Читать книгу Чисто русское убийство - Роберт Орешник - Страница 1

– Мразь, исчезни, – прошипел он ей на ухо по-русски. – А лучше сдохни, русская свинья.

Харитонова чуть не протрезвела, блин, секунду назад зуб могла дать, что это чисто французский папик, и – на тебе, получи, русак, гранату, да ещё от своего же! Предатель, сволочь, изменник Родины, нашёл свинью… Не там ищешь, выродок, их вон сколько вокруг и ни одна не хрюкает великой и могучей родной речью.

Все столики кафе, до единого кресла, заняты ужинающей курортной шатией-братией с сестрами-серьгами, и все, как один, пялят зенки на неё, Харитонову Ритку, не желавшей ничего такого. Не высокая и не низкая, не толстая и не худая, не красивая и не уродливая, повседневная Харитонова – как все и со всеми. Зато в душе, под самый, что ни на есть корешок, ни с кем не сравнимая, вся – воплощение частицы «не» в предложении сосуществования с самой планетой. Она уверена, что её никто не любят, ничто не радует, оттого завтрашний день её уже тревожит, а сегодняшний ещё бесит. И когда объявляется праздник, вроде отпуска или выходных, сквозь облик, как пот на человеческом лбу, проступает Харитонова душа и завладевает всею, и вопит, изнемогшая в плену: не! Ты – не, он – не, вы все – не. Вот Харитонова – да, но вы все не.

А чего такого? Ну, вымотало её киснуть в дохлой компании сорокалетних старух, которые до кучи ещё и непосредственные начальники. Захотелось Ритке чисто танцануть чуток рядом с мужчинками, вдохнуть их подзабытого аромата пота и курева, случайно легонько коснуться какой-никакой части туловища. И чего такого? Тут же все в одежде, посреди ветреных ноябрьских гор, утеплены так, что добираться до утра будешь… если будешь, если будут с тобой… И вот, вместо невинной мимолётной попытки страстной любви, тебя вдруг, ни за что ни про что, с ног до головы взяли и обделали отборнейшим унизительным словесным поносом, да ещё по-русски! Пялитесь? Чётко зырите, внимательно, проникновенно? Так вот, если кто не заметил, её, Харитонову Маргариту Семёновну, только что едва не разорвало в клочья. От обиды. Как будто злоба, что заложена в ней, не эфемерное чувство, а реальная мина, и топтаться на ней не рекомендуется, но уж ежели топнул, тогда утопить взглядом, обжечь слюной, порвать гада, ногтями, зубами.

И тут возникло начальство! Как если из-под подпола зачуханного швейцарского шалмана выбрался бы шестилапый крысиный король о трёх мордах, со слипшимися мерзкими хвостами… крысы, как всегда, не вовремя, и ведь трое на одну. Директор фюрерша Смоленцева, собственной персоной, кондовая хабалка Бутыркина и хитроподлая солитёрша Горчак… зубками клац-клац-клац, глазками зырк-зырк-зырк, коготками цап-царап… и ведь, ёпрст, выучили уже, что только так и действенно, чтоб втроём на Маргариту Семёновну, вместе, поодиночке не справиться, хором… Никто не поможет? Не спасёт? Не пожалеет. Не любит. Не, не, не… А где этот хам? С кем? Вон он, с дружком своим, таким же нашим, небось? Уроды, жлобы. Ох, девушки вы мои женщины, больно же, аккуратнее со мной… Ничего, придёт время и всех вас покрошат и сожрут с потрохами, без запивки, есть кому, уж Харитонова расстарается. Куда её, блин, тащат, за что! Да не хочет она на улицу, ей здесь охота танцевать, с поганым народцем, чтоб видно всем было, как тревожно ей живётся в их бешеном мире.

Четверка женщин выдворилась из зала, долой с глаз восторженно-возмущённой кафешной публики: жаль, конечно, что не показали женскую драку, но всё же пришли не за тем.

Отдыхающий объект Харитновой незадачи, Анатолий Жаров с другом Тришиным Денисом поглядывали, как трое наших женщин выводили из зала разбушевавшуюся товарку помоложе, провожая с ненавистью до самого прощального дверного стука. Притом, что перед их спутницами маячили не какие-нибудь там зверские рожистые хари, но исключительно обаятельные мужские лица с тренированными улыбками на месте ртов. Двое мужчин так искусно выкраивали из себя джентльменов, что их французские барышни даже близко не просекли и капли негатива в натурах своих славных русских кавалеров. Жаров не переставал ворковать с ними по-французски, а Тришин, элегантно, обворожительно оттопыривая мизинцы обеих рук, не уставал заполнял сосуды выпивкой и подавать из рук в руки, приборматывая нечто весьма похожее на «силь ву пле».

Горы. Свежий воздух. Из распахнувшегося во тьму дверного проёма гостиницы типа шале, при которой функционирует кафе, вываливается некое возбуждённое адское чудище, сплетённое четырьмя женщинами из личных тел. И оно же ведь ещё и движется как-то, перемещаясь с крыльца на землю. Здесь, на земле, новый ноябрьский снег быстро-быстро утепляет собою замёрзшую швейцарскую почву, покуда альпийский ветрище передыхает меж порывами своей космополитической безжалостности, выстуживая всё, что ещё живо от лета да не прибрано осенью.

Главбух Харитонова, оказавшись чем-то вроде позвоночника исчадия, едва дышит, ведь ей приходиться буквально содержать на себе весь этот, блин, топ-менеджмент родного предприятия, состоящий из троих неслабых, отлично питающихся, тёток.

– Пустите уже! Лариса Львовна, пустите… Женщины! Я уже всё, я нормальная, – придушено молит Харитонова.

– Да правда же, хватит, – задыхаясь подтверждает Горчак, что облапила Харитонову справа. – Ларка, что мы, как дети, ей-богу.

– Пусть пообещает, что немедленно отправиться в шале, спать, – командует Смоленцева, устроившаяся со спины, но на голове Харитоновой, вот уж прирождённый руководитель.

– Дай слово, Харитонова, что успокоишься, и разойдёмся, – гаркнула Бутыркина в левое Харитоново ухо.

– Даю. Честное слово, народ, я больше не буду. Обещаю. Я правда больше не буду и пойду спать. Правда-правда… – хнычет Харитонова.

– Всё, девочки, отпускаем, – приговаривает Смоленцева.

– Теперь нам как-то надо разъединится, – задумчиво извещает Бутыркина.

– Скорее, расплестись, – кряхтит Горчак. – Лара, там моя шея, не дави.

– Я правую ногу не чувствую, – Бутыркина сама похныкивает, забыв, что должна быть грозной и монолитной в глазах провинившейся коллеги.

Чудище развоплощается, когда сопя, кашляя и, простите, матюгаясь, женщины всё же разбираются кто где и освобождаются от гнёта друг дружки. Харитонова не была бы собою, если бы смолчала:

– И чего такого я сделала, он меня первый обозвал.

– Не ври, ты первая начала приставать к мужчине, – забухтела Бутыркина. – Я следила за тобой. А его друг, чего он тебе сделал, что ты на него едва не набросилась?

– Обозвал нехорошо, – угрюмо отбояривается Харитонова.

– Всё, вали уже отсюда, и не маячь на людях, – устало приговаривает Горчак. – Завтра договорим.

– Мне надо куртку забрать.

– Стоять, – рявкает Смоленцева. – Ни шагу назад. Галя, не в службу, метнись за курткой.

– Легко, – Горчак убегает в гостиницу.

Бутыркина не унимается:

– Говорила же, не надо было брать её с собой, весь отдых насмарку. Если не умеешь пить, не умеешь вести себя на людях, так сиди дома и носа не высовывай.

– Прекращаем разборки, – обрубает Смоленцева. – Баста. Маргарита Семёновна, аккуратнее по мосту.

– Не впервой, Лариса Львовна, не переживайте, – бурчит Харитонова.

Бегом возвращается Горчак, подаёт куртку Харитоной:

– Держи.

– Благодарствуем, – одевает куртку обиженная Харитонова.

– Хорошо, хоть не в нашем шале накуролесили, со стыда сгорели бы, а переезжать некуда, всё занято, – Бутыркина никак не справится с нервами. – И перестань уже папуасить, сними, на хрен, погремушки и выбрось с моста в пропасть.

– Это не погремушки, – обижается Харитонова, схватившись обеими руками за разноцветные бусы, как будто их с неё сейчас примутся срывать. – Это бусы. В таких генеральный директор художественного музея в Москве ходит, телевизор смотреть надо, я специально их искала. Это современное искусство, Светлана Михайловна, чтоб вы знали. И всё, я пошла, – раздражённо отвечает Харитонова. – И не за что мне извиняться, отдыхаю как умею, а на свои деньги – как хочу.

Харитонова пересекает двор, оставляя на снегу следы, направляясь к тропе сквозь заросли к мосту через пропасть.

– Ещё и психует, – злобно усмехается Горчак.

Смоленцева, Бутыркина и Горчак глядят вослед уходящей подлой натуре сослуживицы, ещё не замечая горного ветра вернувшегося к трудам по заметанию последних десятков следов в жизни Риты Харитоновой. Кто ж знал, как оно всё сложится…

Троица сдружилась ещё на первом курсе Загряжского педагогического университета. Никакого общего интереса, типа драмкружка или спортивной команды, у них не было. Просто так срослось, как-то. Причём, и внешне они очень похожи: белёсые, широкоплечие, задастые, а теперь ещё и с двойными подбородками.

Смоленцева – центровая. Выше среднего роста и самая ширококостная. Самодостаточна настолько, что могла бы существовать в одиночку без никого, и, возможно, у неё даже не было родителей, а явилась на свет божий сразу в конечном виде руководителя и члена правящей партии, куда она разумно-добровольно вступила ещё студенткой. Свой инженерно-педагогический факультет Загряжского педагогического университета Лариса Львовна кончила с отличием.

Бутыркина же вышла замуж за одногруппника Смоленцевой и, кстати, чрезвычайно похожа на сову, она и говорит-то, как ухает. Высокая, неглупая, любительница пребывать в тени во всех смыслах, Светлана, в том же, что и Смоленцева, 2000 году, кончила отделение экономики и менеджмента того же педагогоческого вуза.

Горчак же самая невысокая, хоть и среднего роста, и самая привлекательная из троицы. И самая нервическая, быть может, в результате пристрастия к ежевечерней выпивке исключительно водочки. Хотя она училась со Смоленцевой в одной группе, но так вышло, что подружилась позже инофакультетной Бутыркиной.

Как-то, в 2002 году, многолетние соратники Ларисы Смоленцевой по любви к туристическим походам, предложили ей организовать в Загряжске представительство московской инвестиционно-финансовой компании. Для надёжности и самоуверенности, Лариса подтянула подружек. Всё получилось, наладилось, и в этом году отметили первое десятилетие материальной и духовной стабильности. Одна закавыка: главный бухгалтер. Был у них свой в доску Юрик Добужинский, но того, по ходу, выдвинули в высшие правительственные сферы. Потому-то и оказалась вакантной важнейшая в любой организации должность, которую теперь занимает та самая Маргарита Семёновна Харитонова.

– Ещё год-другой, наберёт силу и всех нас так нагнёт, что горбатыми до гробовой доски ходить придётся, если вообще выживем, – вдруг сказала Горчак.

– И примется нас сжирать. Если уже не приступила, – поддакнула Бутыркина.

– Эта может, – соглашается Смоленцева.

– Надо с ней что-то делать, – высказала затаённое Горчак.

– И оперативно, – поддержала Бутыркина. – Или мы, или она, Лара.

– Согласна, – приговорила Смоленцева. – Только давайте обсудим мероприятие в тепле.

Троица подружек возвращается в кафе. И – никого. Горы. Нагромождение камней вырвавшихся из-под земли к небу и застывших на взлёте, став дорогой для каждой твари, поднявшей голову и решившей подобраться к небу. И миллионы голов поднимаются, чтобы увидеть и вновь впериться в землю. Тысячи умов решаются поселиться у подножия и даже чуть повыше, чтобы каждое утро видеть и вспоминать о пути ввысь. Сотни же взбираются, покоряя камень за камнем, но лишь для того, чтобы скатиться с какого-то одного, непокорённого. И бог с ними, с единицами, побывавшими в конце пути, мы их не знаем, мы с ними лишь знакомы. Ну, да не о том речь.

40-летний увядающий, по веской причине пьянства, ещё самец Денис Тришин и его ровесник, холёный круглолицый очкарик Толик Жаров сидят за столиком в ожидании корзинок со снедью и выпивкой от гарсонов, чтобы хватило на четверых до завтрака. Француженки же уже отправились приводить в порядок тела и чувства, накануне ночи, с их настроением, по меткому замечанию обоих наших тёртых калачей, всё было что надо.

Как раз в зал вошли Смоленцева, Бутыркина и Горчак и, под любопытствующие исподлобья и искоса взгляды курортников, прошли к своему столику, где к ним немедленно подлетает гарсонка, всей внешностью выражая благодарность за пресечённый на корню, возможно кровавый, конфликт.

Тришин кивает другу на троицу:

– Наших за километр видно. А их подружку пришиб бы не задумываясь, до смерти.

– Какой ты кровожадный. Дэни, держи порох сухим, нас ждут ещё французки, причём, аж до обеда, как я понял по намёкам, – ухмыляется Жаров, не отводя злобствующего взгляда с вошедших соотечественниц. – И через каких-нибудь полчасика мы, вчетвером… А, Дэн, не возражаешь, если мы сегодня зажжём наш порно-фейерверк? Чтоб как поётся в одной пророческой песне, то вместе, то поврозь, а то попеременно.

– Легко. Жизнь-то уходит, сколько нам ещё активничать…

– Только, слышь, тормози с пойлом, срубишься опять, весь цимус обломишь, ага?

– Что ты сказал той сучке, что пристала?

– Догадайся с одного раза.

– Предложил бы три попытки, ещё попарился бы, а так мне уже всё ясно.

– И что же я сказал?

– Два слова: русская свинья.

– Слов было больше, но кончил именно этими. Засчитано.

– Нарвёшься ты когда-нибудь со своей русофобской платформой, получишь ею же по башке.

– Никогда. Я умный, опытный и аккуратный.

– А вот та, что справа, – кивает Тришин в сторону Горчак. – По мне так очень даже.

– Забудь, как страшный сон и не смей заснуть в салате.

Подошли два гарсона с корзинками и карточками оплаты. Тришин и Жаров, раскланявшись с обслугой, уходят, не оглядываясь. А Смоленцева, Бутыркина и Горчак даже мельком не глянули в их сторону. Знать бы всем им, пятерым, что да как пойдёт оно в дальнейшем… но не знали же.

Утро той же зимы, но в Загряжске. По тропинке, огибающей край густого хвойного леса, бежит Виноградова, в спортивной форме, в сторону кирпичного жилого дома, так называемой, «элитной» постройки. Не верит Александра Александровна не только в мистику, но и в физкультуру, а бегает по утрам исключительно ради того, чтобы сбежать из огромной квартиры, где даже она, единственный квартиросъёмщик, бывает исключительно ради сна. Нет в ней ни рождённой дочери с внучкой, проживающих целое десятилетие у чёрта на куличках, ни другого какого тёплого мужчины. Но важен и просто свежий ветерок в лицо, в глаза, в мозг и душу, чему в человеке нельзя без вентиляции, иначе заживо скиснешь, протухнешь.

Из соседней, пересекающей путь навстречу Виноградовой, аллеи трусцой выбегает мужчина в олимпийской красной форме, с капюшоном, модно надвинутым до подбородка. На бегу, мужчина вынимает из-за пазухи пистолет с глушителем, стреляет в грудь Виноградовой и та падает в сугроб. Убийца делает контрольный выстрел в голову и прежней ровной трусцой убегает в чащу, откуда только что бежала убитая женщина…

Харитонова пропала на следующий день. Вернее, ровно через сутки. Причём, точно в этот же час, после двадцати одного ноль-ноль по местному времени, её видели в последний раз выходящей из того же кафе, что и накануне. И была она, судя по всему, пьянее всех прежних её альпийских вечеров. Куда отсюда, из Торгона, можно подеваться, да ещё в одиночку? Только ввысь или вниз, то есть в небо или в пропасть, а что то, что то – смерть.

Расположенный на 1100 м над уровнем моря, поселок Торгон обращен к Женевскому озеру. Идеально расположенный, город находится недалеко от Монтре и Эгле, и всего в 45 минутах езды от Лозанны и 75 минутах от Женевы. Сюда можно добраться в течении всего года либо на машине, либо на рейсовом автобусе. Его гордостью и славой является великолепный, панорамный вид на долину реки Рона и на окружающие франко-швейцарские Альпы. Но ни на одном ведомом пути, включая бездорожье, бедную Маргариту не видели. Горная полиция обеспечила поисково-спасательные мероприятия, надеясь отыскать хотя бы какой-то след, но тщетно. После пропавшей россиянки остались только швейцарские горы и зима.

На окраине Загряжска стынет зимнее утро. Здесь расстрелянная Виноградова лежит на носилках, стоящих на снегу. Поодаль, у служебной машины стоит наряд полиции. На самом месте покушения работает бригада экспертов-криминалистов. Там же совещаются следователь и оперативники в штатском.

К носилкам подбегает только что доставленная служебной машиной, что обычно возит её из соседнего двора на службу, Анна Тимофеевна Червонная, в форменной генеральской одежде. Она падает на колени перед Александрой. Чтоб ближе притулиться к заветной подружке, берётся за её расслабленную руку и только потом взглянула вопросом в врача «скорой помощи». Тот в ответ отрицательно кивает и философски говорит:

– Конец.

Червонная сокрушённо кивает, едва сдерживая рвущееся из бабьей души горе, встаёт и отходит. Врач кивает санитарам на носилки с Виноградовой, те поднимают их, несут по направлению к «труповозке». «Труповозка» для Шурки Виноградовой, от этой жизненной формулы у её живой подружки Ани Червонной утробу свело так, что мир, показался чёрной единообразной массой с разводами, очертаниями и прочей ерундой, называемой планетой людей, и даже снег там же, в черноте. Но вот отпустило, и генерал побежала, догнала носилки, пошла рядом… пошла. Пошла она эта чернь ко всей своей треклятой праматери! И вдруг у Сашки открываются глаза. Как же так, ежели конец? Червонная как заорала на весь белый свет:

– Она жива! Доктор! Бригаду медиков! Вертолёт!

Охреневшие от ора санитары едва не обронили носилки, замерли. Подлетел врач, проверил состояние Виноградовой и обнаружил в нём проблеск, и тоже, как гаркнет:

– В машину несите, быстро и нежно! Да не в ту, мужики, в «скорую» её, обратно!

Санитары трусцой уносят Александру в карету «скорой помощи». Врач потрясён случившимся, что-то бормочет невнятное, может быть, на латыни. Червонная, готовая всем своим естеством забраться в черепную коробку медика, чтобы понять, о чём, собственно, речь, тряхнула его за грудки, от всей души, и выкрикнула в глаза:

– Что? Что!?

– Трупом была, клянусь, – очухался врач. – Вот же характер у женщины! Значит, ещё не все долги раздала.

– В Бога, что ли, верите, доктор? – зачем-то поинтересовалась Червонная, но тут же отбросила в сугроб задумчивого эскулапа, который уже мешал, дико мешал всему, что она, руководитель Управления, должна сделать немедленно, здесь и сейчас.

Невысокий, упитанный оперативник проводит, едва не за руку, симпатичную замёрзшую тётеньку – следователя по аллее, указывая на следы, предположительно принадлежащие убийце. Червонная заметила их из своего далёка и принялась за дело:

– Чистова, Тонков! Я – в кабинете до вашего прихода буду ждать доклада. Не по телефону, ясно? Лично! Ройте, ройте, грызите лёд до самой земли!

О приходе весны последовавшего тринадцатого года Торгон оповестил жуткий, невнятного происхождения вой, который слышат все и никто не понимает, чей он. Вой. Столько беспросветной тоски и наболевшей горечи выплеснуть в небо не может бессловесная тварь. Так выть может только человек, ещё и оттого, что точно помнит слова, из которых складываются фразы, нарочно придуманные для выражения чувств, чтобы можно было поделиться и услышать в ответ, как теперь ему быть. Но на слова нет сил, в силах нет смысла, в смысле нет жизни. Вой. То ли того, кто провожает в землю, то ли того, кого не проводили. Но точно о смерти, не о жизни, нет. Да и вой-то, похоже, волчий. Зима истаяла, растворившись весною, и вернула на волю всё и вся, что таила, и флору, и фауну, ну, и человеческий труп тоже. Запах разложения дразнит волков, но чтобы добраться, следует спуститься к середине склона, чего они не умеют, как козы, но тем не до плоти, им травки бы. Зато крылатый хищник добрался до мёртвого человечьего туловища, что при падении с кручи, невероятным образом, видимо, рикошетом, завалилось в естественную пещерку, невидимую ниоткуда. Дорвался и нарушил случайный баланс. Тогда останки рухнули в пропасть, на всеобщее обозрение, оставив в когтях беркута, вы не поверите, те самые художественные бусы. Так и нашлась Харитонова Маргарита Семёновна, 1988 года рождения, незамужняя, русская, главный бухгалтер загряжского представительства ООО «Гильдии ИФК».