Читать книгу Наследник из Калькутты - Роберт Штильмарк - Страница 4

Глава крупнейшей в Бультоне юридической конторы «Томпсон и сын», королевский адвокат и ученый сарджент[9] мистер Уильям Томпсон сидел в своем домашнем кабинете и внимательно изучал разложенные на столе бумаги. Он так углубился в свои занятия, что не замечал, как его старый слуга время от времени подходил к столу и щипчиками снимал нагар с двух свечей, горевших в массивном шандале.

Бумаги, лежавшие перед доктором прав, могли поведать любопытному историю возникновения и деятельности «Северобританской коммерческой компании». Эта фирма с недавних пор стала важнейшим клиентом юридической конторы «Томпсон и сын». Документы свидетельствовали о безупречном и блестящем состоянии дел компании. Коммерческий директор фирмы мистер Ральф Норвард издавна поддерживал с мистером Томпсоном дружеские отношения.

Адвокат знал, что инициатором и главным владельцем фирмы является важное новое лицо в городе: сэр Фредрик Джонатан Райленд. Этот титулованный дворянин только четыре года назад обосновался в Бультоне. Наделенный, по-видимому, недюжинной энергией и предприимчивостью, он недавно унаследовал родовое поместье Ченсфильд и титул виконта, но был явно не склонен ограничивать свои занятия одними традиционными дворянскими утехами – войной, охотой и злословием. Он сумел увлечь своими замыслами почтенного всеми уважаемого коммерсанта Норварда.

На деньги, вложенные в дело сэром Фредриком Райлендом, был пущен большой канатный завод, построена фабрика корабельной парусины, куплена и расширена «Бультонская суконная мануфактура», приобретены первые три корабля.

Помещенный в эти предприятия капитал уже через четыре года принес доход и позволил сэру Фредрику расширить свое небольшое земельное владение на севере Англии. На вновь приобретенных землях он начал новое доходное дело – тонкорунное овцеводство.

Все три корабля, совершая дальние рейсы, продолжали умножать доходы фирмы, а обширные цехи новых мануфактур уже поставляли тонкие сукна для офицерских мундиров королевской армии, грубую ткань для заокеанских колонистов, корабельные снасти и парусину. Выпущенные фирмой в весьма ограниченном количестве акции стояли высоко, и недавняя биржевая паника 1771–1772 годов не поколебала репутации «Северобританской компании».

Старый слуга отвлек своего господина от чтения бумаг.

– Мистер Сэмюэль Ленди и мистер Роберт Паттерсон, – доложил он, приоткрыв дверь.

Вытерев фуляровым платком вспотевшую от трудов лысину, мистер Томпсон снял с круглой подставки старомодный парик внушительных размеров, с длинными буклями, без косицы. Перед зеркалом мистер Томпсон водрузил парик на голову, отчего она сразу стала непомерно большой по сравнению с тщедушной фигурой. Это мощное украшение на голове придавало мистеру Уильяму сходство со львом, точнее, с тем курчавым домашним животным, которого тщеславные владельцы делают с помощью ножниц похожим на царя зверей.

Обоих джентльменов, прибывших для традиционной партии в карты, мистер Томпсон застал в гостиной в обществе своего сына Ричарда, совладельца конторы.

Раскрытый карточный стол с не стертыми еще записями результатов последнего крибеджа[10] на зеленом сукне, цветными мелками и круглыми щеточками, двумя нераспечатанными колодами карт и тяжелым бронзовым подсвечником посередине ожидал партнеров. Рядом, на маленьком столике у жарко пылающего камина, подогревался пунш в поместительном сосуде, напоминавшем бочонок с крышкой. В комнате уже распространялся соблазнительный аромат душистых специй. У столика хлопотал слуга, расставляя холодную говядину, сыр, устрицы и бисквиты.

Место отсутствующего друга дома, пастора Редлинга, занял за карточным столом мистер Томпсон-младший, двадцативосьмилетний джентльмен с очень аккуратной прической из собственных волос, как у Чарльза Грандисона, героя знаменитого романа. Все четыре джентльмена хранили за игрой молчание. Они презирали обычные присказки и словечки, сопровождающие карточную игру в менее избранном кругу, и изъяснялись жестами и любезными улыбками.

Но когда бочонок с крышкой наполовину опустел, а лица партнеров почти сравнялись с цветом напитка, беседа завязалась. От событий европейской войны, только что закончившейся разделом Речи Посполитой между Россией и Пруссией, господа перешли на темы отечественной политики.

– Трудное время! Опасность растет, и нужны сильные руки, чтобы спасти кровные интересы Англии, – говорил банкир мистер Сэмюэль Ленди, человек лет пятидесяти пяти, в длиннополом, старинного покроя платье. – Мир колеблется, мы живем на вулкане. Америка – уже почти утраченная нами колония. Ее деятели, все эти Адамсы, Джефферсоны и Франклины, ведут открыто враждебную нам политику, и столкновение с драконом американской революции неизбежно. Это тем опаснее, что население Франции волнуется, ее нищие крестьяне бунтуют, города восстают, а Париж сделался столицей безбожных и возмутительных учений. Русская царица Екатерина с каждым годом расширяет свои владения и на юг и на запад. Флот ее уже разгромил могущество турок. Древняя Порта обречена. Это опасно… – Отхлебнув изрядный глоток, он продолжал: – Мировой котел кипит. Сейчас Англии нужны твердые, цепкие руки. Нужно успеть выхватить из этого котла самые жирные куски, пока их не схватили другие. Я не вижу твердости в действиях нашего правительства. Иногда приходится быть волком в овечьей шкуре, но нельзя быть овцой в шкуре волка. Это позор! Я говорю: нельзя дальше потакать американским колонистам. Мы можем окончательно потерять Америку.

Сын адвоката мистер Ричард Томпсон слушал старого банкира с плохо скрытым негодованием.

– Я нахожу, – произнес он решительно, – что наша политика в колониях воистину волчья. Колонисты в Америке сами желают быть хозяевами своей страны, которую наше правительство, лорды Бьютт и Гренвиль, стремятся связать по рукам и ногам.

Мистер Ленди нахмурился и только было хотел веско возразить горячему противнику лордов Бьютта и Гренвиля, как новое лицо вошло в гостиную. Это был опоздавший к партии в пикет викарий бультонского собора преподобный мистер Томас Редлинг. Свое опоздание господин викарий объяснил тем, что участвовал в семейном празднике у почетного прихожанина.

– Приятнейший день провел я сегодня у лорда Фредрика Райленда в его загородном доме! Два года назад Господь благословил молодую чету прекрасным первенцем. Это мой крестник, я нарек его Чарльзом. Сегодня супруги Райленд праздновали день рождения своего дитяти… Дорогой мой мистер Уильям! Сэр Фредрик просил передать вам пожелание доброго здоровья.

К удивлению пастора, хозяин довольно сухо принял его слова:

– Интересы «Северобританской компании», принадлежащей на девять десятых мистеру Райленду, я защищаю уже в течение трех лет, но эта деловая сторона пока не побудила ни меня, ни моего знатного клиента к личному знакомству. Отношения с компанией я поддерживаю через ее коммерческого директора, моего друга мистера Норварда.

С этими словами мистер Томпсон поднял бокал, сощурил веки и стал рассматривать сквозь налитое в сосуд вино пламя углей в камине. Пастор Редлинг поперхнулся и умолк. Наступило неловкое молчание.

– Мистер Томпсон! – заговорил судостроитель Паттерсон, до сих пор молчавший. – Здесь собрались старые друзья вашего дома. Быть может, вы наконец поведаете нам о тех подводных рифах между вами и сэром Фредриком, которые так заметны вашим друзьям?

– Мистер Паттерсон удивительно точно предвосхитил мою мысль! – воскликнул Ленди. – Появление лорда Райленда в нашем городе вызвало много толков благодаря трагическим обстоятельствам, омрачившим его переезд из Индии в Европу. О них, помнится, писали газеты, но очень скупо.

– Я знаю его не первый год, джентльмены, – продолжал Паттерсон. – Моя верфь выстроила для компании две шхуны – «Глорию» и «Доротею» – и бриг «Орион», а ныне работает над четвертым заказом. Это будет лучший корабль, когда-либо выходивший из английских верфей. Сотрудничать с этим джентльменом приятно: у него смелая натура и широкий размах. Однако сознаюсь: и для меня этот замкнутый человек и его молчаливая супруга с ее печальным взглядом – до сих пор наполовину загадка!

– Дорогой мистер Паттерсон и вы, мой старый друг Сэмюэль, – несколько патетически произнес мистер Томпсон, – я охотно исполню ваше желание, но для этого я должен просить разрешения Ричарда огласить одну подробность, известную пока лишь нам, родителям Ричарда.

При этом Томпсон-старший бросил вопрошающий взгляд на своего наследника. Тот утвердительно кивнул и добавил:

– Я надеюсь на честь наших друзей, отец. Эта семейная тайна не должна стать достоянием молвы…

Джентльмены склонили головы в знак согласия, а господин викарий даже возвел руки горе. Впрочем, ему, как священнику, эта интимная подробность была уже известна. Он знал, что сэр Фредрик Райленд отбил невесту у мистера Ричарда, но как и при каких обстоятельствах совершилось это прискорбное событие, ему самому не терпелось послушать.

– В таком случае, джентльмены, вы сейчас услышите одну из удивительных современных трагедий. Она сделала бы честь Друри-Лейнскому театру[11], попадись она в старину под перо Марлоу или Шекспира. Разрешите огласить вам интересный документ, врученный мне для сохранения. Автор, предоставив документ в мое распоряжение, разрешил его огласку в тех пределах, какие я сам счел бы уместными.

С этими словами королевский адвокат направился в свой кабинет и вернулся с тетрадью, переплетенной в коричневую тисненую кожу. Надев очки, старый джентльмен приступил к чтению.

«Возлюбленной моей дочери Мери от ее отца, Томаса Мортона, атерни[12] калькуттской нотариальной конторы «Ноэль-Абрагамс и Мохандас Маджарами».

Моя дорогая дочь!

Тетрадь эта содержит подлинные путевые записки, начатые мною в Калькутте и оконченные в Бультоне сего декабря 20-го дня года 1768-го. С неустанной мыслью о тебе и горячими молитвами о ниспослании мне радости скорее обнять мою любимую дочь приступал я перед отъездом к этим запискам и потом продолжал их в пути, глотая слезы отчаяния и горя. Сохрани эту тетрадь, где запечатлены обстоятельства гибели нашего судна, а также подробности нашего пленения и спасения. Волею всевышнего лишь я и два моих спутника пережили эти грозные события. Имена же бесчисленных погибших – ты, господи, веси! In sanct martyris sanguis – est salus tuus, Britfnnia![13]

Томас Мортон, солиситор[14].

Калькутта, 19 февраля 1768 года.

Решение мое оставить Калькутту и переехать навсегда в Европу побудило моих шефов, мистера Заломона Ноэль-Абрагамса и мистера Маджарами, поручить мне два дела в Англии, по исполнении которых я могу считать себя свободным от службы и жить уже без деловых забот на свои сбережения и небольшую пенсию. Я горячо надеюсь найти себе кров в родном Портсмуте, оставленном мною ровно сорок лет назад, когда я был десятилетним мальчиком. Там, в Портсмуте, ждет меня дочь Мери, отправленная в Англию двенадцать лет назад, когда я лишился своей незабвенной супруги, племянницы мистера Маджарами.

Оба порученных мне дела связаны с конторой «Уильям Томпсон и сын» в Бультоне, имеющей репутацию одной из самых солидных юридических контор в метрополии.

Первое поручение касается введения в наследство эсквайра Фредрика Джонатана Рай лен да, клиента нашей калькуттской конторы.

Дальние предки мистера Райленда были выходцами из Нидерландов, состоя по женской линии в родстве с Оранским домом. При Вильгельме III Оранском[15]мистер Френсис Райленд получил за свои заслуги перед английским престолом титул виконта и небольшое бультонское поместье Ченсфильд.

Сын первого виконта Ченсфильда, Генри Райленд, поддавшись уговорам своего знатного соседа маркиза Блендхилла, яростного сторонника партии тори, принял участие в заговоре против короля Георга I и, лишенный пэрского достоинства, окончил свои дни в ченсфильдской ссылке. До недавнего времени поместьем Ченсфильд владел сын опального сэра Генри – сэр Эдуард Райленд. Младший его брат, офицер королевских войск Уильям Майкл Райленд, уехал в Индию, в Калькутту, где у него в 1742 году родился сын Фредрик Джонатан.

Мистер Фредрик рано лишился своих родителей, и опекуном его стал мой отец, служивший юристом той же нотариальной конторы, куда впоследствии поступил и я. По окончании английского колледжа в Мадрасе молодой мистер Райленд совершил несколько морских экспедиций в качестве младшего помощника капитана, обнаружив хорошие познания в астрономии и навигации.

В 1763 году мистер Фредрик Райленд уехал в Европу и навестил в Лондоне своего дядю, сэра Эдуарда, виконта Ченсфильда, владевшего бультонским поместьем. Бездетный вдовец, сэр Эдуард, возненавидевший Ченсфильд – место ссылки своего отца, – жил в британской столице, ведя довольно рассеянный образ жизни, беспечно предоставив управление поместьем мистеру Монтегю Уэнту. Запущенное поместье давало мало дохода. Сэр Эдуард принял племянника довольно холодно, и тот вернулся в 1767 году назад в Индию, где увлекся научными занятиями и провел несколько месяцев с исследовательскими целями в глухих индийских джунглях.

В конце 1767 года мистер Эдуард скончался. Племянник его, сэр Фредрик Райленд, унаследовал небольшой капитал и разоренное бультонское поместье. К нему должен перейти и титул виконта Ченсфильда, если права на него, весьма мало интересовавшие сэра Эдуарда, не безнадежно утрачены.

Бультонская контора «Томпсон и сын», клиентом коей состоял сэр Эдуард, обратилась к нашей для розыска наследника. Бумаги сэра Фредрика хранились у моих шефов, и, учитывая мое желание навсегда вернуться в Англию, они выдали мне доверенность на производство всех формальностей, связанных с введением сэра Фредрика в права наследства.

Второе поручение моих шефов заключается в ликвидации дел и имущества небольшой бенгальской торговой фирмы «Гарди и Демюрье», по решению единственного ее владельца, мистера Натаниэля Гарди. Мистер Гарди родился в Бультоне, но большую часть жизни провел в Индии, где вместе с французским инженером месье Демюрье приобрел серебряный рудник в Бенгалии. От брака мистера Гарди с дочерью его компаньона родилась в 1749 году девочка, окрещенная по католическому обряду. По настоянию матери она воспитывалась в одном из аббатств во Франции, где и прожила до восемнадцати лет. В 1767 году она совершила путешествие в Калькутту к родителям, но уже не застала в живых своей матери. Лишившись супруги, а также своего компаньона, мистер Гарди, подобно мне, ощутил глубокую тоску по доброй старой Англии. Он продал рудник и решил закрыть свои небольшие конторы в Бультоне и Портсмуте. Все предварительные хлопоты по его делам приняла на себя наша контора, поручив их мне.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мистер Гарди со своей единственной дочерью Эмилией, так же как и наследник сэра Эдуарда мистер Фредрик Райленд, будущий виконт Ченсфильд, деятельно готовятся к дальнему пути. Приготовления их, равно как и мои, уже близятся к концу. Большой караван судов выходит в море из Калькутты в начале марта. Мною уже куплены две каюты на английской бригантине «Офейра»: одна предназначена для мистера Райленда и меня, вторая – для мистера Гарди и мисс Эмили. Мистер Гарди – сама доброта. Он очень любезен и называет меня своим гувернером. Увидеть его дочь мне еще не представилось случая.

Порт Калькутта, 3 марта 1768 года.

Итак, оба трюма «Офейры» приняли последние тонны груза. Бригантина доставит в Европу весьма ценные товары – дорогие краски для тканей, благородные металлы в слитках, самоцветные камни для ювелиров Голландии, шелка для отечественных модниц и лекарственные средства для аптекарей Европы. Большая и самая ценная часть груза – серебро в слитках и прекрасные самоцветы – принадлежит мистеру Гарди.

Пассажиры уже заняли свои места в каютах. Бригантина так мала, что нам придется обходиться услугами команды – собственную прислугу негде поместить. Мисс Эмили, дочь мистера Гарди, поистине очаровательная молодая леди! Кажется, того же мнения придерживается и мистер Райленд. Впрочем, мой клиент неразговорчив и не особенно учтив со мною.

Завтра на рассвете мы снимаемся с якоря. Другие суда нашего каравана грузятся неподалеку. Вооруженные конвойные суда уже ожидают на океанском рейде. Караван состоит из восьми торговых и четырех охраняющих кораблей. Вооружены и торговые суда – на нашей бригантине я видел две медные пушки. Да хранит нас Всевышний в дальнем пути!

Бенгальский залив. Борт «Офейры», 5 марта.

Сегодня мы простились с устьем священного Ганга. Второй день мы находимся в плавании, и величавая дельта реки, низменное побережье с пышной зеленью и массивными пагодами уже исчезают на горизонте. Океан спокоен, путешествие идет пока очень приятно. Караван держит курс на Мадрас.

Впереди движется стопушечный трехпалубный корабль «Хемпшир», прибывший в наши воды из Вест-Индии. Он направляется в Плимут – значит, до конца рейса мы пойдем под его надежной охраной. Два легких фрегата защищают фланги каравана, один корвет замыкает строй судов. Наша бригантина следует в хвосте каравана, под охраной пушек корвета.

Весь вчерашний день я провел на палубе в беседе с мистером Гарди, о котором навсегда сохраню самые приятные воспоминания. Мой собеседник обрадовал меня известием, что глава бультонской юридической конторы господин Томпсон-старший и сам мистер Гарди – не только земляки, но и школьные товарищи. Между ними существует даже дальнее родство. В течение последних тридцати лет старики поддерживали переписку, находясь в разных частях земного шара. В ней приняли участие и дети, после того как мистер Гарди прислал старому другу свой акварельный портрет, на котором он изображен вместе с дочерью. Вскоре отец и дочь получили в ответ изображение мистера Уильяма Томпсона с его сыном Ричардом. Молодые люди понравились друг другу на расстоянии, и родители считают их помолвку, официально еще не оглашенную из-за различия вероисповеданий, делом окончательно решенным. Предстоящий брак Ричарда с мисс Эмили – тоже одна из причин, побудивших мистера Гарди поторопиться с отъездом в Англию.

Молодой Фредрик Райленд ухитрился достать из воды и преподнести мисс Эмили последний цветок лотоса в устье Ганга. Пока мы беседовали с мистером Гарди, сэр Фредрик и наш любезный капитан посвящали мисс Эмили в тайны мореходного искусства. Сэр Фредрик Райленд очень спокойный, уверенный в себе человек. Держится он с большим достоинством. Лицо его приветливо, черты отличаются благородством. У него красивый орлиный нос, темные волосы…»

– Здесь, в этом месте, тетрадь несколько пострадала. В ней много подмоченных страниц, кое-где строчки почти смыты, – прервал чтение мистер Томпсон.

– Мне кажется, что пострадал всего лишь услужливый панегирик мистеру Райленду. Мне эта потеря не представляется невознаградимой, – брюзгливо произнес мистер Ленди. – Просим вас читать далее, где текст отчетливее.

Мистер Томпсон продолжал:

– «…носит короткие баки. На корабле почти нет таких работ, с которыми он не мог бы справиться. В то же время его ученость и знание индийских народов с их таинственным магическим искусством делают его неоценимым собеседником, когда он изволит нарушать свою необщительность.

Бенгальский залив, 17 марта.

Двое суток мы простояли на рейде в Мадрасе, не сходя на берег: в городе свирепствует оспа. Приближаемся к берегам Цейлона. Нас задерживают сложные маневры с большим количеством судов. Поэтому мы двигаемся несколько медленнее, чем одиночные корабли.

Порт Коломбо, Цейлон, 25 марта.

Плавание идет благополучно. Миновали пролив и любуемся сказочными красотами Цейлона.

Если бы я владел пером, как поэт, то посвятил бы Цейлону большую поэму. Меня всегда удивляло, почему люди селятся в пустынях и среди скал, когда есть такие райские места на свете, как Цейлон, где население не отличается особенной плотностью.

Борт «Офейры», безбрежный океан, 3 апреля.

Ровно месяц, как мы с сэром Фредриком делим эту каюту, но я знаю его так же мало, как в день нашего знакомства.

Впрочем, в присутствии мисс Гарди он не только блистательно учтив, но и становится весьма щедрым на рассказы и остроумные шутки. С наступлением темноты он развлекал вчера отца и дочь объяснениями искусства кораблевождения по небесным светилам. Лицо мисс Гарди с большими, выразительными глазами, устремленными во время его объяснений к звездному небу, было так прекрасно, что в голосе сэра Фредрика появились новые, несвойственные ему мягкие нотки. Молодая леди слушала как зачарованная, и это вдохновляло рассказчика. Она сама много путешествовала, и вопросы, которые она задавала, свидетельствовали о ее наблюдательности и живом уме.

Борт «Офейры», 6 апреля.

Если бы не календарь, где я вечерами зачеркиваю дни, то я утратил бы счет совершенно одинаковым суткам. Они начинаются и кончаются однообразным перезвоном корабельных склянок[16]; эти звуки сопровождают все события нашей корабельной жизни.

Сегодня на западе исчезли очертания Мальдивских островов. Попутный ветер благоприятствует плаванию, и скорость движения удвоилась. Теперь мы делаем в среднем пять-шесть узлов[17], что составляет в сутки до ста сорока миль. Мистер Райленд находит, что это хороший ход для большого каравана. Своего соседа я почти не вижу в каюте. Он проводит целые дни на палубе или в нижней каюте, в обществе мистера и мисс Гарди. Судя по взглядам, которыми мисс Эмили встречает каждое его появление, я боюсь, как бы мистеру Ричарду Томпсону не пришлось впоследствии жалеть о своем отсутствии на борту в эти дни!

Борт «Офейры», 10 апреля.

Кругом открытое море. Через несколько суток бросим якорь у острова Иль-де-Франс, или, как его еще называют, острова Маврикия. Мы уже на широте южной оконечности Мадагаскара. Очень сильная жара.

Борт «Офейры», 12 апреля.

Дни эти кажутся мне бесконечными, но мисс Эмили в моем присутствии пожаловалась отцу, что время летит со сказочной быстротой. Бедный мистер Ричард!

Борт «Офейры», 16 апреля.

Вчера у острова Маврикия пополнили запас пресной воды. Ее доставили в бочках с помощью шлюпок. Суда стояли несколько часов на открытом рейде, в миле от холмистого острова. Сэр Фредрик и мисс Гарди побывали на берегу и посетили французского губернатора острова. Ночь была душная, с каким-то горячим маревом испарений, и звезды мерцали необыкновенно сильно. Сэр Фредрик говорит, что это предвещает непогоду. Мисс Гарди задержала вечером при расставании с ним свою руку в его руке. О моя молодость, как ты далека!

Борт «Офейры» 18 апреля, вечером.

По предсказанию капитана, близится шторм; барометр падает. Духота нестерпима. Дует горячий северо-восточный ветер. Мистер Райленд называет его бейдевиндом по отношению к нашему курсу. От острова Маврикия и еще каких-то небольших островов того же архипелага нас отделяют уже триста миль. Держим курс на южную оконечность Африки; приближаемся к водам Мадагаскара.

Час назад на горизонте замечены паруса двух неизвестных кораблей. Скоро они пропали из виду, так как видимость уменьшилась из-за туч. Утром, далеко на севере, прошла какая-то встречная шхуна. Флаг ее различить не удалось.

Мисс Эмили взволнована и не замечает никого и ничего вокруг. По-видимому, ее отношение к мистеру Ричарду было наивной, почерпнутой из модных чувствительных книг «возвышенной склонностью». Встреча же с мистером Райлендом впервые разбудила в ее сердце настоящую женскую любовь. Это понимает и сам мистер Гарди, который очень смущен и сбит с толку неожиданными обстоятельствами, угрожающими спутать все его давно взлелеянные планы. Но разве нынче дети нашего плачевного века поступают согласно помыслам родителей? Впрочем, мистер Гарди не может не отдавать должное уму, талантам и безупречному поведению сэра Фредрика Райленда. Да и следует ли забывать, что он все же «сэр», а может быть, и «милорд»[18] и имеет блестящую будущность на родине своих предков!

Покамест же дай бог нам всем благополучно перенести штормы и прочие трудности пути и ступить здоровыми на землю нашей родины…»

– Дальнейший текст на протяжении нескольких страниц очень неразборчив, – поднял на слушателей глаза мистер Томпсон. – Но так как именно последующие страницы, покрытые кляксами и помарками, содержат описание наиболее драматических событий этого несчастного плавания, я приложу все усилия, чтобы все же прочитать вам эти места, ибо они делают честь лучшим чувствам автора… Френсис, добавьте еще свечей!

«Борт французского военного корвета «Бургундия», 24 апреля 1768 года.

О моя возлюбленная дочь! Перо не в силах описать все ужасы, пережитые твоим несчастным отцом за эти злополучные дни! Руки дрожат, и я с трудом держу плохо очиненное перо. Но я собрался с силами, чтобы запечатлеть в этой тетради страшную картину гибели нашего корабля. Боже, помилуй мою скорбящую душу и прости мне мои тяжкие прегрешения, вольные и невольные. Наверно, чистые молитвы моей дочери спасли мне жизнь, которую я отныне готов посвятить молитве за вечное упокоение погибших друзей! Аминь!

Вечером 18 апреля, усыпленный мерным покачиванием судна и невыносимым зноем, я крепко уснул в каюте. В это время к хвосту нашего каравана подкрались французские призонеры[19] и пытались отрезать два наших торговых судна.

Однако сопровождавший нас корвет развернулся бортом к одному из вражеских кораблей и дал по нему залп ядрами и брандскугелями[20] из всех своих бортовых пушек. Этот страшный залп показался мне сквозь сон оглушительным раскатом грома и заставил мигом вскочить с постели.

Когда спросонок, ничего еще не понимая, я выбежал на палубу, то увидел пороховой дым и объятый пламенем корабль противника, он шел прямо на нас!

Ночь озарялась огнем пожара и поминутными вспышками пушечных залпов. Смелым маневром «Офейра» увернулась от смертоносного сближения. Тогда горящий корабль, как зверь в предсмертном прыжке, двинулся на корвет, охранявший тыл каравана и причинивший врагу столь тяжелый ущерб. Пылающий корабль с разгона протаранил ему корму; мачты и такелаж, охваченные огнем, при ударе обрушились на корвет, и он тоже вспыхнул подобно факелу.

Между тем второй из нападавших кораблей, французский корвет «Бургундия», успел подбить и поджечь охранявший нас легкий фрегат и, пустившись наперерез «Офейре», стал осыпать ее пушечными ядрами, отсекая нас от каравана. Ядра со свистом проносились над палубой, рвали паруса и ломали реи.

Вдруг у фальшборта упала с шипением чугунная бомба, начиненная порохом. Она вертелась, как волчок, и короткий фитиль, раздуваемый ветром, ярко тлел в темноте. Команда бросилась бежать. В эту минуту чья-то высокая фигура метнулась к бомбе. Ударив по ней орудийным банником, человек загнал бомбу в промежуток между двумя кнехтами и остановил ее вращение. Затем он наклонился, схватил страшный предмет руками и, перенеся через фальшборт, выбросил бомбу в море. Дружный вздох облегчения вырвался у всех. Когда человек повернулся к нам, я узнал в нем сэра Фредрика Райленда, опоясанного перевязью шпаги. Сэр Фредрик спокойно отыскал на палубе брошенный им пистолет, сунул его за пояс и отошел в сторону.

Наша бригантина, поставив все уцелевшие паруса, стала уходить из-под обстрела в темноту ночи, рассчитывая вернуться затем под охрану пушек «Хемпшира», лишенного сейчас возможности маневрировать из-за тесно сбившихся вокруг него кораблей каравана. Они в беспорядке жались к его бортам, словно цыплята к наседке при нападении коршуна. Вражеский корвет «Бургундия», мачты которого были сильно повреждены в бою, пустился нас преследовать, но стал быстро отставать. Казалось, мы спасены.

Тут я заметил и мистера Гарди, тоже вооруженного пистолетом и шпагой; он поддерживал под руку мисс Эмили, вышедшую из своей каюты, чтобы помочь перевязать раненых. Мисс Эмили с тревогой искала кого-то глазами на палубе и успокоилась, лишь когда увидела сэра Фредрика. Он, в свою очередь, сбежал с мостика, где беседовал с офицерами, и, прижимая ее руку к губам, просил девушку удалиться в каюту, пока опасность не миновала окончательно.

Мистер Гарди рассказал ей про эпизод с бомбой. Она побледнела и, казалось, едва устояла на ногах, но овладела собою и одна пошла к маленькому салону, где корабельный цирюльник, исполнявший также обязанности лекаря, уже возился с ранеными.

Вдруг впереди по курсу, словно зловещий призрак, вырос силуэт длинной черной шхуны. Наступило полное безветрие, корабли стояли неподвижно, вдали еще пылал пожар и раздавались орудийные выстрелы, – это сами собою стреляли раскаленные пушки, оставшиеся заряженными на брошенных горящих судах.

Со шхуны спустили две шлюпки. Они быстро полетели к нам.

«Пираты! – мелькнуло у меня в мозгу. – Мы попали в засаду!»

Объятый ужасом, я бросился в нижнюю каюту. Оставаться одному в верхней каюте было слишком опасно. Я бежал, прижав к груди кожаный мешок с моими сбережениями и документами, и – признаюсь тебе, дочка, – решил спрятаться под широкую кровать мисс Эмили, скрытую за занавеской.

Вскоре в каюту вошли мисс Гарди и сэр Фредрик Райленд, и я оказался невольным слушателем их краткого объяснения. Очень скоро слова «Эмили!», «Фред!» потонули во вздохах и поцелуях.

Когда дверь каюты снова приоткрылась и впустила отца, голова девушки лежала у джентльмена на груди, и джентльмен прижимал эту голову к губам. При виде отца сэр Фредрик выпустил девушку из объятий и за руку подвел ее к мистеру Гарди.

«Сэр, – взволнованно заговорил молодой человек, – сэр, мы с Эмили навсегда полюбили друг друга. Позвольте мне идти сражаться за наше общее будущее, ибо иначе мне придется искать в этом бою только смерти!»

«Да благословит вас бог, дети!» – отвечал старый Гарди.

Мисс Эмили сняла с груди и повесила на шею сэру Фредрику старинный золотой католический образок, и молодой человек, еще раз прижав к груди будущую жену свою, поспешил на палубу, где уже грянул первый выстрел нашей корабельной пушки. Снедаемый тревогой и страхом, я неподвижно лежал в своем тесном убежище, прислушиваясь к залпам, звериному крику злобных исчадий ада и к шуму рукопашной схватки, закипевшей над нашими головами. В наступившей затем тишине в дверь каюты тихо постучали. Вошел сэр Фредрик, камзол его был залит кровью, лицо почернело от порохового дыма.

Вместе с мистером Гарди они заперли дверь, перезарядили пистолеты и попробовали шпаги. Добрый мистер Гарди осведомился о моей участи, и сэр Фредрик Райленд выразил предположение, что я укрылся где-нибудь в трюме.

Судно наше, находившееся уже во власти пиратов, куда-то двигалось. Мисс Эмили, упав на свою постель за занавеской, горячо молилась. Тем временем наверху опять возобновились выстрелы, и мистер Райленд объяснил, что началось сражение между пиратами и экипажами французских шлюпок. Бой этот был коротким – пираты заставили французов отступить.

Вскоре сквозь окно каюты спутники мои увидели приближающийся борт пиратской шхуны. Дикие, торжествующие крики раздались над нами. Я ощутил толчок и услышал топот ног по всему кораблю.

От ужаса я был близок к обмороку и уже не питал никакой надежды! Дверь затрещала, и озверелые лица грабителей появились в дверях. Мисс Эмили вскрикнула и лишилась чувств, сэр Фредрик Райленд заслонил ее своим телом, а мистер Гарди выстрелил навстречу нападающим. Он сразил одну из этих бестий, но в тот же миг сам пал мертвым под их выстрелами…»

– По-видимому, – прервал чтение мистер Томпсон, – при описании этой драматической сцены к автору вернулось чувство самообладания. Здесь, в тетради, вырвано несколько страниц, переписанных автором, очевидно, наново, так как все дальнейшее начертано довольно твердой рукой и достаточно разборчиво. Даже цвет чернил стал темнее и отчетливее. Мне уже не нужно так отчаянно напрягать зрение. Френсис, вы можете убрать лишние свечи. Итак, я продолжаю.

«Мистер Фредрик сражался, как лев, и каюта наполнилась мертвыми телами. Я выбрался из-под кровати и, воодушевленный примером такого мужества, схватил шпагу и бросился ему на помощь. Мы вытеснили нападавших из каюты и забаррикадировали дверь. Нас оставили в покое, так как французский корвет успел подойти к месту боя и открыть огонь по шхуне и пришвартованной к ней бригантине.

Оба судна загорелись от брандскугелей и бомб корвета, пираты бросались в воду и гибли под выстрелами. Заслуженная кара постигла всех негодяев до единого, ни одного французы не оставили в живых.

Когда пламя забушевало уже рядом с нашей каютой, мы вышли из нашего убежища и стали подавать сигналы. Последняя шлюпка французов как раз готовилась отвалить.

Сэр Фредрик вынес бесчувственную Эмили из каюты, я же спас самые необходимые документы, деньги, не забыв и эту тетрадь. Через десять минут нас доставили на борт корвета «Бургундия», где отвели небольшое помещение на корме, скупо освещенное одним иллюминатором, расположенным над самой ватерлинией. Здесь мы положили мисс Эмили, еще не очнувшуюся от обморока, и вернулись на палубу, откуда экипаж корвета наблюдал за гибелью пиратской шхуны и нашей «Офейры». Наш маленький покинутый корабль стал могилой мистера Гарди: тело его, равно как и тела убитых пиратов и французов, поглотили морские волны.

Тем временем разразился тропический ливень; ветер, крепчая с каждой минутой, достиг небывалой силы, и в океане разбушевался шторм, подобного которому я никогда не видывал. Судно вставало на дыбы и вдруг летело куда-то в пропасть. Сэр Фредрик привязал бесчувственную мисс Эмили к койке, иначе и ее швыряло бы о стены с такою же силой, как швыряло нас. Наконец, вцепившись в свою подвесную койку, я кое-как забрался в нее и вскоре впал в забытье.

Проснувшись, или, скорее, очнувшись, я услыхал бред мисс Эмили и тихий голос сэра Фредрика. Шторм еще бушевал, хотя я проспал, как оказалось, почти целые сутки. При свете дня океан казался еще страшнее, чем ночью.

Шторм утих только к вечеру 20 апреля, и капитан «Бургундии» пригласил нас к себе. Он учтиво осведомился, удобно ли наше помещение, и расспросил о нашем звании, состоянии и целях плавания. Вместе с капитаном мы вышли на палубу. Корвет представлял собою жалкое зрелище: это был уже не корабль, а лишь остов корабля, с обломками мачт, без рангоута[21], без единой шлюпки. Для облегчения судна капитану пришлось пожертвовать несколькими пушками.

Французский моряк объяснил, что корвет способен лишь с трудом двигаться по курсу. Капитан намеревался достичь побережья Африки или Мадагаскара с помощью запасного паруса и мачты, которую можно собрать из обломков. Он дал нам понять, что мы получим свободу лишь после внесения нашими родственниками довольно значительной выкупной суммы. Он предупредил нас также о недостатке запасов продовольствия на корвете.

Положение наше чрезвычайно тяжелое. Единственная надежда – это бесконечное милосердие Всевышнего!

Вернувшись в каюту, мы застали мисс Эмили в прежнем состоянии. Она в бреду звала сэра Фредрика, не узнавая его самого. По-прежнему он занял место сиделки у ее ложа. Корабельный врач нашел у мисс Гарди горячку, дал ей лекарство и обещал навещать. Однако добрый медик не заметил, что на лице у нее появились красные пятна и зловещая сыпь.

Борт «Бургундии», 26 апреля.

Нам предоставлено право свободно передвигаться по всему судну. Матросы соорудили подобие двух мачт и поставили кливер и грот. Судно даже при свежем ветре делает не более четырех узлов. Нас кормят отвратительной бурдой из подмоченного риса. Запаса пресной воды должно хватить на десять-двенадцать суток. Дисциплина среди команды заметно падает. Но самое страшное – это болезнь мисс Гарди. Я уже не сомневаюсь, что она больна оспой. Скоро эту страшную новость нельзя будет держать в тайне от капитана. Боже, что станется с нами!

Борт «Бургундии», 28 апреля.

Наступила влажная тропическая жара. Мисс Эмили не поправляется, но сознание временами возвращается к ней. Ей уже известна судьба ее несчастного отца. Боюсь, что вскоре нам всем придется разделить с ним ту же бездонную могилу.

Борт «Бургундии», 30 апреля.

На борту вспыхнула эпидемия оспы. Я уверен, что кто-то из матросов-индусов принес ее на борт «Офейры» в Мадрасе, а мисс Эмили заразилась ею, когда перевязывала раненых. Теперь заболело несколько человек из экипажа. Ни мне, ни сэру Фредрику оспа не страшна – я перенес ее в детстве, и следы ее остались на лице. Сэр Фредрик тоже болел оспой в Индии и, вероятно, излечился с помощью средств, неизвестных нашей европейской медицине, самодовольной и невежественной. Черты его лица остались не обезображенными.

Мисс Гарди страдает терпеливо и молча. Нас покинули все, и появляться на палубе нам теперь запрещено под страхом смерти.

Один раз в день приносят скудную пищу и бросают в каюту через окошечко в дверях, как диким животным.

Над кораблем поднят флаг бедствия. Часть команды намерена бежать с корабля и занята сооружением плота. Плот уже спущен на воду. На корвете останутся капитан, несколько уцелевших офицеров и кучка преданных им матросов. Завтра утром непокорная часть команды покинет судно.

Все эти новости с горечью сообщил нам врач. Он продолжает навещать мисс Эмили и пока не затронут гибельной болезнью.

Над мачтой развевается желтый флаг, означающий, что корабль – во власти самого грозного корсара: черной индийской оспы.

Борт фрегата «Крестоносец», 3 мая 1768 года.

Благодарение Богу, мы спасены! Но какой страшной ценой!

Третьего дня, поздним вечером, по уходе врача дверь нашей каюты забыли запереть. Сэр Фредрик тихо выбрался в коридор и проник на палубу. Его орлиные глаза даже при лунном свете разглядели на горизонте парус. Через минуту он прокрался на корму, под которой на волнах покачивался привязанный плот. Инструменты, служившие для его постройки, еще валялись на палубе. Тут же находились два длинных весла.

Захватив с собой пилу и топор, сэр Фредрик спустился по канату на плот.

Судно лежало в дрейфе, океан был спокоен, ветер почти не надувал безжизненных парусов. Сэр Фредрик увидел, что плот состоит из четырех частей, скрепленных друг с другом дощатым настилом. Распилив обвязку настила, можно было отделить длинный узкий плотик, управлять которым смогли бы без труда два человека.

Сэр Фредрик принялся пилить. К счастью, никто не обратил внимания на этот звук за кормой; матросы, вероятно, полагали, что плотники кончают свою работу.

Доска была вскоре перепилена, плотик стал разворачиваться и оказался отделенным от остальной части сооружения. Сэр Райленд зацепил плотик багром, быстро обрубил весла до нужного ему размера, вбил в бревна два толстых корабельных гвоздя в качестве уключин и одним взмахом топора разрубил швартов, удерживавший весь плот. Перескочив на свой плотик, он, стоя во весь рост и действуя одним веслом, стал направлять свое суденышко вдоль левого борта корабля к иллюминатору нашей каюты. Обо всех этих приготовлениях я, разумеется, ничего не знал, но сильно тревожился из-за столь продолжительного отсутствия нашего спутника.

Каково же было мое изумление, когда в иллюминатор просунулась рука с концом каната и голос сэра Фредрика Райленда приказал мне удержать канат. Я помог сэру Фредрику забраться в каюту и стал вместе с ним спешно собирать самые необходимые предметы, документы и одежду. Наконец он предложил мне первому спускаться на плот.

Прошептав молитву, я полез в узкое отверстие иллюминатора и с трудом ступил на шаткое сооружение. Затем из иллюминатора показалась голова спеленатой, подобно ребенку, мисс Гарди. Я осторожно принял ее на руки и положил на настил. Сэр Фредрик бросил мне связку одеял и еще раз вернулся в каюту.

В этот момент до нас донеслись злобные крики и выстрелы. Возгласы: «Предательство!», «Смерть офицерам!», «Плот обрублен офицерами!», «К восстанию!» – перемежались с глухими ударами, стонами, выстрелами.

Сэр Фредрик тихо спрыгнул на плотик. Я взял одно весло, сэр Фредрик – другое, и мы принялись с силой грести, удаляясь от корабля, охваченного безумием бунта.

Вскоре до нас долетели крики: «Огонь на корабле!» Обернувшись назад, мы увидели на корме корабля длинный язык пламени.

В этот же момент с корабля заметили наше бегство.

«Гребите быстрее!» – крикнул мне мистер Райленд, и мы снова налегли на весла.

С грохотом распахнулся один из пушечных портов левого борта.

Канонир с дымящимся фитилем показался за орудием. Выстрел грянул, и ядро, не долетев до нашего суденышка, с шипением ушло в воду.

Внезапно все небо озарилось словно багровой молнией. Я выронил свое весло и ничком упал на плотик. Послышался взрыв, от которого, казалось, небо разверзлось и океан расступился, как в Священном Писании. На несколько мгновений я потерял сознание, оглушенный ужасным сотрясением воздуха. Затем вокруг со свистом стали падать в воду обломки дерева и куски металла; клочья черного праха оседали подобно туче. Взглянув в сторону корвета, я увидел лишь задранный кверху нос корабля, быстро погружающийся в кипящий водоворот.

«Очевидно, кто-то из офицеров решил ценою собственной жизни положить конец недостойному поведению бунтовщиков, – сказал мистер Райленд и, обнажив голову, сотворил короткую молитву по мужественному врагу, взорвавшему крюйт-камеру[22] непокорного корабля. – С корвета я видел вдали парус. Будем надеяться, что нас заметят».

И действительно, в первых проблесках рассвета мы увидели в трех милях большой фрегат, двигавшийся к нам. На ровной глади моря плавали обломки погибшего корабля и качался плот. Ни одного человека, ни одного уцелевшего члена экипажа не было видно!

Взмахами белой простыни мы обратили на себя внимание. С фрегата спустили шлюпки. Через несколько минут нас окликнул по-английски мичман с первой шлюпки. Мы назвали наши имена. Каково же было мое удивление, когда этот молодой человек, услыхав мое скромное имя, испустил радостный возглас и чуть не прыгнул в воду, чтобы скорее добраться до нашего плота.

«Мистер Мортон, сэр Фредрик Райленд, – кричал юноша, охваченный энтузиазмом, – скорее на борт нашего корабля! Ура, ребята!»

Гребцы, к которым относилось последнее восклицание, подвели шлюпку, но сэр Фредрик предложил им отплыть на некоторое расстояние и потребовал врача для освидетельствования важного, опасного груза. Юноша дал команду, шлюпка полетела к фрегату, и вскоре юный мичман вернулся с врачом на борту. Полный джентльмен в парике и с лорнетом спросил нас, какой груз нужно осмотреть, но, взглянув на лежащее, укрытое одеялами тело больной, догадался, в чем дело.

Мистер Райленд, перейдя на французский язык, чтобы не быть понятым командой, объяснил, что больную оспой необходимо положить на корабле в отдельное помещение, где мы, ее спутники, сможем оказать ей помощь, разделяя ее карантин. Почтенный доктор, пробормотав нечто неопределенное, удалился на фрегат.

Там долго совещались. Эти минуты ожидания были ужасны, и мне ясно представилась картина гибели на жалком плотике среди океана. С тревогой я наблюдал, как одна из спущенных шлюпок подошла к большому плоту и подожгла сооружение мятежных матросов. Очевидно, таково было приказание командира фрегата.

Наконец шлюпка с нашим другом мичманом снова приблизилась. Мичман держал в руках буксирный канат.

Шлюпка прибуксировала наш плотик к трапу корабля. Уже через десять минут мисс Гарди лежала на койке, а мы удобно поместились в другой части больничной каюты, разделенной перегородкой на две половины. Прислуживать нам остался матрос фрегата, негр Сэм, с обезображенным оспой лицом.

Наш юный спаситель подошел вскоре к дверям и рассказал нам, каким образом фрегат «Крестоносец» оказался в этих водах и откуда ему, мичману королевского флота мистеру Эдуарду Уэнту, известны наши имена.

Оказалось, что фрегат, направлявшийся в индийские воды в качестве британского морского охотника за призами, встретил у берегов Мадагаскара наш поредевший караван и пустился на розыски «Офейры» и пиратов. Ураган далеко отклонил и его от взятого курса. Потеряв надежду найти исчезнувший корабль, фрегат взял направление на Капштадт[23]. В этот момент с корабля заметили взрыв, и он подоспел к месту крушения «Бургундии».

Судьбе было угодно, чтобы на фрегате совершал свое первое плавание в качестве мичмана мистер Эдуард Уэнт, сын мистера Монтегю Уэнта, управляющего бультонским поместьем Честерфилд. Эдуард Уэнт окончил мореходные классы в Портсмуте, моем родном городе, где воспитывалась у своей тетки моя дорогая Мери. И что же оказалось? Оказалось, что этот сорванец, этот восемнадцатилетний мистер Уэнт, самонадеянный мичманок, носит в своем бумажнике миниатюрный портрет моей Мери и склонен уже считать меня своим будущим тестем! О, моя маленькая шалунья, дай бог мне благополучно вернуться домой, в наш старый Портсмут, и я постараюсь исторгнуть из твоей милой головки всякую мысль о мичманах и морских офицерах!

Борт фрегата «Крестоносец», 17 мая.

Фрегат приблизился к африканским берегам. Мисс Эмили оправилась от своей болезни, но как она переменилась! Лицо ее потеряло нежный румянец, несколько небольших рубцов осталось на висках и на подбородке, глаза утратили свой блеск, волосы – свою пышность, но она, конечно, остается привлекательной молодой леди. Через две-три недели кончится наш карантин, мы сможем выходить на палубу.

Мисс Гарди глубоко удручена горем: потеря отца, так и не увидевшего родной Бультон, болезнь, ужасные переживания – все эти жестокие удары судьбы она переносит стойко. Но прежнюю жизнерадостную Эмили трудно узнать в этой подавленной женщине.

Борт фрегата «Крестоносец», 22 мая. Порт Капштадт.

О радость! Мы следуем в Англию на «Крестоносце»!

В Капштадте, куда мы прибыли 20 мая, мы застали весь состав нашего каравана, который будет следовать к берегам Англии в сопровождении нашего фрегата.

Жаль, что карантин удерживает нас в каюте: в Капштадте у меня имеются дальние родственники и старые друзья.

Мисс Эмили подолгу беседует с сэром Фредриком и выглядит уже несколько лучше. Благодаря соблюдению карантина зараза не проникла на корабль, и к 1 июня врач разрешил нам появиться в кают-компании.

Пока единственным моим развлечением служит эта тетрадка, которая поможет сохранить в памяти подробности трагических переживаний, выпавших мне уже на закате моих лет.

Атлантический океан, борт «Крестоносца», 1 июня 1768 года.

Уже пятые сутки находимся в плавании. Прошли в виду пустынного острова Святой Елены.

Сегодня мы были представлены командиру и офицерам корабля. С большим достоинством сэр Фредрик поблагодарил джентльменов за помощь и просил принять от себя лично чек на пятьсот фунтов для украшения судна и раздачи наград членам экипажа. Когда команда узнала об этом, мистер Райленд стал любимцем на корабле, а знание морского дела увеличило его популярность настолько, что старший офицер «Крестоносца» мистер Дональд Блеквуд шутливо предложил ему купить офицерский патент и принять командование судном. Сэр Фредрик отвечал, что если бы судьба сделала его судовладельцем, то он доверил бы свой лучший корабль мистеру Блеквуду.

Мисс Эмили держится замкнуто и мало показывается в обществе. Вероятно, причиной этому служит, в частности, и столь ощутимая для всякой дамы перемена во внешности. Слезы навернулись у нее на глазах, когда ей представился, с изъявлениями восторга по адресу сэра Фредрика, юный мистер Уэнт, сын старого служащего дома Райлендов…

Теперь у нас уже отдельные каюты, со всеми удобствами.

Порт Плимут, борт «Крестоносца», 2 августа 1768 года.

Записываю эти строки дрожащей рукой в каюте, сквозь иллюминатор которой мне виден военный порт моей родины. Слышу грохот якорных цепей и команду: «На месте!»

Да здравствует старая Англия!

Боже! Храни нашего короля!

Бультон, 20 декабря 1768 года.

Чтобы закончить эту тетрадь, приписываю еще несколько строк. Поручения, полученные мною от конторы «Ноэль-Абрагамс и Мохандас Маджарами», целиком выполнены.

Мистер Райленд вступил в права наследства и уже поселился в своем поместье Ченсфильд близ Бультона. Лишь с большими хлопотами он добился прав на восстановление виконтского титула, столь легкомысленно утраченных его недальновидными предками. Эти хлопоты стоили немалых затрат, но у сэра Фредрика – весьма широкие планы. Со временем он надеется вернуть своему опальному роду даже пэрские права и открыть себе дорогу в самые высокие сферы. Бог ему в помощь в этих начинаниях!

С искренним прискорбием он узнал о недавней смерти отца мичмана Эдуарда, достойного мистера Монтегю Уэнта, управляющего поместьем Ченсфильд. Сэр Фредрик предложил занять эту должность мне. Глубоко удовлетворенный оказанной честью, я принял предложение и с 1 января 1769 года приступаю к обязанностям управляющего поместьем.

Мисс Эмили до окончания траура живет в Бультоне, в частном пансионе Эндрью Лоусона, бывшего служащего своего отца.

Она взяла себе в услужение негра Сэмюэля Гопкинса, помогавшего нам во время путешествия на «Крестоносце»; этот черный слуга необыкновенно привязался к мисс Эмили.

Все дела, связанные с закрытием фирмы мистера Гарди, исполнены мною строго по желанию этого добрейшего из моих клиентов. Небольшой капитал, оставшийся после ликвидации обеих английских контор фирмы Гарди, положен в «Бультонс-банк» на имя мисс Эмили.

Свадьба сэра Фредрика и мисс Эмили назначена на весну будущего, 1769 года. По желанию мисс Гарди венчание будет происходить за границей, во Франции или Италии.

На этом я заканчиваю свои записки. Свою дочь я прижал к сердцу еще в Портсмуте, где сейчас она заканчивает свое образование. Мери переедет тотчас по окончании частного пансиона ко мне в Ченсфильд. Записки эти будут сохраняться в конторе мистера Томпсона до совершеннолетия дочери.

Аминь».

Мистер Томпсон-старший закрыл тетрадь.

Первым прервал молчание Паттерсон, владелец верфи.

– Мне кажется, что мистер Уильям и мистер Ричард должны пожать благородную руку сэра Фредрика Райленда и предать забвению непреднамеренную обиду. Она представляется мне ничтожной в свете только что открывшейся нам истины, – сказал судостроитель торжественно.

– Я присоединяюсь к этому мнению, – заявил Ленди.

– Отец, я готов согласиться с джентльменами, – проговорил Ричард, глубоко тронутый прослушанной эпопеей. – Мне кажется, что после всего пережитого этими людьми разделить их было бы грешно и мелочные уколы самолюбия не должны влиять на наше отношение к этой чете.

Пастор Редлинг с удовлетворением качал головой. Только старый Уильям Томпсон, откинувшись на спинку кресла, молча рассматривал тисненую кожу переплета рукописи и не поднимал глаз на собеседников.

Едва джентльмены успели высказать свое суждение, раздался стук молотка у входной двери. Старый слуга, впустив кого-то в переднюю, появился на пороге гостиной.

– Ваш вчерашний посетитель явился снова, – доложил он хозяину.

Уильям Томпсон, решивший было, что это его супруга вернулась с заседания дамского комитета, в недоумении вышел в приемную вслед за слугою. Перед ним стоял невысокий человек, одетый в обычное платье уличных торговцев-разносчиков. Свою шляпу он держал в левой руке. Безымянный палец на этой руке отсутствовал.

– Что вам угодно, мистер Роджерс? – спросил хозяин довольно сурово. – Сейчас не совсем обычное время для деловых встреч.

– Приношу глубокие извинения, – прошептал незнакомец, отвешивая поклон, – но ваша помощь и совет нужны мне немедленно. Прошу вас еще раз уделить мне несколько минут. Сегодня утром я беседовал с Эндрью Лоусоном и с точностью установил, что стою на верном пути. Как только вы дадите мне обещанные дополнительные сведения о катастрофе «Черной стрелы», я временно покину Бультон. Мне небезопасно оставаться здесь…

Мистер Томпсон пригласил посетителя в свой кабинет и приказал слуге предупредить гостей, что он занят с клиентом, прибывшим по срочному делу.

Джентльмены откланялись, и вскоре шум их экипажей замер вдали на бультонских мостовых.