Читать книгу Остров бабочек - Роберт Валерьевич Мальков - Страница 3

Боги Карфагена да освятят божественны Тунис!

¹⁷

Вечером в ресторане «Тунис» нашего родного города Кашкино мы с физиком Лёнькой Сомовым, трудовиком Игнатичем, англичанкой Женечкой и историчкой Татьяной Ивановной справляли рождение внука Игнатича. Из всего школьного коллектива, кроме нас он позвал ещё физрука Василия Матвеевича и психологичку Валерию Тарасовну. Василий Матвеевич не смог прийти из-за огородной страды, где ползал раком по своим двенадцати соткам, а Валерия не пришла из-за неприятия поведения Игнатича на корпоративах, ибо знала, что когда он напьётся, то ведёт себя некультурно: громко смеётся, ковыряет вилкой в зубах, поёт матерные частушки. Одним словом, ведёт себя неадекватно. Это не совсем было справедливым. То, что он любил выпить – это, конечно, верно. Но главное в нём было всё-таки не это. Главное было то, что наш трудовик являлся человеком не от мира сего. А за это, согласитесь, можно многое простить. То он задумает летательный аппарат смастерить из своего старого «запора», то несколько раз предпринимал попытки выдвигаться депутатом в Думу от ЛДПР, то в День Восьмого Марта всех многочисленных женщин нашей школы одаривал открытками с цветастыми стихотворными поздравлениями собственного сочинения, то хотел завести у себя в квартире нильского крокодила, то в своей программе, наряду с описыванием обработки деревяшек, пространно излагал трудовую жизнь Конфуция, то пытался издать за счёт областного департамента культуры первый том своих мемуаров¹⁸. Вот и сегодня не обошлось без странностей.

Рождение внука он решил отпраздновать в кругу педагогов, которые друг с другом никак общались, а Женечка с Татьяной Ивановной были даже в конфликте из-за того, что не поделили бесплатную путёвку в санаторий. Даже между Василием Матвеевичем и Лёнькой Сомовым были прохладные отношения, из-за того, что Лёнька упорно ставил трояки по физике сыну Василия Матвеевича Ромке, учившегося в нашей школе. Лишь я кое-как поддерживал с присутствующими и отсутствующими маломальские компанейские контакты. И то на меня смотрели с подозрением из-за постоянных трений с директором школы. И всё же вышеуказанные учителя не отказались от предложения Игнатича участвовать в торжестве. Во-первых, не выпить на халяву для русского человека всё равно, что уронить себя в грязь лицом. Во-вторых, несмотря на все чудачества, Игнатича уважали, полагая, что в нём дремлют недюжинные силы. Правда, его кипучая деятельность не достигала цели, но может быть, в его потомках его разрозненные таланты обретут цельность, и тогда Россия услышит о новых Келдышах и Вернадских? С надеждой, что во внуке Игнатича наконец-таки воплотится нечто выдающееся, и собралися мы в упомянутом «Тунисе».

Надо сказать, этот «Тунис» интересным было заведением. Только не понятно, почему именно Тунис? Ничего тунисского, и вообще арабского в заведении не имелось, кроме, пожалуй, Люси̒ Таракановой, которая часто исполняла там танец живота. А так в просторном помещении с выходом на террасу все аксессуары представляли собой предметы русской старины: на полах длинные половики, на стенах колёса от телеги и грабли, на потолках старинные паникадила, на столах с льняными вышитыми скатертями стояли канделябры со свечами. Вот такая получается эклектика. Люси крутит животом в стилизованной огромной русской избе. Оригинально, надо сказать, смотрится.

Игнатич пригласил педагогов на семь часов, хотя сам там находился уже с шести. И когда все пятеро пришли к назначенному сроку, Игнатич был уже навеселе. На столе с горящими свечами стояла наполовину опорожнённая водка «Обломов» родного вино-водочного завода. Кроме водки на столе помещалась закуска из порезанной селёдки в буром маринаде.

– Саадитесь, дорогиие гости, – растягивая слова, сделал широкий пригласительный жест рукой Игнатич. Его блестящие глазки смеялись, плешина лоснилась. – Сейчас выпьем, закусим, а опосля девчонки горяченького принесут.

Первые пришли пунктуальная Татьяна Ивановна (историчка) и я. Через пять минут подтянулись Лёнька Сомов (физик), и Женечка (англичанка).

Кроме нас в заведении присутствовало полсотни человек. Самые запоминающиеся это дембель-погранец при полном параде с компанией дружков, уже успевших вернувшихся на гражданку, и три небритых джигита, гортанно спорившие о чём-то на своём наречии. Всё остальное обычные провинциальные обыватели, ловящие нехитрые удовольствия от мимолётной жизни.

Когда мы уселись, то сразу, как полагается, выпили из водочных рюмок за здоровье внука Данилы, закусили селёдкой. Женщины только пригубили. Явно ждали «благородных» напитков. Лёнька Сомов, парень лет тридцати, с золотой цепочкой и в джинсовой рубахе, нагнулся ко мне и шепнул:

– Дионис Валентинович, знаешь, почему Василий Матвеевич не пришёл.

– Догадываюсь, – сказал я, занюхивая хлеб после принятой рюмашки.

– Знаешь, каким волком он в последнее время на меня смотрит?

– Догадываюсь, – сказал я, намазывая горчицей хлеб.

– Он теперь против меня и директора настраивает.

– Слушай, Леонид. Да поставь ты его Ромке один раз четвёрку.

– Этому балбесу? Да ни в жизнь! Я после этого себя уважать не стану.

Что я тут мог ему ответить?

– Ну, тогда не ставить.

– А директор? – сделал страшные глаза Сомов.

Надо же, хочет и принципы соблюсти и не усложнять себе жизни! Дилемма! Только это не то место, где решают такие глобальные вещи. В конце концов, тут же не Давос!

Я повернулся на другую сторону, где скучала Женечка, некрасивая возраста Лёньки молодая женщина. Коротко остриженная и толстая, наряженная в брючный розовый костюм и затянутая поясом с блестящей бляшкой, она внимательно слушала попсовую песню, звучащую из колонок возле аппаратуры звукорежиссёра, лысеющего угрюмого мужика с обвислыми усами. Заунывная песня располагала к тому, чтобы у неё, с истерзанной душой Сони Мармеладовой, была возможность в сотый раз презирать примитивных мужчин за то, что, они, увиливая за вертихвостками, до сих пор не желают замечать её, обладательницу такого щедрого душевного богатства.

– Женечка, а почему вы не закусываете? – мягко обратился я к ней.

– Ах, оставьте этот сочувствующий тон. Лучше дайте мне прикурить.

Когда она вынула дамскую сигарету и манерно поднесла её к губам, я зажёг зажигалку. Прикурив, Женечка выпустила длинную струю дыма.

Татьяна Ивановна, дама лет сорока пяти, чувствуя себя весьма уверенно в своём новом стильном голубом платье с глубоким вырезом, в ложбинке грудей котором блестел овен, знак её зодиака, и с причёской «аля Горгона», недовольно заметила ей с другой стороны стола:

– Милочка моя, женщина не должна курить. Это аморально во всех смыслах. Говорю вам как своя. Другие вам вместо этого скажут какую-нибудь пошлость .

– Ах, оставьте, – пролепетала Женечка. – Может, я хочу умереть.

– Эх, не грусти, ягодка, – засмеялся плешивый Игнатич и громко шмыгнул носом. – Найдём мы тебе жениха.

– Ах, оставьте, – Женечка аккуратно притушила недокуренную сигарету о пепельницу в виде лаптя. – Никто мне не нужен. Ибо не те сейчас пошли мужчины. Не той генерацией. Кругом одно убожество, вырождение.

Мы с Лёнькой переглянулись, почувствовав укор совести.

– А вот и горяченькое несут, – потёр руки Игнатич, не придавший абсолютно никакого значения словам Женечки. – Первая перемена блюд.

Прыщастая и очень худая девушка в белом батнике и серой юбке оригинального фасона, где сзади помещался пикантный бантик, а спереди ряд больших, обтянутых тканью пуговиц, уже раскладывала с подноса фасолевый суп. Но «благородные» напитки не появлялись. На столе по-прежнему стояли несколько бутылок водок марки «Обломов». Две пустые бутылки находились уже под столом. Из динамиков зазвучал какой-то российский хит девяностых. Когда был съеден суп, на середину зала вышел высокий курчавый парень в жёлтой блестящей рубахе и под минусовку запел весёлую и беззаботную песню об экзотической стране, экзотическом море, экзотической любви. От слов куплета «От поцелуя шоколадки Меня трясло, как в лихорадке», сильная половина нашей компании ринулась в опасные мужские фантазии, ибо Сцилла и Харибда серой обыденности в любой момент могла напомнить о себе в виде жён с небезопасной для черепа шваброй в руке. Все мы, исключая Татьяну Иванову, глубокомысленно задымили. Курили в основном американские сигареты, лишь патриот Игнатич смолил «Приму». Над нашим столиком стоял вьющийся густой дым. Жизнь представлялась такой же туманной и унылой, как туман над гиблым болотом. Историчка морщила нос, но ничего поделать не могла, ибо находилась в меньшинстве. Она уже покаялась, что пришла в это злачное заведение, но уходить сразу было неудобно.

После песни кучерявого парня начались танцы. Люди вставали с полными животами и, рискуя получить заворот кишок, неистово отдавались призывным страстям дико ревущей из динамиков музыки. Дембель-погранец, громко бахвалившийся перед дружками о своих подвигах на казахской границе, решил размяться. Друганы поддержали его почин. Терпсихора живо завладела слабыми на соблазны человеческими сердцами. Через минуту уже отплясывала половина посетителей «Туниса».

Мы сидели, пили, курили, точили лясы и ждали следующую перемену блюд. Наконец, принесли жаркое с посыпанной петрушкой и ещё чем-то. Опять выпили. На этот раз выпили и дамы, смекнув, что вино в программе не предусмотрено. Приняв стакан, Женечка вдруг повеселела и пошла танцевать, извивая свои моржовые телеса под судорожный ритм какой-то доморощенной психоделики.

А Лёнька Сомов опять полез ко мне со своими отношениями с физруком. От выпитой водки его бледно-голубые глаза покраснели. На лоб с глубокой морщиною пал рыжик сальный чубчик.

– Ведь он же даже не знает разницы между потенциальной и кинетической энергией. Пусть скажет мне спасибо, что я ему двойки не ставлю.

– И скажет, – успокаивал я Сомова. – Куда он денется.

– А вот ты, Дионис, послушай, что он в мае выдал, – не унимался Лёнька, воодушевлённый тем, что внимают его жалобам. – Ядро атома энергии содержит меньше энергии… Нет, это не то. А! Вот! Любая энергия обладает массой. Так? Масса есть мера инертности тела, а энергия – мера его способности совершать работу. Так? Тфу! Что-то я не туда забрёл…

Лёнька был уже хороший. Во рту его болталась потухшая сигарета.

– Нет, ты должен это понять, – дёргал меня за лацкан единственного моего парадного костюма опьяневший физик.

На десерт принесли какую-то сомнительную на вид липкую жижу. Но Лёнька на неё не обращал внимание. Даже смахнул в неё пепел. Он уже не замечал своей бестактной навязчивости. Моей спасительницей оказалась Люси Тараканова.

Когда массовик-затейник объявил номер с танцем живота, протрезвели даже самые пьяные, имеющие стеклянные глаза и сочащиеся носы. Лёнька Сомов сразу от меня отстал.

В цент ресторанного зала, который сразу был освобождён танцующими, в свете лучей заходящего солнца, вышла полуголая и босая дама. Бюстгальтер и трусики разноцветно блестели и дрожали такими же разноцветными висюльками. Ногти на руках и ногах были раскрашены ярко красным лаком афинской гетеры. Сама дама застенчиво тупила глазки. Из колонок зазвучала арабская музыка. Под барабанный бой и бренчания двухструнного дутара флейта наигрывала типично восточную мелодию. Сначала Люси показала владениями полными руками, которыми она волнообразно жестикулировала, а потом в ход пошли другие части тела: длиннноволосая голова в золотистой диадеме и с бриллиантовыми (я так полагаю) серёжками моталась из стороны в сторону; ноги энергично и замысловато сгибались в коленях; бёдра и таз сладострастно подёргивались и извивались; живот с проколотым пуком призывно колыхался. Воздух вокруг эротической танцовщицы быстро наэлектризовывался. Магнетизм её пульсирующего тела распространял атмосферу султанских покоев. Два раза во время танца Люси пробегала из одного конца зала в другой, словно предлагая, чтобы кто-нибудь погнался за ней. Но никто не отважился. Все были загипнотизированы её чарами. Только за столиком с тремя джигитами, один порывался броситься, но рядом с ним сидящий удержал слишком горячего парня, наверно, полагая, что лучше будет, если ей потом предложить деньги. Тем временем полуголая дама опустилась на колени и легла спиной на пол. Танец закончился.

Зал разразился аплодисментами. А дембель-погранец, оправляя китель с аксельбантом и значком классности, встал со своего места и, раскрывая довольный рот, нескоординированно, как дети младшей группы детского сада, хлопал большими мозолистыми ладонями.

Люси долго кланялась, посылала воздушные поцелуи в разные стороны зала и, наконец, убежала, оставляя после себя запах мускуса, пота и фиалкового дезодоранта. И пока все были под очарованием танцовщицы, никто не увидел, как бесшумно на середину зала выскочила тройка джигитов и стала выплясывать лезгинку. Двое были гибкие, как барсы, третий – с брюшком, от этого он вносил некоторый диссонанс в отточенные движения своих соплеменников. Он только выбрасывал вправо и влево руки и топал как кабан. Остальные, хищно щуря чёрные глаза, ходили на носках, резко разворачивались, подпрыгивали и так же, как и тот, с брюшком, выбрасывали в стороны руки, сжатые в кулаки. Музыкального сопровождения не было, но движение гостей с Кавказа были красноречивей всякой музыки. Видимо Люси взяла их за живое – за сердце, а может, гораздо ниже.

Народ по-разному реагировал на эту темпераментную вспышку южной натуры. Кто-то увидел в этом что-то экзотическое, своеобразное продолжение танца Таракановой, и с живым интересом наблюдал за ними. Другие никак не реагировали, будто на рекламный ролик в телевизоре. Только им было не понятно, что они рекламировали. Может, пыльные ботинки или потные зелёные шёлковые рубашки? Третьи, отнеслись к этому с недовольством и даже с враждебностью. Чо они тут себе позволяют! У нас так не пляшут. У нас присядка, хоровод, вот танец живота. А это что? Пускай едут в свой аул и выпендриваются друг перед другом, если такая нужда имеется. В числе последних был и дембель, который всё ещё стоял, но уже с налившимися, как у быка, глазами наблюдал за расходившимися южанами.

Вдруг он нехорошо ухмыльнулся, плюнул в сторону и решительно пошёл в сторону танцующих джигитов.

Игнатич потёр руки и сказал нам:

– Сейчас будет самый интересный номер программы. Не зря я вас сюда пригласил.

– Они что? Будут драться? – брезгливо поморщилась Женечка. – Уж, точно бесплатный цирк. Как раз к водке с селёдкой.

– Нужно срочно вызвать милицию, – заявила близкая к панике Татьяна Иванова, и негодующе повела плечами.

– Цыц, – ударил по столу пьяный в стельку, и от этого потерявший чувство реальности Лёнька. – Хочу видеть гладиаторский бой. Хочу, чтобы кровь лилась рекой.

Надо же, – подумал я, – сказал рифмой наш физик-лирик. Видимо, водка «Обломов» верное средство для выявления скрытых поэтических способностей.

А между тем между джигитами и дембелем со товарищи уже происходила словесная перебранка. Остальной народ не встревал, с нетерпением ожидая мордобоя. Как-никак, бесплатное зрелище! Джигиты злые тем, что, их, распалённых, остановили так грубо, не дав докончить лезгинку, и это смело можно было считать унижением их национального достоинства, петушисто выпячивали грудь и, брызжа слюной, выказывали своё презрение противоборствующей стороне.

– Ты чо се позволяешь, – восклицал погранец. – Здесь мой род испокон века жил. А ты откуда взялся, чебурек с фаршированным ..?

– Мнэ наплэвать, – петушился самый наглый джигит. – Я там, гдэ хорошо, гдэ есть дэнги. А мой фаршированный … плачэт по твоей ж…

– Сука, я тебя сейчас за такие слова, – накалялся погранец.

– Сам сука, – ответил джигит.

– Ты чо? А ну вытер, – вдруг осатанел дембель.

Видно, у джигита было обильное слюноотделение, и, сказав последнюю фразу слишком темпераментно, каплей своей слюны угадил погранцу на плечо с ядовито зелёным погоном.

– Что не будешь вытирать?

– Вытру, когда твою маму…

Южанин не успел договорить кощунственный глагол. Быстро протрезвевший дембель своим кулачищем нанёс удар по золотозубой физиономии джигита. Последний было увернулся, но удар был такой стремительный, что кулак успел задеть по смуглой скуле уворачивающегося кавказца. Этого было достаточно, что бы южанин полетел в сторону. Два остальных джигита тут же загорелись идеей мщения, и в свете вечернего солнца, проникающего через открытые окна, зловеще блеснувшие ножи. Дембель и его дружки побежали брать деревянные стулья, чтобы поскорей размозжить черепа диких детей гор. Раздались женские крики. И неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы вдруг не появился наряд милиции, вызванный очевидно администратором ресторана. Увидев представителей закона в бронежилетах и шлемах, погранец с друганами покорно поставили стулья на место. Джигиты тоже сникли, рассуждая, что всё равно откупятся.

Милиция с дружками дембеля и с джигитами прошла в комнату администратора составлять протокол.

Снова зазвучала музыка, но никто уже не танцевал. Все вяло обсуждали произошедшее, жалея, что дело не дошло до драки с пущенной юшкой.

– Вы как хотите, но я ухожу, – категоричным голосом заявила Татьяна Ивановна. Ну, что ж! Как говорится, вольному воля. Мы угрюмо наблюдали, как она удалялась в своём стильном платье и причёской «аля Горгона», нервно стуча каблуками. Сразу за ней, быстро сунув в сумочку пачку сигарет и телефон, ушла и Женечка.

Все понимали, что пора расходиться. Игнатич не возражал. В принципе мероприятие по празднованию рождения его внука можно было считать состоявшимся, проведённое на оценку пять с плюсом. Укорять себя было ему не за что. Всё было: и зрелище, и еда, и водка рекой лилась. Вон как физика Сомова развезло, даже приходится специально вызывать для него такси и звонить жене, чтобы она его встретила. Я, пивший понемногу, чувствовал себя вполне себе ничего. Но всё равно надо было «крутить педали». Я ещё раз поздравил Игнатича, поблагодарил за приглашение и, вмяв чинарик «Кэмела» в пепельницу-лапоть, помахал трудовику на прощание рукой, оставив его в одиночестве. Кто знает, может, ему сейчас одиночество и нужней всего. Так лучше ему обдумывать механизм нового летального аппарата, или второй том своих мемуаров, или ещё что-нибудь. Это же Игнатич!

Идя домой по светлым ещё улицам моего родного Кашкино, мимо деревянных домов, утопающих в садах, я отмечал звуки зорянок, славок и пеночек. Созерцая порхающих бабочек, моё сердце, сердце натуралиста, наполнялось ликованием. По проезжей части сновали иномарки вперемешку с отечественными доисторическими драндулетами, отравляющими свежий воздух с дурманами цветов оксидами азота, серы и свинца – смесью, формулы которой я затруднился бы составить. Парацельс, наверно бы, извлёк бы из этого свой плюс. Во всём можно найти свой плюс. Надо только настроить себя на лучшее. Чем я и занимаюсь всё время. Для более убедительного ощущения лучшего можно было бы завернуть в овраги. Там сейчас щёлкает «маленький волшебник белой рощи», как когда-то пел незабвенный Лев Лещенко. Но некогда. И так в «Тунисе» задержался. Дома хлопоты, дела, труды. Пройдя мимо возящегося в песочнице и пускающего пузыри карапуза, и, умилившись его непосредственности, я совсем уже было забыл об обитающей рядом опасности. Но тут-то, уже почти у кирпичных стен моей пятиэтажки, таящейся за садами, она как раз и возникла. Неожиданно дорогу мне преградил Серёга Мухин с двумя бугаями. У меня ёкнула селезёнка и подогнулось ноги. Опять двадцать пять. Писец подобрался незаметно. Хотя какие у нас песцы? Песцы это в Мурманской области. В Кашкино только п…цы.