Читать книгу Убивство и неупокоенные духи - Робертсон Дэвис - Страница 33

Если бы меня попросили описать это путешествие – при жизни, когда я баловался беллетристикой в надежде перейти из газетчиков в литераторы, – я обязательно прибег бы к романтическим штампам. Во время очередной остановки на ночлег Элизабет забрела бы слишком далеко вглубь суши и попалась бы шайке негодяев, которые издевались бы над ней и угрожали бы изнасиловать, но Роджер, вооруженный пистолетами майора, спас бы ее в последний момент. Путешественники обязательно наткнулись бы на племя индейцев – пугающих фигур с раскрашенными лицами. И разве я мог бы обойтись без квакеров с их старомодной речью, не упускающих своего интереса при размене золотой гинеи? И конечно, я вставил бы встречу с труппой бродячих актеров, которые оживили бы вечер у костра избранными пассажами из популярных пьес того времени.

Возможно, одна из актрис посвятила бы девственного Роджера в радости плоти; такие сцены всегда пользуются успехом у похотливых читателей. Конечно, Анну ограбили бы, лишив ее почти всех или даже всех золотых монет.

Но я смотрю фильм и вижу, что путешествие было совсем не таким. Менее романтичным, но не менее трудным. Несколько раз путники останавливались в тавернах приречных поселений, но вскоре отказались от этого, поскольку там было чудовищно грязно, еда отвратительна, а постели кишели клопами. Теперь Гейджи просили у фермеров позволения переночевать в стогу; фермеры обычно позволяли, но без особого радушия. В стогах не было клопов, но водились блохи. Путники провели на суше целый день, раздевшись донага (Роджера отогнали подальше, чтобы не осквернить его взор зрелищем обнаженной женской плоти), ища насекомых в одежде и окуривая ее над горшком горящей серы, купленной у фермерши, которая в придачу дала им мешочки с блоховником, чтобы впредь отпугивать паразитов. Путники покупали еду у фермеров – простую, но не тошнотворную. Они редко сталкивались с откровенной грубостью – большинству фермеров было плевать, что тори бегут из новой страны. Попадались и сочувствующие, которые сами не собирались бежать, но охотно помогали беглецам-тори. Анна обнаружила, что деньги отлично смягчают нравы и утихомиривают даже пламенного янки-дудля, который груб ровно до того момента, как видит монету, пробует ее на зуб и понимает, что она настоящая. Гейджи не были нищими, хотя к концу путешествия выглядели почти как нищие.

Никто из них не привык к постоянному физическому труду, и скоро стало ясно, что они не могут путешествовать от рассвета до заката. В полдень им нужно было отдыхать; нужно было приготовить или купить еду. Анна привыкла каждый день выпивать порцию вина; теперь ей приходилось довольствоваться ромом, и Роджер потребовал, чтобы ему тоже давали ром, и пил слишком много, пока мать не начала его ограничивать – после того, как он чуть не перевернул каноэ. Они мылись так часто, как могли, но этого было недостаточно, и они стали походить на цыган, загорелых и чумазых. От них не очень сильно пахло, потому что они все время находились на открытом воздухе. Но их донимал зуд, и, к отчаянию Анны, они чесались.

Они не привлекали к себе нежеланного внимания – всего лишь одна лодка среди многих. Им встречались каноэ более смелой конструкции – они высовывали из волн то нос, то корму, будто плясали на воде. Кругом кишели плоскодонки, ялики и другие суденышки, которым трудно было бы подобрать название. Попадались и парусники, они тянули за собой лихтеры. Ближе к крупным поселениям на реке становилось тесно от грузовых судов. Время от времени вниз по течению, по самой стремнине, величественно проплывал плот. На каждом плоту стояла палатка, в которой отдыхали плотогоны, когда не возились с длинными веслами, заменявшими руль. Обычно рядом с палаткой горел небольшой костерок для приготовления нехитрой пищи. Река Гудзон была лучшим и самым удобным путем из конца в конец большого штата, и каноэ терялось в оживленном потоке, хоть им и правили два неумелых гребца. Но они все же продвигались вперед. После первых неудач с постоялыми дворами путники каждый вечер отыскивали ручеек, впадающий в реку, и разбивали лагерь (если к их кратковременному привалу подходит такое пышное слово) в укромном месте.

Во время привала им не всегда удавалось избежать нежеланного внимания. Однажды им пришлось остановиться на пять дней – Анну покусали какие-то насекомые, а может, еще что-то случилось, но у нее начался жар, и они не могли двигаться дальше. Лекарств у них с собой не было, за исключением того, что предназначалось для Ханны, и Анна отказалась принимать лауданум, хоть Роджер и считал его средством от всего. Какая-то женщина – явно умалишенная – назвалась Табитой Дринкер и предложила путникам приют у себя в хижине, но там оказалось невыносимо грязно, и путникам пришлось отделываться от ее гостеприимства под градом ругани. Эти тори вечно задирают нос! Брезгуют обиталищем достойной христианки! Но в целом их путешествие проходило без препон.

Чем дальше они продвигались на север, тем меньше неприязни к тори выказывали местные жители. Революция – городской цветок, она не растет в глубинке. Так что Гейджи путешествовали в крайне примитивных условиях, но, по крайней мере, не испытывали нападок.

Их продвижение замедляли и другие непредвиденные вмешательства природы. Через четыре недели пути у четырнадцатилетней Элизабет начались месячные. Она понятия не имела, что происходит: ни мать, ни Эммелина не подумали ее просветить. Впрочем, по тогдашним временам предполагалось, что девочке до этого события еще года два. Возможно, уроки плавания в гостиной подтолкнули ее созревание, или же так проявился глубинный протест ее тела против мальчишеской одежды. Элизабет была в ужасе и неудержимо рыдала. Наконец Анна выяснила, в чем дело, и пришлось пристать к берегу, чтобы сделать все нужное. Анна отдала дочери одну из пеленок – жутко неудобных приспособлений, – прихваченных для себя. Роджер – разумеется, не посвященный в происходящее – дулся; он окончательно утвердился во мнении, что от женщин одни только неприятности. Когда Анна со старшей дочерью секретничали, на манер того времени, Роджеру казалось, что его не допускают к чему-то важному. С Элизабет, опять-таки на манер того времени, несколько дней обращались как с инвалидом и не требовали, чтобы она вычерпывала воду из каноэ (которая все время скапливалась на дне из-за неумелой гребли Анны).

Это событие замедлило путников больше ожидаемого, так как каждый месяц один раз Анне и один раз Элизабет приходилось удаляться от прочих, чтобы тайно постирать предметы туалета, о которых Роджеру не положено было знать. Можно было продолжать путь, лишь когда высыхали пеленки, развешанные по кустам на солнцепеке (если было солнце).

Ханна чувствовала, что мать и сестра что-то от нее скрывают, и стала еще невыносимей. Она много ревела. Она ревела, а не плакала – громко выла, а не безмолвно роняла слезы. У нее болели зубы, болели уши, ее тошнило от качки, и все обязательно должны были знать, что ей плохо, – таким образом она становилась в каком-то смысле главной персоной на борту. Она в полной мере обладала чувством собственной важности, свойственным хронически больным.

Поэтому ей часто давали лауданум, а так как его надо было разводить, приходилось кипятить воду. Путники спокойно пили из Гудзона – по обычным меркам это была чистая, быстрая река. Но аптекарь велел разводить лауданум в чашке кипяченой воды, и его приказ выполнялся; приходилось собирать хворост, разводить костерок и кипятить воду в небольшом – самом маленьком, какой нашелся, – котелке, чтобы утолить муки Ханны.

Я знаю, что лауданум использовался для самых различных болей, вплоть до разбитого сердца и меланхолии, примерно триста лет. Он представлял собой обычный раствор опия, иногда с добавлением менее сильных снадобий, и настоящий потребитель лауданума поглощал его в огромных объемах, которые убили бы любого непривычного человека. От зубной боли не было лучше средства, и Ханна уже прошла полпути к превращению в наркоманку, или, как тогда это называли, поедательницу опиума. Но что делать? Выбор был между лауданумом и невыносимыми муками, и потому ей давали лауданум.

Вероятно, самый известный из потребителей лауданума – Кольридж. О влиянии наркотика на его творчество написано множество замечательных исследований. Но кажется, никто не изучал влияние этого снадобья на пищеварение поэта – а ведь лауданум, как ничто другое, способствовал запорам. В какой степени «Старый моряк» – продукт непроходимости кишечника?

Из-за лауданума кишечник Ханны закупорился наглухо, но в восемнадцатом веке запор считался неотъемлемым атрибутом женщины, а потому на это никто не обращал внимания. Другая выделительная функция, впрочем, была у нее в полном порядке и неуклонно предъявляла требования. Слишком часто (по мнению Роджера) приходилось приставать к берегу, чтобы Ханну отвели в кусты помочиться. Но если Роджер протестовал, Ханна рыдала, и Элизабет ругала брата за то, что довел младшую сестру до слез.

– Побольше поплачет, поменьше пописает, – бурчал Роджер, и Элизабет приходила в отчаяние от его грубости и жестокости.

Все это не слишком походило на приключения, как их описывают в книгах. Зато дух приключений пробуждала книга «Путь паломника». Анна взяла с собой три книги. Конечно, Библию и англиканский молитвенник. А также – великую повесть Джона Беньяна о пути к спасению души. И каждый вечер, если хватало света, Анна читала вслух. Молодые люди уже хорошо знали эту книгу, но она им не надоедала, ибо Беньян подсластил наставления превосходными описаниями характеров. Роджер и Элизабет (и даже Ханна, когда не спала и не маялась зубами) развлекались, выискивая во встречных сходство с теми, кто попадался на пути Христиану. Мирской Мудрец был абсолютно повсюду. Сговорчивый тоже. Уповающей, конечно, была сама Анна. Роджер, не страдавший избытком скромности, не мог решить, кто он – Великая-Душа или Сражающийся-за-Истину. Он утверждал, что Элизабет – Болтун, и тем огорчал ее, поскольку она хотела быть Христианой. Она считала (не без оснований), что Беньян в своей книге возмутительно мало места отводит женщинам. У Гейджей вышла неприятная стычка с пламенным сторонником нового режима; они решили, что он – Великан Отчаяние, ибо он безо всяких оснований грозился задержать их и сдать людям, коих именовал Властями; но так как поблизости не оказалось Властей, кои заинтересовались бы Гейджами, его козни потерпели крах. Что же до Топи Уныния, она встречалась им почти ежедневно, да и Долина Унижения попадалась все чаще по мере того, как путники становились грязней и подозрительней на вид. Но Анна, подбадривая склонных к унынию детей, твердила, что они с каждым днем все ближе к Небесному Граду, который, разумеется, лежит где-то в британской Северной Америке – надо только отыскать дядю Гуса. Сильнее всего путешественники пали духом, когда пробрались в Гринбуш, за несколько миль от берега, и обнаружили, что владения Вермёленов в самом деле конфискованы; бывшие арендаторы встретили бывшую помещицу враждебно. Приунывшие путники двинулись дальше, туда, где им надо было сворачивать на северо-запад, в реку Мохок.