Читать книгу Я красива. Я умна. Я кусаюсь - Ринат Валиуллин - Страница 5

* * *

Я часто думаю, что могло бы случиться сегодня, начни я день не с кофе, а с шампанского. Возможно, мне было бы проще проводить этот год. В который самые наивные верили, они верили, что в новом году все будет иначе, они найдут новую работу, возьмут ипотеку, сделают ремонт, женятся, заведут детей… Они сожгли бумажки с желаниями, они проглотили их с шампанским, они ждали восхитительных изменений и шуршали целлофаном надежд, собирая подарки. Наверное, я тоже был среди них, я улыбался суете их чувств: циничный, еловый, колючий – и в душе отмечал: самые наивные всегда были самыми счастливыми на этой планете.

В этот вечер я был наивен, я верил, что в следующем году все будет иначе, я шел по Невскому, который скинул с себя свой серый кафтан, переоделся в карнавальный костюм и сверкал всеми красками праздника. Повсюду выросли нарядные елки, укутанные в гирлянды, украшенные блестящей бижутерией. Километры подсветки в виде тысячи лампочек, словно тысячи улыбок, освещали ночь и поднимали настроение.

Мое настроение тоже было на высоте. Где-то с октября я уже начинал ждать Новый год. И так до сих пор. Наверное, Новый год считался тем самым волшебником, который должен был прийти и решить все мои проблемы. Проблем, как обычно, под Новый год накапливалось. В Деда Мороза я перестал верить лет с шести, когда он явился к нам домой в шубе, с бородой, но в черных ботинках. Морозным скрипучим голосом он попросил прочесть меня стих, я стоял под елкой и читал стишок, глядя на его черные ботинки.

Чем дольше я смотрел на эти ботинки, тем сильнее понимал, что Дедушка Мороз ненастоящий.

Потом, когда Дед Мороз ушел, я расспросил всех гостей, почему Дед Мороз в ботинках, он же должен быть в валенках. Может, он ненастоящий? Никто из взрослых не смог мне ответить, почему Дед Мороз в ботинках. Только кивали утвердительно, и слышно было, как в их голове булькает шампанское: «Самый что ни на есть настоящий Дедушка Мороз».

Сегодня было 26 декабря, и я шел к Гульнаре, это моя девушка. Мы договорились пойти на каток, и я должен был зайти за ней на Моховую, где она снимала комнату в коммуналке. Я давно уже звал ее переехать ко мне, но Гульнара не хотела ни в какую. Это было и понятно. Каждый день там словно праздник, достаточно было зайти на одну общую кухню. В этом доме в свое время расселяли театралов и художников, в общем, богему, многие так и не смогли отсюда выбраться или просто не захотели, так и остались в этой творческой коммуне. На ее кухне всегда было с кем поболтать о насущном, было кому пожаловаться на несбывшееся, рассказать о своих подвигах, выпить чаю или вина. В общем, перевести дух от вечной беготни за счастьем.

Меня здесь уже знали, Гулькин хахарь, как говорила Тамара Васильевна. Мощная дама в леопардовом халате, с шиньоном на голове, все время что-то варила, что-то стирала, что-то курила в форточку. Вот и сегодня, я сидел на этой огромной кухне на четыре плиты, три стола, шесть шкафов и одно зеркало, попивал чаек, который заварила мне Гуля, ждал, пока она наведет себе макияж, когда Тома (так ее все здесь звали) неожиданно предложила:

– Шампанское будешь?

– А не рано?

– Рано, но праздника хочется.

– Я бы не отказался.

– Как настроение у соседей? – вошла на кухню Вера Павловна. Еще одна соседка. Худая, высокая женщина неопределенного возраста с короткой стрижкой и поставленным голосом.

– Шампанское будешь? – предложила ей тоже Тома.

– Бокалы есть?

– Нет, только ванна.

– Тащи.

– Там белье лежит и Степаныч с утра, никак не может отойти от вчерашнего корпоратива. Ладно, пусть отмокает, только не говори ему про шампанское, а то он быстро отрезвеет.

Тома достала стаканы, достала из холодильника бутылку и молча протянула мне.

– Он так быстро пьет, бутылку за два глотка.

– И спорщик ужасный. Так хочется романтики, а не споров, – закатила глаза Тома. Я открыл шампанское, которое отозвалось хлопком, но пробка при этом осталась в моей руке.

– Мастер, – улыбнулась Вера.

– Спорить я не люблю, но если меня прижать к стенке, я могу укусить. А чем дальше, тем ядовитее укусы, могу и зубы свои вставные в укусе оставить.

– Как пчела?

– В смысле?

– Она оставляет жало.

– Ну да, жалко, конечно, дороговато вышли. Поэтому не кусаюсь, просто брызжу ядом. Злость, ею всегда хочется поделиться. Хотя в душе я добрая, поэтому и живу здесь до сих пор. Хотя дети давно мне уже предлагали съехать.

– Добротой ничего не добьешься в жизни.

– А чем добьешься?

– Страстью.

– Страсти? Во мне ее было много. А куда девать, когда вокруг одни друзья и близкие люди. Время, проведенное с мамой, бабушкой, псом, – это лучшее, что у меня было в этой жизни, в крайнем случае шопинг. Ой, извини, я не хотела сыпать тебе соль. – Налила она шампанское в стаканы, те закипели, и пена выплеснулась на стол. – Вот – я же говорю: яд из меня так и прет.

– Твоя проблема в том, что ты слишком открытая.

– Я не открытая – я не люблю сквозняков, – закрыла Тома форточку. – Теперь с наступающим, – раздала она нам стаканы и подняла свой.

– Пусть у нас все будет хорошо! – двинула свой тост Вера.

– Я не жадная, мне достаточно первых пяти слов. Пусть у нас все будет!

Девушки выпили до дна, я тоже. Эндорфины начали свой танец. Я слушал соседок вполуха, находясь где-то в своих мыслях.

– В сердце моем всегда сидел зверь, и он ел мое эго. Когда у меня что-то болит, я не люблю никого. Не люблю – но всех жалею.

– Знаешь, почему я вышла за портного, я хотела заштопать рану в душе.

– Слушай, у меня есть отличная книга, я тебе дам почитать. Она тебе точно поможет.

– Книга какого-нибудь хрена, ни черта. Дети – лучшие мотиваторы. Они смотрят. Они повторяют за тобой. Они продолжение тебя. Поэтому ты должен победить всех злодеев, включая собственную лень. Но дети уже выросли и живут своей жизнью. Они уже старше тебя, – посмотрела на меня Тамара.

– Понимаю. Это как потерять навигатор, – включился я в разговор.

– Нет, они, конечно, не потерялись, пишут, звонят по праздникам, только этого чертовски мало.

– Хватит плакаться, Тома, – налила все еще шампанского Вера. – Скоро же Новый год! Значит, снова позвонят! Я убеждена!

– Убеждения лучше иметь, иначе они поимеют тебя.

– Сразу видно – тебя зачали под плохую музыку, Тома.

– Точно не под Битлз. Оттого вся жизнь сплошные неудобства. Не то что бы жизнь смущала, просто ставила в такое положение, из которого потом трудно было выбираться.

– Я от родителей только и слышала, что учиться надо хорошо, взрослым совсем не важно было, кто ты, о чем ты думаешь, главное, чтобы училась хорошо, остальное приложится. Эта формула отбирала у людей детство так, что оно напоминало не праздник жизни, а заваленный чердак. Чердак был завален домашними заданиями. Все ради того, чтобы не оставить ребенку ни минуты повалять дурака. А ведь это так важно – повалять дурака, все равно что посмотреть на звезды, отстраниться от окружающей тебя действительности. Вот почему кто-то из взрослых смотрит на небо, отправляя в космос свои мысли, а кто-то только себе под ноги, как бы не споткнуться.

В этот момент на кухню влетел Борис Петрович и чуть не сбил с ног Веру, ее шампанское выплеснулось из стакана на пол. Пятно зашипело на полу, словно змея.

– Шоб тебя, – зашипела Вера вслед.

– Извини, дорогуша. Что это вы тут пьете с утра пораньше?

– Бери стакан. Кстати, уже обед.

– Не, я сегодня не могу, у меня дела. Премьера на носу.

– Да ладно тебе выпендриваться.

Его все звали Боб. Он тоже служил в театре и мнил из себя великого режиссера.

– Ну как хочешь. А ты своим хоть давала повалять дурака? – вернула Тома Веру в разговор.

– Ну, конечно. Они до сих пор этим занимаются. Оба в театре. Правда, не платят там ни черта. Зато видимся почти каждый день.

– Мои на зарплату не жалуются. На время жалуются. Не хватает времени на мать.

– Деньги требуют жертв.

– Зато хорошая зарплата – это крыша над головой. В любую погоду ты можешь спрятаться, поспать, переждать дождь, а не бежать сломя голову под зонтом бог знает куда.

– Что же ты не разбогател, Боб?

– Художник должен быть голодным.

– Вот почему ты все время на кухне, – усмехнулась Тома.

– Жизнь – это рыбалка. Ты ходила когда-нибудь на рыбалку? Значит, ты никуда не ходила. Тишина, тайна, которая может открыться, едва ты закинешь удочку, на самом деле налаживаешь связь со своим подсознанием или природой. Подсознание – это и есть природа. А когда начинает клевать, ты подсекаешь, чувствуешь тяжесть, борьбу, абсолютно не зная, кого сейчас вытащишь из потустороннего мира.

– Вот – это был типичный пример эзотерического вранья, – рассмеялась Тома. – Болтать ты мастак.

– Почему вранья? Я просто хотел сказать, что успешные люди – это те, у которых всегда ловится рыба. Они знают, где ловить, на что и когда.

– Ну так ты считаешь себя успешным?

– Ну, конечно, для меня успех – это прежде всего любовь, а потом уже рыбалка. Надо любить жизнь, девочки. Иначе она полюбит кого-нибудь другого. Конечно, все ломают голову, как превратить ее в место поприличнее, но там, где слишком много комфорта, исчезает настоящее. Невозможно все причесать, сделать ей евро, в настоящей жизни всегда случаются драки, люди пьют, потом блюют по ее углам. Жизнь и есть вышибала: если кто-то нажрался или зарвался, она выкидывает его вон. Вот такой должна быть настоящая жизнь.

– Должна… у жизни одни долги. Успеть бы все отдать.

– Возьмем нашу кухню. Кого здесь только нет: актеры, актрисы, поэты, критики, проститутки, бухгалтеры, гангстеры, рок-звезды и простые люди – все сидят под одной крышей что-то варят, парят, гладят, стирают, едят и бесконечно разговаривают. Нигде больше так хорошо не повеселишься, как на нашей кухне, потому что здесь анархия. Каждый готовит на что горазд. Полное несовершенство. Вот ты что сейчас жаришь?

– Котлеты из конины.

– Котлеты из гнедых лошадок. Не жалко?

– В конине нет холестерина.

– Стихи?

– Это не стихи, это проза жизни.

– Я тоже за здоровое питание. Уже не до стихов. После пятидесяти тебя больше мотивирует процесс, чем результат, то есть не то, какую ты рыбу поймаешь, а то, где ловить, – допила шампанское Тома.

– Я лично еще за красивые пейзажи, за чистый воздух, за свободу, – добавил Боб.

– Свобода – ты хоть понимаешь, что это такое?

– Свобода – это цифра. Количество людей, которых ты можешь послать. Я вот всех лишних послал, знаете, насколько жить легче стало. Правда, никому не советую, не исключены осложнения.

– В смысле?

– Я со своей свободой не достиг ничего.

– Что значит ничего?

– Своей большой квартиры, я до сих пор живу в коммуналке.

– Я так не смогу – всех сразу послать. Хотя вроде и работа уже любимая задрала, как любая жена, и деть эту работу никуда нельзя, потому что деньги нужны очень, – озабоченно вздохнула Вера.

– Лучше бы ты консервировала время, а не помидоры. Ты помнишь, когда ты была счастлива, свой детский смех, вот это законсервировала. Грустно – достала, посмеялась, хорошо.

– Сейчас только один вид смеха остался – над собой. Но сколько можно, боюсь, признают сумасшедшей.

– Не волнуйся, ты не одинока. Я тоже далеко захожу в своих мыслях, а потом ищу выход.

– Скромная такая. Никогда не видел, чтобы ты вышла из себя, – вставил свою реплику Боб.

– Я так в Питер приехала. Искала выход.

– Скромные всегда из других городов, творят там невесть что, а потом приезжают сюда с полным чемоданом невинности, – добавил Боб.

– Невинность я раньше потеряла. В чемодане были один советы. Мне их с детства надавали столько, что аллергия началась, потом начали учить, даже наказывали.

– За потерю невинности?

– За то, что я привлекала к себе внимание и устраивала спектакли по пустякам.

– Так вот откуда рождаются актрисы.

– Именно. Ровно этим я и стала зарабатывать на жизнь. Спектаклями.

Шампанское кончилось, чай тоже, оставалось немного терпения. Гуля наконец появилась. Она ворвалась на кухню, поцеловала меня и с ходу огорошила:

– Ты сегодня будешь Дедом Морозом!

– Я?

– Да. Позвонила подруга, у нее Дед Мороз заболел. Срочно нужен мужчина.

– Сдала в аренду? – усмехнулся Боб. – Смотри, уведут.

– Ну что, сможешь?

– А что там надо делать?

– Там работы на один час, придешь, детишек поздравишь, стихи послушаешь, подарки подаришь. Вот на этом всё.

– А костюм? А валенки?

– Она с собой все возьмет. В машине переоденешься.

– Валенки точно будут?

– Это так важно?

– Это самое главное.

– Значит, будут.

– Иди, иди. Выручай подругу! – улыбнулась Тома. – Снегурочка там не нужна случайно? А то настроение такое новогоднее после шампанского, жаль, пропадет впустую. – Она подошла к круглому зеркалу, которое висело на стене, и стала поправлять прическу.

– Ну и как, нравишься? – иронизировала Вера.

– С шампанским пойдет. Женщины живут периодами: стоит только подойти к зеркалу, как сразу начинается эта арифметика.

– Какая арифметика?

– Начинаешь считать себя слишком толстой, слишком худой, слишком обычной или слишком смешной.

– А сейчас?

– Слишком толстой.

– Толстой? Не смеши.

– Молчи! Театр начинается с вешалки.

– Ладно, слишком взрослой.

– Тебе сколько?

– И не спрашивай.

– И не буду.

– Для женщины главное – выспаться. Дайте женщине выспаться, и вы узнаете, как она умеет любить, – добавила Вера, посмотрев на Бориса.

– Я? Только не сегодня, Тома. Завтра у меня репетиция, – добавил Боб, пытаясь разжевать кусок горячей котлеты.

– Дурак. Разве женщине нужна спальня, чтобы доказать свою женственность? Я могу быть сексуальной, просто…

– Просто очищая картошку или отмывая кастрюлю.

– Точно!

– Я всегда мечтала выйти замуж раз и навсегда. Я думала, что меня возьмут насовсем. А взяли на десять лет. Потом выставляешь себя сначала на Тиндер, потом на Авито или Юлу. Крутишься, крутишься, в надежде, что кто-нибудь закрутится вместе с тобой.

– Как говорила моя бабушка: счастье – это здоровье и короткая память. Хотя у нее самой была длинная, оттого и болела.

– А чем она болела?

– За «Спартак». Она была фанаткой.

– Какая интересная у людей жизнь.

– Ничего интересного. Домохозяйка. Всю жизнь писала какой-то роман. Ей хватало самоиронии, чтобы не принять эту миссию за чистую монету. Однажды она мне сказала: «Я поняла – мое кредо – кухня. Я думала, что пишу великий роман, а очнулась – очередная партия комиксов».

– «Партия комиксов» – хорошее название для партии.

– Только давайте без политики, Боб.

– Жаль. Я бы сыграл партейку.

Мы с Гулей слушали эту незатейливую болтовню, куда невозможно было вставить ни слова, пока за нами не приехало такси.

Через два часа я стоял в чужой квартире возле елки в красивой шубе, с бородой и в черных ботинках. Один малыш читал стих, а второй внимательно изучал мои ботинки.

«Не верю», – сверкало в его глазах. «Еще одним не верующим в Деда Мороза стало больше», – подумал я. Возможно, эта вера должна была стать фундаментом для строительства светлого будущего, но светлое будущее в черных ботинках настораживает.