Читать книгу Странствия Шута - Робин Хобб - Страница 11

Глава 9. Корона

Оглавление

Надеюсь, за эти сведения вы заплатите мне более щедро, ведь ради них мне пришлось рисковать жизнью! Когда вы впервые заговорили со мной о своих «небольших поручениях» там, в Оленьем замке, я и не догадывался, чем мне придется заниматься. Но я держу свое слово и буду и впредь поставлять вам интересные сведения, если только это не будет ставить под угрозу мои дружеские связи.

Кельсингра и впрямь полна чудес, какие и вообразить нельзя. Почти каждый камень здесь являет собой хранилище знаний. Но говорят, это ничто по сравнению с недавно обнаруженными архивами Элдерлингов. Увы, меня туда пока не звали, а я не хочу рисковать доверием своих друзей, напрашиваясь. Очень многое об Элдерлингах, или, как их тут называют, Старших, можно узнать на старой рыночной площади – сами стены там хранят сведения, и, даже просто прогуливаясь по ней, любой невольно впитывает их. Если вы желаете получить ответы на определенные вопросы, то за вознаграждение я могу дать вам их, но есть вопросы, на которые я отвечать не буду. Пока я могу крутить брашпиль, я проживу и без ваших денег. В любом случае хочу напомнить, что у меня есть собственная гордость. Возможно, вы считаете меня простым матросом, но и у нас имеются свои представления о чести.

Однако вернусь к тому, о чем вы так настоятельно спрашиваете. Нет, мне не доводилось видеть никаких «серебристых рек или ручьев». Мой корабль поднимался высоко по течению реки Дождевых чащоб и ее притоков, так что могу заверить вас, что повидать мне их пришлось немало. Все они серые от ила. Возможно, при определенном освещении они могут показаться серебристыми.

Но кажется, мне удалось узнать о том, что вас интересует. Это не река, а колодец. Он наполняется серебристой жидкостью, от которой драконы, похоже, пьянеют. Само существование этого колодца и уж тем более его расположение хранится в тайне. Но тот, кто способен слышать драконов, может с легкостью найти его по шуму и гвалту, который устраивают они у колодца. Иногда, насколько я понимаю, приходится поднимать жидкость со дна колодца ведрами, чтобы дать драконам напиться. Расспрашивать о колодце прямо было бы рискованно. Однако двое юных хранителей имеют слабость к бренди, и мы с ними славно поболтали, пока не пришел их главный, Рапскаль. Он выбранил хранителей и стал угрожать мне разными карами, если снова увидит, что я спаиваю его людей. Слов на ветер этот неугомонный человек не бросает. Он потребовал, чтобы я покинула Кельсингру. На следующее утро за мной пришли и посадили на корабль, который вскоре отчаливал. Рапскаль не запретил мне впредь появляться в Кельсингре, как некоторым путешественникам и деловым людям, однако мне кажется, что лучше выждать время, прежде чем снова появиться там.

С нетерпением жду вознаграждения и новых вопросов. Слать можно в гостиницу «Расщепленная свайка», где я обычно и останавливаюсь.

Йек


Уже светало, когда я без сил повалился на кровать. Перед этим я вскарабкался по тайной лестнице, сгорая от мальчишеского нетерпения рассказать обо всем Шуту – но он крепко спал и похрапывал. Я немного посидел рядом с ним, мечтая, как было бы здорово, если бы он был в Большом зале со мной. Но потом стал задремывать прямо на стуле и сдался – спустился в спальню и лег. Закрыл глаза и уснул. Провалился в сладостное забытье и вдруг проснулся – резко, словно меня укололи булавкой. Меня охватило чувство, будто что-то случилось. Что-то очень-очень нехорошее.

Заснуть снова я уже не смог. «Опасность, опасность, опасность!» – звенел каждый нерв. На меня редко накатывала такая тревога без причины. Много лет назад мой сон всегда стерег волк, его острый нюх, слух и зоркие глаза предупреждали меня о подкрадывающихся чужаках или наблюдателях, пытающихся остаться невидимыми. Мой волк умер много лет назад, однако в этом смысле по-прежнему оставался со мной. Я привык доверять этому колкому ощущению опасности.

Я лежал на кровати, не шелохнувшись, и прислушивался. Звуки вокруг были только самые обычные – вой ветра за окном, тихое потрескивание поленьев в камине, мое дыхание. Чужих запахов я тоже не чувствовал. Тогда я чуть приоткрыл глаза и, притворяясь спящим, как мог оглядел комнату. Ничего. Я ощупал все вокруг при помощи Силы и Дара. Снова ничего подозрительного. Но тревога не желала оставлять меня. Я закрыл глаза. Спать… Спать…

Я заснул, но так и не отдохнул. Мой дух волком мчался по заснеженным холмам, в поисках не добычи, но своей потерянной стаи. Я бежал, бежал и бежал. Выл от тоски в ночи. И снова бежал, бежал, бежал… Я проснулся весь в поту, одетый. Мгновение я прислушивался и наконец расслышал тихий шорох у двери. После сна все мои чувства оставались по-волчьи острыми. Я пересек комнату и открыл дверь, застав Эша с отмычкой в руках.

Без малейшего смущения он вынул отмычку из замка, отступил на шаг, взял поднос с завтраком и внес его в комнату. Точными, экономными движениями он сервировал стол. Потом пододвинул маленький столик, стоявший у кровати, снял с плеча сумку, достал оттуда бумаги и разложил их на столике ровными рядами.

– Что это? Это все Чейд прислал?

Эш стал объяснять, показывая на ряды писем:

– Поздравления. Приглашения. Просьбы воспользоваться вашим влиянием. Я не читал все, только те, что казались дельными. Думаю, теперь вам каждый день будет приходить куча таких писем.

Разобравшись с почтой (глаза б мои ее не видели!), он оглядел комнату на предмет того, что еще нужно сделать. Я стоял столбом, пытаясь свыкнуться с мыслью, что этот мальчишка полагает чтение адресованных мне писем своей обязанностью. Лишь тень неодобрения промелькнула в его глазах, когда Эш коснулся моей скомканной одежды.

– Желаете отдать что-нибудь в стирку, мой лорд? Я буду рад отнести вашу одежду прачкам.

– Постирать, пожалуй, есть что. Но я не думаю, что прачки замка обстирывают гостей. И я не твой лорд.

– Господин, я абсолютно уверен, что минувшей ночью все изменилось. Принц Фитц Чивэл, я сочту за честь отнести ваше белье прачкам.

– Насмехаешься? – Я был полон недоверия.

Он опустил глаза и тихо проговорил:

– Я не насмехаюсь, господин. Разве не может бастард радоваться счастью другого низкорожденного и мечтать, что однажды и ему улыбнется удача? – Он посмотрел на меня, чуть склонив голову к плечу. – Чейд заставил меня назубок выучить историю Шести Герцогств. Вы знали, что незаконнорожденный сын наследницы трона однажды действительно стал королем страны?

– Не совсем так. Ты, должно быть, говоришь о Принце-Полукровке. Он плохо кончил. Двоюродный брат убил его за то, что Полукровка обладал Даром, и захватил трон.

– Возможно. – Эш взглянул на мой поднос с завтраком и расправил салфетку. – Но ему выпала удача, пусть и недолгая, верно? Вот и мне она однажды выпадет. Разве это справедливо, что на нас всю жизнь смотрят сверху вниз из-за того, как мы появились на свет? Почему я до конца дней своих должен оставаться сыном шлюхи, мальчиком на побегушках в борделе? Несколько клятв и кольцо – и вы могли бы стать королем. Вам это не приходило в голову?

– Нет, – солгал я. – Это был один из первых уроков Чейда, который я усвоил. Думай о том, что есть, и не позволяй несбывшемуся отвлекать тебя.

Эш кивнул:

– Когда я стал учеником леди Розмари, мое положение сделалось на ступень выше, чем прежде. И если появится возможность подняться еще выше, я постараюсь не упустить ее. Я уважаю лорда Чейда, однако если бы человеку суждено всю жизнь оставаться тем, кто он есть… – Он искоса, с любопытством посмотрел на меня.

Его слова болезненно кольнули меня.

– Что ж, я не хотел тебя обидеть, Эш. Уверен, если ты будешь продолжать учиться у своей наставницы, то, безусловно, добьешься многого.

– Спасибо, господин. Итак, ваша одежда?

– Минуту.

Пока я стаскивал с себя потную рубашку и мятые штаны, он подошел к дорожному сундуку лорда Фелдспара, чтобы выбрать для меня свежий наряд.

– Это не подойдет, – бормотал он. – И это тоже, и это… А это что? Да, пожалуй…

Но когда я повернулся к мальчишке, чтобы взять у него чистую одежду, то увидел, что он смотрит на меня, вытаращив глаза:

– Господин, что с вашей спиной? На вас напали? Мне сказать, чтобы вам дали телохранителя? Пусть сторожит вашу дверь?

Я потрогал болезненные места на спине. К моему удивлению, они не полностью зажили. Одна ранка все еще немного кровоточила, к двум другим было больно прикасаться. И я не смог с ходу изобрести подходящее объяснение, откуда у меня на спине множество колотых ран.

– Никто на меня не нападал, это был несчастный случай. Рубашку, пожалуйста.

Я старался держаться так, словно привык, что меня обслуживает личный слуга. Без единого слова Эш встряхнул рубашку и подал ее мне, держа за плечи. Обернувшись, я попытался поймать его взгляд, но он отвел глаза. Мальчишка понял, что я солгал. Но так ли велика была моя ложь? Это ведь в самом деле был несчастный случай. Я молча взял из рук Эша чистое белье, чулки и брюки. К счастью, он выбрал куда более практичную одежду, чем та, в которой щеголял лорд Фелдспар. Пуговок на ней все равно было множество, но хотя бы не смехотворно много. Эш успел даже вычистить и приготовить мои сапоги. Я сел и с некоторым облегчением обулся.

– Спасибо, – сказал я. – Ты хороший слуга.

– Я годами прислуживал своей матери и другим женщинам.

Сердце мое упало. Я сомневался, что хочу узнать подробности жизни этого ученика. Однако он явно хотел рассказать о себе, и я не мог отказать ему.

– Да, я слышал.

– Лорд Чейд никогда не был клиентом моей матери, так что можете не опасаться, что я его сын. Однако он всегда был ко мне добрее, чем большинство людей. Я начал выполнять его поручения, когда мне было десять. Когда моя мать… когда ее убили, мне пришлось бежать. А лорд Чейд послал своего человека разыскать меня. И этим спас мне жизнь.

Кусочки мозаики в моей голове складывались в целостную картинку. Чейд посещал публичный дом, где работала мать Эша, просто не уединялся именно с ней. Достаточно было толики доброты, чтобы мальчишка стал шпионить для него – возможно, даже не подозревая, чем занимается. Пара монет, несколько брошенных вскользь вопросов – и Чейд узнавал о других клиентах все, что ему нужно. Может, из-за этого жизнь мальчишки и оказалась в опасности, когда его мать умерла? Тут явно целая история. И пожалуй, не одна. Сын какого благородного семейства слишком далеко зашел в своих извращениях? Я не хотел этого знать. Чем больше знаешь, тем больше запутываешься в чужих делах. Прошлой ночью меня поймали в сети, словно рыбу. И любые попытки выпутаться из них приведут только к тому, что сеть затянется туже.

– Я устал, – сказал я, дополнив слова утомленной улыбкой. – Я так устал, хотя день еще только начинается. Пойду проведаю своего товарища. Если тебе снова придется бежать, Эш, знай, что можешь обращаться ко мне как к другу.

Он с серьезным видом кивнул. Еще одна ниточка паутины затянулась вокруг меня.

– Я отнесу вашу одежду в стирку, а ближе к вечеру принесу обратно. У вас есть еще поручения для меня?

– Спасибо. Пока всё.

В собственных словах мне послышался голос Верити. Я вспомнил, как он отпускал слугу, который всегда прислуживал ему. Чарим. Так звали слугу. Как давно это было… Я опасался, что Эш обидится на то, как я отослал его, но тот лишь коротко поклонился и вышел, перекинув мою грязную одежду через руку. Я сел завтракать тем, что он мне принес. Интересно, сегодняшний завтрак вкуснее вчерашнего? Может быть, Фитцу Чивэлу Видящему подали яства более изысканные, чем приносили лорду Фелдспару? И если да, что это говорит о том, чего от меня ожидают при дворе, будь то аристократы или слуги? Начнут ли благородные господа искать моего расположения? Объявятся ли простолюдины, желающие наняться ко мне в услужение? Я просмотрел несколько писем из тех, что принес Эш. Попытки заслужить мое расположение, раболепные приглашения, преувеличенно любезные поздравления… Я зажмурился, потом снова открыл глаза. Груда писем никуда не делась. Надо будет как-то с ними разобраться. А может, это входит в обязанности Эша? Не зря же он даже не извинился за то, что читал их.

Каково теперь мое место при дворе Дьютифула? Как бы его покинуть? Что будет с Би? У меня не было времени сказать Кетриккен, чтобы она послала за моей дочерью, но теперь я понял: это непременно нужно сделать. Ведь те, кто узнал во мне Тома Баджерлока, вскоре поймут, что в роду Видящих есть еще одна дочь, дочь, которую держат в тайне. Да принадлежит ли мне моя жизнь по-прежнему хоть в какой-то мере? Та жизнь, которую я вел последние сорок лет, внезапно разлетелась вдребезги. Вся ложь осталась в прошлом. Впрочем, нет, не вся. Надо будет поговорить с Чейдом и состряпать историю о том, чем я занимался все эти годы. Признаться ли, что я причастен к освобождению черного дракона Айсфира? Открыть ли, как я спас Дьютифула, когда его похитили Одаренные, и помог ему остаться наследником трона? Как вообще увязать Тома Баджерлока и Фитца Чивэла Видящего? Я вдруг понял, что говорить правду так же опасно, как и лгать. Крошечный кусочек истины может потянуть за собой другие разоблачения. И чем все кончится?

Я сосредоточился на еде, не позволяя себе погрузиться в это море вопросов. Лучше будет не выходить сегодня из комнаты, если только кто-то не обратится ко мне при помощи Силы или не пришлет записку. Не стоит шагать в бурный поток, жонглируя множеством шаров.

Поэтому, когда кто-то тихо постучал в дверь, я тут же отставил чашку и встал. Стук повторился. Но шел он не от двери в коридор, а из-за потайной двери, ведущей к старому логову Чейда.

– Шут? – тихо окликнул я, но ответа не последовало.

Я встал и открыл дверь.

За ней оказался не Шут, а ворона. Повернув голову, она уставилась на меня глазом-бусинкой. А потом с поистине королевским достоинством преодолела вприпрыжку последние несколько ступенек и вышла на середину комнаты.

Многие, лишенные Дара, думают, будто мы, люди Древней Крови, способны общаться с любым зверем или птицей. Это не так. Дар – это когда человек и животное по обоюдному согласию открывают друг другу свои мысли. Среди животных есть те, кто делает это более охотно, чем другие. Например, бывают кошки, которые готовы целыми днями общаться с кем угодно – болтать, ныть или приставать с просьбами. Даже люди, наделенные самой малой толикой Дара, часто встают, чтобы впустить кошку, еще до того, как она поскребется в дверь, или подзывают ее с другого конца комнаты, чтобы отдать лучший кусочек рыбки со своей тарелки. Я много лет был связан с волком, и от этого, наверное, мои мысли обрели форму, с которой волчьим родственникам было проще иметь дело. Волки, собаки и даже лисы порой говорили со мной. Как-то мне довелось беседовать с самкой ястреба – ее хозяйка сама меня об этом попросила. А один маленький хорек навсегда останется в моем сердце. Но нельзя просто метнуть свои мысли в голову животного и ждать, что оно поймет тебя. Я, правда, подумал, не попытаться ли, но Дар быстро становится делом обоюдным, а я не хотел, чтобы между мной и этой птицей возникли подобные узы.

Поэтому я не стал прибегать к магии, а просто сказал:

– Ты выглядишь уже получше. Открыть тебе окно?

– Мрак, – каркнула птица.

Сказано это было на удивление четко и разумно. Я слышал, что иногда птиц удается научить человеческой речи, но обычно они просто повторяют слова, не понимая их смысла. Ворона прошествовала через комнату, почти не подпрыгивая, внимательно оглядела окно и вспорхнула на сундук для одежды. Я не смотрел ей в глаза – дикие животные обычно этого не любят. Просто аккуратно обошел ее и открыл окно.

Ветер и мороз ворвались в комнату: вьюги, продолжавшиеся уже несколько дней, поутихли, но облака обещали к вечеру новые метели. Я постоял, глядя поверх замковых стен. Очень много лет прошло с тех пор, как я в прошлый раз любовался этим видом. Там, где раньше были овечьи пастбища, теперь стояли крестьянские домики, там, где чернел лес, раскинулись пастбища. Еще дальше виднелась земля, где лес только начали сводить. У меня защемило сердце: мы с моим волком когда-то охотились в этих лесах, а нынче там пасут овец. Мир должен меняться, и почему-то человеку, чтобы процветать, приходится отбирать все больше и больше у дикой природы. Возможно, глупо сокрушаться о переменах, и возможно, лишь тот, кто живет одновременно в мире людей и зверей, способен на такие сожаления.

Ворона взлетела на подоконник. Я отступил, чтобы не стеснять ее.

– Счастливого пути, – пожелал я и стал ждать, когда она улетит.

Птица наклонила голову и уставилась на меня. Потом по-птичьи оглянулась на мир за окном. И вдруг вспорхнула, пролетела через комнату и опустилась прямо на мой поднос с завтраком, отчего посуда на нем задребезжала. Широко расправив крылья, ворона каркнула, словно пытаясь напомнить мне:

– Белые! Белые! – И, будто так и надо, схватила с тарелки и слопала полоску бекона.

Поклевав недоеденный кусок хлеба, она сбросила его на пол. Посмотрела задумчиво, но доедать не стала, а окунула клюв в миску с яблочным компотом.

Предоставив птице бесчинствовать на столе с завтраком, я подошел к сундуку лорда Фелдспара. Как я и думал, Чейд снабдил меня всем необходимым. Я нашел склянку чернил и гусиное перо. Немного подумав, убрал со столика письма. Перевернув перо, обмакнул его мягкий конец в чернила и посмотрел, что вышло. Сойдет.

– Ворона, иди сюда. Я сделаю тебя черной.

Она бросила клевать кусок бекона.

– Белая! Белая!

– Я сделаю тебя не белой, – сказал я и сосредоточил на ней свой Дар.

Не белой.

Она уставилась на меня одним блестящим глазом. Я ждал. Наконец она вспорхнула с подноса, уронив на пол ложку и опустилась на столик передо мной.

– Расправь крылья.

Птица таращилась на меня, явно не понимая. Я медленно раскинул руки в стороны.

Расправь. Покажи мне белое.

Понять, чего от тебя хотят, куда труднее, чем просто довериться. Ворона старалась. Она расправила крылья. Я попытался покрасить белые перья, но тут она захлопала крыльями и забрызгала чернилами нас обоих. Я начал все сначала.

За работой я приговаривал:

– Понятия не имею, останутся ли твои перья черными под дождем. А может, чернила высохнут и осыплются просто от ветра. А может, от них твои перья слипнутся.

Расправь. Нет, так и держи. Пусть чернила высохнут.

К тому времени, когда я перешел на второе крыло, она уже была более сговорчива, а мои руки и письма были сплошь в чернильных брызгах. Я закончил со вторым крылом и вернулся к первому. Пришлось объяснить птице, что мне нужно покрасить перья с внутренней стороны.

– Теперь сохни! – велел я, и она послушно замерла с расправленными крыльями.

Она слегка встрянула перьями, и я порадовался, увидев, что брызги чернил с них уже почти не летят. А когда птица сложила крылья, на мой взгляд, она уже была неотличима от обычной черной вороны.

– Не белая! – сказал я.

Она вывернула шею и клювом пригладила перышки. Похоже, она осталась довольна моей работой, потому что вдруг снова перепорхнула на тарелку с завтраком.

– Я не буду закрывать окно, – сказал я и ушел, оставив птицу неопрятно пировать остатками моей трапезы.

Я тщательно прикрыл за собой дверь, потому что Чейд был прав: если открыть и дверь, и окно, в его логово задувал страшный сквозняк.

Поднимаясь по лестнице, я думал, как расскажу Шуту обо всем, что случилось за одну-единственную ночь. Глупая ухмылка против воли появилась на моем лице. Только тогда я наконец признался себе, что какая-то часть меня ликует. Столько лет, столько лет я стоял на опушке леса, глядя на освещенные окна вдали. Олений замок всегда был моим домом. И вот теперь, невзирая на все свои страхи и дурные предчувствия, я позволил себе на миг представить, как стою по левую руку от своего короля, вершащего суд, или сижу на пиру за Высоким столом. Я представил, как танцую со своей младшей дочерью в Большом зале. Скоро я расскажу обо всем Шуту, и он поймет, какие чувства рвут мое сердце на части. И вновь мне стало обидно, что он не был в зале вчера вечером и не слышал, как Старлинг пела о моей отваге и самоотверженных подвигах.

Но Шут бы все равно ничего не увидел. И подобно тому, как загнанный олень бросается со скалы на лед замерзшего озера, мой дух погрузился во мрак и холод. Восторг мой померк. Мне вдруг стало страшно делиться с Шутом тем, что произошло вчера. Накануне я не рассказал ему, что Неттл беременна. Сегодня я боялся сказать, что король Дьютифул при всех признал меня.

Я шел все медленнее, а на последних ступеньках уже еле переставлял ноги. И я был совершенно не готов к зрелищу, открывшемуся мне: Шут сидел за столом Чейда, а перед ним, расставленные по кругу, ярко горели шесть свечей. Еще меньше я ожидал увидеть на его лице кривую усмешку.

– Фитц! – воскликнул он, и шрамы на лице превратили его улыбку в гримасу марионетки. – У меня чудесные новости!

– И у меня, – подхватил я, немного воспрянув духом.

– Это замечательные новости, – повторил Шут, будто я с первого раза не понял.

Уж не хочет ли он поделиться со мной теми самыми новостями, которые я нес ему? Если так, решил я без раздумий, я выслушаю его, лишь бы его порадовать.

– Вижу, – сказал я, усаживаясь за стол напротив него.

– Ничего подобного. – И он заливисто рассмеялся над шуткой, соль которой я все не мог уловить. – Это я вижу!

Я сидел молча, ожидая продолжения. А потом, как это часто бывало, когда мы оба были молоды, смысл его слов внезапно дошел до меня.

– Шут! Ты видишь!

– Я же сказал! – отозвался он и от души расхохотался.

– А ну, посмотри на меня, – велел я, и Шут поднял на меня глаза, но наши взгляды не встретились.

К моему разочарованию, глаза его были по-прежнему серые и затянутые пеленой.

Улыбка Шута немного померкла.

– Я вижу свет, – признал он. – Могу отличить темноту от света. То есть не совсем так. Когда ты слепой, эта темнота отличается от той, к которой мы привычны. Ладно, не важно, не буду вдаваться в объяснения, просто скажу: я знаю, что передо мной на столе горят свечи. А когда я поворачиваю голову, то знаю, что там, в стороне, их нет. Фитц, мне кажется, зрение возвращается ко мне. Той ночью, когда ты использовал Силу, чтобы помочь мне… Да, нарывы на спине начали заживать. Но ты сделал нечто большее.

– Той ночью я не пытался исцелить твои глаза. Возможно, ты просто понемногу выздоравливаешь. – Я прикусил язык, чтобы не предупредить: «Рано еще надеяться!» Уж я-то знал, как он плох на самом деле. И все же Шут стал различать свет. Возможно, он идет на поправку. – Рад за тебя. Давай постараемся, чтобы дело и дальше шло на лад. Ты уже ел сегодня?

– Да, я поел. Приходил мальчишка Чейда – на этот раз он не так сильно испугался меня. А может быть, это ворон привлек его любопытство. А потом пришел и сам Чейд, принес сверток для тебя. Фитц! Он все мне рассказал. У меня… голова идет кругом. Я счастлив за тебя. И мне страшно. Как может существовать время, мир, которого я не провидел? А еще Чейд сказал, что Старлинг спела балладу о твоей жизни, и спела прекрасно! Это правда? Мне не приснилось?

Я ощутил укол разочарования. Только теперь, когда выяснилось, что Шут все знает, я понял, как сильно мне хотелось рассказать ему. Но он был так рад за меня – чего же еще желать?

– Нет, все правда. Это было замечательно.

И я поделился с ним тем, что мало кто другой мог понять. Я рассказал, как Целерити, унаследовавшая титул герцогини Бернса после смерти своей сестры леди Хоуп, подошла и положила руки мне на плечи. Я заглянул в ее ясные глаза. Пусть вокруг них и возле ее рта залегли морщинки, я встретился взглядом все с той же решительной девушкой, которую когда-то знал. «Я никогда в тебе не сомневалась, – сказала она. – Напрасно ты сомневался во мне». И она легко поцеловала меня, отвернулась и быстро пошла прочь. Ее муж непонимающе посмотрел на меня и поспешил следом.

Я поведал, как королева Эллиана срезала со своей манжеты пуговицу в виде серебряного нарвала и вручила ее мне, наказав всегда носить с собой. Шут улыбнулся, услышав об этом, а потом сделался задумчивым, когда я стал рассказывать, как малознакомые люди принялись пожимать мне руку и хлопать по плечу. Некоторые недоверчиво улыбались, другие плакали. Но были и такие – и эти больше всего сбивали меня с толку, – кто подмигивал или, наклонившись к моему уху, шептал: «Не забывайте, я не выдал вашу тайну» и все в таком роде. Больше прочих меня смутил молодой стражник: он решительно прошагал мимо ожидающих своей очереди аристократов прямо ко мне; глаза его пылали гневом. Он сказал только: «Мой дед до самой смерти думал, что привел тебя на верную смерть. Блейд всю жизнь переживал, что предал тебя. Уж ему-то ты мог довериться». И он ушел, прежде чем я успел сказать в ответ хоть слово.

Я поймал себя на том, что говорю тихо и напевно, словно рассказываю старую сказку ребенку. И подвожу рассказ к счастливому концу, хотя даже дети знают, что сказки никогда не заканчиваются и то, что кажется счастливым концом, всего лишь небольшая передышка в жизни героев, перед тем как на них обрушатся новые испытания. Мне не хотелось думать об этом. Не хотелось гадать, какое несчастье ждет меня в будущем.

– Чейд хоть объяснил, зачем так поступил? – спросил Шут.

Я пожал плечами, хотя он и не мог этого видеть:

– Он сказал, что время пришло. Что и Шрюд, и Верити хотели бы этого. Мол, теперь, когда он сам вышел из тени, не мог оставить меня там.

Основательно пошарив на полках Чейда, я нашел, что искал, – винный спирт. Тогда я запалил себе еще свечу, взял тряпочку, смочил ее спиртом и стал оттирать пятнышки чернил. Чернила оттираться не хотели. Для вороны это хорошо, но меня руки в чернилах раздражали. Я подошел к зеркалу и стал оттирать кляксы с лица.

– Чем это пахнет? Что ты делаешь?

– Пытаюсь оттереть лицо. Я покрасил белые перья вороны чернилами, чтобы соплеменники ее больше не клевали и она могла летать спокойно.

– Покрасил ворону. Принц Фитц Чивэл Видящий наутро после признания его законным наследником трона развлекается, раскрашивая ворон. – Шут рассмеялся.

Мне было отрадно слышать его смех.

– Ты сказал, Чейд оставил для меня сверток?

– Да, на том краю стола.

Шут снова уставился на свечи, наслаждаясь их светом в той мере, в какой мог его различить. И я не стал забирать у него огонь, а просто пододвинул сверток поближе и начал развязывать. От свертка исходил запах земли, он был завернут в кожу и перевязан кожаными шнурками. Узлы позеленели от времени, белые пятна на коже тоже говорили о старости. Шнурки не развязывали очень давно, и, возможно, подумал я, какое-то время сверток лежал под открытым небом. Наверное, всю зиму. Может, был закопан в землю.

Пока я возился с узлами, Шут заметил:

– Чейд оставил еще и записку. Что в ней?

– Я пока не читал.

– А может, стоит прочитать, прежде чем разворачивать?

– Он сказал, это обязательно?

– Он, похоже, долго думал и в конце концов написал всего несколько слов. Я слышал шорох пера и множество вздохов.

Я оставил узлы в покое, не в силах выбрать между письмом и свертком. И то и другое дразнило мое любопытство. Приподняв свечу, я рассмотрел одинокий лист бумаги на дальнем краю стола. Прежде я проглядел его в темноте. Я протянул руку и придвинул записку к себе. Как почти все послания Чейда, она была без обращения и без подписи. Ни даты, ни приветствия – только несколько строк.

– И что там написано? – с нетерпением спросил Шут.

– «Я сделал, как он велел. Обстоятельства так и не сложились. Знаю, ты поймешь. Думаю, теперь это должно перейти к тебе».

– О! Чем дальше, тем лучше! – воскликнул Шут. И добавил: – Просто перережь ремешки, наверное. Эти старые узлы ни за что не распутать.

– Ты уже пробовал, да?

Он пожал плечами и усмехнулся:

– Если бы у меня получилось, тебе было бы проще.

Я все же заставил нас обоих помучиться любопытством, пытаясь развязать сверток. Но если кожаный ремешок завязать, потом намочить и дать высохнуть, узел становится крепким, как железо. Так что в конце концов я сдался и перерезал ремни своим поясным ножом. Потом пришлось повозиться, разворачивая кожу – она была не тонкой, а вроде той, какую используют для седел. Она протестующе скрипела, когда я вытаскивал из ее объятий нечто, обернутое в промасленную тряпицу. Я положил находку на стол, и она глухо лязгнула.

– Что это? – спросил Шут и пробежал пальцами по загадочному предмету.

– Давай посмотрим.

Промасленная тряпка на поверку оказалась мешочком из толстой холстины. Я запустил в него руки и достал на свет…

– Это корона, – объявил Шут, ощупав находку почти в тот же миг, когда я разглядел ее.

– Не совсем.

Короны обычно куют не из стали. И Ходд была не королевским ювелиром, а мастером-оружейником. Она делала превосходные мечи и доспехи. Я взял в руки простой стальной венец и стал оглядывать его, уже зная, что это ее работа, хотя не смог бы сказать, откуда у меня такая уверенность. И точно – вот оно, на внутренней стороне: скромное, но честное клеймо мастера.

– Тут что-то еще. – Руки Шута, точно хорьки, нырнули внутрь открытого свертка, пошарили там и извлекли на свет цилиндрический деревянный футляр.

Шут протянул футляр мне. Я молча взял. Мы оба понимали, что внутри лежит свиток. Концы футляра были запечатаны красным воском. Я поднес их к свету и рассмотрел.

– Печать Верити, – сказал я.

Как ни противна была мне мысль портить этот оттиск, я подцепил воск ножом, срезал печать, открыл цилиндр и потряс его. Свиток выпал не сразу, он долго пролежал в футляре и не хотел покидать его. Наконец он сдался, и я с первого взгляда понял, что свиток не пострадал от влаги.

– Читай! – настойчиво прошептал Шут.

Я развернул тонкий пергамент и сразу узнал руку Верити. Четкий почерк человека, любившего рисовать карты, планы укреплений и схемы битв. Он всегда писал крупными буквами без завитушек. Почерк моего короля. В горле у меня пересохло.

Я не сразу смог заговорить, а когда начал читать вслух, то от напряжения дал петуха:

– «Сей документ, да будет тому порукой моя личная печать и свидетельство Чейда Фаллстара, являет собой последнюю волю будущего короля Верити Видящего. Скажу прямо: я ухожу в странствие, из которого могу не вернуться. Я оставляю мою королеву, Кетриккен из Горного Королевства, в тягости моим будущим наследником. Если, пока меня не будет, мой отец, король Шрюд, умрет, я вверяю защиту своей супруги моему племяннику, Фитцу Чивэлу Видящему. Если станет известно о моей гибели, то я желаю, чтобы Фитц Чивэл Видящий был официально признан защитником моего наследника. Если же и моя королева умрет, а наследник останется жив, то да будет Фитц Чивэл Видящий провозглашен регентом и правит до тех пор, пока наследник не сможет взойти на трон. Если же ни я, ни мой отец, ни моя королева, ни мой наследник не останутся в живых, то пусть Фитц Чивэл Видящий будет признан моим наследником. Я не желаю, чтобы мой младший брат, Регал Видящий, унаследовал мою корону. И настоятельно прошу герцогов признать и поддержать эту мою последнюю волю».

Я помолчал, стараясь восстановить дыхание.

– Ниже – его подпись.

– А это, выходит, могла быть твоя корона. – Шут провел искалеченными кончиками пальцев по ободу безыскусного венца. – Без единого драгоценного камня. Похоже, она выкована из оружейной стали. Погоди, кажется, не так уж она и проста! Вот… Что это?

Я взял у него корону, поднес к свету – и разглядел на обруче гравировку.

– Атакующий олень.

– Он даровал тебе право носить его.

– Верити – да. – У меня перехватило горло, когда я добавил: – Это герб Видящих, как он есть. Без косой черты, означающей мое внебрачное происхождение.

Мы надолго погрузились в молчание. Горели свечи, в камине на другом конце комнаты прогорело и треснуло полено.

– Ты жалеешь, что это не сбылось? – спросил Шут.

– Нет! Конечно нет! – Это было все равно что желать смерти Шрюду, Кетриккен и ее тогда еще не родившемуся ребенку. – Но… мне жаль, что я не знал его волю. В былые времена это много значило бы для меня.

– А сейчас разве нет?

– И сейчас значит. Теперь я знаю, что Верити считал меня достойным защищать его королеву и ее ребенка. И взойти на трон после его смерти.

– Так ты никогда не хотел стать королем?

– Нет.

«Лжец!» Но я так давно и так часто повторял эту ложь, что уже сам почти поверил в нее.

Шут тихонько вздохнул. Я подумал было, что он разочарован тем, как мало во мне честолюбия, но потом понял, что это был вздох облегчения. И прежде чем я успел спросить его об этом, Шут сказал:

– Когда Чейд рассказал мне, что тебя официально приняли при дворе тем, кто ты есть, и что большинство аристократов готово приветствовать твое возвращение и возвеличить тебя, это меня встревожило. А коснувшись твоей короны, я и вовсе испугался.

– Чего?

– Что ты захочешь остаться в Оленьем замке. Что тебе понравится открыто быть тем, кем ты был всегда, – не будущим королем, но королем за троном.

Ничего себе титул он мне придумал!

– И ты испугался… чего?

– Что теперь, получив признание, которого заслуживаешь, ты не захочешь уходить. И разве что вопреки собственной воле отправишься выполнять мою просьбу.

Чтобы не дать разговору свернуть на то, как я по настоянию Шута должен пойти и убить всех его врагов, я поспешно заговорил о другом его поручении:

– Шут, я изо всех сил постараюсь отыскать твоего сына, раз уж ты думаешь, что он где-то существует. И мне было бы намного проще, если бы ты припомнил женщин, с которыми делил постель, и когда примерно мог зачать ребенка.

Он раздраженно фыркнул:

– Фитц! Ты что, совсем меня не слушаешь? Нет никакой женщины, и не может быть ребенка, зачатого подобным образом. Я же говорил тебе.

Голова у меня пошла кругом.

– Нет. Нет, ты не говорил. Если бы говорил, я бы наверняка запомнил и к тому же сразу спросил бы – и сейчас спрошу: тогда каким образом у тебя мог родиться сын?

– Ты не слушаешь, – печально сказал он. – Я говорю прямо и ясно, но если я говорю то, чего ты не готов услышать, ты пропускаешь это мимо ушей. Фитц… Эта корона… Она тебе впору?

– Это не то чтобы настоящая корона.

Опять Шут сменил тему. И нет смысла настаивать, пока он сам не решится все объяснить. Постаравшись скрыть облегчение оттого, что мне удалось отвлечь Шута от разговоров про месть, я повертел в руках холодный стальной обруч. Единственная корона, которую мне доводилось носить, была деревянной и украшенной резными изображениями петухов. Нет, не нужно сейчас об этом вспоминать. Я поднял венец и надел его.

– Вроде бы подходит. Я ведь не знаю, как она должна сидеть на голове.

– Позволь, я проверю.

Шут встал и ощупью прошел вдоль стола ко мне. Его руки нашарили мое плечо, щеку, вспорхнули на голову. Он слегка приподнял корону и вдруг, похоже, сам того не сознавая, стал ощупывать меня: измерил длину волос, пробежался пальцами по лицу, коснулся сломанного носа, старого шрама, щетины на подбородке. Если бы это делал кто-то другой, мне было бы неприятно, даже противно. Но я понимал, что Шут сравнивает то, каким я стал, с образом в своей памяти.

Шут прокашлялся и поднял корону высоко в воздух. И очень серьезно – таким серьезным я его еще никогда не видел – произнес:

– Фитц Чивэл Видящий! Короную тебя королем за троном Шести Герцогств. – И он осторожно опустил венец мне на голову.

Корона села как влитая. Казалось, теперь она навсегда останется у меня на голове.

Шут немного помолчал, потом снова кашлянул и сказал:

– Ты по-прежнему хорош собой, Фитц. Уже не такой красавчик, конечно, каким был до того, как Регал сломал тебе нос, но годы не состарили тебя, должен сказать.

Я пожал плечами:

– Это все последствия давнего исцеления Силой. Мое тело постоянно восстанавливается, хочу я того или нет.

Я снял корону и положил на промасленную холстину, которая так долго защищала ее. Свет свечей краснел на кромке венца, словно кровь.

– Тут я могу тебе только позавидовать, – отозвался Шут и снова стал смотреть на свечи.

Долгое время мы молчали. Потом он тихо сказал.

– Фитц… Мои глаза… Они использовали мою слепоту. Чтобы постоянно держать меня в страхе, съежившимся от ужаса. Мне нужно вернуть зрение. Меня бросает в дрожь при мысли, что придется отправляться в наше путешествие слепым. Если не будет иного выхода, я все равно пойду. Но… не мог бы ты…

А я-то думал, мне удалось увести разговор в сторону. Я уже сказал Шуту, что не пойду с ним, однако он упорно делал вид, будто не слышал. Ладно…

– Что сделали с твоими глазами? – тихо спросил я.

Он беспомощно взмахнул рукой:

– Не знаю. Может, они даже не нарочно, но, раз уж я ослеп, использовали это сполна. Они… О Фитц. Меня били. Потом били снова. Глаза у меня так заплыли, что я ничего не видел. Опять побои… И…

Я перебил его:

– А когда отек спал, ты обнаружил, что больше ничего не видишь.

Он втянул воздух сквозь зубы. Ему приходилось делать над собой усилие, чтобы рассказать мне то, о чем он хотел поскорее забыть.

– Сперва я думал, что очнулся ночью. Или что меня заперли в темнице, где совсем нет света. Они иногда так делали. Когда вокруг одна темнота, узник теряет счет времени. Думаю… думаю, они приносили мне еду и воды то с большими промежутками, то почти сразу, чтобы сбить с толку. Очень не скоро я понял, что ослеп. И далеко не сразу смирился с тем, что это надолго.

– Хватит. Мне просто нужно было кое-что узнать, чтобы было легче помочь тебе.

Снова молчание. Наконец Шут прошептал еле слышно:

– Ты попробуешь это сделать прямо сейчас?

Я долго не отвечал. Попытаться вылечить его означало рискнуть ослепнуть самому. Но разве мог я сказать ему об этом теперь, когда его лицо светилось такой надеждой? В эту минуту он был очень похож на старого доброго Шута. Я не видел его таким со времен событий на Аслевджале. Зрение так много значит для него. Ему нужно видеть, чтобы отправиться к своей цели, а глупая, нелепая цель убить всех Слуг – единственное, что у него осталось в жизни. Накануне вечером сбылось то, о чем я не смел даже мечтать. Так могу ли я теперь убить надежду в сердце Шута?

Я буду осторожен. Очень-очень осторожен. Я ведь почувствую опасность и смогу вовремя остановиться, правда?

А может быть, я перенял от Чейда качества, которые сам в нем не люблю? Может быть, я всегда хотел узнать, как далеко я смогу зайти по пути магии, если никто не будет сдерживать меня? Я выбросил из головы этот неприятный вопрос.

– Сейчас? Почему бы и нет. – Я отодвинул стул, встал и обошел вокруг стола, чтобы оказаться рядом с ним. – Повернись ко мне, – негромко попросил я.

Шут послушно обратил ко мне лицо. Я взял одну из свечей, стоявших перед ним, и поднес ее ближе, чтобы рассмотреть его. На скулах, под ввалившимися глазами, у него остались шрамы – похожие рубцы бывают на лицах бывалых кулачных бойцов. Кожа тут легко рвется от удара, ведь на скулах она такая тонкая, а почти сразу под ней – кость. Я придвинул стул и сел рядом с Шутом.

– Сейчас я коснусь тебя, – предупредил я его и взял за подбородок.

Я медленно поворачивал лицо Шута влево и вправо, изучая следы методичных пыток и жестоких побоев. Мне вдруг вспомнилось, как Баррич рассматривал мое лицо после того, как меня избил Гален. Двумя пальцами я провел вокруг глаз Шута. Он то и дело морщился. Должно быть, какие-то лицевые кости были сломаны и срослись неправильно. В одном месте, у виска, я нащупал вмятину, и мне стало нехорошо. Но там ли кроется причина слепоты? Я не знал. Глубоко вздохнув, я пообещал себе, что на сей раз буду очень осторожен и не поставлю под угрозу ни здоровье Шута, ни собственное. Я взял его лицо в ладони. Закрыл глаза.

– Шут… – позвал я. И сразу, без всяких усилий нашел его.

Шут был рядом. В прошлый раз он был в забытьи и не чувствовал, как мой разум странствует по его телу вместе с током крови. Теперь он оставался в сознании и положил свои руки поверх моих. Так было легче. Я знал, как выглядит его лицо, но он мог поделиться со мной своими ощущениями. Я припомнил рисунки из старых манускриптов из Живодерни, хранившихся у Чейда, и человеческий череп, возможно до сих пор стоящий на полке в углу.

И пока наши с Шутом руки ощупывали его лицо, я негромко произнес:

– Иногда кости ломаются на стыке и срастаются неправильно. Вот здесь. Чувствуешь? Надо это исправить.

И мы стали исправлять, медленно-медленно. Мы заставляли кость сместиться самую малость, потом еще и еще. Из-за переломов на лице Шута образовались бугры и провалы. Чем-то это напоминало скорлупу вареного яйца, которое надкололи, чтобы почистить. Мы исследовали лицевые кости одну за другой, дотошно и постепенно. Спешить тут было нельзя. Совмещая обычные прикосновения и Силу, мы проследили одну тончайшую трещинку от края глазницы до верхней челюсти. Скулы были покрыты целой сетью таких трещин. У внешнего края правой глазницы чей-то могучий удар оставил вмятину, так что кость давила на ткани под ней. Какое-то время мы трудились над ней, возвращая крошечные фрагменты кости на место, чтобы закрыть вмятину и кость перестала давить.

На словах все кажется просто. На деле было нелегко. Какими бы крошечными ни были вызываемые нами смещения, по сути, мы заново ломали и сращивали кости. Сжав зубы, я едва терпел боль Шута, которая молотом стучала у меня в голове. Мы смогли привести в порядок только кости под глазами, а мои силы уже были на исходе. Но тут Шут убрал ладони с моих рук.

– Хватит. Хватит, Фитц. Я устал. И это больно. А боль пробуждает воспоминания.

– Ладно, – хрипло сказал я.

Но мне понадобилось некоторое время, чтобы мой разум полностью покинул его тело. Я словно возвращался домой после долгого странствия, похожего на ночной кошмар. И только полностью вернувшись в себя, я убрал руки, разрывая связь. Когда я поднял веки, комната поплыла у меня перед глазами. На миг меня охватил ужас: я зашел слишком далеко и повредил себе зрение! Но это была просто усталость. Обстановка скудно освещенной комнаты постепенно проступила из сумрака. Свечи сгорели наполовину. Я не знал точно, сколько времени прошло, но рубашка моя была мокрой от пота, а во рту сделалось так сухо, будто я пробежал из замка до Баккипа и обратно. Как только я отпустил Шута, он ссутулился, поставил локти на стол и спрятал лицо в ладонях.

– Шут. Сядь прямо. Открой глаза. Скажи, получилось ли у нас что-нибудь?

Он сделал, как я сказал, но лишь покачал головой.

– Я и не закрывал глаз. Я надеялся. Но ничего не изменилось.

– Прости. Мне жаль.

И мне действительно было жаль. Я сокрушался, что он остался слеп, и в то же время отчаянно радовался, что сам не лишился зрения, пытаясь исцелить друга. Я спросил себя, а правда ли я так сильно устал? Может, мне просто не хотелось продолжать? Думать об этом было неприятно, и я так и не смог честно ответить на этот вопрос. Может быть, поделиться с Шутом своими страхами? И что он скажет на это? Попросит исцелить ему один глаз, окривев самому? Потребует ли он от меня такой жертвы? А если так, то соглашусь ли? Я прислушался к себе и понял, что далеко не настолько самоотвержен. Я откинулся на спинку стула и на миг прикрыл глаза.

Когда Шут коснулся моей руки, я проснулся и вздрогнул.

– Так ты уснул! То-то я думаю, что ты вдруг притих. Фитц… С тобой все хорошо? – спросил он виноватым тоном.

– Да. Просто очень устал. Вчерашнее… разоблачение было очень утомительным. И я плохо спал ночью.

Я хотел протереть глаза – и вздрогнул. Лицо было опухшим и горело, словно я только что побывал в драке.

Ну, вот…

Я осторожно ощупал собственные скулы и глазницы. Хоть я и не вернул зрение Шуту, мне все равно придется заплатить за эту попытку.

Но почему?

Раньше, когда я вместе с другими исцелял кого-то при помощи Силы, ничего подобного не происходило. Олух вылечил множество раненых на Аслевджале и ничуть не пострадал. Единственное, что делало нынешнее исцеление особенным, – связь между мной и Шутом. То, что нас связывало, было гораздо больше, чем обычные узы Силы: когда я вернул его из-за порога смерти, мы на мгновение стали полностью едины. Возможно, мы в каком-то смысле едины до сих пор.

Я поморгал и снова попытался понять, не изменилось ли мое зрение. Вроде бы я видел все так же четко, как и прежде. Починка неправильно сросшихся костей Шута вряд ли чем-то помогла его глазам. Хватит ли у меня смелости в следующий раз пойти дальше? Я вспомнил все неправильности в теле Шута – все воспаления, все плохо зажившие раны. Сколько из этого перейдет ко мне, если я не отступлю? Упрекнет ли меня кто-нибудь, если я не стану приносить такую жертву?

Я прочистил горло и спросил:

– Ты уверен, что не стал видеть лучше?

– Трудно сказать. Может быть, я теперь лучше различаю свет. Лицо болит, но не так, как раньше, а иначе. Возможно, в нем что-то заживает. Тебе удалось понять, отчего я ослеп, когда ты был… во мне?

– Тут так просто не скажешь, Шут. Я чувствовал, что некоторые твои лицевые кости были сломаны и срослись неправильно. Я помогал им встать на место и пытался исправить те места, где все искривилось.

Он стал ощупывать лицо:

– Кости? Я-то думал, череп – это одна кость.

– Это не так. Если хочешь, я как-нибудь покажу тебе человеческий череп.

– Спасибо, не стоит. Поверю тебе на слово. Фитц, я по голосу слышу, что ты узнал что-то еще и не хочешь говорить. Со мной что-то не так? Что-то, о чем я не знаю?

Я очень осторожно выбирал слова. На этот раз – никакой лжи.

– Шут, нам нельзя спешить с твоим исцелением. Оно дается мне нелегко. Надо подождать, пока хорошая еда и покой сделают свое дело, – тогда для магии останется меньше работы.

– Но… – начал Шут, однако оборвал себя.

Я видел, как он борется с собой. Он так отчаянно стремился выздороветь и отправиться в путь, но в то же время совесть не позволяла ему заставлять меня выкладываться сверх меры. Ему доводилось видеть меня в полном изнеможении после использования Силы, и он знал, как это может навредить здоровью. Говорить ему, что после попыток помочь у меня появляются настоящие раны, было не обязательно. Я не хотел, чтобы Шут винил себя за то, как я уже успел навредить себе. Я сам с этим разберусь.

Шут снова повернулся к свечам на столе:

– А куда подевалась Пеструха?

– Пеструха?

– Ворона, – немного смущенно пояснил он. – Пока она не ушла к тебе, мы с ней немного пообщались. Ну, насколько это возможно. Хотя она знает немало слов и порой употребляет их на диво к месту. Я спросил: «Как тебя зовут?»… Потому что… ну, просто тут было слишком уж тихо. Сначала она каркала в ответ все подряд: «Прекрати!», «Тут мрак!» и «Где еда?», а потом спросила в ответ: «Как тебя зовут?» Я сперва растерялся, но потом понял, что она меня передразнивает. – Робкая улыбка осветила его лицо.

– И ты прозвал ее Пеструхой?

– Я просто стал так называть ее. И поделился с ней едой. Ты сказал, она спустилась к тебе в комнату и ты ее покрасил. Где она теперь?

Мне неприятно было говорить ему, но я сказал:

– Она спустилась и постучала в потайную дверь. Я впустил ее, и она съела половину моего завтрака. А когда я уходил, то оставил для нее окно открытым. Думаю, она уже улетела.

– О. – (Меня поразило, какое глубокое разочарование послышалось в его голосе.)

– Прости.

Шут молчал.

– Она не домашняя птица, Шут. На воле ей будет лучше.

Он вздохнул:

– Не уверен, что ты поступил правильно, Фитц. Рано или поздно чернила смоются, и что тогда? Ее заклюют собственные сородичи. А вороны – стайные птицы, они не умеют жить в одиночестве. Что с ней станет?

Я понимал, что он прав.

– Не знаю, – признался я. – И что еще я мог для нее сделать?

– Приютить ее, – сказал он. – Дать ей кров и пищу. Укрыть от бурь и врагов. – Он кашлянул. – Все то же самое, что король Шрюд делал для белых ворон.

– Шут, ну как это можно сравнивать? Она – ворона, а не ребенок, у которого не осталось в мире ни одной родной души!

– Ребенок… на вид. По меркам моего вида – юноша. Наивный и несведущий в устройстве и обычаях большого мира, в котором оказался. Но по сути настолько же непохожий на короля Шрюда, насколько ворон не похож на человека. Фитц, ты знаешь меня. Ты был мной. Ты знаешь, что между нами столько же различий, сколько сходства. Мы похожие, мы разные – как были вы с Ночным Волком. Пеструха, мне кажется, так же похожа на меня, как Ночной Волк – на тебя.

Я прикусил было язык, силясь промолчать, но потом сдался.

– Я пойду вниз и попробую разыскать ее ради тебя. Если я найду ее и если она согласится, то принесу ее сюда, к тебе. И позабочусь о воде и пище.

– Правда? – Его обезображенное шрамами лицо расплылось в блаженной улыбке.

– Правда.

Я тут же встал, спустился по лестнице и открыл дверь в мою комнату. Где меня и дожидалась Пеструха.

– Мрак, – сурово сообщила она и запрыгнула на ступеньку, потом на следующую. На третьей ступеньке она обернулась ко мне и настойчиво спросила: – Как тебя зовут?

– Том, – по привычке ответил я.

– Фитц – Чивэл! – насмешливо каркнула ворона и поскакала дальше наверх.

– Фитц Чивэл, – согласился я и невольно улыбнулся.

Я пошел следом, чтобы помочь ей устроиться.

Странствия Шута

Подняться наверх