Читать книгу Дотянуться до солнца - Рита Одер - Страница 2

«Я буду жить в Америке», неожиданно для всех в разгар загулявшегося вечера сказала Татьяна1. Остолбеневшая от неожиданности и впавшая в припадок радости от того, что ее ребёнок наконец-то издал первые звуки, Татьянина мама выронила из рук вилку, на которую был насажен малосольный огурчик собственного посола с целью закуски горячительного. Пытаясь не спугнуть внятную речь ребёнка, от которого ровно до второго года от роду не было слышно ни звука, мама сделала серьёзное лицо, но в то же время, пытаясь призывно улыбаться, спросила:

– Почему, деточка моя?

– Там дома большие, – непринуждённо ответила Татьяна, говоря на чистом языке, не гнусавя, не шипя и никаким иным образом не коверкая звуки родного русского. Тут же раздался хохот гостей, мама плакала от счастья, понимая, что у ребёнка нет дефекта речи и он не немой, как она думала все эти два года. Не слышав от дочери даже плача по ночам, она сначала облегчённо вздыхала, затем же вздыхала озабоченно и тревожно.

И вот теперь, в день своего рождения, дочь вдруг сказала какие-то нелепые фразы для ребёнка, родившегося в Советском Союзе. Тут же радость мамы стала поводом для тоста. Татьяне всучили плюшевого медведя странного красно-жёлтого цвета с огромными пуговицами вместо глаз и отправили играть с сестрой в соседнюю комнату. Неожиданное заявление Татьяны стало кульминацией вечера. После чего взрослые по привычке хвалили правительство, жаловались на жизнь и дефицит сгущенки и масла и удивлялись, почему для своих первых в жизни слов Татьяна выбрала именно этот день и именно эти слова. Которые, в принципе, вскоре всеми глубоко позабылись.

И неудивительно, что такие глупости, вылетевшие из уст двухлетнего ребенка, вскоре забылись. Время было не из легких. Советский союз братских республик трещал по швам, будущее было неизвестным, казалось смутным, пугающим. Заводы и фабрики закрывались, безработица не коснулась только единиц людей, остальные промышляли как могли и чем могли, чтобы выжить и обменять связанные носки на килограмм сахара и пачку чая. Браки рушились, семьи распадались, отцы, привыкшие быть добытчиками и кормильцами семей, заливали безысходность никчемного существования алкоголем. Сильный пол прогибался и чах под тяжестью сложившихся обстоятельств и личных принципов. Даже совесть и здравый смысл не могли заглушить в них чувство вины и беспомощность, в которой очутились многие семьи постсоветского периода. В одночасье все, к чему призывал главный покойник страны, то, за что было положено много жизней и сил – священная идея коммунизма – рухнуло. И очнулся однажды народ уже не в Союзе Советских Социалистических Республик, а каждый в своём царстве-государстве. Участь распада семьи и борьба с алкоголизмом коснулись и Татьяниной семьи.

Уже в юном возрасте Татьяна поняла, что в жизни нужно надеяться только на себя и женщин. Отец Татьяны, как и многие, не выдержал потерянного статуса главы семьи и утонул в вине в поисках истины и своего жизненного назначения. Почему-то, странным образом, в это смутное время женщины были более предпочтительны на рабочих местах. Мать Татьяны работала на трех работах, чтобы прокормить двух дочерей и мужа, бывшего инженера, который никак не мог найти себя в новой стране. Или женщины были, скорее, более непритязательными, более практичными и не боялись грязной работы, падали с вершин, отряхивались и, не задумываясь о прекрасном прошлом, шагали в неизвестность за настоящим. Такие женщины не могли терпеть рядом с собой романтиков-неудачников, знающих себе цену. Вот и Татьянина мать не заставила себя долго уговаривать и не испытывала собственное терпение, а выставила мужа из дома с недопитой бутылкой водки и старым самолатанным чемоданом. Две ее малолетние дочери, четырёх и шести лет, из которых Татьяна была младшей, с детства поняли, что женщина – сильный пол. Это независимое существо, которое не теряет лица и достоинства, чем бы оно ни занималось, потому что оно – женщина. В семье Татьяны воцарился матриархат.

Отец то ли из-за трусости, то ли из чувства стыда, то ли по наглости так и не давал о себе знать, давая тем самым понять, что он предпочел уже сложившейся семье заветную формулу С₂H₅ОН. Однажды в погоне за горячительным он умудрился недоползти до алкогольного ларька несколько метров и прикорнул в сугробе. В крещенские сибирские морозы. Кто-то в тот поздний час всё-таки осмелился выйти в -40 на улицу и увидел беспомощного пьяницу. Карета скорой помощи доставила его сразу на операционный стол, где ему ампутировали уже почерневшие ноги и кисть левой руки. Убегая от постсоветской депрессии и беспомощности он превратился в ещё более, теперь уже физически беспомощного человека. Единственный, кто его любил и мог принять в любом состоянии – это была его мать. К ней он и направился, закатываясь на инвалидном кресле в вагон поезда. Он уехал в соседний город О. В другое государство – в Россию. Там он поселился у матери, которая тоже была слишком стара для того, чтобы выхаживать взрослого сына-инвалида. На помощь пришла сестра.

И так он снова оказался среди женщин, ухаживающих за ним, работающих, трудящихся. Но теперь быть инвалидной алкоголезависимой обузой под старость лет ему было совсем неудобно. И даже стыдно. Еще раз пожалев себя самого, он предпринял несколько попыток самоубийства. Но одной рукой причинить себе еще больший вред, чем он уже причинил, было сложно. Вскрытие вен сорвалось, повешение было также неудачным ходом. Как ни старался он освободить мир от себя, ничего не получалось. Время шло, и он уже смирился с тем, что судьба, которую он сотворил собственными руками, уготовила ему такую нелегкую жизнь. Он перестал жаловаться, перестал думать, перестал пить. Перешел на сигареты и, утопая в депрессии, зависел от женщин.

Его дочь Татьяна тем временем росла маминой радостью и горестью одновременно. Никто не мог похвастаться более эрудированным ребенком, более талантливым и более правильным во всех моральных смыслах. В школе она училась только на отлично, ходила в музыкальную школу по классу фортепиано, пела в школьном хоре, посещала индивидуальные занятия по вокалу, учила внеклассно английский язык, играла в драмкружке, а в свободное время читала книги на самые разнообразные темы и рисовала точные портреты, словно делала фотографии. Когда ее вокальный талант стал выходить за рамки школьного хора, она с друзьями организовала собственную группу, писала стихи и клала на них мелодию, которую тоже вытворяла из собственной головы. В общем, о таком ребенке можно было только мечтать, если бы не одно «но», которое включало в себя очень многие подпункты: Татьяна была готом. Было когда-то в нулевые, примерно 10 лет спустя после коллапса союза республик, модно самовыражаться и самоопределяться. Эстрада пестрела чокнутыми людьми, народ пестрел фантазией и удивительно глупой способностью подражать всему и всем. Были рэперы – приверженцы черной музыки американских гетто, неформалы, короновавшие Цоя и приносящие в жертву свои малолетние неокрепшие умы, были готы, которые верили в загробную жизнь, реинкарнацию, увлекались эзотерикой, в общем, слушали мрачные песни и Библией их были тексты песен мутного Мэрлина Мэнсона, фильм «Ворон» обязательным к просмотру, а Брендон Ли – секс-символом и примером того, как можно скоропостижно скончаться так, что даже через 20 лет твоя смерть будет окутана тайной и мистикой. Они не боялись смерти и даже хотели ее испытать, т.к. были уверены, что потом переродятся в нечто высшее.

Татьяна была настоящей готессой. Черные ажурные юбки в пол, тяжелая черная лакированная обувь на шнуровке, черный кардиган с рюшами, черный кожаный плащ, черная шапочка и шарф, все это прекрасно дополняло ее темный макияж и черный облупившийся лак на ногтях. Готов часто называли сатанистами. И при виде этих экземпляров хотелось действительно перекреститься и выкрикнуть «чур меня». Они думали, что любят черную магию, т.к. это плохо, запрещено и противоречит религии. Они резали себя, оставляя шрамы в форме сатанинских пиктограмм на руках и других частях тела. И, конечно, делали татуировки с определенным мистическим символизмом. В общем, странноватая это была субкультура. И уж тем более для людей предыдущего поколения. Татьянина мама часто плакала, глядя на то, как бабушки у подъезда молитвенно причитают, завидев ее дочь, прижимая распятие к груди, как предрекают ей гореть в аду за ее жуткий макияж и пугающие наряды, какими нелестными эпитетами описывают ее учителя на собраниях и даже собственные друзья упрекали маму в неправильном воспитании, приговаривая «всыпать бы ей хорошенько». Но кроме пугающего вида к Татьяне претензий не было. Она была добрым, заботливым, чувственным, понимающим подростком, никогда не грубила матери, помогала во всем и лишь иногда приходила домой «на рогах». Это была часть её мира, т.к. готы были великие экспериментаторы и знахари. Напившись манаги2 с целью войти в транс и понаблюдать свое тело со стороны чисто из познавательных целей, а не ради удовольствия или получения кайфа, Татьяна, бывало, перебарщивала. Хотя что уж говорить, с алкоголем готы были на короткой ноге, да ещё при том являлись известными травокурами. Но у Татьяны было достаточно понимания и уважения к маме, чтобы не позволять себе являться домой, пока «не отпустит».

Настоящей готессой Татьяна была еще и потому, что по синей лавочке далась не менее синему энтузиасту, вообразившему себя мастером тату-ремесла. На самом деле, молодой человек по прозвищу Череп не просто не был мастером, он в принципе не мог прямой линии нарисовать. Но после того, как человек побывал в астрале и понял, что тело есть не что иное как никчёмная оболочка микрокосмоса, становится все равно, что с этой бренной оболочкой произойдет. И вот, не чувствуя боли, громко смеясь от очередного «прихода», Татьяна стала обладательницей татуировки в форме летучей мыши. Кровопийца, житель пещер и шуршащий ужас ночи – что может быть более подходящим отображением готического сознания? Лишь утром, превозмогая головную боль, Татьяна поняла, что художество «Черепа» было совсем не тем изображением, которое можно было бы с гордостью демонстрировать знакомым. Летучая мышь была настолько крива и асимметрична по форме, что больше напоминала чернильную кляксу, чем маленький значок для вызова Бетмэна. И это была не хна. И не какой-то временно несмывающийся декоративный материал. Это были самые настоящие чернила, которые вводились под кожу иглой. Точно, как зеки рисуют себе голых женщин на фоне червовых тузов на зоне. Таким образом Татьяна получила клеймо на всю жизнь, как награду за взятие астрала под манагой.

Готическое безумство, к счастью для ее матери, длилось недолго. Татьяна заканчивала школу с золотой медалью, а затем она планировала поступать в ВУЗ в городе О, где проживал жизнью овоща ее отец, о котором она совсем ничего не знала и которого, конечно же, не помнила. Директор на последнем звонке с двоякими чувствами перекрестился и поздравил Татьяну с прекрасным окончанием школы, пожал ее тяжелую от железных шипованных украшений руку, взглянул на ее черные сеточные колготы и черные банты в волосах и понял, что это был все-таки лучший день в его жизни. Через несколько месяцев Татьяна уже пугала своим внешним видом жителей города О.