Читать книгу В поисках императора - Роберто Пацци - Страница 7

Преображенский полк выступил с маршем на Тобольск в последнее воскресенье февраля. Впереди колонны ехал на коне невозмутимый и величественный князь Ипсиланти.

И словно само небо решило вдруг побаловать их хорошей погодой, необычной для этого времени года в Сибири, утихомирив все ветры и рассеяв все тучи. «Возможно ли, чтобы больше не было ни снега, ни вьюги? Сколько продлится это затишье?» – не переставал задавать себе вопросы князь, разглядывая каждый вечер звездное небо, непривычно яркое и прозрачное. Дни шли, вокруг было все то же бесконечное снежное пространство, раскинувшееся на тысячи километров, – беспредельная Россия. Вечером офицеры собирались у костра и Ипсиланти пытался поговорить с ними откровенно: он не слишком-то верил их ежедневным рапортам, подаваемым ему через адъютанта. Могло даже показаться, что князю доставляло удовольствие видеть их колебания и неуверенность. Он словно хотел выбить их из колеи, разрушить то приподнятое настроение, которое царило среди его подчиненных в первые дни марша, когда все мрачные предчувствия были убаюканы покоем бесконечной белизны и благоволением природы, спрятавшей, словно кошка, свои острые когти – вьюги и метели.

– Постарайтесь использовать спирт как можно экономнее… Та кая погода не может стоять вечно, солдаты должны быть готовы к худшему.

– Простите, князь, но уменьшить рацион невозможно…

– А я говорю вам, что спирт им еще понадобится, и скоро. Именно в вашем батальоне, Хабалов, и не далее как вчера, я увидел нечто весьма отталкивающее. Ваши солдаты были так пьяны, словно не переставали пить с первого же дня! Мы что, на пирушку с вами, в кабак собираемся?! Они пели, кричали, требовали, чтобы их пропустили вперед других батальонов, потому что они спешат. В походе, подобном нашему, не может быть спешки, у нас нет ни первых, ни последних, и им не придется долго ждать, чтобы понять это.

«Странный он человек… Разве это плохо, что солдатам весело, и они не задают лишних вопросов?» – подумал граф Хабалов, но князь словно прочел его мысли. Глядя в одну точку перед собой, он произнес тихим голосом:

– Я полагаю легкомыслие большой ошибкой. Человек не может не задумываться о своей судьбе, не может идти вперед, не видя цели и не думая о будущем. Даже если это всего лишь двадцатилетний крестьянский парень, простой солдат…

Дни шли за днями, и ничто не нарушало спокойного ритма марша и умиротворенного состояния природы. Колеса повозок, конские копыта и солдатские сапоги оставляли на запорошенных снегом, едва различимых дорогах Зауралья длинный змеистый след, недолговечный, как любые отпечатки на снегу. Как по волшебству, он снова и снова исчезал, будто никого здесь и не было, словно этому невероятному походу было суждено не оставить никаких следов, словно кому-то хотелось заманить, увести самый верный царский полк, славное детище Петра Великого, как можно дальше от мира.

Каждое утро князь выпивал чашку кофе, приготовленного ординарцем Алексеем, человеком странного происхождения, отец которого был армянином, а мать – француженкой, парижанкой, говорившей с сыном только по-французски, и зарывался в географические карты, подсчитывая, какое расстояние они прошли и в каком месте находятся. Их марш все больше напоминал ему плавание в открытом море…

Он раскрывал папку, где хранил самые важные документы, и всякий раз ему попадался на глаза бумажный свиток, в котором золотыми буквами были вытеснены имена и звания самых близких его друзей, высших офицеров, разбросанных по всей России вместе со своими полками этой войной, такой непостижимой для него самого и для его солдат, бесполезно блуждающих по Сибири ради химеры, ради несуществующей цели. Сердце грустно щемило, когда глаза пробегали по списку таких знакомых и таких далеких имен: Долгоруков, Алексеев, Данилов, Колчак, Непенин… Где сражаются они теперь? Наверное, рядом с царем, если он действительно в опасности. А может, на прежнем месте, в Галиции, под началом великого князя Николая Николаевича, кто знает… Вот уже больше года он не имеет от них никаких известий, между ним и остальным миром день за днем, месяц за месяцем вырастает невидимая стена. Все стало таким призрачным, даже его солдаты кажутся ему иногда невесомыми, бестелесными тенями. Господи, какая печальная им суждена дорога. Вот и небо, оно такое же странное, висит бесцветным полотном, и солнце сибирское, белесое и холодное, выглядывает из-за облаков…

К реальности его возвращали звуки трубы, зовущие в путь. Он смотрел, как быстро строится в идеально ровные колонны самый лучший российский полк, и, понимая бесполезность этих выверенных долгими тренировками движений, бессмысленность отрывистых команд, бесцельность ритуалов, все же забывал на минуту о Вахитино и думал о Тобольске, гордился своими солдатами и надеялся на лучшее. У них был еще один день, чтобы продолжать поиски императора. Еще один невероятный, нереальный день.

А солдаты во время привалов продолжали учения и тренировки. Еще по дороге в Вахитино пришлось переформировать все взводы, чтобы меньше чувствовались потери. Сейчас же казалось, что в испытаниях полк обрел новую мощь и подвижность, и это наполняло гордостью сердце князя. Не хватало только подобающего врага.

В третьем батальоне, в том самом, который благодаря капитану Карелю лучше прочих сохранил свое лицо, поддерживалась самая суровая дисциплина и самый высокий боевой дух. Солдаты стремились найти царя, где бы он ни находился, им казалось невероятным, что кто-то дерзнул восстать против государя. Именно в этот батальон чаще всего направлялся князь Ипсиланти во время своих ночных обходов. Он тешил себя мыслью, что вот оно – воплощение неумирающей верности, самое сердце полка, который во всех боях показывал свое неоспоримое превосходство над врагом.

Однажды вечером, закутанный поверх шинели в плащ так, что его нельзя было узнать, сливающийся с темнотой, он остановился около палатки с кухней. Оттуда доносился разговор двух солдат, от которого у князя защемило сердце.

– Ты думаешь, дойдем мы?

– Что ж, если погода не переменится, вскорости должны в Тобольск прибыть. Не чую часа, когда можно будет в тепле выспаться, да не на шинели, а на печке. Подальше от начальства, поближе к дамочке какой-нибудь, и чтобы было что выпить… Устал я от войны, не могу больше…

– Какая тут война? Если доберемся до Тобольска, с кем там воевать, кроме печки да дамочек! Царь ждет нас, чтобы вернуться в Санкт-Петербург…

– Не понимаю я тебя. Конечно, если прикажут, мы пойдем, но неужто тебе не хочется остановиться на месяц-другой в городе? Знаешь ведь, в Вахитино ни постелей, ни квартир, ни женщин – ничего не было. Тобольск – большой город, Федор там бывал. Царь, он ведь и подождать чуток может, пока мы передохнем! Нет ему нужды в нас – заморенных да заезженных, ему нужны ловкие да умелые.

– Что ты говоришь, Ваня! Совсем ума лишился! Где ж это видано, чтобы царь нас ждал! Это мы его ищем, а не он нас, ни ты ему не нужен, ни я, никто из нас…

Ответа не последовало.

В тишине оба солдата пододвинулись к печке и протянули руки к огню. Пламя осветило их лица с ввалившимися глазами, заросшие: князю показалось, что он впервые видит своих солдат. У одного из них на подбородке виднелся длинный белый шрам от ранения, на котором не росла борода; у него был затравленный и опустившийся вид, скорее всего это был тот, поскромнее, которого пугала мысль о том, что царь должен ждать своих солдат. Второй, худой как скелет, был более аккуратным, прибранным каким-то, его усталое лицо казалось даже красивым.

Ипсиланти отвернулся и пошел дальше. Он поднял глаза к небу, на котором сияли звезды. Та тары, монголы, буряты – сколько еще народов прошло здесь, не оставив следа, растворилось, как пенистый гребень, поднятый океанским кораблем, а вернее, гребни, которые вспениваются и обрушиваются друг на друга, исчезая навсегда. Он, который командовал всеми этими людьми – и теми, кто верил в Христа, и теми, кто почитал Аллаха, и теми, кто оставался приверженцем Иеговы, – чувствовал, как время проходит сквозь него, что они теперь – одно целое, и все стирается, все забывается, и никто не услышит больше тех двух солдат его полка – они навсегда останутся там, у огня. В Тобольске их полк никто не ждет, он прекрасно знал это. Но знал и то, что его героическая и жестокая авантюра растворится в вечности, как растворились все предыдущие, забудется и превратится в пыль на бесконечных сибирских дорогах.

Он вспомнил последнюю встречу с царем в Царском Селе. Да, они виделись после того, как Германия объявила войну. Это не было сном. Они проговорили примерно полчаса о последних телефонных звонках кайзеру. Нет, это был не сон. Ипсиланти повторял себе эти слова, как заклинание, снова и снова, словно кто-то оттуда, из лагеря, все время спорил с ним и шептал на ухо: нет, нет, ты обманываешь, эти зеленые глаза и бородка с проседью, почти стершиеся из твоей памяти, принадлежат вовсе не государю всея Руси, а кому-то другому.

Шли месяцы, и солдаты Ипсиланти с каждым днем все острее чувствовали, что дорога, по которой они движутся, ведет в никуда, что они снова заблудились, как тогда, до Вахитино. Но где же они? Куда их занесло? Что это за земля?

Как-то вечером офицеры собрались в палатке Ипсиланти для обычного рапорта. Вахитино было оставлено много недель назад, и среди офицеров все больше укреплялось мнение, что пятьсот верст, которые прошли они после этого Богом проклятого места, куда завел их сам черт, не слишком-то приблизили полк к Тобольску.

И все же солдаты шли хорошо. Они не давали повода упрекнуть их в лености или безволии. Примерная дисциплина, такая же идеальная, как и погода, позволила им проделать такой путь, дойти сюда. А вот что значило это «сюда»? Сами офицеры тоже не знали, что сказать по этому поводу, поскольку карты империи об этой бесконечной стране лесов, примыкающей к Оби, молчали. Чистое белое бумажное пространство, ни озера, ни города, ни горной гряды, не говоря уж об узенькой красной змейке железной дороги. Только большие черные буквы С и И, две первые буквы от слова «Сибирь». По карте, составленной в петербургском Военно-географическом институте еще во времена Екатерины Великой, полк находился сейчас здесь, где-то около первой таинственной буквы.

– Князь, неужели мы когда-нибудь доберемся до Тобольска?.. – прозвучал тихий вопрос, когда Ипсиланти склонился с секстантом над картой, чтобы проверить положение полка, примерно обозначенное адъютантом. Он сразу же узнал этот голос, голос Кареля, и, не поднимая головы от своих расчетов, сквозь зубы процедил:

– Господин капитан, я вас не понимаю. Безусловно, доберемся. Все знают, что государь ждет нас там. Прошу вас больше подобных вопросов не задавать!

Слова, как шары, падали в напряженное молчание, которое делало их еще безумнее. Значит, этот человек пытается ломать комедию даже перед теми, кто знал, как начиналась их вынужденная авантюра, их рискованный обман? Может, он действительно сошел с ума? Он больше не хочет знать правды! Хабалов повернулся, чтобы сделать знак командирам второго и четвертого батальонов, а потом и самому Карелю, чтобы тот молчал и дал высказаться ему:

– Князь, простите старого солдата, но нельзя отказывать приговоренному к смерти в последнем желании… Скажите, это вы – тот волшебник, который вызвал весну посреди сибирской зимы? Если это так, мы поверим и всему остальному, что вы говорите!

– Вы непочтительны, полковник! Я вам не позволяю говорить со мной, вашим командиром, таким тоном! Из-за уважения, которое я питаю к вашим боевым заслугам, я сделаю вид, что ничего не слышал. Если бы мы сейчас были в штабе верховного главнокомандования, я бы этого так не оставил.

«Но мы-то не в штабе», – подумал старый полковник, глядя на походный столик для военных карт, на котором уместились рамка с портретом императора, серебряный подстаканник с гербом, хлыст с рукояткой из слоновой кости, ручки, компасы, секстант – все эти напоминания о цивилизации, такой непреодолимо далекой от этих мест, куда их занесло. От мест, где на дорогах, запорошенных снегом, не оставалось ни колеи от колес, ни следа от сапог, чтобы подтвердить, что есть еще в мире что-то прочное и постоянное – столица, верховное командование, императорские войска.

Конечно, Ипсиланти мог притвориться, что не слышал вопросов своих офицеров. Здесь не было никого, кто мог бы заставить его слушать. Он мог почувствовать себя Богом в пустыне настолько, чтобы уверовать в правду вместо выдумки. В конце концов, что могло быть правдой в подобном месте? Возможно, и сами солдаты только притворялись уверенными в реальности поставленной цели, тогда как на самом деле были загипнотизированы страхом перед истиной настолько, что теперь им хотелось лжи, а не истины. На днях он слышал один разговор – двое ссорились из-за того, кому стоять в личной охране государя, когда они доберутся до Тобольска. Один из споривших вспоминал тот единственный случай, когда ему посчастливилось увидеть царя, принимавшего на плацу смотр, но вдруг остановился на полуслове: «И все же там ничего не видно, впереди, совсем ничего…» Он со злобой повернулся туда, где солнце опускалось к горизонту меж набухших и низких облаков, холодное сибирское солнце. Его товарищи тоже примолкли, вглядываясь в неподвижную даль.

Несколько дней спустя заледеневшая земная твердь словно дала трещину и выпустила наружу все свои тайные силы. Та лая вода и грязь парализовали движение; весна началась мощно и внезапно, как начинается лихорадка. Пришлось мастерить мостки и переходы, целые настилы из досок; началась многочасовая работа инженеров, саперов, мостостроителей, которые должны были обуздать безумствующую землю, в несколько дней превратившую вечные льды в озера со скользким, либо засасывающим дном. Без этого было бы невозможно перехитрить природу, спасти артиллерию и повозки от топкой грязи. Теперь уже весна, короткая сибирская весна манила эти молодые тела отдохнуть, напоминала о всех оставленных ими удовольствиях и спокойном сне; весеннее брожение и неудовлетворенность были хуже всех зимних мук.

Но сам Ипсиланти был доволен. Он смотрел на лихорадочный энтузиазм своих солдат и думал о том, что поход все-таки удался, несмотря на кое-какие потери, что эта странная, поразительно мягкая зима уступила, наконец, место вполне нормальному, законному лету. Неважно, что Тобольск еще далеко, что им так и не удалось добраться до телеграфа, что они снова заблудились. Он был доволен несмотря ни на что.

– Алексей, принеси мне сигары и одну возьми себе.

Ординарец Ипсиланти, который прислуживал князю вот уже десять лет, не оставляя его даже в заграничных путешествиях, принес круглую шкатулку с выгравированными инициалами, но садиться не стал и закурил стоя. Ипсиланти знал, что не стоит уговаривать ординарца сесть, – у того всегда было собственное представление о порядке и дисциплине.

– Как ты думаешь, завтра можно было бы и птиц пострелять, вспомнить добрые времена?

Князь знал страсть Алексея к охоте и, когда бывал в добром расположении духа, подшучивал над этим.

– Нет, ваше высокопревосходительство, нельзя в эту пору, гнездятся они, нехорошо стрелять, когда у них самая любовь.

– Да, Алеша, ты прав, нельзя трогать природу, беспокоить ее, мы и так от нее такие поблажки получили, наперекор всем законам…

Алексей, привыкший к тому, что князь подолгу может говорить сам с собой и не нуждается в собеседниках, ничего не ответил, только выпустил большое облако дыма.