будет еще кто-то, – улыбнулся он, погладив ее живот. – А бабуля – старая дама со старыми взглядами. Много ли ей осталось? Не обижайся на нее, превелико тебя прошу.

Возразить Рагнер Маргарите не дал – жадно поцеловал ее губы и продолжил освобождать ее от белья. Вскоре она ответила ему столь же горячей страстью. Предаваясь любви на жестких ступенях подиума, а не пуховой перине, Маргарита крепко обнимала Рагнера руками и обвивала его ногами, будто хотела глубже в нем пропасть, будто хотела утопить в чувственной близости все размолвки – и нынешние, и будущие. После того как жар схлынул, она, лежа на полу, придавленная весом своего мужчины, в измятом платье и с взлохмаченными волосами, ощущала себя выдранной кошкой – и, одновременно, так ей было хорошо!

– Любииимая, – нежнейшим голосом прошептал Рагнер, целуя ее за ухом.

– Ммм? – улыбаясь и прикрывая веки, промычала Маргарита.

– Мне к Хильде надо.

Маргарита закатила глаза и цокнула – она никак не могла привыкнуть к тому, что сразу после соития, еще не покинув ее тела, Рагнер начинал думать о других своих делах.

– Ну иди, раз надо…

Когда он ушел, девушка осмотрела спальню. В круглом шатре пряталась купель для двоих, за занавесом находилась дверь в уборную. Вскоре из кабинета постучали – и прислужники занесли ее дорожный ларь.

Вновь оставшись одна, Маргарита посмотрела на кровать – вот они, ее подмостки и декорации, где она уже, сама того не желая, достойно сыграла свою срамную роль перед королевой Орзении. Баронесса Нолаонт, вдова, получила маску блудницы и разлучницы, но ведь эту маску она взяла из рук возлюбленного сама.

Она достала из ларя броское фиалково-синее платье, какое недавно носила в Бренноданне. Тонкий бархат этого наряда обтягивал стан, волнующе подчеркивая грудь и обостряя хрупкость девичьей фигуры. «То, что надо, – подумала Маргарита. – Раз понравиться не вышло, буду вас злить, как Рагнер и сказал».

Надев платье, она с удивлением поняла, что оно ей тесновато – что у нее едва заметно округлился животик. Мало-помалу ее чрево росло…

________________

Если жениться можно было тайно, то развод всегда происходил открыто, – родня и друзья приглашались в храм, как на свадьбу, там же любопытствовали зеваки. Муж и жена стояли у алтаря, сцепив руки, а священник читал молебен. В конце супруги размыкали руки. После этого они считались свободными и с алтарного взлета сходили раздельно.

Что и говорить, для женщины церемония развода являлась унизительным действом – перед сотнями или даже тысячами глаз ее бросали – вернее, выбрасывали, как истрепанную вещь. Освобожденного от супружеских уз мужчину, как правило, встречала дома возлюбленная, а ее – одиночество, пересуды, куда бы она ни пошла, жестокая и лживая жалость.

Миновав женскую Алую гостиную, что выгодно отличалась от мужской Синей гостиной коврами и изящными безделицами, Рагнер прошел в покой, служивший хозяйке дома светлицей – комнатой для полезного труда. Хильде Хамтвир любила ткать. Стены здесь были завешены полотнами в извитом травяном узоре и с лебедиными парами, склонявшими лбы друг к другу, а под пестрыми покрывалами грелись две широкие скамьи. У их спинок геометрически аккуратно стояли подушечки, расшитые шелковой нитью, бисером и самоцветами. Треть комнаты занимал напольный ткацкий станок. Еще два маленьких станка, для шарфов и лент, устроились на столах.

Воспитательницей Хильде Хамтвир была бронтаянка, мона Фрабвик, – светловолосая, голубоглазая, полноватая и моложавая. Рагнера она боялась. Стоило Лодэтскому Дьяволу, проходя мимо, бросить на Пенеру Фрабвик исподлобья хмурый взгляд, как та впадала в убеждение, что ночью ее изнасилуют и убьют, если не убьют и изнасилуют. Свои внешние данные Пенера оценивала трезво: приятная, не увядшая, не красотка. Зато у нее имелось подлинное сокровище – чистота, какую она хранила без малого пятьдесят лет.

И сейчас, сообщая Рагнеру, что его супруга вскоре появится, да спрашивая его, чем скрасить время его ожидания, эта старая дева цепенела, бледнела, путала слова. Перед тем как удалиться, вместо «не желаете ли испить вина», она спросила: «Не желаете ли испить меня?». Лодэтский Дьявол вежливо отказался, что несильно успокоило Пенеру Фрабвик.

Оставшись один, Рагнер сел на скамью, взял в руки подушку и впечатлено поджал подбородок, оценив мастерство вышивальщицы: тончайшая вязь испещряла бархат, от цветов фиалки будто веяло сладостью, земляничные ягоды хотелось скушать. Фиалка, девичий цветок, олицетворяла очаровательную, даже обольстительную, кротость, земляника символизировала смирение – вкуснейшая ягодка, растущая у самой земли. Глядя на подушку, Рагнер вспоминал свою супружескую ночь.

В храме и за свадебным столом двенадцатилетняя Хильде Хамтвир из-за богатого платья, обуви на высокой платформе и помпезного головного убора казалась вполне взрослой. Но стоило Рагнеру ее увидеть в сорочке, как ему захотелось подарить ей куклу. И еще она плакала, ведь тоже до ужаса боялась мужа, Лодэтского Дьявола. Рагнер пожалел ее, поцеловал в лоб и больше не переступал порога ее опочивальни. На третий день грандиозного свадебного пиршества, он объявил гостям, что они могут продолжать веселиться сколько влезет, а он уходит на войну и уходит прямо сейчас. Старик Хильдебрант Хамтвир так тогда разъярился на нового внука, что едва не напал на него с тростью.

Прошла триада часа, прежде чем Хильде появилась, – появилась в высоком колпаке, многослойной вуали, тяжелом от жемчугов и каменьев платье. Роста она была крайне невысокого, около внушительного ткацкого станка казалась еще хрупче и меньше; лицом осталась кротка и невзрачна. По бронтаянской моде ей полностью выщипали брови, выбрили затылок, виски и волосы почти что до макушки, отчего лоб выглядел непомерно высоким. Темно-карие, с округлыми веками без ресниц, глаза-угольки достались ей от деда, надменная верхняя губа – от бабки, Валоры Хамтвир, бронтаянской герцогини.

– Приветствую, Хильде, – поднялся Рагнер и поцеловал ее руку. – Я пришел поговорить.

Когда они сели на скамью, он продолжил:

– Скажу прямо. Напиши деду, чтобы он сюда явился. Принц Баро обещал привезти к Сатурналию наш развод – мне надо…

Хильде резко встала и в волнении прошла к окну.

– …обсудить с ним это. Хильде, я тебя не обижу: получишь графство Хаэрдмах в приданое и золото. Такая невеста, как ты, долго в девицах не засидится. Хииильде… – понимая, что она плачет, и скривив лицо, позвал Рагнер супругу. – Всего каких-то жалких шесть минут позора в храме – и после ты сможешь выйти замуж по любви, сможешь с родовым именем Хаэрда сама выбрать себе супруга и не слушаться ни брата, ни деда.

Хильде молчала, смотрела в окно на море. По ее щекам текли слезы, какие она не утирала. Рагнер снова вздохнул, сам устало потер руками лицо и поднялся на ноги.

– Ладно… Я всё сказал. Напиши деду.

– Я убью себя, – услышал Рагнер, открывая дверь в Алую гостиную.

Совесть его кольнула, но тем не менее он равнодушным голосом проговорил:

– Меня это вполне устраивает: к позору мне не привыкать. Лишь сбережешь мне время.

________________

Рагнер нашел Маргариту одетой в восхитительное фиалково-синее платье с широкой черной каймой на подоле. Чтобы скрыть животик, она приподняла юбку, закрепив ее сбоку булавками, – слева получился каскад пышных складок, а талия обрисовалась еще острее. Красавица, встав у зеркала, умещала на голове свой лучший эскоффион – громоздкий и неудобный, зато роскошный и модный.

«Моя ты оса, – усмехнулся про себя Рагнер, глядя на ее тонкий стан, – Хильде при виде тебя помрет от зависти, а бабуля – с досады, понимая, что против силы твоей красы она бессильна. И я тебе помогу. Пожужжим вместе да пожалим им глаза как следует».