Читать книгу На службе зла - Роберт Гэлбрейт - Страница 17

В воскресенье в полдевятого вечера Страйк стоял у вокзала Юстон и курил последнюю сигарету: до Эдинбурга предстояло пилить девять часов. Элин огорчилась, что он не попадает на вечерний концерт; в качестве компенсации они провели всю вторую половину дня в постели – Страйк был только счастлив. Красотка, обычно собранная и довольно холодная, Элин отбрасывала всякое смущение, оказываясь в спальне. Желанные затяжки сигаретой сливались с воспоминаниями о некоторых интимных зрелищах и звуках: чуть влажная алебастровая кожа у него под губами, стоны, вырывающиеся из ее широко раскрытого бледного рта. У Элин в шикарных апартаментах на Кларенс-Террас курить не разрешалось, потому что ее дочка страдала астмой. После любовных ласк Страйк боролся со сном за просмотром телепередачи Элин о композиторах-романтиках.

– Знаешь, ты похож на Бетховена, – задумчиво сказала она, когда камера наехала на мраморный бюст композитора.

– С расплющенным шнобелем.

Такое он о себе уже слышал.

– И зачем тебе сейчас в такую даль? – спросила Элин, когда он, сидя на ее кровати, надевал протез; спальня, отделанная в бело-кремовых тонах, не производила такого депрессивного впечатления, как комната для гостей в доме Ника и Илсы.

– Версию одну прорабатываю, – ответил Страйк, прекрасно понимая, что это большое преувеличение.

А Дональда Лэйнга и Ноэла Брокбэнка не связывало с той посылкой ничего, кроме его собственных смутных подозрений. Как ни жалко было Страйку выкладывать почти три сотни фунтов за билеты, он ничуть не раскаивался в своем решении.

Затоптав окурок протезированной ногой, он вошел в здание, купил себе в вокзальном супермаркете кое-что пожевать и влез в ночной поезд. В одноместном купе он увидел узкую койку и складную раковину. Впрочем, за годы армейской службы ему доводилось ночевать и в менее комфортных условиях. Плюсом оказалось то, что длины койки как раз хватило на его почти двухметровый рост, а перемещаться с отстегнутым протезом в тесном пространстве всегда было легче. Угнетала только жарища: у Страйка в мансарде поддерживалась такая бодрящая температура, какой не вынесла бы ни одна женщина. Правда, ни одна женщина и не ночевала у него в мансарде. Элин не изъявляла ни малейшего желания туда заглянуть, а своей сестре Люси он не давал возможности увидеть его истинное финансовое положение. Если вдуматься, к нему заходила одна только Робин.

Поезд с рывком двинулся вдоль перрона. За окном потянулись столбы и скамьи. Опустившись на койку, Страйк развернул первый багет с беконом, впился в него зубами и вспомнил, как Робин, бледная и дрожащая, сидела у него за кухонным столом. Можно было только порадоваться, что сейчас она в безопасности родительского дома, в Мэссеме; по крайней мере, одной зудящей тревогой меньше.

Нынешнее положение было ему не внове. Он будто бы вернулся на армейскую службу и ехал на другой конец Соединенного Королевства в самом дешевом купе, чтобы явиться в местное подразделение ОСР в Эдинбурге. Туда его раньше не заносило. Как он слышал, подразделение размещалось в замке, стоящем на краю скалистого утеса в центре Эдинбурга.

Позже, сходив отлить в грохочущий общий сортир, он вернулся в купе, разобрал койку и лег в семейных трусах поверх тонкого одеяла в надежде если не уснуть, то хотя бы подремать. Из-за духоты, переменчивой качки и тряски спать было невозможно. После того как в Афгане взорвался «викинг», в котором он оставил полноги и двоих однополчан, Страйк с трудом выносил, чтобы его возили другие люди. Теперь выяснилось, что это подобие фобии распространяется и на поезда. Три раза его будили, как сигналы тревоги, свистки встречных локомотивов; на поворотах казалось, что этот железный монстр вот-вот завалится, сойдет с рельсов и разлетится на части…

На эдинбургский вокзал Уэйверли поезд прибыл в четверть шестого, но завтрак подавали только в шесть. Страйка разбудили шаги проводника, разносившего подносы. Когда Страйк открыл ему дверь, парнишка в форме громко ойкнул, но, переводя взгляд с пассажира на лежавший у того за спиной протез, убедился, что нога не отрезана, и заговорил:

– Прустите, увужаемый! – В его речи звучал сильный акцент уроженца Глазго. – Не гутов был!

Страйка это рассмешило. Взяв поднос, он задвинул дверь. После практически бессонной ночи ему куда больше хотелось курить, чем жевать разогретый резиновый круассан. Пристегивая протез и одеваясь, он выпил черный кофе и одним из первых вышел на холодный шотландский рассвет.

На вокзале у него возникло странное чувство, будто он оказался на дне пропасти. Сквозь гармошку потолка виднелись очертания уходящих куда-то ввысь готических зданий. Разыскав около стоянки такси назначенное Хардэйкром место встречи, он присел на холодную железную скамью, поставил в ногах рюкзак и закурил.

Хардэйкра пришлось ждать двадцать минут; когда же он появился, Страйку сделалось сильно не по себе. Он изначально был так благодарен за предложенный автомобиль, что даже не подумал спросить, на чем ездит его друг.

На «мини». Вот зараза… на «мини».

– Огги!

Они обменялись полуобъятием-полурукопожатием, на американский манер, проникший даже в вооруженные силы. В Хардэйкре роста было едва-едва метр семьдесят. Волосы редеющие, мышасто-серые, вид беззлобный. Но Страйк знал, что за этой непримечательной внешностью скрывается острейший следственный ум. Они вместе работали по Брокбэнку, и одного этого было достаточно, чтобы прочно их связать, хотя впоследствии у обоих начались неприятности.

Только когда Хардэйкр увидел, как его старый товарищ сложился, чтобы втиснуться в «мини», до него дошло, что нужно было упомянуть марку машины.

– Я уж и забыл, что ты такой громила, – прокомментировал он. – Сможешь сесть за руль?

– Отчего же нет? – Страйк до упора отодвинул назад пассажирское сиденье. – Спасибо, что тачку подогнал, Харди.

Хорошо еще, что машина оказалась на «автомате», а не на «ручке».

Дорога шла в гору, мимо закопченных строений, взиравших на Страйка сквозь люк в крыше автомобиля. Раннее утро выдалось промозглым и неприветливым.

– Позже распогодится, – пробормотал Хардэйкр, когда они тряслись по крутой булыжной мостовой Королевской Мили, мимо магазинов, торгующих килтами и флагами с изображением геральдического льва, мимо ресторанов и кафе, мимо щитов с рекламой экскурсий в замки с привидениями, мимо боковых улочек, открывавших внизу, по правую руку, мимолетные виды города.

На вершине холма появился замок, темный и неприступный на фоне неба, обнесенный извилистыми стенами. Хардэйкр свернул направо, в сторону от ворот с гербом, к которым уже подтягивались туристы, желая избежать очереди.

У деревянной будки он назвал свою фамилию, помахал пропуском и проехал на территорию, направляясь к арке из вулканического камня, ведущей в ярко освещенный тоннель с сетью толстых силовых кабелей по стенам. Миновав тоннель, они оказались высоко над городом, рядом с пушками, выстроившимися вдоль парапетов, далеко от туманных шпилей и крыш черного с золотом города, тянувшегося до залива Ферт-оф-Форт.

– Ничего так. – Страйк, заинтересовавшись, подошел ближе к пушкам.

– Да, вполне себе, – согласился Хардэйкр, окидывая прозаичным взглядом столицу Шотландии. – Нам сюда, Огги.

В замок они вошли через боковую деревянную дверь. Страйк шагал за Хардэйкром по холодным каменным плитам узкого коридора; два лестничных пролета вверх – и правая нога запротестовала. На стенах через произвольные промежутки висели гравюры с изображениями одетых в парадную форму военных Викторианской эпохи.

Одна из дверей на первой площадке вела в коридор с видавшей виды темно-красной дорожкой и зелеными больничными стенами. В него выходили многочисленные кабинеты. Хотя Страйк никогда здесь не бывал, он сразу почувствовал нечто родное – не то что возле знакомого сквота на Фулборн-стрит. Тут он мог бы сесть за свободный письменный стол и уже через десять минут заниматься привычным делом.

По стенам висели плакаты, один из которых напоминал следователям, насколько важен и как должен использоваться «золотой час» – тот краткий промежуток времени после совершенного преступления, когда улик еще много и собрать их легко; на другом были фотографии, помогающие распознать те или иные наркотики. К белым доскам крепились магнитами сведения о состоянии текущих дел и сроках их завершения: «ожидается анализ голосового (телефонного) сообщения и ДНК-анализ», «запросить форму 3», тут же лежали металлические футляры с портативными наборами для снятия отпечатков пальцев.

Дверь, ведущая в лабораторию, оказалась открыта. На высоком металлическом столе виднелся полиэтиленовый пакет для вещдоков, а в нем подушка с бурыми пятнами крови. Рядом – картонная коробка с бутылками спиртного. Где кровь – там всегда алкоголь. В углу стояла пустая бутылка из-под виски «Беллз», накрытая красной армейской фуражкой – «красная шапка», по которой, собственно, и называлось между своими это подразделение.

С ними поравнялась идущая навстречу коротко стриженная блондинка в деловом костюме:

– Страйк!

Он узнал ее не сразу.

– Эмма Дэниелз. Каттерик, две тысячи второй, – напомнила она с усмешкой. – Ты еще обозвал нашего старшего сержанта «беспрокий мудень».

– Да, точно, – согласился Страйк; Хардэйкр только хмыкнул. – Он таким и был. Ты, я смотрю, подстриглась.

– А ты, я смотрю, прославился.

– Не стоит преувеличивать, – сказал Страйк.

Какой-то бледный парень в сорочке без пиджака высунул голову из кабинета дальше по коридору, явно заинтересовавшись этим обменом репликами.

– Нам пора, Эмма, – сухо сказал Хардэйкр и обратился к Страйку: – Так я и знал, что тут найдется полно желающих на тебя поглазеть.

С этими словами он провел Страйка к себе в кабинет и плотно прикрыл дверь.

В помещении царил полумрак – главным образом из-за того, что окно выходило прямо на зубчатый скалистый утес. Интерьер оживляли фотографии детишек Хардэйкра и внушительная коллекция пивных кружек, а в остальном отделка повторяла все то, что Страйк увидел в коридоре: потертую ковровую дорожку и бледно-зеленые стены.

– Ну, так, Огги. – Хардэйкр посторонился, пропуская Страйка за свой рабочий стол. – Вот он, тут.

ОСР смог получить доступ к материалам трех других подразделений.

На монитор было выведено фото Ноэла Кемпбелла Брокбэнка, сделанное до знакомства с ним Страйка, до того как Брокбэнку раскроили узкую, вытянутую физиономию с синевой на подбородке, отчего у него на всю жизнь провалилась глазница и одно ухо сделалось больше другого. Страйк узнал его именно таким, с перекошенными чертами, как будто голову Брокбэнка зажимали в тиски.

– Распечатки делать нельзя, Огги, – сказал Хардэйкр, когда Страйк уселся в офисное кресло на колесиках, – но можешь щелкнуть экран на мобильный. Кофе?

– Давай чай, если есть. Вот спасибо.

Выйдя из кабинета, Хардэйкр так же тщательно прикрыл за собой дверь, и Страйк достал мобильник, чтобы сделать фотографии с монитора. Добившись приличного изображения, он проскролил материалы вниз и пробежал глазами полное досье Брокбэнка, обращая особое внимание на дату рождения и другие сведения личного характера.

Брокбэнк оказался одногодком Страйка, но появился на свет в день Рождества. Завербовавшись на военную службу, указал в качестве места проживания Бэрроу-ин-Фернесс. Незадолго до своего участия в операции «Грэнби» – больше известной широкой общественности как первая война в Персидском заливе – женился на вдове военнослужащего с двумя дочерьми, одну из которых звали Бриттани. Когда он служил в Боснии, у него родился сын.

Делая себе пометки, Страйк листал досье, пока не дошел до увечья, которое изменило жизнь Брокбэнка и положило конец его службе. Вернулся Хардэйкр, принес две кружки, и Страйк, не отрываясь от файла, пробормотал благодарность. В личном деле не упоминалось преступление, в котором обвинялся Брокбэнк; Страйк и Хардэйкр вели следствие на пару, и оба остались при своем убеждении: Брокбэнк виновен. Тот факт, что он сумел уйти от правосудия, не давал покоя Страйку на протяжении всей его армейской карьеры. В память ему врезалось выражение лица Брокбэнка, с которым тот бросился на него с «розочкой» из пивной бутылки: какое-то дикое, кошачье. Роста он был примерно такого, как Страйк, а то и выше. Когда Страйк точным ударом отбросил его на стену, грохот раздался, по словам Хардэйкра, такой, будто в казарму врезался автомобиль.

– Как я посмотрю, нехилую военную пенсию получает, – пробормотал Страйк, выписывая названия тех населенных пунктов, куда переводили пенсию после увольнения Брокбэнка из армии.

Сначала Брокбэнк отправился домой, в Бэрроу-ин-Фернесс. Затем в Манчестер, но менее чем на год.

– Ха! – вполголоса выговорил Страйк. – Значит, это все же был ты, ублюдок.

Из Манчестера Брокбэнк перебрался в Маркет-Харборо и, наконец, вернулся в Бэрроу-ин-Фернесс.

– Харди, а здесь что?

– Заключение психиатра, – ответил Хардэйкр, который, сидя на низком табурете у стены, занимался своими файлами. – Это не для твоих глаз. Ума не приложу, как я мог там его оставить. Вопиющая халатность.

– Вопиющая, – согласился Страйк, открывая файл.

Впрочем, в психиатрическом заключении он не нашел для себя почти ничего нового. При госпитализации выяснилось, что Брокбэнк подвержен алкоголизму. Среди психиатров не наблюдалось единодушия в вопросе о том, какие симптомы его заболевания вызваны алкоголем, какие – посттравматическим стрессом, а какие – черепно-мозговой травмой. Страйку пришлось погуглить ряд терминов: афазия – полная или частичная утрата речи, трудность в подборе слов; дизартрия – расстройство произносительной организации речи; алекситимия – неспособность пациента называть эмоции, переживаемые им самим. Как нельзя кстати была для Брокбэнка забывчивость. Насколько сложно было бы ему симулировать некоторые из этих классических симптомов?

– Они одного не учитывают, – сказал Страйк, который сохранял приятельские отношения с несколькими людьми, получившими черепно-мозговые травмы, – что это прежде всего редкостный говнюк.

– Точно, – подтвердил из-за своего монитора Хардэйкр, потягивая кофе.

Страйк закрыл файлы Брокбэнка и принялся за Лэйнга. С фотографий смотрел именно тот «погранец», который запомнился Страйку: двадцатилетний, широкий в плечах, бледный, с низко заросшим лбом и темными хорьковыми глазками. Страйк хорошо помнил подробности армейской службы Лэйнга, которую сам же прервал. Записав себе адрес Лэйнговой матери в Мелроузе, он пробежал глазами остальные материалы, а потом открыл прикрепленное психиатрическое заключение.

…выраженные признаки социопатии и пограничной психопатии… может представлять опасность для окружающих…

От громкого стука в дверь Страйк вскочил, поспешно закрыв файлы с личными делами. Хардэйкр даже не успел встать, как в кабинет ворвалась свирепого вида женщина в юбке и жакете.

– По Тимпсону что-нибудь для меня готово? – рявкнула она Хардэйкру и бросила подозрительный взгляд на Страйка: тот заключил, что она проинформирована о его приходе.

– Ну, я пошел, Харди, – сразу сказал он. – Рад был повидаться.

Хардэйкр скупо представил его уоррент-офицеру, без лишних слов очертил историю их знакомства и вышел проводить Страйка.

– Сегодня я тут допоздна, – сказал он, когда они за дверью пожали друг другу руки. – Звони, когда станет ясно, в котором часу вернешь тачку. Счастливо тебе.

Осторожно спускаясь по каменной лестнице, Страйк невольно думал, что мог бы и сам служить здесь, рядом с Хардэйкром, подчиняясь привычному распорядку и требованиям Отдела специальных расследований. Командование было согласно оставить его на службе, даже после ампутации. Он никогда не жалел о своем решении комиссоваться, но от этого краткого, нежданного погружения в прежнюю жизнь на него накатила тоска.

Он вышел на слабый солнечный свет, пробивавшийся сквозь разрыв в облаках, и, как никогда остро, ощутил перемену своего статуса. Да, он теперь волен не подчиняться дурацким приказам, не обязан протирать штаны в этом офисе на скалистом утесе, но из-за этого лишен тех возможностей и перспектив, которые дает британская армия. Сейчас он остался один на один с делом, которое грозило зайти в тупик. Его оружием в борьбе с тем, кто прислал Робин отсеченную женскую ногу, была лишь пара-тройка адресов.