Читать книгу Кровь богов - Роберт Говард - Страница 2

1

За дверью раздался крик, отчаянный, хриплый.

Задыхающийся голос повторял какое-то имя. Стюарт Брент, не успев налить в стакан виски, взглянул на дверь, из-за которой доносился этот вопль. Кто-то выкрикивал, задыхаясь, его имя… Кто звал его с такой неистовой настойчивостью в полночь из холла его собственной квартиры?

Брент шагнул к двери, держа в руке граненую янтарную бутылку. Повернув ручку, он вздрогнул: не оставалось сомнений, что снаружи идет борьба, – оттуда доносилось громкое шарканье ног, звуки ударов. Затем вновь послышался отчаянный голос. Брент толкнул дверь.

Богато отделанная прихожая была слабо освещена электрическими лампами, вставленными в пасти позолоченных драконов, извивавшихся по потолку.

Дорогие красные ковры и бархатная обивка мебели, казалось, впитывали этот мягкий свет, усиливая эффект нереальности. Однако борьба, происходящая перед его глазами, была так же реальна, как жизнь и смерть.

На темно-красном ковре виднелись яркие пятна крови. Перед дверью на спине лежал худощавый человек, бледное лицо которого казалось в тусклом свете восковой маской. На него навалился другой человек, уперев колено ему в грудь. Одной рукой он сжимал горло своей жертвы, а другой занес окровавленный нож.

Все произошло мгновенно. Нож опустился вниз, как только Брент шагнул в холл. Когда он замер на секунду в дверях, убийца бросил на него ненавидящий взгляд. В этот момент Брент увидел что это был темнолицый иностранец, а его жертвой – белый человек. Древний инстинкт заставил его действовать не раздумывая. Он со всей силы обрушил тяжелую бутылку на смуглое лицо. Раздался треск разбитого стекла, незнакомец опрокинулся навзничь, а его нож отлетел далеко в сторону. Азиат моментально пришел в себя и со злобным рычанием вскочил на ноги; глаза его горели яростью, кровь и виски стекали по лицу.

На мгновение он пригнулся, будто хотел прыгнуть на Брента. Затем его взгляд дрогнул, в нем появилось что-то похожее на страх. Убийца резко повернулся и бросился бежать по лестнице. Брент изумленно посмотрел ему вслед. Все, что произошло, не укладывалось у него в голове. Он нарушил давно установленное для себя правило – никогда ни во что не вмешиваться, если это не касается его лично.

– Брент! – слабо позвал лежащий на полу раненый.

Брент наклонился к нему:

– Что произошло, дружище? Разрази тебя гром! Стоктон!

– Затащи меня в комнату. Быстро! – простонал тот, со страхом глядя на лестницу. – Он может вернуться… вместе с другими!

Брент нагнулся и поднял его на руки. Стоктон был не слишком тяжелым, а Брент, несмотря на худощавое сложение, обладал мускулами атлета. Во всем здании было тихо. Очевидно, никто не слышал приглушенных звуков короткой борьбы. Брент перенес раненого в комнату и осторожно положил на диван. Когда он выпрямился, руки у него были в крови.

– Закрой дверь! – попросил Стоктон. Брент подчинился. Затем, вернувшись назад, хмуро и озабоченно посмотрел на приятеля. Стоктон, светловолосый, среднего роста, с заурядными чертами лица, искаженными сейчас гримасой боли, разительно отличался от Брента, высокого брюнета, самоуверенного, обладающего мужественной красотой. Но светлые глаза Стоктона сверкали огнем, который стирал различие между ними и придавал раненому нечто такое, чем не обладал Брент… нечто такое, что властвовало над всем его существом.

– Тебе очень больно, Дик? – Брент достал новую бутылку виски. – Ты весь изранен, дружище! Я позову врача и…

– Нет! – Стоктон слабой рукой оттолкнул стакан. – Бесполезно. Я истекаю кровью и скоро умру, но я не могу оставить свое дело незаконченным. Не перебивай… только слушай.

Брент знал, что Стоктон говорит правду. Кровь сочилась из нескольких ран у него на груди. Брент смотрел с жалостью, как хрупкий светловолосый человек борется со смертью, железной волей стараясь задержать исчезающие проблески жизни и сохранить сознание и ясность ума.

– Я совершил большую ошибку сегодня вечером в погребке на набережной. Мне удалось кое-что увидеть… случайно стать свидетелем. А потом меня заподозрили. Я сбежал… и пришел сюда, потому что ты единственный человек, которого я знаю в Сан-Франциско. Но этот дьявол преследовал меня… и настиг на лестнице.

Кровь появилась на его мертвенно-бледных губах, и Стоктон закашлялся, отплевываясь. Брент беспомощно смотрел на него. Он знал, что этот человек был секретным агентом британского правительства и занимался выяснением первопричин многих зловещих событий. Он умирал так же, как и жил – на своем посту.

– Это очень важно! – прошептал англичанин. – Это может повлиять на судьбу Индии! Я не могу рассказать тебе все… я скоро умру. Но есть один человек, который должен об этом узнать. Тебе нужно найти его, Брент. Его зовут Гордон… Фрэнсис Хавьер Гордон. Он американец. Афганцы называют его Аль-Борак. Я собирался к нему… Но теперь ты должен ехать. Обещай мне!

Брент не колебался. Он успокаивающе сжал плечо умирающего, и этот жест был даже более убедителен, чем его тихий ровный голос:

– Я обещаю, старина. Но где я его найду?

– Где-нибудь в Афганистане. Поезжай сразу же. Вокруг рыщут шпионы. Если они узнают, что я говорил с тобой перед смертью, они тебя убьют еще до того, как ты доберешься до Гордона. Скажи полиции, что я пьяный иностранец, раненный неизвестными, случайно забрел в твой холл, чтобы умереть. Ты никогда прежде меня не видел, и я ничего тебе не сказал перед смертью. Поезжай в Кабул. Британские чиновники значительно облегчат твой путь. Просто говори каждому из них: «Вспомни коршунов Хорал Нула» – это твой пароль. Если Гордона нет в Кабуле, эмир даст тебе эскорт, чтобы найти его в горах. Ты обязан это сделать. Теперь мир в Индии зависит от этого человека.

– Но что я должен ему сказать? – Брент был сбит с толку.

– Скажи Гордону, – простонал умирающий, борясь за еще несколько мгновений жизни. – Скажи: у Черных Тигров новый князь… они зовут его Абд аль-Хафид, но его настоящее имя Владимир Жакрович.

– И это все? – Дело принимало все более странный оборот.

– Гордон поймет и начнет действовать. Берегись Черных Тигров. Это тайное общество азиатских убийц. Поэтому будь начеку при каждом своем шаге. Аль-Борак все поймет. Он знает, где найти Жакровича… в Руб-аль-Харами… воровском притоне…

По телу Стоктона пробежала судорога; слабая искра жизни, которая едва теплилась в его израненном теле, погасла.

Брент выпрямился и в замешательстве посмотрел на умершего друга, поражаясь внутреннему беспокойству, которое заставляло Стоктона скитаться по окраинам мира, за скудную плату играя в кошки-мышки со смертью. Игра, в которой ставкой было не золото, а что-то другое, то, чего Брент не мог понять. Его сильные уверенные пальцы могли читать карты почти так же, как кто-нибудь читает книгу; но он не мог постигнуть душу таких людей, как Ричард Стоктон, которые рисковали своей жизнью в неизвестных краях, где банкометом была Смерть. Что в том, если этот человек побеждал? Как мог он измерить свой выигрыш? Кто выдаст деньги по его фишкам? Сам Брент не требовал слишком многого от жизни; он терял без сожаления, но в случае выигрыша был ростовщиком, требующим все сполна и не отказывающимся от жизненных благ. Мрачная и опасная игра Стоктона не прельщала Стюарта Брента; он всегда считал англичанина немного сумасшедшим.

Но какие бы ни были у Брента недостатки и достоинства, он имел свой свод правил, по которому жил, и готов был умереть, чтобы его выполнить. Основой этого кодекса была верность. Стоктон никогда не спасал ему жизнь, не отказывался от девушки, которую Брент любил, не выручал его из сомнительной ситуации. Они просто дружили, когда учились в университете много лет тому назад, и с тех пор встречались случайно и редко. Стоктон не претендовал ни на что, кроме старой дружбы. Но это были узы крепкие, как якорная цепь, и англичанин знал об этом, когда в отчаянии, предчувствуя свою гибель, полз к его двери. Брент дал ему обещание и собирался выполнить его во что бы то ни стало. Ему даже в голову не приходило, что может быть иначе. Стюарт Брент был блудным сыном из почтенного калифорнийского семейства, основатель которого в 1849 году пересек огромное пространство на фургоне, запряженном волами. Он всегда платил свои карточные долги и теперь обязан заплатить за своего умершего друга. Брент повернулся и посмотрел в окно, полускрытое шелковыми портьерами. Он жил здесь в роскоши. В последнее время ему удивительно везло. Завтра вечером в клубе, где он был завсегдатаем, планировалась большая игра в покер с богатым нефтяным королем из Оклахомы, готовым спустить все до последнего цента. А в Тиа-Хуана через несколько дней начнутся бега. Брент положил глаз на стройного гнедого мерина, который бежал, как пламя при пожаре в прериях.

Снаружи хмурился туман и каплями оседал на оконном стекле. Брент видел в тумане видения, – пророческие видения, в которых жизнь разительно отличалась от той яркой цивилизации, с которой он сталкивался в своих путешествиях по странам Востока, и совсем не была похожа на ту, что вели европейцы в азиатских городах: клубы с тенистыми верандами, бесшумно двигающиеся слуги, приносящие прохладительные напитки, томные прекрасные женщины, белые одежды и тропические шлемы.

Вздрогнув, он почувствовал дикий старый Восток; этот запах был навеян ему из тумана, вместе с запахом крови, запекшейся на ноже. Восток, не спокойный, теплый и сверкающий яркими красками, а холодный, мрачный, дикий, где нет мира, где над законом смеются и жизнь висит на кончике кинжала. Такой Восток знал Стоктон и тот таинственный американец, которого зовут Аль-Борак.

Мир Брента был здесь, мир, который он обещал оставить ради непонятной донкихотской миссии. Он ничего не знал о том другом опасном мире, но когда шагнул к двери, у него не было сомнений.

2

Ветер дул через покрытые снегом вершины. Пронзительный ветер, который пронизывал насквозь, несмотря на сияющее солнце.

Стюарт Брент, дрожа от холода, прищурился, глядя на этот нестерпимо яркий шар. У него не было плаща, а рубашка превратилась в лохмотья. Бесконечно долго он пытался вскрыть кандалы у себя на запястьях. Они звякнули, и человек, ехавший перед ним, выругался и, повернувшись, с размаху ударил его по лицу. Брент покачнулся в седле; кровь показалась у него на губах.

Седло натирало – стремена были слишком коротки для его длинных ног. Он ехал верхом по высокогорной тропе в середине растянувшейся цепочки из тридцати человек – оборванных людей на изможденных, с выпирающими ребрами, лошадях. Они ехали, сгорбившись на своих высоких седлах, и, склонив головы в тюрбанах, покачивались в такт стуку лошадиных копыт. Винтовки с длинными прикладами висели на седельных луках. С одной стороны от них поднималась высокая скала, с другой – зияло глубокое ущелье. Кожа на запястьях у Брента была содрана ржавыми железными кандалами; он весь был покрыт синяками и ссадинами; из носа временами текла струйка крови. Он ослабел от голода и испытывал головокружение от огромной высоты. Впереди неясно вырисовывался хребет горной грады, которая маячила перед ними, как крепостной вал, в течение многих дней пути.

Словно в тумане Брент мысленно перебирал события нескольких недель, которые прошли с того времени, когда он внес на руках в свою квартиру умирающего Ричарда Стоктона, и до этого невероятного, но все же до боли реального момента. Полный событий отрезок времени был пропастью, разделившей два мира, которые не имели ничего общего.

Он приехал в Индию на первом же пароходе, на который смог попасть. Двери чиновников открывались перед ним, как только он шептал пароль: «Вспомни коршунов Хорал Нула!» Его путь был облегчен внушительно выглядевшими документами с большими красными печатями, секретными приказами, переданными по телефону или произнесенными шепотом на ухо высокопоставленным чиновникам. Он легко двинулся на север по каналам, о которых до сих пор не догадывался, промелькнув тенью через огромную страну, перенесенный громадной машиной и поставленный посреди сцены… незаметный, полускрытый винтик империи, власть которой распространялась на полмира.

С ним беседовали усатые важные военные с медалями на груди, когда это было необходимо, а тихие люди в штатском служили ему проводниками. Но ни один из них не спросил у Брента, зачем он ищет Аль-Борака или какое послание он ему несет. Пароля и упоминания Стоктона было достаточно. Оказалось, тот был более важной фигурой в государственном механизме, чем предполагал Брент. Приключение становилось все более фантастическим по мере развития событий, пока он нес послание умершего друга, значения которого даже не понимал, к таинственному человеку, затерявшемуся среди туманных гор. Стоило ему произнести магическое заклинание, как запертые двери широко распахивались и загадочные люди любезно кланялись, ни о чем его не спрашивая. Однако на севере все изменилось.

В Кабуле Гордона не было. Об этом Брент узнал из уст не кого-нибудь, а самого эмира – человека, носившего европейский костюм, как будто он никогда не надевал ничего, кроме европейской одежды, но с пронзительным, беспокойно бегающим взглядом правителя, который знает, что он пешка в руках сильных соперников, и нервами, истрепанными постоянной борьбой за власть. Брент чувствовал, что Гордон был скалой, о которую эмир опирался. Но ни король, ни агенты империи не могли сковать ноги или направить ястребиный полет человека, которого афганцы называли Аль-Борак – Стремительный.

Гордон исчез… Он скитался в одиночку по тем голым горам, чьи мрачные тайны давно предъявили на него права. Он мог отсутствовать месяц, он мог отсутствовать год. Он мог – эмир с неохотой допускал и такую возможность – никогда не вернуться. Горные долины были полны его кровными врагами.

Однако даже длинная рука империи не могла протянуться дальше Кабула. Эмир управлял племенами, но его власть не простиралась слишком далеко. Это была страна гор, где закон зависел от сильной руки, вооруженной длинным кинжалом. Гордон исчез на северо-западе, и Брент, несмотря на дрожь при взгляде на мрачные силуэты Гималаев, решил искать его там, не представляя себе другого пути. Он попросил у эмира и получил солдат для сопровождения, с которыми отправился в горы, стараясь следовать по тропе Гордона.

Неделю спустя после выезда из Кабула они потеряли его след. Было такое впечатление, будто Гордон растворился в воздухе. Дикие лохматые горцы угрюмо отвечали или совсем не отвечали на вопросы, свирепо глядя из-под насупленных черных бровей на нервничающих кабульских солдат. Отъехав еще дальше от Кабула, они встретили откровенную враждебность. Только однажды был получен неожиданный ответ на предположение о том, что Гордон убит. Когда они спросили, жив ли он, дикие горцы разразились хохотом.

Аль-Борак пойман врагами и убит? Разве волк может быть пойман толстозадой овцой? И снова взрыв резкого хохота, такого же грубого, как черные скалы, горевшие в жидком пламени солнца.

Брент упрямый, как его дед, много лет назад пересекавший другую пустыню, шел наугад, пытаясь взять давно остывший след и в слепой жажде риска забыв о безопасности.

Бледные от страха солдаты снова и снова твердили ему, что они далеко от Кабула и находятся в малонаселенной, мятежной и почти не исследованной области, дикие жители которой не подчиняются власти эмира и являются врагами Аль-Борака, что сами они давно бы пленили его и отвезли в Кабул, если бы не боялись гнева эмира.

Предчувствия солдат подтвердились, когда однажды прохладным туманным утром ураганный ружейный огонь обрушился на их лагерь. Большая часть их погибла при первом же залпе, грянувшем сверху из-за камней. Остальные сражались, но тщетно: лагерь был окружен горцами, которые вдруг неожиданно возникли из тумана. Брент знал, что их захватили врасплох по вине солдат, но ему не пришло в голову ни тогда, ни сейчас их проклинать. Они были как дети: как только он отворачивался, засыпали на посту. Солдаты вели неряшливый и невоенный образ жизни, с тех пор как вышли из Кабула. Они с самого начала не хотели идти, предчувствуя, чем закончится этот поход. Теперь они были мертвы, а он в плену и ехал навстречу судьбе, о которой мог только догадываться.

Четыре дня прошло с момента той резни, но ему все еще становилось дурно, когда он вспоминал об этом… Запах пороха и крови, вопли умирающих и секущие удары стали. Он содрогнулся при воспоминании о человеке, которого убил в последней схватке, разрядив револьвер прямо в бородатое лицо. Он никогда больше не будет убивать. Его затошнило, когда он вспомнил крики раненых солдат, которым победители перерезали глотки. Снова и снова Брент удивлялся, почему они его пощадили. Душевные страдания, пережитые им, были так сильны, что он хотел, чтобы его тоже убили.

Ему позволили ехать верхом и неохотно давали поесть, когда ели сами. Но еды было очень мало. Брент, никогда не знавший, что такое голод, теперь постоянно его испытывал. У него отняли плащ, и ночью он замерзал на твердой земле и ледяном ветру. Он соскучился по смерти за долгие дни езды по невероятно крупным тропам, которые поднимались все выше и выше.

Иногда ему казалось, что стоит протянуть руку – если бы его руки были свободны – и он коснется бледного холодного неба. Он был избит и измучен до такой степени, что первоначальное яростное возмущение растворилось в тупой боли, которая была вызвана скорее физическим страданием, чем сознанием несправедливости.

Брент не знал, кем были его похитители. Они не удостаивали его английской речью, но за эти дни он выучил пушту намного лучше, чем за время путешествия от Хайбера до Кабула, а потом на запад. Как многие люди, которые полагаются на свой ум, он хорошо усваивал новые языки. Однако из разговоров горцев он узнал только, что их вождя зовут Мухаммед ас-Захир и направляются они в Руб-аль-Харами.

Руб-аль-Харами! Брент впервые услышал это ничего не значащее для него слово из посиневших губ Ричарда Стоктона. Он узнал об этом городе больше, когда двинулся на север из жарких равнин Пенджаба. Это был город тайн и греха, европейцы посещали его только в качестве пленников и оставались там навсегда, потому что сбежать оттуда было невозможно. Проклятое место высоко в горах, почти мифическое, неподвластное эмиру, – город вне закона, где ветры нашептывали сказки, слишком нереальные и отвратительные, чтобы им верить даже в этой Стране Кинжалов.

Иногда сопровождавшие Брента горцы издевались над ним; их горящие глаза и мрачно улыбающиеся лица придавали зловещее значение насмешкам: «Феринги едет в Руб-аль-Харами!». Стараясь не ронять достоинства своей расы, он выпрямлялся и стискивал зубы, он сам удивлялся своей выносливости, приобретенной благодаря здоровой жизни и закаленной в тяжелом путешествии.

Они перевалили через вершину горы и спустились на наклонное плато, раскинувшееся перед ними на тысячу футов. Далеко наверху виднелось ущелье – перевал, через который они должны были пересечь горную гряду и к которому с трудом поднимались. Когда они взбирались по крутому склону, впереди показался одинокий всадник.

Солнце висело над острым, как нож, гребне горы на западе – кроваво-красный шар, окрашивающий небо в цвет пламени.

Всадник вдруг появился на гребне, похожий на кентавра, – черный силуэт на фоне ослепительной завесы. Внизу все повернулись в седлах. Щелкнули курки винтовок, но никто не выстрелил. Не понадобилось даже команды Мухаммеда ас-Захира, чтобы остановить воинов. Было что-то приковывающее взгляд в этой непокорной фигуре, выделявшейся на фоне заката. Голова всадника была запрокинута, грива его коня развевалась по ветру.

Вдруг черный силуэт оторвался от алого шара и двинулся вниз, к ним навстречу, и все мелкие детали стали отчетливо видны, когда он появился на затененном отроге. Это был всадник на вороном жеребце, мчавшемся вниз по крутому склону, подобно орлу; копыта коня едва касались земли. Брент, сам хороший наездник, почувствовал, как сердце замирает от восхищения при виде скакуна.

Но он забыл о коне, как только увидел всадника. Тот не был ни высоким, ни грузным; в его плечах, в мощной груди, в мускулистых запястьях чувствовалась варварская сила. Такая же сила сквозила в резких чертах смуглого лица и проницательном взгляде черных глаз, сверкающих внутренним огнем, в которых отражалась неукротимая дикость и неугасимая жизнеспособность. Черная полоска усов не скрывала его твердо очерченного рта. Чужестранец выглядел щеголем по сравнению с оборванными горцами, но это было щегольство воина – от шелкового тюрбана до сапог с серебряными каблуками. Его яркий халат был подпоясан золотым наборным поясом, на котором висела турецкая сабля и длинный кинжал. Приклад винтовки высовывался из чехла у колена.

Тридцать пар глаз враждебно уставились на всадника, который, приблизившись к отряду, лихо осадил своего жеребца, поставив его на дыбы. Он вскинул руку в приветственном жесте, держась важно и независимо.

– Что тебе нужно? – проворчал Мухаммед ас-Захир, подняв винтовку и направив ее на чужестранца.

– Сущий пустяк, Аллах мне свидетель! – заявил незнакомец. Он говорил на пушту с акцентом, какого Брент никогда раньше не слышал. – Я Ширкух из Джебель-Джавар. Еду в Руб-аль-Харами. Хочу к вам присоединиться.

– Ты один? – требовательно спросил Мухаммед.

– Я выехал из Герата с небольшим отрядом много дней назад. Эти люди клялись, что доведут меня до Руб-аль-Харами. Прошлой ночью они пытались убить меня и ограбить. Одного из них я прикончил. Другие бежали, оставив меня без еды и проводника. Я сбился с пути и скитался в горах всю прошлую ночь и весь этот день. Только сейчас, слава Аллаху, я увидел ваш отряд.

– Откуда ты знаешь, что мы направляемся в Руб-аль-Харами? – спросил Мухаммед.

– Разве ты не Мухаммед ас-Захир, предводитель воинов? – в свою очередь спросил Ширкух.

Афганец нахмурился; он был невосприимчив к лести и все еще не избавился от подозрительности.

– Ты знаешь меня, курд?

– Кто не знает Мухаммеда ас-Захира? В прошлом году я видел тебя на базаре в Тегеране. А теперь, говорят, ты занимаешь высокое положение у Черных Тигров.

– Осторожней болтай языком, курд, – ответил Мухаммед. – За слова иногда перерезают глотку. Ты уверен, что тебя ждут в Руб-аль-Харами?

– Какой чужестранец может быть уверен, что его там ждут? – засмеялся Ширкух. – Но на моем мече кровь феринги, а за мою голову объявлена награда. Я слышал, что таких людей привечают в Руб-аль-Харами.

– Поезжай с нами, если хочешь, – сказал Мухаммед. – Я проведу тебя через перевал Надир-Хан. Но мне нет дела, что с тобой будет у городских ворот. Я не приглашал тебя в Руб-аль-Харами и не собираюсь за тебя ручаться.

– Я никого не прошу за меня ручаться, – ответил Ширкух со злостью во взгляде, коротком и дерзком, как искра, вспыхнувшая при ударе кремня. Он внимательно оглядел Брента.

– Рейд через границу? – спросил курд.

– Этот недоумок пытался перейти, – презрительно ответил Мухаммед. – И пришел прямо в ловушку, которую мы ему приготовили.

– Что вы сделаете с ним в Руб-аль-Харами? – поинтересовался вновь прибывший. Брент с мучительным интересом прислушивался к их разговору.

– По старому обычаю города его поместят на помост для рабов. Тот, кто заплатит за него самую высокую цену, будет им владеть.

Таким образом Брент узнал о судьбе, которая ему предназначалась, и весь покрылся холодным потом, когда представил, какая жизнь ожидает его в качестве раба, истязаемого каким-нибудь негодяем в тюрбане. Он поднял голову, почувствовав на себе беспощадный взгляд Ширкуха.

Курд произнес задумчиво:

– Может быть, его судьба – служить Ширкуху из Джебель-Джавар. У меня никогда не было раба, но кто знает? Мне вдруг захотелось купить этого феринги!

Брент с удивлением подумал, почему Ширкух так уверен, что его не убьют и не ограбят в отряде Мухаммеда ас-Захира? Курд совершенно не опасался этих бандитов, признаваясь откровенно, что у него есть деньги. Вероятно, он знал, кто эти люди, знал, что они слепо выполняют чьи-то приказы и полностью подчиняются тем, кто их отдает.

Очевидно, преступление не входило в их планы. Хорошая организация и безоговорочное повиновение приказам тоже свидетельствовали, что эти люди не обычные горцы. Брент пришел к выводу, что они принадлежат к тому тайному клану, о котором его предупреждал Стоктон, – Черным Тиграм. Случайно ли он оказался в плену? Вряд ли.

– В Руб-аль-Харами есть богатые люди, курд, – проворчал Мухаммед. – Но может так случиться, что никто не захочет этого феринги и странствующий бродяга, вроде тебя, сможет его купить. Кто знает?

– Только Аллах знает, – согласился Ширкух и направил свою лошадь, чтобы встать в ряд за Брентом. Он потеснил афганца, освобождая себе место, и засмеялся, когда тот его обругал.

Отряд пришел в движение. Всадник, едущий перед Брентом, замахнулся на него прикладом ружья, но Ширкух перехватил удар. Его губы улыбались, но во взгляде сквозила угроза.

– Стой! Этот неверный, может быть, через несколько дней будет моим рабом, и я не хочу, чтобы у него были переломаны кости!

Афганец заворчал, но не стал нарываться на ссору.

Отряд двинулся в путь. Спускаясь по склону, они заметили на западе белые тюрбаны, мелькавшие среди скал. Мухаммед ас-Захир с подозрением посмотрел на Ширкуха:

– Это твои друзья? Ты же сказал, что один!

– Я их не знаю, – заявил Ширкух, вытаскивая винтовку из чехла. – Эти собаки стреляют в нас!

Тонкие языки пламени сверкнули вдалеке среди валунов, и пули прожужжали у них над головами.

– Горные собаки не хотят пропустить нас к источнику, – раздраженно проворчал Мухаммед ас-Захир.

– Жаль, что у нас нет времени проучить их как следует. Не стреляйте! Нам их не достать – расстояние слишком большое.

Но Ширкух отделился от отряда и поскакал вниз к подножию горы. Полдесятка человек, покинув засаду на склоне, бросились прочь по гребню, низко пригибая и пришпоривая коней. Ширкух выстрелил, затем прицелился и сделал еще три выстрела один за другим.

– Ты промазал! – крикнул Мухаммед с издевкой.

– Кто может попасть на таком расстоянии?

– Нет! – завопил Ширкух. – Смотри!

Один из призраков в белом рванье взмахнул руками и повалился вперед на шею своего коня. Животное продолжало свой бег по скале с вяло болтавшимся в седле всадником.

– Далеко он так не проскачет! – торжествующе воскликнул Ширкух, возвращаясь к отряду и потрясая над головой винтовкой. – У нас, курдов, глаза как у горных ястребов!

– Стрельба в пуштунского горного вора еще не делает героем, – огрызнулся Мухаммед, брезгливо отворачиваясь от хвастуна.

Но Ширкух беззлобно рассмеялся, как человек, настолько уверенный в своей славе, что его не может задеть зависть более мелкой души.

Они спустились в широкую долину, не увидев больше ни одного горца. Уже наступили сумерки, когда отряд остановился у источника. Брент так окоченел, что не мог слезть с лошади. Его грубо стащили, связали ноги и оставили сидеть, прислонившись спиной к валуну, однако слишком далеко от костра, тепло которого до него не доходило. В это время возле него не оказалось ни одного караульного.

Ширкух вскоре подошел туда, где пленник грыз скверные корки, брошенные ему, как собаке. Подойдя вразвалку, он встал перед Брентом, широко расставив ноги. В руке у него был железный котелок с вареной бараниной и несколько лепешек.

– Ешь, феринги! – приказал он грубо, но не зло. – Раб, у которого торчат ребра, не годится ни для работы, ни для битвы. Эти скупые пуштуны уморят голодом даже своих дедов. Но мы, курды, щедры так же, как и отважны!

Он протянул еду таким жестом, будто одаривал провинцией. Брент принял котелок без благодарности и стал жадно есть.

С тех пор как Ширкух присоединился к отряду, среди горцев возникла напряженность – он держался вызывающе и постоянно бахвалился. На него невозможно было не обращать внимания. Даже Мухаммед ас-Захир был отодвинут на второй план бьющей через край жизненной силой этого человека. Характер курда казался странной смесью жестокого варварства и безрассудной юности. В его бахвальстве было мальчишество; временами он поражал наивной простотой. Однако в его глазах не было ничего детского, и двигался он с тигриной гибкостью, которая, Брент знал, могла мгновенно перейти в смертельный бросок.

Засунув большие пальцы за пояс, Ширкух стоял и смотрел, как ест пленник. Свет от костра из сухих тамарисковых веток освещал половину его лица, другая была в тени, поэтому его взгляд казался более суровым. Неясный полусвет стер с лица мальчишеское беззаботное выражение, заменив его угрюмой серьезностью.

– Зачем ты пришел в горы? – резко спросил он. Брент ответил не сразу, обдумывая неожиданно пришедшую в голову идею. Он был в отчаянном положении и не видел из него никакого выхода. Оглядевшись, он убедился, что захватившие его люди находились вне пределов слышимости, а за валуном не видно ни одной смутной тени. Приняв неожиданное решение, Брент спросил:

– Ты знаешь человека по имени Аль-Борак? Удивление вдруг мелькнуло в черных глазах курда.

– Я слышал о нем, – ответил он осторожно.

– Я пришел в горы, чтобы встретиться с Аль-Бораком. Можешь ты его найти? Если передашь ему одно послание, я заплачу тебе тридцать тысяч рупий.

Ширкух нахмурился. Казалось, он разрывается между подозрительностью и жадностью.

– Я чужестранец в этих краях, – сказал он. – Как я его найду?

– Тогда помоги мне бежать, я заплачу тебе ту же сумму, – убеждал его Брент.

Ширкух погладил усы.

– Один меч против тридцати, – проворчал он. – Откуда мне знать, заплатишь ты мне или нет. Феринги все лжецы. Я вне закона, и за мою голову назначена награда. Турки собираются содрать с меня кожу, русские – застрелить, англичане – повесить. Мне некуда ехать, кроме Руб-аль-Харами. Если я помогу тебе бежать, и эта дверь передо мной захлопнется.

– Я походатайствую за тебя перед англичанами, – сказал Брент. – У Аль-Борака есть власть. Он может добиться для тебя прощения.

Брент верил в то, о чем говорил. Кроме того, он был в таком отчаянном положении, что готов был обещать что угодно.

В черных глазах Ширкуха мелькнула нерешительность. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, но передумал и, резко повернувшись на каблуках, пошел прочь. Через секунду притаившийся за валуном лазутчик скользнул в темноту, не замеченный Брентом, который с отчаянием смотрел вслед удалявшемуся курду. Ширкух направился прямо к Мухаммеду. Тот сидел, скрестив ноги, на овечьей шкуре перед маленьким костром по другую сторону источника и грыз кусок вяленой баранины.

– Феринги предложил мне деньги за то, чтобы я кое-что передал Аль-Бораку, – заявил он. – А также уговаривал помочь ему бежать. Я послал его к шайтану, конечно. В Джебель-Джавар я слышал об Аль-Бораке, но никогда его не видел. Кто он?

– Дьявол, – проворчал Мухаммед ас-Захир. – Американец, как и тот пес. Водит дружбу с племенами у Хайберского перевала. Он советник эмира и союзник раджи, хотя был однажды объявлен вне закона. Аль-Борак никогда не осмелится приехать в Руб-аль-Харами. Однажды, три года назад, я видел его в сражении при Калати-Гилзаи, где он и его проклятые афридии подавили восстание против эмира. Если бы мы его захватили, Абд аль-Хафид осыпал бы нас золотом.

– Может быть, этот феринги знает, где его найти! – воскликнул Ширкух; в его глазах зажегся огонек, который можно было принять за жадность. – Я пойду к нему, поклянусь, что передам его послание, и выманю, что он знает об Аль-Бораке.

– Мне все равно, – ответил равнодушно Мухаммед. – Если бы я хотел знать, зачем он пришел в горы, я выпытал бы это у него еще раньше. Но мне дали приказ его захватить и доставить живым в Руб-аль-Харами. Я не могу свернуть в сторону, чтобы искать Аль-Борака. Но если тебе позволят въехать в город, может быть, Абд аль-Хафид даст тебе отряд, чтобы за ним поохотиться.

– Я попытаюсь!

– Храни тебя Аллах, – сказал Мухаммед. – Аль-Борак – пес. Я сам бы дал тысячу рупий, чтобы увидеть, как его повесят на базаре.

– Ты встретишься с Аль-Бораком, если на то будет воля Аллаха, – бросил Ширкух, поворачиваясь и отходя прочь.

Очевидно, это отблеск огня заставил его глаза так ярко вспыхнуть. Мухаммед почувствовал, как мороз пробежал у него по спине, хотя не мог понять почему.

Под сапогами Ширкуха захрустел сланец, когда он зашагал прочь, и тут же из ночной темноты вынырнула смутная тень. Лазутчик приблизился к Мухаммеду и тронул его за рукав.

– Я следил за курдом и неверным, как ты приказал, – шепнул он. – Феринги обещал Ширкуху тридцать тысяч рупий за то, чтобы он нашел Аль-Борака и передал ему послание или помог бежать. Ширкух жаждет золота, но он вне закона у всех феринги, и не хочет, чтобы перед ним захлопнулась единственная дверь.

– Ладно, – проворчал Мухаммед в бороду. – Курд – пес. Хорошо, что он не может кусаться. Я проведу его через перевал. Пусть узнает, что ждет его у ворот Руб-аль-Харами.

Брент погрузился в забытье, несмотря на твердую каменистую землю и холод ночи. Чья-то рука, тряхнув за плечо, разбудила его, а настойчивый шепот предупредил восклицание. Он увидел склонившегося над ним курда. Поблизости раздавался храп караульного.

Ширкух прошептал на ухо Бренту:

– Скажи, какое послание ты хотел передать Аль-Бораку. Говори быстро, пока караульный не проснулся. Я не мог выслушать тебя раньше. Проклятый лазутчик подслушивал за этим валуном. Я рассказал Мухаммеду, что произошло между нами, и постарался это сделать до лазутчика. Нужно было развеять подозрения до того, как они пустят корни. Говори!

Брент пошел на отчаянный шаг:

– Передай ему, что Ричард Стоктон убит, но, прежде чем умереть, он сказал вот это: «У Черных Тигров новый князь. Они зовут его Абд аль-Хафид, но его настоящее имя Владимир Жакрович». Стоктон сказал, что этот человек находится в Руб-аль-Харами.

– Я понял, – тихо произнес Ширкух. – Аль-Борак узнает.

– А что будет со мной? – спросил Брент.

– Я не могу сейчас тебе помочь бежать, – прошептал Ширкух. – Их слишком много. Все караульные, кроме твоего, не спят. Они охраняют лагерь снаружи. Лошади тоже под охраной. Мой конь среди них.

– Но я не смогу заплатить тебе, пока не выберусь! – сказал Брент.

– Все в руках Аллаха! – ответил Ширкух. – Я должен вернуться, пока не заметили мое отсутствие. Вот плащ.

Брент почувствовал прилив благодарности. Курд ушел, темной тенью скользнув в ночь, ступая в сапогах так же бесшумно, как индейцы в мокасинах. Брент лег, мучительно раздумывая, правильно ли он поступил. У него не было причин доверять Ширкуху. Но если он сделал неверный шаг, ему все равно не придется увидеть, кому он причинил вред: себе, Аль-Бораку или тем, чьим интересам угрожают Черные Тигры. Он был утопающим, схватившимся за соломинку. И Брент, завернувшись в плащ, снова заснул.

…Последней в его угасающем сознании мелькнула мысль, что Ширкух ускользнет из лагеря под покровом ночи и поскачет искать Гордона…

3

Однако на следующее утро курд принес Бренту еду. Он держался равнодушно и сделал только одно резкое замечание, чтобы феринги ел как следует, потому что ему не хотелось бы покупать тощего раба. Но вполне возможно, сказал он это больше для караульного, который позевывал и потягивался поблизости. Брент подумал, что плащ был явным доказательством того, что Ширкух приходил к нему ночью. Он тоже старался не подавать виду, что между ними возникли какие-то отношения.

Когда он ел, благодарный по крайней мере за сносную еду, его обуревали сомнения и надежды. Он колебался между вынужденной верой и полным недоверием к этому человеку. Курды были лукавы и вероломны. Предложенная помощь вполне могла быть хитрым трюком, чтобы снискать расположение Мухаммеда ас-Захира. Брент все же понимал, что если бы тот захотел узнать причину его прихода в горы, то сделал бы это успешнее с помощью пыток, а не сложной хитрой игры. Кроме того, Ширкух, скорее всего, алчен, как и все курды. Брент рассчитывал именно на это. Если Ширкух передаст послание, он поможет в дальнейшем ему сбежать, чтобы получить свою награду, потому что если Брент будет рабом в Руб-аль-Харами, то не сможет заплатить ему тридцать тысяч рупий. Одна услуга делала необходимой другую – если Ширкух надеется получить выгоду от сделки. Что касается Аль-Борака, то, получив послание и узнав о бедственном положении Брента, он едва ли откажет ему в помощи. Все теперь зависит от Ширкуха.

Брент пристально посмотрел на гибкого всадника, словно выгравированного на фоне яркого восхода. В его чертах не было ничего тюркского или семитского. В иранских высокогорьях, должно быть, осталось немало племен, сохранивших в чистоте свое арийское происхождение. Ширкух, одетый в европейский костюм и без восточных усов, вполне мог затеряться, ничем не отличаясь, в толпе на Западе, если бы не яркое пламя в его беспокойных черных глазах. Они отражали неукротимую душу. И можно ли надеяться, что этот варвар будет иметь с ним дело по правилам западного мира?

Они выступили сразу после восхода солнца. Тропа вела все время вверх, выше и выше, через горные массивы, словно прорезанные ножом, по узким карнизам, крутым отрогам. Вскоре Брент почувствовал, что задыхается в разреженном воздухе. В самый полдень, когда ледяной ветер пронизывал насквозь, а солнце было сполохом расплавленного огня, они достигли перевала Надир-Хан – узкого извилистого разреза, тянувшегося на расстоянии мили между стенами мрачных гор. При входе на перевал стояла приземистая башня из камня, скрепленного глиной, занятая оборванными воинами, расположившимися, как стервятники, на ее стенах. Отряд стоял и ждал, пока Мухаммед ас-Захир, подъехав ближе, не поручился за всех, включая Ширкуха, взмахом руки. Его узнали, и винтовки на башне опустились. Мухаммед въехал на перевал, остальные двинулись следом. Брент почувствовал отчаяние, как будто за ним навсегда захлопнулась дверь тюрьмы.

Они остановились на дневной привал в затененном и защищенном от ветра ущелье. Ширкух опять принес Бренту еду, не объясняя ничего афганцам. Впрочем, они не возражали. Но когда Брент попытался поймать его взгляд, курд отвел глаза.

После того как они пересекли перевал, дорога пошла вниз по длинным пологим склонам, через постепенно понижающиеся горы, которые тянулись и тянулись от вершины хребта, словно гигантская лестница. Тропа стала более ровной и удобной для езды. Ночь застала их все еще в горах.

Когда Ширкух вечером принес, как обычно, еду, Брент попытался втянуть его в разговор под предлогом легкой болтовни, чтобы не вызвать подозрения у афганца, поставленного на эту ночь караульным. Тот сидел развалясь рядом и жевал сухую лепешку.

– Руб-аль-Харами большой город? – спросил Брент.

– Я никогда там не был, – ответил Ширкух.

– Абд аль-Хафид, кажется, его правитель, – продолжил Брент.

– Он эмир Руб-аль-Харами, – сказал курд.

– И князь Черных Тигров, – неожиданно вступил в разговор караульный. Он был не прочь поболтать и не видел причин для секретов. Ведь один из его собеседников скоро будет рабом, а другой, если его примут, будет членом клана. – Я сам Черный Тигр, – похвастался афганец. – Весь наш отряд – Черные Тигры. Мы господа в Руб аль-Харами.

– Значит, не все жители города Черные Тигры? – спросил Брент.

– Все жители воры, но не все из них Черные Тигры. В Руб-аль-Харами находится ставка клана. Князь Черных Тигров всегда был эмиром города.

– Кто приказал меня захватить? – спросил Брент. – Мухаммед ас-Захир?

– Мухаммед только выполнил приказ Абд аль-Хафида, – ответил стражник. – Это он правит городом и следит, чтобы выполнялись его обычаи. Изменить обычаи не может никто. Даже князь Черных Тигров. Руб-аль-Харами был городом воров еще до Чингисхана. Как он назывался раньше, никто не знает. Арабы назвали его Руб-аль-Харами – пристанище воров, и это название прижилось.

– Этот город вне закона?

– В нем никогда не было другого правителя, кроме князя Черных Тигров, – болтал горец. – Город никому не платит налогов… только шайтану.

– Что это значит – шайтану? – спросил Ширкух.

– Это древний обычай, – ответил караульный. – Каждый год сто мер золота отдается шайтану, чтобы город процветал. Золото закрывают в потайной пещере недалеко от города, но никто не знает, где она находится, кроме князя и совета имамов.

– Поклонение дьяволу! – фыркнул Ширкух. – Это оскорбление Аллаха!

– Это древний обычай, – возразил афганец. Ширкух отошел, как будто возмущенный услышанным. Брент, разочарованный неудачей, погрузился в молчание. Он плотно завернулся в плащ Ширкуха и заснул.

Они встали до рассвета и двинулись через горы. Вскоре перед ними открылась каменистая равнина, окруженная горными цепями, в глубине которой виднелись плоские башни Руб-аль-Харами.

Отряд не стал останавливаться на дневной привал. Когда они приблизились к городу, тропа превратилась в хорошую дорогу. Навстречу им шли или обгоняли их жители города: одни ехали верхом, другие вели за собой нагруженных мулов. Брент не раз слышал, что в Руб-аль-Харами попадали только ворованные товары. Все жители этого города были отребьем гор, и люди, которых они встречали, выглядели соответственно. Брент невольно сравнивал их с Ширкухом. Этот человек гордился своими кровавыми преступлениями и был настоящим варваром, но отличался от этих людей, как волк от паршивых шавок.

Ширкух оглядывал все, что они встречали, полунаивным, полуподозрительным взглядом. Он по-мальчишески всем интересовался, но никому не уступал дорогу, готовый вступить в драку из-за сущей безделицы. Он был воплощением юности мира – доверчивый, веселый, вспыльчивый, сильный, жестокий и самонадеянный. И Брент сознавал, что его жизнь полностью зависит от изменчивых прихотей молодого дикаря.

Высокие стены окружали Руб-аль-Харами – город, спрятавшийся в узкой каменистой долине. Батарея полевых орудий могла бы разрушить его стены десятком залпов, но армия никогда не дошла бы сюда, а тем более не дотащила бы пушки по дороге, которая шла через перевал Надир-Хан. Мрачные стены города нависали над серой необработанной землей маленькой долины. Холодный ветер с северных вершин приносил запах снега и поднимал пыль, клубами носившуюся в воздухе. Кое-где на равнине виднелись срубы колодцев, и возле каждого теснилась кучка убогих хижин. Крестьяне в лохмотьях гнули спины над бесплодными клочками земли, дававшими скудный урожай, – грязные пятна на пыльном пространстве. Низко опустившееся солнце превратило пыль в кровавый туман, когда отряд на истощенных лошадях потащился через равнину к мрачному городу.

По обеим сторонам ворот стояли квадратные сторожевые башни, тяжелые створки с железными запорами были открыты. Въезд в город охраняли около десятка головорезов с кинжалами за кушаками. Они щелкнули затворами немецких винтовок и нахально прицелились, как будто только и ждали удобного момента, чтобы пустить их в ход по живой мишени.

Отряд остановился. Начальник стражи с важным видом выступил вперед. Это был высокий человек с могучим торсом. Его выкрашенная хной борода отливала красной медью в лучах закатного солнца.

– Ваши имена и занятие! – рявкнул он.

– Мое имя ты знаешь так же хорошо, как свое собственное, – проворчал Мухаммед ас-Захир. – Я везу пленника в город по приказу Абд аль-Хафида.

– Проходи, Мухаммед ас-Захир, – разрешил начальник стражи. – А кто этот курд?

Мухаммед по-волчьи усмехнулся, как будто тайной шутке.

– Он надеется, что его примут… Ширкух из Джебель-Джавар.

Во время их разговора из ворот выехал богато одетый, мощного сложения человек на белой кобыле и остановился, незамеченный, рядом со стражниками. Великан с крашеной бородой повернулся к Ширкуху, который спешился и держал на поводу своего жеребца, беспокойно бьющего копытами по щебенке.

– Ты состоишь в клане? – требовательно спросил он. – Знаешь тайный знак?

– Я еще не принят, – ответил, повернувшись к нему, Ширкух. – Мне сказали, что я должен предстать перед советом имамов.

– Ну, если ты доберешься до него! Кто в городе может за тебя поручиться?

– Я чужестранец, – коротко ответил Ширкух.

– Мы в Руб-аль-Харами не любим чужаков, – заявил начальник стражи. – Чужестранец может войти в город тремя способами: в качестве пленника, как вон тот неверный, или если за него поручится какой-нибудь вождь, или… – Желтые зубы его оскалились в злобной усмешке, – ногами вперед, после того как его убьет один из воинов города.

Он поднял винтовку. Окружавшие их люди разразились грубым издевательским смехом. Они знали, что в борьбе между чужестранцем и жителем города допускалось любое нарушение правил. Для новичка, не имеющего покровителя в городе, единоборство с Черным Тигром означало верную смерть. Брент понял это по их злобному хохоту.

Однако Ширкух не смутился.

– Это древний обычай? – спросил он наивно, опуская руку на пояс.

– Древний, как ислам, – заверил огромный стражник, возвышаясь над ним, как гора. – Опытный воин с оружием в руках, ты должен умереть!

– Ну, тогда…

Ширкух засмеялся и нанес удар. Его движение было молниеносным, как смертельный бросок кобры.

Мгновенно выхватив из-за пояса кинжал, он вонзил его под бородатым подбородком стражника.

Афганец не успел защитить себя и упал прежде, чем понял намерение Ширкуха. Струя крови хлынула через перерезанную яремную вену.

Молчание, возникшее на мгновение, взорвалось диким хохотом. Такая шутка пришлась по душе горячим горцам. Они высоко ее оценили, хохоча над комичной, с их точки зрения, ситуацией. Однако стражники злобно закричали и бросились вперед, щелкая затворами винтовок. Ширкух стремительно выхватил винтовку из седельного чехла. Мухаммед и его люди равнодушно наблюдали, чем кончится дело.

Все это их не касалось. Они повеселились над жестокой шуткой Ширкуха и точно так же готовы были посмеяться над тем, как его прикончат товарищи убитого. Однако прежде чем стражники успели нажать курки, человек на белой кобыле выехал вперед и ударил кнутом по стволам винтовок.

– Стойте! – приказал он. – Курд прав. Он убил по всем правилам. Ваш начальник опытный воин и в руках у него было оружие.

– Но его убили без предупреждения! – закричали они.

– Значит, он еще больший дурак! – последовал бессердечный ответ. – Я ручаюсь за курда. Я, Алафдаль-хан из Вазиристана.

– Да, мы знаем тебя, господин! – Стражники низко поклонились.

– Аллах любит храбрых, – засмеялся Ширкух, запрыгивая в седло.

Мухаммед ас-Захир въехал под арку ворот, и отряд с пленником посередине последовал за ним. Они двинулись по короткой узкой улице, тянувшейся между глинобитными и деревянными стенами, где нависающие над грязной дорогой балконы почти касались друг друга. Брент увидел женщин, смотревших на них через решетки. Кавалькада въехала на площадь, точно такую же, как площадь других горных городов. Вдоль нее тянулись открытые лавки, возле которых толпился народ. Площадь была заполнена красочной толпой, у которой было одно отличие – выставленное напоказ богатство. Золото и шелк, сверкавшие на босоногих головорезах, которым пристало носить лохмотья, казались безмолвными свидетелями убийства и разбоя. Это был действительно город воров.

Толпа, беззаконная и буйная, слонялась по площади; ее настроение менялось, как порывы ветра. На врытых в землю кольях висели человеческие черепа, а в железной клетке, приделанной к стене, Брент увидел скелет. Он почувствовал, как холод пробежал по телу. Его собственная судьба могла быть такой же… медленно умирать от голода в железной клетке под взглядами глумящейся толпы. Тошнотворный ужас и ненависть к этому городу охватили его.

Алафдаль-хан сразу после въезда в город направил свою белую кобылу рядом с жеребцом Ширкуха. Вазир был крупным и широкоплечим человеком.

– Ты мне нравишься, курд, – сказал он. – Ты настоящий горный лев. Иди ко мне служить. Человек без хозяина в Руб-аль-Харами запросто может пропасть.

– Я думал, что в Руб-аль-Харами хозяин Абд аль-Хафид, – заметил Ширкух.

– Да, но город разделен на клики, и каждый человек следует за тем или иным вождем. Только немногие избранные составляют собственное войско Абд аль-Хафида. Остальные служат своим господам, и каждый вождь несет за них ответственность перед эмиром.

– Я сам по себе! – гордо заявил Ширкух. – Но ты поручился за меня у ворот, и я тебе обязан. Скажи, что это за дьявольский обычай, когда чужестранец должен убить человека, чтобы войти в город?

– Он был установлен в старые времена, чтобы проверить мужество чужестранца и убедиться, что каждый человек, который приходит в Руб-аль-Харами, опытный воин, – объяснил Алафдаль. – Но со временем этот обычай превратился в предлог для убийства новичков, ведь многие приходят сюда без приглашения. Ты должен был заручиться покровительством какого-нибудь вождя, прежде чем прийти сюда. Тогда ты мог бы мирно войти в город.

– Я не знаю ни одного человека из клана, – тихо произнес Ширкух. – В Джебель-Джавар нет Черных Тигров. Но мне сказали, что общество пробуждается после спячки…

Волнение на площади заставило его прервать разговор. Люди столпились вокруг отряда, замедляя его продвижение, и угрожающе ворчали при виде Брента. Они выкрикивали ругательства, швыряли в него чем попало, а какой-то шинвари выбежал вперед и бросил в ненавистного белого человека камень, который слегка задел ему ухо. У Брента потекла кровь.

Ширкух с проклятием направил коня на дерзкого горца и ударил его кнутом. Глухой ропот раздался в толпе, и она угрожающе надвинулась. Ширкух вытащил свою винтовку из чехла, но Алафдаль-хан схватил его за руку.

– Нет, брат! Не стреляй. Оставь этих собак мне. Он усилил свой голос до бычьего рева, который заполнил всю площадь:

– Мир, дети мои! Это Ширкух из Джебель-Джавар. Он пришел, чтобы стать одним из нас. Я ручаюсь за него… Я, Алафдаль-хан!

Одобрительные восклицания послышались из толпы, чей дух был таким же изменчивым и свободным, как лист, сорванный ветром. Очевидно, вазир был популярен в Руб-аль-Харами. Брент понял – почему, когда увидел, как Алафдаль запустил руку в кошель, который держал за поясом. Но прежде чем вождь успокоил толпу пригоршней монет, на противоположной стороне площади показался человек, при виде которого все пришли в волнение.

Он направил своего коня в сторону Алафдаль-хана. Это был стройный, но высокий и широкоплечий гилзаи. На голове у него красовался розовый тюрбан, богатый пояс перетягивал тонкую талию, кафтан блестел золотой вышивкой. За ним следовал конный отряд его сторонников.

Он остановился перед Алафдаль-ханом. Вазир выставил бороду вперед и выпучил большие глаза. Ширкух быстро заменил винтовку на саблю.

– Этот курд наехал на моего человека, – заявил гилзаи. – Ты что, натравливаешь своих людей на моих, Алафдаль-хан?

В толпе наступило напряженное молчание. Люди забыли обо всех своих нуждах и страстях из-за соперничества двух вождей. Даже Брент понял, что это была застарелая вражда, продолжение неугасающей ссоры. Гилзаи держался насмешливо и вызывающе. Алафдаль-хан казался непримиримым и злобным, но все же несколько смущенным.

– Твой человек это начал, Али-шах, – проворчал он. – Посторонись, мы везем пленника к Чертову Логову.

Брент чувствовал, что Алафдаль-хан уклонился от вопроса. Вазир был один, без своих сторонников. А тем временем со всех сторон через толпу устремились вооруженные люди. С угрожающим видом они окружили его. Алафдаль не был трусом, но в сложившейся ситуации не решался обострять отношения.

После заявления вазира, ставившего его в положение человека, который занимается делом эмира, – заявления, на которое Мухаммед ас-Захир ехидно усмехнулся, – Али-шах был в нерешительности, и напряжение спало бы само собой, если бы не один из людей гилзаи – худой оракзай с безумными от гашиша глазами. Он положил винтовку на плечо человека, стоявшего перед ним, и выстрелил в Алафдаль-хана. Вазира спасло только то, что плечо, на котором был ствол винтовки, дернулось; пуля пробила только его тюрбан, не задев головы.

Прежде чем оракзай успел выстрелить снова, Ширкух, рванувшийся к нему на коне, ударил его с такой силой, что разрубил голову до зубов.

Это было все равно что бросить спичку в пороховой погреб. Площадь мгновенно превратилась в поле битвы, где приверженцы враждующих вождей прыгали друг на друга и вцеплялись в глотки со всем пылом, на какой способны люди, вступающие в борьбу за интересы своих лидеров. Мухаммед ас-Захир, который не мог пробить дорогу сквозь массу сражавшихся, поставил свой отряд плотным кольцом вокруг Брента. Ему нужно было доставить феринги к своему хозяину живым и способным говорить, а в этой свалке неверного вполне могли убить, поэтому его люди встали лицом к толпе, отражая удары и пресекая попытки отбить пленника. Они не принимали участия в стихийной свалке. Эта ссора между вождями, довольно обычная для Руб-аль-Харами, не касалась Мухаммеда.

Брент наблюдал за сражением, как зачарованный. Такой же бунт мог быть в древнем Вавилоне, Каире или Ниневии… та же подозрительность, те же страсти, то же стремление простолюдина взять верх над каким-нибудь господским приспешником. Он видел ярко одетых всадников, кони которых прыгали и вставали на дыбы в то самое время, как они секли друг друга саблями, горевшими, словно дуги огня, в свете предзакатного солнца. Он видел оборванных мошенников, колотивших друг друга палками и булыжниками. Не прозвучал ни один выстрел. Боеприпасы были слишком ценны для них, чтобы тратить их друг на друга.

Но драка была достаточно кровавой, и за короткое время площадь усеялась оглушенными и истекающими кровью людьми. Многие из них с размозженными головами падали под ударами лошадиных копыт и уже не вставали. Приспешники Али-шаха превосходили числом сторонников Алафдаль-хана, но большинство людей из толпы было на стороне вазира – это подтверждалось градом камней и обломков, которые свистели над головами его врагов. Один из таких снарядов чуть не погубил самого их предводителя. Черепок, брошенный изо всех сил в Али-шаха, пролетел мимо и врезался в бородатый подбородок Алафдаля с такой силой, что на глазах у вазира выступили слезы. Когда он пошатнулся в седле и его рука, сжимающая саблю, упала, Али-шах замахнулся ятаганом. Смерть нависла над ослепленным великаном, который ошеломленно оглядывался, чувствуя опасность. Но Ширкух, ринувшийся через толпу, оказался между ними. Он перехватил взметнувшийся ятаган на свою саблю и оттолкнул назад, поднявшись на стременах, чтобы придать силы удару. Его клинок ударил плашмя и обрушился на тюрбан Али-шаха. Вождь, окровавленный и бесчувственный, упал на землю.

Вопль благодарности раздался из толпы. Люди Али-шаха, смущенные и растерянные, отступили. Неожиданно раздался стук множества копыт. Отряд, построенный правильным порядком, въехал на площадь и, врезавшись в толпу, пронзил ее насквозь. Всадники в черных кольчугах и остроконечных шлемах безжалостно топтали людей, попавших под копыта коней. Предводителем у них был чернобородый юсуфзай великолепный в своей гравированной золотом кольчуге.

– Дайте дорогу! – приказал он с твердой самонадеянностью человека, наделенного властью. – Очистить рыночную площадь именем Абд аль-Хафида, эмира Руб-аль-Харами!

– Черные Тигры! – затрепетал народ, подаваясь назад, но вопросительно гладя на Алафдаль-хана.

Мгновение казалось, что вазир бросит вызов всадникам; его борода ощетинилась, глаза расширились… но он заколебался и, пожав широкими плечами, опустил саблю.

– Подчинимся закону, дети мои, – призвал он своих сторонников и, чтобы не разочаровывать их, полез в свой объемистый кошель и бросил пригоршню золотых монет поверх их голов.

Они бросились собирать монеты, крича, радуясь и смеясь. Кто-то дерзко крикнул:

– Да здравствует Алафдаль-хан, эмир Руб-аль-Харами!

На лице Алафдаля комично отразилась смесь тщеславия и опасения. Поглаживая бороду, он искоса взглянул на юсуфзая с торжеством, но в то же время несколько смущенно.

Начальник отряда резко сказал:

– Нужно положить конец этому безобразию. Если случится еще одна драка, эмир заставит тебя держать ответ. Ему надоел этот раздор.

– Али-шах первый затеял ссору! – взревел вазир. Толпа позади него угрожающе заворчала, люди украдкой наклонялись за камнями и палками. И снова наполовину ликующее, наполовину испуганное выражение пробежало по бородатому лицу Алафдаль-хана. Юсуфзай засмеялся.

– Слишком большая популярность может стоить человеку головы, – с издевкой заметил он. Затем повернул коня и наехал на толпу, крича, чтобы все расходились.

Сборище оборванцев неохотно и недовольно подалось назад, бормоча в бороды угрозы. Брент понял, что единственное, чего им не хватает, чтобы поднять восстание, – это смелый предводитель. Люди Алишаха, посадив своего бесчувственного вождя в седло, покинули площадь. Алафдаль смотрел им вслед с беспомощной злобой. Затем он заревел, как медведь, и поехал прочь со своими людьми. Ширкух последовал вслед за ним и, проезжая мимо Брента, бросил на него короткий взгляд, который означал, что он его не забыл. Мухаммед ас-Захир повел свой отряд и пленника с площади, а затем по кривой улочке, иронично ворча в бороду:

– Алафдаль-хан, честолюбивый и трусливый, оказался в жалком положении. Он ненавидит Алишаха и все же боится обострять вражду. Ему хотелось бы стать эмиром Руб-аль-Харами, но он сомневается в своих силах. Никогда вазир ничего не добьется, только и остается ему пить вино да бросать деньги толпе. Дурак! Но дерется он все же, как голодный медведь, потревоженный в берлоге.

Один из афганцев вытолкнул Брента вперед и повел к зданию с окнами, закрытыми железными решетками.

– Это Чертово Логово, феринги! – проворчал он злобно. – Никто отсюда никогда не бежал, и никто не проводил здесь больше одной ночи.

У дверей тюрьмы Мухаммед сдал своего пленника под ответственность одноглазого судозая[2] с отрядом звероподобных чернокожих, вооруженных дубинками. Они провели его через тускло освещенный коридор к камере с решетчатой дверью и втолкнули туда. Затем на пол был поставлен кувшин с тухлой водой и брошен кусок заплесневелого хлеба. Ключ повернулся в замке с холодным резким лязгом.

Последние лучи заката проникли через узкое, густо зарешеченное окошко под самым потолком.

Брент машинально поел, охваченный тяжелыми предчувствиями. Все его будущее зависело теперь от Ширкуха, а значит, балансировало на острие меча. Устало растянувшись на брошенном в углу ворохе соломы, засыпая, он подумал: «А существовал ли вообще когда-нибудь преуспевающий, прекрасно одетый человек по имени Стюарт Брент, который спал в мягкой постели, пил прекрасные напитки из запотевших стаканов, танцевал с красивыми женщинами в бело-розовых нарядах? Была ли та, другая жизнь? Если да, то все, что с ним произошло, – какой-то дурной сон». Брент открыл глаза и огляделся. Нет, это не сон. Это страшная реальность – кишащая насекомыми, гнилая солома, тухлая вода, заплесневелый хлеб и запах крови, который, казалось, впитался в его одежду после сражения на площади.

4

Брент проснулся от слепящего света факела. Когда его глаза привыкли к его колеблющемуся свету, он увидел, что факел вставлен в гнездо в стене, а перед ним стоит высокий человек в длинном шелковом халате и зеленом тюрбане, заколотом спереди золотой брошью. Тот презрительно его рассматривал. Взгляд больших серых глаз был холодным как лед.

– Вы Стюарт Брент. – Это было утверждение, а не вопрос. Человек говорил по-английски с едва заметным акцентом.

Брент не ответил. Он понял, что перед ним Абд аль-Хафид, который появился, словно облаченный в плоть персонаж из сказки. Абд аль-Хафид и Аль-Борак стали принимать в утомленном мозгу.

Брента образы несуществующих двойников, влекущих его к гибели. Сейчас перед ним был один из них. Возможно, и Аль-Борак окажется в конце концов таким же реальным.

Брент почти беспристрастно изучал стоявшего перед ним человека. В этом наряде он выглядел настоящим азиатом. Черная борода еще более усиливала сходство. Однако кисти его рук были слишком велики для высокородного мусульманина – мускулистые, безжалостные руки, которым, скорее, пристало сжимать рукоять меча. Сам он казался сильным и ловким, хотя и не таким по-тигриному гибким, как Ширкух.

– Мои шпионы следили за вами всю дорогу от Сан-Франциско, – сказал Абд аль-Хафид. – Они узнали, на какой пароход вы купили билет. Их доклады были переданы в Кабул, а оттуда – сюда. У меня широкая тайная сеть соглядатаев и шпионов в каждой азиатской столице, а в горах есть рация. В городе ее держать невозможно: люди не потерпят такого нарушения обычая. Руб-аль-Харами – город традиций, временами утомительных, но в основном полезных.

Я понял, что вы не поехали бы сразу в Индию, если бы Ричард Стоктон не рассказал вам что-то перед смертью. Я собирался отдать распоряжение убить вас, как только вы сойдете с корабля, но затем решил подождать и выяснить, как много вы знаете. Шпионы донесли мне, что вы направились на север, – и это указывало на то, что англичанин просил вас найти Аль-Борака, чтобы рассказать, кто я на самом деле. Стоктон был хорошей ищейкой, но только из-за неосторожности слуги ему удалось узнать эту тайну.

Он знал, что Аль-Борак – единственный человек, который может мне помешать. Здесь я спасся от англичан и скрылся от эмира. Аль-Борак может доставить мне большие неприятности, если узнает, кто я. Он не стал бы мешать настоящему Абд аль-Хафиду, фанатичному мусульманину из Самарканда, но если он узнает, кто я в действительности, то заинтересуется, зачем я здесь и что я намерен делать. Итак, я позволил вам перейти Хайберский перевал беспрепятственно. К тому времени стало очевидно, что вам сказано доставить сведения прямо Аль-Бораку. Шпионы донесли мне, что Аль-Борак исчез в горах. Мне было известно, когда вы покинули Кабул, чтобы его разыскать. Я послал Мухаммеда ас-Захира захватить вас и доставить ко мне. Вас легко было выследить… феринги бродит в горах с отрядом кабульской солдатни. Итак, вы вошли наконец в Руб-аль-Харами единственным путем, которым может войти неверный, – как пленник, предназначенный для рабского помоста.

– Вы ведь тоже неверный, – возразил Брент. – Если я расскажу вашим людям, кто вы на самом деле…

Абд аль-Хафид пожал плечами:

– Имамы знают, что я родился в России. Они знают также, что я правоверный мусульманин… что я отрекся от христианства и принял ислам. Я порвал все нити, связывавшие меня с Ферингистаном. Меня зовут Абд аль-Хафид. Я по праву ношу этот зеленый тюрбан. Я хаджи после того, как совершил паломничество в Мекку. Если вы скажете людям Руб-аль-Харами, что я христианин, они посмеются над вами. Для толпы я мусульманин, такой же, как они сами, для совета имамов я истинный обращенный.

Брент ничего не ответил. Он был в ловушке, из которой не мог выбраться.

– Вы муха, залетевшая в мою паутину, – презрительно сказал Абд аль-Хафид. – Поэтому я без опасения могу рассказать вам о моих планах. Кроме того, это хорошая практика в английском; я почти забываю европейские языки.

Черные Тигры – очень древнее общество, первоначально – телохранители Чингисхана. После его смерти они поселились в Руб-аль-Харами, который даже тогда был городом вне закона, и стали правящей кастой. Общество выросло и обзавелось последователями во всех азиатских странах, но ставка его всегда находилась в этом городе. Вскоре оно стало мусульманским кланом, который фанатично ненавидел феринги, и эмиры Руб-аль-Харами продавали мечи Черных Тигров многим правителям для ведения джихада – священной войны против неверных.

Какое-то время клан процветал, а затем наступил период упадка. Сто лет назад он был почти полностью истреблен в междоусобной борьбе, вызванной обычаем кровной мести. Эта некогда всесильная организация стала призраком, сохранившим правление только в Руб-аль-Харами. Десять лет назад я покинул свою страну, отрекся от христианства и стал мусульманином сердцем и душой. В своих скитаниях я узнал о Черных Тиграх, понял их возможности и отправился в Руб-аль-Харами. Здесь я столкнулся с тайной, завладевшей мною всецело.

Однако продолжаю по порядку. Только три года назад я удостоился быть принятым в клан. Этому предшествовали семь лет скитаний, борьбы и плетения заговоров по всей Азии. И не раз за это время мне пришлось столкнуться с Аль-Бораком. Я узнал, как опасен этот человек, и понял, что мы будем всегда врагами – слишком противоположны наши интересы и идеи. Итак, когда я скрылся в Руб-аль-Харами, я просто исчез для Аль-Борака и всех других авантюристов, которые, как он и я, бродили по обширным просторам Азии. Прежде чем прийти в город, я потратил несколько месяцев, чтобы замести свои следы. Владимир Жакрович, известный также как Акбар-шах, исчез. Даже Аль-Борак не связывал его с Абд аль-Хафидом, мусульманином из Самарканда. Я вступил в совершенно новую роль и стал другой личностью. Если Аль-Борак увидит меня, он может засомневаться, но он никогда меня не увидит, если только не станет моим пленником.

Без всяких препятствий с его стороны я стал заново строить клан, сначала как рядовой член, а затем как князь – положение, которое я занял год назад; не буду вас посвящать, с помощью каких интриг. Я преобразовал общество, расширил его до прежних размеров, внедрил своих шпионов в каждую страну.

Конечно, Аль-Борак не мог не слышать, что Черные Тигры активизировались, но для него это означало, вероятно, лишь то, что отряд каких-то фанатиков развернул лихорадочную деятельность. Вряд ли он предполагает, что Черные Тигры могут повлиять на судьбы многих стран Востока. Но он поймет истинное значение клана, если узнает, что Абд аль-Хафид – это человек, с которым он боролся во всех пределах Азии еще год назад! – Глаза Абд аль-Хафида сверкали, голос дрожал. В своем непомерном эгоизме он находил глубокое удовлетворение даже от такой малости, как разговор со своим пленником. – Вы когда-нибудь слышали про золотую пещеру шайтана – Аль-Кабир? Она находится на расстоянии дня пути верхом от города и так тщательно скрыта, что целая армия может искать ее вечно и не найдет. Но я видел ее! Это может свести человека с ума… от пола до потолка она заполнена слитками золота! Это приношения шайтану – обычай, дошедший из глубины веков. Каждый год сто килограммов золота, собираемых с жителей города, переплавляются в маленькие слитки. Имамы и эмиры носят их в пещеру.

– Вы рассказываете мне, что такое огромное сокровище находится где-то рядом с городом? – недоверчиво спросил Брент.

– Почему бы нет? Разве вы не слышали об обычаях города, нерушимых, как заветы Пророка? Только имамы знают тайну пещеры. Это знание передается от имама к имаму, от эмира к эмиру. Народ ничего не знает. Люди считают, что шайтан забирает золото в свое дьявольское жилище. Даже узнав, где находится пещера, они не притронутся к нему, взять золото, предназначенное шайтану? Вы плохо знаете азиатское мышление. Ни один мусульманин в мире не прикоснется к нему, не возьмет, даже если будет умирать с голоду.

Но я свободен от такого суеверия. Дар шайтану переносится в пещеру в течение нескольких дней. Имамы посетят пещеру снова только в следующем году, и до того, как наступит это время, я осуществлю то, что задумал. Я тайно извлеку золото, расплавлю его и перелью в другие формы. О, я знаю, как это сделать, потому что занимался этим раньше. После того как я закончу, никто не сможет узнать в нем золото шайтана.

На него я смогу прокормить и экипировать целую армию! Я смогу купить винтовки, боеприпасы, пулеметы и аэропланы, а также заплатить наемникам, которые будут летать на них. Я смогу вооружить всех головорезов в Гималаях! Горные племена составят самую мощную армию в мире… все, в чем они нуждаются, – это снаряжение. И я снабжу их всем, что необходимо. В Европе есть множество мест, где мне продадут все, что я захочу. И золото шайтана будет служить мне! – Абд аль-Хафид вспотел, глаза его безумно горели, как будто расплавленное золото попало в его вены. – Мир не смел мечтать о таком сокровище! Приношения золотом за сотни лет! И это мое!

– Имамы убьют вас! – пробормотал Брент.

– Они ни о чем не узнают в течение ближайших нескольких месяцев. Я изобрету ложь, которая объяснит мое огромное богатство. Они ничего не заподозрят, пока не откроют пещеру в следующем году, но тогда уже будет поздно. Мне не потребуются Черные Тигры. Я стану императором! Моя огромная новая армия спустится с гор на равнины Индии. Я соберу орды афганцев, персов, пушту, арабов, турок, количество и жестокость которых компенсируют недостающую дисциплину. Восстанут индийские мусульмане! Я выгоню англичан из этой страны. Я буду единолично править от Самарканда до Игольного мыса!

– Зачем вы все это мне рассказываете? – спросил Брент. – Вы не боитесь, что я выдам вас имамам?

– Вы никогда не увидите ни одного имама, – последовал злобный ответ. – Я позабочусь об этом. Однако хватит. Я позволил вам прийти живым в Руб-аль-Харами только потому, что хочу узнать, какой тайный пароль дал вам Стоктон, чтобы пользоваться услугами английских чиновников. Я знаю, что именно он помог вам с такой легкостью и скоростью проследовать в Кабул. Этот пароль мне необходим для того, чтобы послать одного из моих шпионов в самое сердце британской секретной службы. Скажите мне его.

Брент иронично засмеялся:

– Вы собираетесь убить меня. Так позвольте мне не лишать себя удовольствия хоть чем-то отплатить за ваше преступление. Я не дам еще одно оружие в ваши грязные руки.

– Вы безмозглый глупец! – воскликнул Абд аль-Хафид с неожиданным всплеском злобы, который свидетельствовал о том, что этот человек был на грани срыва и не так уверен в себе, как могло показаться с первого взгляда.

– Без сомнения, – согласился Брент спокойно. – Ну и что?

– Отлично! – Абд аль-Хафид с трудом сдерживал себя. – Я не могу прикасаться к вам сегодня ночью. Вы собственность города, согласно вековому обычаю, который даже я не могу нарушить. Но завтра вы будете проданы с помоста за самую высокую предложенную цену. Никто не захочет купить раба-феринги, разве что для удовольствия над ним поиздеваться. Вы слишком изнежены для тяжелой работы. Я куплю вас за несколько рупий, и тогда ничто не помешает мне заставить вас говорить. Вы скажете мне все, что я хочу знать, а потом я брошу ваше искромсанное тело на корм стервятникам.

Он резко повернулся и вышел из темницы. Брент слышал отзвук его шагов по каменным плитам коридора. Свет факела погас за поворотом, слабо донесся обрывок разговора. Затем дверь захлопнулась, и не было больше ничего, кроме тишины и звезд, смутно блистающих через решетку окна.

В другой части города Ширкух сидел развалясь на шелковом диване под светом бронзовых ламп, отражавшемся сверкающими бликами в дорогом вине, наполнявшем позолоченные кубки… Он сделал большой глоток и облизнул губы, отдавая должное угощению, как это полагалось по правилам вежливости, ибо ничто, казалось, его не заботило, кроме утоления жажды. Но Алафдаль-хан, сидевший на другом диване, озабоченно хмурил брови, сбитый с толку. Он был удивлен открытием, которое сделал совсем недавно. У этого юного воина с западных гор оказался острый ум и твердый характер.

– Почему ты хочешь купить этого феринги? – требовательно спросил вазир.

– Он нам необходим, – заявил Ширкух. Лицо его с одной стороны было освещено светом лампы, другая половина оставалась в тени. Мальчишеское выражение исчезло. Взгляд стал прямым и суровым. – Я куплю его завтра. Он поможет тебе стать эмиром Руб-аль-Харами.

– Но у тебя нет денег! – возразил вазир.

– Ты мне их дашь.

– Но Абд аль-Хафид сам хочет купить феринги, – настаивал на своем Алафдаль-хан. – Он послал Мухаммеда ас-Захира его захватить. Глупо торговаться с эмиром.

Прежде чем ответить, Ширкух опустошил свой кубок.

– Из того, что ты рассказал мне о городе, я узнал следующее. Черные Тигры составляют только небольшую часть жителей. У эмира непререкаемая власть, кроме тех случаев, которые определяются обычаями, корни которых затерялись в веках. Черные Тигры являются правящей кастой и чем-то вроде полиции для поддержания власти эмира. Они держат в узде буйное и беззаконное население, состоящее из преступников, которые стекаются сюда со всех концов Азии.

– Это верно, – подтвердил Алафдаль-хан.

– Но в прошлом народ не раз восставал, смещал правителя, который нарушал традиции, и заставлял Черных Тигров выбирать другого князя. Очень хорошо. Ты говорил, что Черных Тигров сейчас в городе сравнительно мало. Многие посланы в качестве шпионов и эмиссаров в другие места. Ты сказал, что сам занимаешь высокое положение в клане.

– Пустая честь, – произнес Алафдаль с горечью. – К моим предложениям в совете никогда не прислушиваются. У меня нет власти. Я могу приказывать только своим личным сторонникам. А у меня их меньше, чем у Абд аль-Хафида и Али-шаха.

– Мы должны опереться на уличную толпу, – ответил Ширкух. – Люди тебя любят. Они почти готовы восстать под твоим руководством, стоит тебе о себе заявить. Но это будет позже. Им нужен предводитель и повод для бунта. Мы предоставим им и то и другое. Но сначала нужно заполучить феринги. Его спасение в наших руках. А потом мы придумаем следующий ход в нашей игре.

Алафдаль-хан насупился, сжимая сильными пальцами тонкую ножку кубка; его обуревали противоречивые чувства: тщеславие, страх, честолюбие.

– Красиво говоришь, – сказал он уныло. – Ты, нищий авантюрист, говоришь, что сделаешь меня эмиром города! Откуда мне знать, что ты не мешок с ветром? Разве тебе под силу сделать меня князем Черных Тигров?

Ширкух поставил кубок и встал. Он мрачно посмотрел сверху вниз на удивленного вазира. Наивность и беззаботность исчезли с его лица. Он произнес единственную фразу, которая заставила Алафдаля приглушенно воскликнуть и вскочить на ноги; он качнулся, как пьяный, хватаясь за диван, и устремил расширенные от изумления глаза на смуглое неподвижное лицо.

– Ты веришь теперь, что я могу сделать тебя эмиром Руб-аль-Харами? – спросил Ширкух.

– Кто может сомневаться в этом? – ответил Алафдаль, тяжело дыша. – Разве вы не возводили королей на троны? Но, с вашей стороны, сумасшествие – прийти сюда! Одно слово толпе, и они разорвут вас на куски!

– Ты не скажешь это слово, – убежденно произнес Ширкух. – Ты не откажешься от власти в Руб-аль-Харами.

Алафдаль-хан медленно кивнул. Огонь честолюбия зажегся в его глазах.

5

Восход, проливший серый свет через решетку окна, разбудил Брента. Он задумчиво отметил про себя, что, возможно, это последний восход, который он видит как свободный человек. Он горько засмеялся над этой мыслью. Свободный? Но, в конце концов, он был все еще пленником, а не рабом, а между тем и другим было огромное различие – бушующий пролив, пересекая который мужчина или женщина должны были забыть себя навсегда.

Вскоре пришел черный раб, который принес кувшин дешевого кислого вина и еду – рисовые лепешки и сушеные финики. Королевский завтрак по сравнению со вчерашним ужином. Таджик-цирюльник побрил его и подстриг волосы. Ему позволили роскошь вымыться в тюремной ванне – деревянной бадье с холодной водой. И хотя он был рад такому случаю, однако все происходящее казалось ему отвратительным. Он чувствовал себя призовым животным, которое готовят к выставке.

Одноглазый судозай и огромный черный раб вывели его, одетого только в нижнее белье и сандалии, из тюрьмы. Лошади ожидали их у ворот, ему приказали сесть в седло. Он тронул коня и поехал по улице между двумя тюремщиками. Солнце еще не поднялось, а толпа уже собралась на площади. Продажа белого человека была событием. В воздухе висело ожидание, обостренное происшедшим накануне событием.

Посреди площади стоял помост, построенный из прочных каменных блоков, около четырех футов в высоту и тридцати в ширину. Судозай занял на нем свое место, держа в руке веревку, конец которой был обвязан вокруг шеи Брента. Позади них стоял флегматичный черный суданец с обнаженной кривой саблей на плече.

С одной стороны помоста толпа оставила свободное место. Там расположился Абд аль-Хафид верхом на коне, окруженный отрядом Черных Тигров, выглядевших причудливо в своих церемониальных кольчугах, которые, конечно, могли защитить от клинка, но пуля пробила бы их запросто. Это был еще один из удивительных обычаев города, где традиции занимали место закона: телохранители всегда надевали черные кольчуги. Ими командовал Мухаммед ас-Захир. Другой обычай предписывал присутствие Абд аль-Хафида – не разрешалось вместо себя посылать слугу для покупки раба. Даже эмир обязан был участвовать в торге.

Брент услышал одобрительные восклицания, раздавшиеся в толпе. Алафдаль-хан и Ширкух верхом направлялись к помосту. За ними следовали тридцать пять воинов, хорошо вооруженных и на отличных конях. Али-шаха с его сторонниками не было видно.

Вазир явно нервничал, но Ширкух выступал перед восхищенными взглядами толпы с важным видом, как павлин. На бледном лице Абд аль-Хафида мелькнуло раздражение, когда со всех сторон раздались приветствия. Суровый, мрачный взгляд эмира не сулил ничего хорошего вазиру и его союзникам.

Торг начался внезапно и обыденно. Судозай начал монотонно перечислять достоинства пленника, но Абд аль-Хафид грубо прервал его и предложил пятьдесят рупий.

– Сто! – немедленно выкрикнул Ширкух. Абд аль-Хафид бросил на него раздраженный и угрожающий взгляд. Ширкух нагло усмехнулся. Толпа заволновалась в предвкушении ссоры.

– Триста! – рявкнул эмир, рассчитывая наповал сразить этого непочтительного бродягу.

– Четыреста! – бросил Ширкух, пожав плечами.

– Тысяча! – запальчиво выкрикнул Абд аль-Хафид.

Ширкух рассмеялся эмиру в лицо, и толпа засмеялась вместе с ним. Абд аль-Хафид почувствовал себя в дурацком положении. Он не ожидал такого наглого противодействия и поэтому потерял терпение. Это не укрылось от пристрастных глаз толпы, ведь в таких случаях волчья стая немедленно и безжалостно судит своего вожака. Она отдала свои симпатии смеющемуся молодому незнакомцу, сидевшему в седле с легкой беззаботностью.

У Брента сердце упало в пятки, когда он услышал, что Ширкух вступил в торг. Если этот человек намеревался ему помочь, то выкуп был самым действенным способом это сделать. Но надежда снова оставила его, когда он увидел злобное лицо Абд аль-Хафида. Эмир не упустит свою добычу, и хотя русский еще не заполучил сокровища шайтана, у него, без сомнения, больше денег, чем у Ширкуха.

Заключение Брента отличалось от того, что думал Абд аль-Хафид. Эмир бросил взгляд на Алафдаль-хана, невольно поднявшегося в седле, когда разгорелся торг. Он увидел бусины пота над широкими бровями вазира и понял, что между ним и разодетым молодым чужестранцем сговор. В глазах эмира сверкнула злоба.

По своей натуре Абд аль-Хафид был скупым. Он мог бы расточать золото, как воду, на главное дело, но его раздражала необходимость платить непомерную цену для достижения малой цели. Но каждый в толпе знал, что Алафдаль-хан ссудил деньги Ширкуху и что вазир был одним из самых богатых людей города, к тому же большой транжира. Ноздри Абд аль-Хафида раздулись от ярости, когда он понял, что может оказаться побежденным безрассудной расточительностью Алафдаля, если Ширкух будет упорствовать в своем дерзком противодействии его желанию. Он еще не успел прибрать к рукам сокровища шайтана, а его личный фонд был истощен постоянными тратами на шпионскую сеть и всевозможные интриги. Абд аль-Хафид поднимал цену резким злобным голосом.

Брент наблюдал за происходящим с живым интересом. Обладая интуицией игрока, он понял, что положение эмира пошатнулось. Ширкух во всех отношениях нравился толпе. Люди смеялись над его остроумными репликами, солеными и сверкающими всей стародавней непристойностью Востока, и, прячась за скинами соседей, посмеивались втихомолку над эмиром.

Предложенная цена выросла до невообразимой величины. Абд аль-Хафид чувствовал возрастающую враждебность толпы, в то время как Ширкух крутился в седле, хлопал себя по бедрам и, звонко выкрикивая свою цену, демонстративно размахивал кожаным мешочком, издающим мелодичный звон.

Волнение толпы дошло до предела. В криках людей слышалась свирепость. Брент, взглянув вниз на волнующееся людское море, пришел в замешательство от темных, искаженных яростью лиц, сверкающих глаз и пронзительных голосов. Алафдаль-хан вспотел, но не вмешался в торг, даже когда цена поднялась выше пятидесяти тысяч рупий.

Теперь всем стало ясно, что это был не просто спор из-за предложенной цены, а упорная борьба двух воль, твердых и гибких, как закаленная сталь. Абд аль-Хафид понял, что если он сейчас уступит, его авторитету придет конец. Но, не в силах справиться с овладевшей им яростью, он сделал первую ошибку.

Поднявшись на стременах, он хлопнул в ладоши и крикнул:

– Давайте прекратим это безумие! Ни один белый раб столько не стоит! Объявляю торг закрытым! Я покупаю этого пса за шестьдесят тысяч рупий! Надсмотрщик, доставь его в мой дом.

Из толпы поднялся рев протеста. Ширкух, подъехав к помосту, прыгнул на него, бросив поводья одному из людей вазира.

– Разве это справедливо? – крикнул он. – Разве это по обычаю? Люди Руб-аль-Харами, я требую справедливости! Я предлагаю шестьдесят одну тысячу рупий и готов предложить больше, если потребуется! Когда это эмиру позволялось пользоваться своей властью, чтобы грабить и обманывать людей? Да, мы воры, но разве мы грабим друг друга? Кто такой Абд аль-Хафид, чтобы попирать обычаи города! Если они будут нарушены, что удержит вас вместе? Руб-аль-Харами существует так долго только потому, что соблюдает древние традиции. Вы хотите, чтобы Абд аль-Хафид их разрушил. Хотите?

Ему ответил шквал яростных воплей.

– Повинуйся обычаям! – крикнул Ширкух. Толпа подхватила его призыв. – Повинуйся обычаям! – Это был грохот морских волн о скалы, рев ветра, проносившегося через ледяные перевалы. Люди выкрикивали эту фразу, вздымая лес рук и потрясая кулаками. Во все времена толпа сходила с ума из-за какого-нибудь лозунга. Завоеватели сметали империи, пророки устанавливали мировые религии благодаря нескольким словам, выкрикнутым в подходящий момент. Все на площади повторяли фразу как ритуальную формулу, покачиваясь, потрясая кулаками, с пеной на губах. Они не рассуждали. Это было море слепых человеческих эмоций, бушующих под штормовым ветром выкрикиваемых слов, которые вызывали ярость и побуждали к действию.

Абд аль-Хафид потерял голову. Он поднял саблю и ударил человека, схватившегося за его стремя с криком: «Повинуйся обычаям, эмир!» Брызнувшая кровь вызвала у людей страсть к убийству. Но толпа все же была только взбесившимся чудищем без головы.

– Очистите площадь! – приказал Абд аль-Хафид. Черные Тигры, опустив копья, двинулись вперед. Их встретил град камней. Ширкух прыгнул на край помоста и, подняв руки, крикнул, прорезая рев толпы своим пронзительным воплем:

– Долой Абд аль-Хафида! Да здравствует Алафдаль-хан, эмир Руб-аль-Харами!

– Да здравствует Алафдаль-хан! – донеслось из толпы, как удар грома.

Абд аль-Хафид поднялся на стременах:

– Дураки! Вы все сошли с ума! Я позову своих воинов и прикажу очистить площадь!

Ширкух закинул голову и завопил:

– Зови! Ты не успеешь собрать их по тавернам и притонам! Мы зальем площадь твоей кровью! Докажи свое право на власть! Ты нарушил один обычай и ответишь за это, выполняя другой! Люди Руб-аль-Харами, разве не было установлено с древних времен, что эмир должен мечом доказать свое право на титул?

– Да! – взревела в ответ толпа.

– Тогда позвольте Алафдаль-хану сразиться с Абд аль-Хафидом! – крикнул Ширкух.

– Пусть сражается! – загремела толпа. Глаза Абд аль-Хафида покраснели от ярости. Он был уверен в своей военной доблести, но этот бунт довел его до умопомешательства. Город был средоточием его власти. Здесь он до сих пор чувствовал себя в полной безопасности, как паук в центре своей паутины.

Сейчас у него было слишком мало верных людей; многие из них находились вдали, другие были в городе, но не могли ему помочь в этот момент, а маленький отряд телохранителей не сможет защитить его от толпы. Мысленно он решил устроить массовые казни, как только соберет в Руб-аль-Харами значительные силы. Он проучит Алафдаля за его дерзкие притязания.

– Создатель эмиров, да? – прорычал Абд аль-Хафид в лицо Ширкуху, спрыгнув с коня на помост. Он выхватил саблю и взмахнул над головой. – Я повешу твою голову на ворота, когда покончу с этим лупоглазым дураком!

Ширкух засмеялся и отступил назад, оттесняя надсмотрщиков и пленника подальше от края помоста. Алафдаль-хан уже взбирался туда с саблей в руке. Но не успел он выпрямиться, как Абд аль-Хафид налетел на него, как смерч. Толпа охнула, испугавшись, что эмир одолеет могучего, но медлительного вазира за счет своей вихревой скорости. Однако быстрота и погубила русского. В своей дикой ярости Абд аль-Хафид потерял здравый смысл.

Удар, который он метил Алафдалю в голову, мог бы обезглавить и быка, но он начал замах в середине броска и пролетел дальше того расстояния, с которого надо было рубить. Он согнулся, его клинок рассек воздух, когда Алафдаль уклонился, и тогда сабля вазира вонзилась ему в грудь.

Абд аль-Хафид фактически сам себя насадил на клинок Алафдаль-хана. Бросок, удар, встречный выпад – и эмир расстался со своей жизнью, как оскалившаяся крыса, – все это произошло буквально за одно мгновение, в течение которого толпа затаила дыхание.

Ширкух прыгнул вперед, как пантера, воспользовавшись моментом молчания. Алафдаль стоял, раскрыв от удивления рот, и тупо глядел на окровавленную саблю и мертвого человека у своих ног.

– Да здравствует Алафдаль-хан, эмир Руб-аль-Харами! – завопил курд, и толпа грохнула в ответ.

– На коня, дружище, быстро! – буркнул Ширкух в ухо Алафдалю, подталкивая его к краю помоста.

Толпа бушевала с жестокой радостью шайки, получившей такого главаря, какого ей хотелось. Когда вазир, все еще растерянный, сел на коня, Ширкух повернулся к ошеломленным Черным Тиграм.

– Собаки! – загремел он. – Постройтесь и сопровождайте своего нового хозяина во дворец, как положено по его титулу! Он отправляется в совет имамов!

Они неохотно двинулись вперед, опасаясь стихийной расправы. Однако в это время на площади возникла суматоха. Али-шах в сопровождении вооруженных сторонников прокладывал себе путь через толпу. Он остановился перед отрядом всадников в кольчугах. Толпа оскалила зубы, вспомнив вражду гильзаи со своим новым эмиром. И все же Али-шах был тверд как сталь. Он не отступил, а у Алафдаля при виде врага в глазах мелькнула прежняя нерешительность.

Ширкух повернулся к Али-шаху с тигриной подозрительностью, но прежде чем кто-либо что-то успел сказать, из окружения гильзаи вынырнул человек и прыгнул на помост. Это был шинвари, на которого Ширкух наехал накануне. Указав пальцем, он крикнул:

– Это обманщик, братья! Я узнал его! Я вспомнил! Он не курд.

Ширкух выстрелил в него в упор. Шинвари покачнулся и, ухватившись за ограждение на краю помоста, медленно сполз вниз. Он приподнялся на локте и снова ткнул в Ширкуха пальцем. Его голос четко прозвучал во внезапно наступившем молчании:

– Клянусь Аллахом, он не мусульманин! Это Аль-Борак!

Трепет прошел по толпе.

– Подчиняйтесь обычаям! – с издевкой крикнул Али-шах. – Вы убили своего эмира из-за безделицы. Здесь стоит человек, который попрал самый важный обычай. Аль-Борак, неверный, пробрался в наш город!

В его голосе звучала такая убежденность, что никто не усомнился в правдивости сказанного. Ошеломляющее открытие поразило всех немотой. Но только на мгновение. Напряженная тишина разорвалась лавиной криков:

– Долой неверных! Смерть Аль-Бораку! Смерть Алафдаль-хану!

Брент увидел, как толпа поднялась, словно пенящийся поток, и перелилась через край помоста. Грохот револьвера в руке Аль-Борака заглушил ее глухой рев, брызнула кровь, и в тот же момент помост усеялся мертвыми телами, о которые спотыкались ринувшиеся к Аль-Бораку люди.

Воспользовавшись свалкой, тот прыгнул к Бренту, свалил его стража ударом рукояти револьвера и, схватив ошеломленного пленника, потащил его к черному жеребцу, поводья которого были все еще в руке у одного из вазиров. Озверевшие люди толпились, как стая волков, вокруг Алафдаля и его воинов. Черные Тигры и Али-шах старались пробиться через их гущу. Алафдаль орал что-то отчаянно Аль-Бораку и бешено махал саблей, отбиваясь от наседавших врагов. Вазир обезумел. Минуту назад он был эмиром Руб-аль-Харами, и толпа приветствовала его, а теперь те же самые люди пытались выбить его из седла.

– Беги, Алафдаль! – крикнул Аль-Борак.

Он прыгнул в седло в тот момент, когда человек, державший лошадь, упал с пробитой булыжником головой. Головорез, убивший его, рванулся вперед и схватил всадника за ногу. Аль-Борак резко ударил серебряным каблуком ему в глаз, и тот, обливаясь кровью, упал на землю. Он безжалостно рубанул чью-то руку, схватившуюся за повод, и отбросил назад наседающих на него людей взмахом сабли.

– Садитесь позади меня, Брент! – приказал он, удерживая рвущегося коня рядом с помостом.

И только услышав английскую речь с родным юго-западным акцентом, Брент понял, что все это не сон и он действительно встретил человека, которого так долго искал.

Отбившись кулаками от наседающих людей, Брент прыгнул на жеребца позади седла и ухватился за заднюю луку, удерживаясь от естественного порыва схватиться за человека, сидевшего впереди.

Жеребец подобрался и устремился вперед, сбивая всех, кто попадался ему на пути. Кости трещали под его копытами. Взглянув поверх голов, Брент увидел, что Али-шах и его всадники, яростно отбиваясь от толпы мечами, стараются добраться до Алафдаль-хана. Али-шах был уже не так невозмутим, как раньше; лицо его перекосилось от ярости.

Жеребец пробивался через людское море; его всадник ударял саблей направо и налево, прокладывая себе кровавую дорогу. Брент чувствовал, как множество рук цеплялись за них, чтобы стащить с коня, видел, как безжалостные копыта размалывают падающие тела. Перед ними Алафдаль-хан вместе со своими людьми прорубал дорогу к западной стороне площади. Около десятка его сторонников были стащены с седел и разорваны на куски.

Аль-Борак вытащил винтовку из седла и выстрелил в рычащие лица. Он направил жеребца туда, где плотное кольцо людей сжималось вокруг Алафдаль-хана. Наконец оно было разорвано с внешней и внутренней стороны. Черный конь продолжал двигаться вперед в то время, как его всадник кричал:

– Давай за мной! Нужно укрыться в твоем доме, Алафдаль-хан!

Вазир ехал вплотную за ним. Он отказался бы от Аль-Борака, если бы у него был выбор. Но люди объединили их в своей слепой ярости против нарушителей обычаев. Когда они пробивались, Черные Тигры позади них в первый раз пустили в ход свои винтовки. Град пуль усеял площадь, опустошив половину вазирийских седел. Спасшиеся устремились в кривую узкую улочку.

Масса рычащих людей перекрыла им дорогу. С силой брошенный камень попал Бренту в плечо. Аль-Борак пользовался разряженной винтовкой как дубинкой. Бросившись вперед, они пробились через толпу, заполнившую улицу.

Огромный черный жеребец заржал и ринулся по улице, стуча копытами, как деревянными молотками, а его всадник бешено размахивал расколотым и залитым кровью прикладом. Но позади них конь Алафдаля споткнулся и упал. Распущенный тюрбан вазира и его сабля показались на мгновение над морем голов и поднятых рук. Его люди бросились вперед, чтобы спасти своего предводителя, но были окружены плотной толпой, которая хлынула с площади и заполнила улицу. Покалеченная лошадь, храпя и заливаясь ржанием, металась среди кричащих людей. Аль-Борак повернул своего жеребца назад к свалке, спеша на выручку Алафдалю. Их снова окружила толпа. Один из нападавших, схватив Брента за ногу, стащил с лошади. Когда они покатились в пыль, афганец подмял Брента под себя и, по-обезьяньи визжа, вытащил кривой нож. Лезвие молнией сверкнуло в солнечном свете. Брент замер, понимая, что это смерть. Но в этот момент Аль-Борак, натянув поводья, крутанул своего жеребца, наклонился с седла и ударил афганца по голове прикладом винтовки. Тот упал на Брента, придавив его своей тяжестью.

Вдруг из сводчатого дверного проема старинного дома грохнул выстрел. Жеребец громко заржал – половина его головы была снесена выстрелом. Аль-Борак упал удачно. Вскочив на ноги, как дикий кот, он швырнул разбитую винтовку в надвинувшихся на него людей, а затем отпрыгнул назад, вытаскивая саблю. Она сверкнула, как молния, и три человека упали с рассеченными головами. Но остальные обезумели от крови и, не обращая внимания на упавших, бросились на него, потрясая палками и булыжниками. Они оттеснили его в сводчатый проем. Тонкие доски вдавились внутрь под напором множества тел. Аль-Борак скрылся в доме. Толпа хлынула за ним.

Брент сбросил с себя обмякшее тело афганца и поднялся. Он взглянул на свалку, крутившуюся вокруг поверженного вождя, где Али-шах и его всадники рубили толпу мечами. Мелькнул брошенный кем-то булыжник, и Брент с пробитой головой упал в пыль.

Сознание медленно возвращалось к Стюарту Бренту. Голова у него разламывалась от боли; проведя по ней рукой, он ощутил под пальцами слипшиеся от запекшейся крови волосы. Брент с трудом приподнялся на локтях и, через силу подняв голову, осмотрелся. Он лежал на каменном полу, замусоренном гнилой соломой. Свет лился из зарешеченного окна под самым потолком. Дверь была забрана толстыми металлическими прутьями. Радом с ним лежал еще один человек. Он сел, скрестив ноги, и посмотрел на Брента в упор. Это был Алафдаль-хан. Всклокоченная борода его была запачкана кровью, бритая голова и распухшее лицо покрыты синяками и ссадинами, расплющенное ухо кровоточило. В камере лежали еще трое, один из них стонал. Все были ужасно избиты. У стонущего человека, вероятно, была сломана рука.

– Они не убили нас! – удивленно произнес Брент. Алафдаль-хан помотал головой, морщась от боли, и простонал:

– Проклят тот день, когда я доверился Аль-Бораку!

Один из лежавших в стороне людей прополз в сторону Брента.

– Я Ахмет, сагиб, – сказал он, сплевывая кровь через разбитые зубы. – А там лежат Хасан и Сулейман. Али-шах и его люди отбили нас у толпы, но искалечили так, что все умерли, кроме тех, кого вы видите. Аллах спас нашего господина.

– Мы в Чертовом Логове? – спросил Брент.

– Нет, сагиб. Мы в общей тюрьме, которая стоит у западной стены.

– Почему они спасли нас от толпы?

– Чтобы предать более изощренной смерти. – Ахмет содрогнулся. – Знает ли сагиб о той казни, к которой Черные Тигры приговаривают изменников?

– Нет. – У Брента вдруг пересохли губы.

– Завтра ночью с нас сдерут кожу. Это старый языческий обычай. Руб-аль-Харами – город обычаев.

– Да, я это знаю, – мрачно сказал Брент. – А что с Аль-Бораком?

– Он исчез в каком-то доме. За ним бросилась целая толпа. Они, наверное, схватили его и убили.

6

Гордон упал в темную, устланную коврами прихожую, когда дверь сломалась под напором его твердого, как железо, плеча. Преследователи, ринувшиеся следом, застряли в узком проеме, образовав давку, быстро превратившуюся под ударами сабли Аль-Борака в груду окровавленных тел. Прежде чем живые смогли очистить проход от мертвых, он бросился в глубь дома.

Повернув за угол, Гордон пробежал через комнату, где при его появлении женщины подняли страшный визг, затем выпрыгнул через окно в узкий переулок, перемахнул низкую ограду и оказался в небольшом саду. Позади слышались крики сбитых с толку преследователей. Он пересек сад и через полуоткрытую дверь вбежал в коридор. Кругом не было ни души, только слышалась заунывная песня раба, да раздавался яростный лай собак с той стороны, где шла погоня. Гордон двинулся по коридору, стараясь не стучать серебряными каблуками. Вскоре он добрался до винтовой лестницы и бесшумно поднялся наверх, осторожно ступая по ступеням. Оказавшись на втором этаже, он увидел занавешенную шелковой портьерой дверь и услышал за ней слабый мелодичный звон. Гордон глянул из-за занавеси в полуоткрытую дверь. В богато обставленной комнате, спиной к нему, сидел осанистый седобородый человек и, вынимая монеты из кожаного мешочка, считал и бросал их в черный сундук. Он был так поглощен своим занятием, что не замечал громких криков, доносившихся снизу, а может быть, просто не обращал на них внимания, поскольку уличные схватки в Руб-аль-Харами были слишком привычны и не могли заинтересовать зажиточного купца, занятого подсчетом своего богатства.

На лестнице послышался быстрый топот. Гордон нырнул в полуоткрытую дверь и спрятался в складках занавеси. Богато одетый молодой человек с саблей в руке взбежал наверх и влетел в комнату. Откинув занавесь в сторону, он задержался на пороге, задыхаясь от спешки и волнения.

– Отец! – крикнул он. – Аль-Борак в городе! Разве ты не слышишь, что творится внизу? Его ищут по домам! Он может скрываться у нас. Люди сейчас обыскивают нижние комнаты…

– Пускай ищут, – ответил старик. – Останься здесь со мной, Абдулла. Закрой и запри дверь. Аль-Борак опасен, как тигр.

Юноша, повернувшись к двери, вместо мягкой ткани занавеси почувствовал что-то твердое. В тот же миг сильная рука обхватила его за шею, прерывая вскрик. Ощутив легкий укол ножа в спину, он оглянулся и замер от страха. Сабля выскользнула из ослабевшей руки, ударившись о порог. Старик обернулся на звук и выронил мешок с монетами.

Не ослабляя хватки, Гордон толкнул юношу в комнату.

– Не двигайся, – предупредил он старика и потащил своего дрожащего пленника в устланную коврами нишу. Прежде чем скрыться в ее глубине, он коротко сказал купцу:

– Они уже поднимаются по лестнице. Встреть их у двери и заставь уйти. Не пробуй подмигиванием или жестом выдать меня, если тебе дорога жизнь сына.

Глаза старика расширились от ужаса. Гордон хорошо знал силу родительской любви. Очень часто это чувство побеждало ненависть, вероломство и жестокость. Купец мог пренебречь своей собственной жизнью, если бы был один, но американец знал, что он не рискнет жизнью своего сына.

По ступеням застучали сандалии, и послышались грубые голоса. Спотыкаясь, старик торопливо направился к двери. Он просунул голову через занавеску и раздраженно закричал:

– Аль-Борак? Собаки! Убирайтесь отсюда! Если он в доме Нуреддина аль-Азиза, то только не здесь.

Ищите внизу! Ступайте, ищите везде! Будьте вы прокляты!

Снова послышался топот. Шаги и голоса постепенно затихли. Гордон вытолкнул Абдуллу в комнату.

– Запри дверь, – приказал американец. Нуреддин подчинился с ненавистью во взгляде и с перекошенным от страха лицом.

– Я останусь пока в этой комнате, – заявил Гордон. – Если ты обманул меня… если кто-нибудь пересечет этот порог, первый удар будет Абдулле в сердце.

– Что тебе надо? – взволнованно спросил Нуреддин.

– Дай мне ключ от двери. Нет, положи его на стол. А сейчас иди на улицу и узнай, жив ли феринги и кто-нибудь из вазиров. Потом возвратись ко мне. И держи язык за зубами, если любишь своего сына.

Купец молча покинул комнату. Американец связал Абдулле кисти рук и лодыжки узкими полосами ткани, оторванной от занавеси. Юноша, побелевший от страха, не сопротивлялся. Гордон, толкнув его на диван, перезарядил свой револьвер, затем сбросил с себя халат, превратившийся в лохмотья; белая шелковая рубашка под ним была разорвана, штаны запачканы кровью.

Вскоре вернулся Нуреддин. Он постучал и назвал себя. Гордон открыл дверь и отступил назад, держа револьвер в нескольких дюймах от уха Абдуллы. Но старик был один. Поспешно шагнув внутрь, он вздохнул с облегчением, увидев сына невредимым.

– Люди прочесывают город. Али-шах сам себя объявил князем Черных Тигров. Имамы его утвердили. Толпа разграбила дом Алафдаль-хана и убила всех вазиров, которых нашла. Но феринги жив, а также Алафдаль-хан и еще три человека. Они сидят в общей тюрьме. Этой ночью они умрут.

– Твоих людей удивило, что я у тебя?

– Нет. Никто не видел, как ты вошел.

– Хорошо. Принеси вина и еды. Имей в виду, что Абдулла все попробует, прежде чем я стану есть.

– Моим рабам покажется странным, если они увидят, что я сам несу еду.

– Иди на лестницу и прикажи им сверху. Пусть поставят еду у двери, а потом вернутся вниз.

Когда все было сделано, Гордон с удовольствием пообедал, не переставая держать револьвер у головы Абдуллы.

Время шло. Аль-Борак сидел без движения; ни один мускул не дрогнул у него на лице. Афганцы наблюдали за ним с ненавистью и страхом. Наступил вечер. После многочасового молчания Аль-Борак обратился к Нуреддину.

– Иди, достань мне халат и плащ из черного шелка, а также черный шлем, как у Черных Тигров. Еще принеси сапоги с низкими каблуками и маску, какую члены клана надевают, когда идут на свои тайные сборища.

Старик посмотрел на него косо и нахмурился:

– Одежду я могу принести из своей лавки. Но как мне раздобыть шлем и маску?

– Это твое дело. Говорят, золото может открыть любую дверь. Ступай!

Как только Нуреддин ушел, Гордон сбрил усы, используя острый кинжал вместо бритвы. Вместе с усами исчез и последний след курда Ширкуха.

Сумерки опустились на Руб-аль-Харами. Комната, казалось, наполнилась синим туманом, размывшим очертания предметов. Гордон зажег бронзовую лампу, когда Нуреддин вернулся с вещами.

– Положи все это на стол и сядь на диван, – скомандовал он. Когда купец выполнил приказание, американец связал ему запястья рук и лодыжки. Потом надел сапоги и халат, водрузил черный блестящий шлем на голову и запахнулся в черный плащ. Сунув маску за пазуху, он повернулся и спросил у Нуреддина: