Читать книгу Хождение Джоэниса - Роберт Шекли, Robert Sheckley - Страница 5

Джоэнис никак не мог знать, что в то время в Сан-Франциско проводила расследование Сенатская Комиссия Американского Конгресса. Но полиции это было известно. Интуитивно почувствовав в Джоэнисе потенциального свидетеля для этого расследования, полицейские привели его из тюрьмы в зал заседаний Комиссии.

Председатель Комиссии, сенатор Джордж У. Пелоп, сразу спросил у Джоэниса, что тот может сказать о себе.

– Я ничего не сделал, – выпалил Джоэнис.

– Ага, – отреагировал Пелоп, – но разве вас обвинили в чём-то, что вы сделали? Может быть, обвинил я? Или кто-нибудь из моих славных коллег? Если так, то я хотел бы немедленно об этом услышать.

– Нет, сэр, – молвил Джоэнис. – Я просто подумал…

– Мысли не принимаются в качестве свидетельства, – заявил Пелоп.

Затем он поскрёб лысину, поправил очки и торжественно повернулся к телевизионной камере.

– Этот человек, по его собственному признанию, – сказал Пелоп, – не был обвинён ни в каком преступлении, совершённом злонамеренно или же по заблуждению. Мы всего лишь предложили ему говорить, согласно привилегии и обязанности Конгресса. И всё же каждое его слово выдаёт сознание вины. Я считаю, джентльмены, мы должны расследовать это дело.

– Я желаю видеть адвоката, – сказал Джоэнис.

– Вам не полагается адвокат, так как это не судебный процесс, а слушание Комиссии Конгресса, только устанавливающей факты. Но мы обратим самое пристальное внимание на ваше требование. Могу я поинтересоваться, зачем предположительно невиновному человеку требуется адвокат?

Джоэнис, прочитавший немало книг на Манитуатуа, пробормотал что-то о законности и своих правах. Пелоп ответствовал ему, что Конгресс является гарантом его прав, так же как создателем законов. Следовательно, Джоэнису нечего бояться, если он будет отвечать правдиво. Джоэнис принял это близко к сердцу и дал обещание говорить правду.

– Благодарю вас, – кивнул Пелоп. – Хотя обычно мне не приходится просить, чтобы отвечали правду. Впрочем, возможно, это не имеет значения. Скажите, господин Джоэнис, вы действительно верите во всё то, о чём упомянули в своей речи прошлым вечером на улице Сан-Франциско?

– Я не помню никакой речи, – ответил Джоэнис.

– Вы отказываетесь отвечать на этот вопрос?

– Я не могу ответить на него. Я не помню. Полагаю, на меня влиял алкоголь.

– Помните ли вы, с кем были прошлой ночью?

– Кажется, с одним человеком по имени Лам и ещё с девушкой по имени Дейрдра…

– Нам не нужны их имена, – торопливо перебил Пелоп. – Мы всего лишь спросили вас, не помните ли, с кем вы были. Вы ответили, что помните. Должен сказать, господин Джоэнис, что у вас весьма удобная память, которая фиксирует одни факты и отвергает другие, имевшие место в течение одного отрезка времени.

– То не факты, – возразил Джоэнис. – То люди.

– Комиссия не просит вас шутить, – сурово отчеканил Пелоп. – Официально предупреждаю вас, что шутливые, уклончивые, безответственные и вводящие в заблуждение ответы, а также молчание, будут рассматриваться как неуважение к Конгрессу, что является нарушением федеральных законов и влечёт за собой тюремное заключение сроком до одного года.

– Я не хотел сказать ничего такого, – поспешно заверил Джоэнис.

– Очень хорошо, господин Джоэнис, продолжим. Вы отрицаете, что прошлой ночью произносили речь?

– Нет, сэр, не отрицаю.

– В таком случае не отрицаете ли вы, господин Джоэнис, что суть вашей речи касалась так называемого права каждого человека низвергать государственные законы? Или, другими словами, отрицаете ли вы, что подстрекали к бунту тех инакомыслящих, кого могли сбить ваши состряпанные за границей воззвания? Или, чтобы вам стало абсолютно ясно, что вы пропагандировали насильственное свержение правительства, опирающегося на свои законы? Можете ли вы оспаривать тот факт, что содержание и смысл вашей речи сводились к нарушению тех свобод, которые дали нам наши Отцы-Основатели и которые вообще позволяют вам говорить, каковой возможности вы, безусловно, не имели бы в Советской России? Смеете ли вы утверждать, что эта речь, замаскированная пустыми словечками из жаргона богемы, не является частью обширного плана, направленного на подрыв изнутри и прокладывание пути для внешней агрессии, в каковой цели вы пользуетесь молчаливым одобрением, если не явной поддержкой определённых лиц в нашем государственном департаменте? И что, наконец, эта речь, замаскированная под состояние опьянения, была произнесена при полном сознании вашего так называемого права на подрывные действия в условиях демократии, где возможности возмездия, по вашему мнению, ограничены Конституцией и Биллем о правах, которые существуют не для помощи стоящим вне закона элементам, как вам думается, а, напротив, для охраны свобод народа от таких наёмников, как вы? Так это или не так, господин Джоэнис? Я прошу дать простой и однозначный ответ.

– Мне бы хотелось прояснить…

– Пожалуйста, отвечайте на вопрос, господин Джоэнис, – ледяным тоном отрезал Пелоп. – Да или нет?

Джоэнис лихорадочно соображал, вспоминая всё, что читал на родном острове об американской истории.

– Ваши утверждения чудовищны! – наконец воскликнул он.

– Мы ждём ответа, господин Джоэнис! – провозгласил Пелоп.

– Я настаиваю на своих конституционных правах, а именно на Первой и Пятой поправках, – сказал Джоэнис, – и, со всем уважением к вам, отказываюсь отвечать.

Пелоп зловеще улыбнулся.

– Этот номер у вас не пройдёт, господин Джоэнис, поскольку Конституция, за которую вы сейчас так цепляетесь, была пересмотрена или, точнее, обновлена теми из нас, кто дорожит её неизменностью и оберегает её от выхолащивания. Упомянутые вами поправки, господин Джоэнис, – или, может быть, мне следует называть вас товарищем Джоэнисом? – не позволяют вам хранить молчание по причинам, которые с радостью объяснил бы любой член Верховного Суда, – если бы вы удосужились спросить его!

Эта сокрушительная речь в корне подавила любое возражение. Даже видавшие виды репортёры, присутствующие в зале, были поражены до глубины души. Лицо Джоэниса стало красным, как свёкла, а затем лилейно-белым. Поставленный в безвыходное положение, он всё же раскрыл рот, чтобы отвечать, но был спасён вмешательством одного из членов Комиссии, сенатора Зарешёткинга.

– Прошу прощения, сэр, – обратился сенатор Зарешёткинг к Пелопу, – прошу прощения также у всех, кто ждёт ответа на вопрос. Я хочу лишь кое-что сказать и требую, чтобы мои слова занесли в протокол, потому что иногда человек должен говорить прямо, несмотря на то, что это может причинить ему боль и даже нанести политический и материальный ущерб. И всё же такой человек, как я, обязан высказаться, когда долг велит ему высказаться, невзирая на последствия и полностью сознавая, что это может противоречить общественному мнению. Таким образом, я желаю сказать следующее: я – старый человек и многое повидал на своём веку. Мой долг заявить, что я – смертельный враг несправедливости. В отличие от некоторых, я не могу мириться с резнёй в Венгрии, с незаконным захватом Китая и коммунизацией Кубы. Я стар, меня называют консерватором, но мириться с этими вещами я не могу. И как бы меня кое-кто ни называл, я надеюсь, что не доживу до того дня, когда русская армия займёт город Вашингтон, округ Колумбия. Таким образом, я выступаю против этого человека, этого товарища Джонски, но не как сенатор, а скорее как тот, кто ребёнком резвился в холмистой местности к югу от Соур-Маунтин, кто ловил рыбу и охотился в глухих лесах, кто постепенно взрослел и наконец постиг, что значит для него Америка, кто осознал, что соседи послали его в Конгресс для того, чтобы он представлял там их и их близких, и кто теперь считает своим долгом сделать настоящее заявление. Именно по этой и только по этой причине я обращаюсь к вам со словами из Библии: «Зло есть грех!» Некоторые умники среди нас, возможно, посмеются, но так уж оно есть, и я глубоко в это верую.

Члены Комиссии разразились бурными аплодисментами. Хотя они много раз слышали речь старого сенатора, она неизменно будила в них самые высокие и благородные чувства. Председатель Пелоп, сжав губы, повернулся к Джоэнису.

– Товарищ, – спросил он с лёгкой иронией, – являетесь ли вы в настоящее время членом коммунистической партии и имеете ли членский билет?

– Нет! – воскликнул Джоэнис.

– В таком случае назовите ваших сообщников в то время, когда вы являлись членом коммунистической партии.

– У меня не было никаких сообщников. Я имею в виду…

– Мы отлично понимаем, что вы имеете в виду, – перебил Пелоп. – Так как вы решили не называть своих сотоварищей-предателей, не признаётесь ли вы нам, где находилась ваша ячейка? Нет? Тогда скажите мне, товарищ Джонски, не говорит ли вам что-нибудь имя Рональд Блэк? Или, проще выражаясь, когда вы в последний раз встречались с Рональдом Блэком?

– Я никогда с ним не встречался, – ответил Джоэнис.

– Никогда? Это очень смелое заявление, господин Джоэнис. Вы пытаетесь заверить меня, что ни при каких обстоятельствах ни разу не встречались с Рональдом Блэком? Не сталкивались с ним самым невинным образом в толпе, не сидели в одном кинотеатре? Сомневаюсь, что кто-нибудь в Америке может вот так категорически утверждать, будто бы он никогда не встречался с Рональдом Блэком. Желаете ли вы, чтобы ваше заявление было занесено в протокол?

– Ну, знаете, возможно, я встречался с ним в толпе, то есть я хочу сказать, что я мог оказаться в одной толпе с ним; я не утверждаю наверняка…

– Однако вы допускаете такую возможность?

– Пожалуй, да…

– Прекрасно, – одобрил Пелоп. – Наконец-то мы добираемся до сути. Причём я прошу вас ответить, в какой именно толпе вы встречались с Блэком, что он вам сказал, что вы сказали ему, какие документы он вам передал и кому вы отдали эти документы…

– Я никогда не встречался с Арнольдом Блэком! – вскричал Джоэнис.

– Нам он был известен как Рональд Блэк, – сказал Пелоп. – Но мы, безусловно, заинтересованы в выяснении его псевдонимов. Заметьте, пожалуйста, что вы сами признали возможность связи с ним, а ввиду вашей установленной партийной деятельности эта возможность перерастает в вероятность столь значительную, что может рассматриваться как факт. Более того, вы сами выдали нам имя, под которым Рональд Блэк известен в партии, – имя, которого мы до сих пор не знали. Полагаю, этого достаточно.

– Послушайте, – взмолился Джоэнис. – Я не знаю ни этого Блэка, ни того, что он сделал.

– Рональд Блэк был обвинён в хищении чертежей новой малогабаритной двенадцатицилиндровой модели «Студебекера» повышенной комфортности и в продаже этих чертежей советскому агенту, – сухим голосом констатировал Пелоп. – После объективного суда, в соответствии с законом, приговор был приведён в исполнение. Позже был разоблачён, осуждён и казнён тридцать один его соучастник. Вы, товарищ Джонски, станете теперь тридцать вторым членом самой крупной шпионской организации из всех нами раскрытых.

Джоэнис попытался что-то сказать, но обнаружил, что трясётся от страха и не может выдавить ни слова.

– Данная Комиссия, – подытожил Пелоп, – наделена особыми полномочиями, поскольку она устанавливает факты, а не карает. Как ни обидно, нам приходится следовать букве закона. Поэтому мы передаём секретного агента Джонски в ведомство Генерального прокурора, с тем чтобы он предстал перед справедливым судом и понёс наказание, которое соответствующие органы правительства сочтут нужным наложить на изменника, заслуживающего только смерти. Заседание объявляется закрытым.

Таким образом, Джоэниса быстро перевели в карательный орган правительства и передали в руки Генерального прокурора.