Читать книгу Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник) - Роберт Рождественский - Страница 16

Мне все труднее

           пишется.

Мне все сложнее

           видится.

Мгновеньями летят года, –

хоть смейся,

хоть реви…

И я из дома убежал,

                чтоб наконец-то вырваться

из радиуса действия

обыденной любви.

Я был самонадеян.

           Сел в самолет.

                Обрадовался.

От молчаливой женщины

решительно уехал.

Но все равно остался

                в знакомом очень

радиусе.

Слова ее,

глаза ее

во мне звучали

           эхом.

Невероятный радиус!

Как от него

          избавиться?

Непостижимый радиус!

Нет никакого сладу.

И я на этом радиусе –

                как на булавке

                     бабочка…

И больно мне,

и весело,

и тяжело,

и сладко…

О, радиусы действия!

                Радиусы действия!

Они – во мне,

они – в любом,

и никакой

      межи!

Есть радиусы действия

                у гнева и у дерзости.

Есть радиусы действия

                у правды и у лжи.

Есть радиусы действия

                у подлости и злобы –

глухие,

затаенные,

сулящие беду…

Есть радиусы действия

                единственного слова.

А я всю жизнь ищу его.

И, может быть,

           найду.

А может,

мне

не суждено…

Летят неразделенные

года!

Но, вопреки всему,

я счастлив

      оттого,

что есть на свете женщина,

судьбой приговоренная

жить

в радиусе действия

сердца моего!..

У юрты ждут оседланные кони.

Стоит кумыс на низеньком столе…

Я знал давно,

я чувствовал,

           что корни

мои –

вот в этой

      пепельной земле!..

Вскипает чай задумчиво и круто, –

клубящегося пара торжество.

И медленно

          плывет кумыс по кругу.

И люди величаво

               пьют его…

А что им стоит

на ноги подняться,

к высокому порогу подойти.

«Айда!»

И все.

Минут через пятнадцать

они уже не здесь.

Они –

     в пути…

Как жалок и неточен

был учебник!

Как он пугал меня!

Как голосил:

«Кочевники!»

Да я и сам

      кочевник!

Я сын дороги.

Самый верный сын…

Все в лес смотрю.

И как меня ни кормят,

и как я над собою ни острю, –

из очень теплых

и удобных комнат

я

в лес смотрю.

Все время

      в лес смотрю.

То – север,

то – большое солнце юга!

То – ивняки,

то – колкое жнивье…

И снова

      я раскладываю юрту,

чтобы потом опять

собрать ее!..

Приходит ночь.

И вновь рассветы брезжат,

протяжными росинками звеня…

И подо мной,

           как колесо тележье,

поскрипывает

добрая

земля.

Кем они были в жизни –

                величественные Венеры?

Надменные Афродиты –

                кем в жизни были они?..

Раскачиваясь,

размахиваясь,

колокола звенели.

Над городскими воротами

                бессонно горели огни.

Натурщицы приходили

в нетопленые каморки.

Натурщицы приходили –

                застенчивы и чисты.

И превращалась одежда

в холодный

          ничей комочек.

И в комнате

становилось теплее

                от наготы…

Колокола звенели:

«Все в этом мире тленно!..»

Требовали:

«Не кощ у нствуй!..

Одумайся!..

Отрекись!..»

Но целую армию красок

художник

гнал в наступленье!

И по холсту,

          как по бубну,

                грозно стучала кисть.

Уд ар!

И рыхлый монашек

                оглядывается в смятенье.

Уд ар!

И врывается паника

                в святейшее торжество.

Стекла звенят в соборе…

Уд ар!

И это смертельно

для господина бога

                и родственников его…

Колокола звенели.

Сухо мороз пощелкивал.

На башне,

      вздыбленной в небо,

стражник седой дрожал…

И хохотал художник!

И раздавал пощечины

ханжам,

живущим напротив,

и всем грядущим

               ханжам!

Среди откровенного холода

краски цвели на грунте.

Дул торжественный ветер

в окна,

как в паруса.

На темном холсте,

               как на дереве,

зрели

теплые груди.

Мягко светились бедра.

Посмеивались глаза.

И раздвигалась комната.

И исчезали подрамники.

Величественная Афродита

                в небрежной позе плыла.

А натурщицам было холодно.

Натурщицы

тихо вздрагивали.

Натурщицы были

               живыми.

И очень хотели

тепла.

Они одевались медленно.

Шли к дверям.

И упорно

в тоненькие накидки

                не попадали плечом,

И долго молились в церкви.

И очень боялись

           бога…

А были

уже бессмертными.

И бог здесь был

           ни при чем.

Не ночь,

      а просто

сорок минут сумерек…

К тебе есть

          просьба:

бежим от запутанной сутолоки!

Туда –

где простор,

где река

      тяжела и покорна…

Там дремлет

           костер

того счастливого

года…

Мы выйдем из лодки,

дождемся полночного часа.

И угли холодные

вдруг покраснеют

           от счастья!

И вновь мы

привыкнем

к росе,

к шорохам чутким…

Пылать

      травинкам!

Гореть

      березовым чуркам!..

А нам –

помолчать.

Погрустить,

          если будет охота…

И снова начать

от костра

      счастливого года!

Всю душу проветрить.

Все тайные мысли

           проверить.

И сердцу поверить.

И теплым коленям поверить…

И праздничным вечером

на главной площади

                города

пусть вспыхнет навечно

костер

      счастливого года!

И пусть он согреет

все руки,

      все клятвы,

                все просьбы…

Поедем скорее!

Поедем,

пока не поздно.

Сколько времени?

– Не знаю…

Что с часами?

– Непонятно…

То спешат он и,

           показывая

                скорость не свою.

То, споткнувшись,

останавливаются.

Только обоняньем

я примерно-приблизительное

                     время

                          узнаю…