Читать книгу Ученик убийцы. Королевский убийца (сборник) - Робин Хобб - Страница 7

Есть два предания о том, откуда повелось давать королевским отпрыскам имена, внушающие им свойства или способности. Согласно первому, более известному, когда таких детей учат Силе, имя каким-то образом привязывается к человеку и он не может вырасти, не обладая свойством, которое обозначено именем. Этому особенно упорно верят те, кто наиболее склонен снимать шляпы в присутствии младшей знати.

Более древнее предание приписывает происхождение этой традиции воле случая. Говорят, что короля Тэйкера Завоевателя и короля Рулера Властвующего, первых пришедших с Внешних островов правителей страны, которая впоследствии стала Шестью Герцогствами, в действительности звали совершенно иначе. Их подлинные иноземные имена были лишь созвучны тем прозвищам, которые дал им народ завоеванной страны. Так и случилось, что эти правители стали известны и вошли в историю под именами, которые в действительности не более чем слова, близкие по произношению к именам, данным им при рождении. Простой народ стал верить, что мальчик, получивший звучное имя, вырастет благородным человеком. Такая вера только на руку монархической династии.

Мальчик!

Я поднял голову. Из полудюжины или около того других ребят, слоняющихся у огня, никто даже не вздрогнул. Девочки и вовсе не обратили внимания, когда я пересел к противоположной стороне низкого стола, где стоял на коленях мастер Федврен. Он освоил какую-то интонацию, по которой все сразу определяли, когда «мальчик» означает «мальчик», а когда «бастард».

Я запихнул колени под низкий столик и сел, потом протянул Федврену лист пористой бумаги. Пока он пробегал глазами мои аккуратные колонки букв, я позволил себе отвлечься.

Зима собрала и усадила нас здесь, в большом зале. Снаружи шторм хлестал стены замка, волны колотились о скалы с такой силой, что иногда даже чувствовалось, как вздрагивает каменный пол зала. Тяжелые тучи украли те несколько часов водянистого дневного света, которые нам оставила зима. Мне казалось, что темнота, будто туман, проникала всюду, затягивала мглой все вокруг, закрадывалась в души. Из-за постоянного полумрака глаза мои слипались, я чувствовал себя сонным, хотя и не устал. На мгновение я позволил своим чувствам выплеснуться на волю и ощутил зимнюю медлительность дремавших по углам собак. Даже они не смогли пробудить во мне ни мысли, ни образа.

Огонь горел во всех трех больших каминах, и разные группы собрались перед каждым. У одного лучники занимались своей работой на случай, если завтра распогодится и можно будет отправиться на охоту. Мне хотелось быть там, где Шерф сочным голосом, который то становился громче, то интригующе затихал, рассказывал очередную историю. Время от времени его прерывал одобрительный смех слушателей. У последнего очага звенели голоса поющих детей. Я узнал отчетливый мотив пастушьей песенки. Несколько присматривающих за детьми матерей постукивали ногами в такт, плетя кружево, в то время как иссохшие пальцы старого Джердана, перебиравшие струны арфы, заставляли детские голоса звучать почти верно.

У нашего очага собрались дети, достаточно большие для того, чтобы сидеть смирно и учить буквы. За нами приглядывал Федврен. От его острых синих глаз ничего не могло укрыться.

– Вот, – поправил он меня, – ты забыл перекрестить хвостики. Помнишь, как я тебе показывал? Джустик, открой глаза и вернись к перу. Еще раз задремлешь – и я пошлю тебя за дровами. Чарити, ты можешь помочь ему, если еще раз хихикнешь. А в остальном, – продолжал он, снова обращаясь ко мне, – ты делаешь успехи, и не только в письме буквами Шести Герцогств, но и в рунах Внешних островов, хотя их трудно нарисовать правильно на такой плохой бумаге. Она очень рыхлая и слишком впитывает чернила. Хорошо отбитые листы коры – вот что нужно для рун. – Он оценивающе глянул на лист, над которым работал. – Продолжай в том же духе, и еще до конца зимы я позволю тебе сделать копию Лечебника королевы Бидвелл. Что ты на это скажешь?

Я попытался улыбнуться, чтобы выглядеть надлежащим образом польщенным. Копирование редко поручали ученикам: хорошей бумаги было слишком мало, а одно небрежное движение кисти могло загубить целый лист. Я знал, что Лечебник был простым описанием свойств трав со списком предсказаний, но всякое копирование считалось особой честью, которую следовало стремиться заслужить. Федврен дал мне новый лист пористой бумаги. Когда я поднялся, чтобы вернуться на свое место, он жестом остановил меня.

– Мальчик…

Я молчал. Федврен казался смущенным.

– Я не знаю, кого просить об этом, кроме тебя. По правилам я должен был бы обратиться к твоим родителям, но… – Он замялся и задумчиво почесал бороду испачканными в чернилах пальцами. – Зима скоро кончится, и я снова отправлюсь в путь. Ты знаешь, что я делаю летом, мальчик? Брожу по всем Шести Герцогствам, собирая корни, травы и ягоды для чернил и делая запасы для изготовления нужной мне бумаги. Это замечательная жизнь: свободно бродить по дорогам летом и гостить здесь, в замке, всю зиму. Многое можно рассказать о том, как зарабатывают на жизнь письмом.

Федврен задумчиво смотрел на меня. Я терялся в догадках, к чему он клонит.

– Каждые несколько лет я беру помощника, – продолжал учитель. – Некоторые из них делают большие успехи и отправляются работать каллиграфами в меньшие замки. Другие – нет. У кого-то не хватает терпения для мелких деталей, или они не могут запомнить, как составлять чернила. Я полагаю, что ты достаточно упорен и у тебя хорошая память. Что ты думаешь о том, чтобы стать переписчиком?

Я не знал, что ответить, и молча смотрел на него. Дело было не только в том, чтобы стать переписчиком; удивляла сама идея Федврена сделать меня своим помощником, чтобы я ходил за ним по пятам и изучал секреты его мастерства. Несколько лет прошло с тех пор, как я заключил договор со старым королем. Не считая ночей в обществе Чейда и редких дней с Молли, меня никогда никто не находил достойным объектом для общения, не говоря уж о том, чтобы сделать меня своим помощником. Предложение Федврена лишило меня дара речи. Он, видимо, почувствовал мое смущение, потому что улыбнулся удивительной улыбкой – мудрой, но в то же время озорной.

– Подумай об этом, мальчик. Каллиграфия – это хорошее ремесло, а что еще тебя может ждать? Между нами говоря, думаю, время, проведенное вне Оленьего замка, может принести тебе пользу.

– Вне Оленьего замка? – повторил я удивленно.

Это было так, словно кто-то отдернул занавеску. Мне такое никогда не приходило в голову. И тут мне ярко, радужно представились дороги, ведущие прочь из Баккипа, и потрепанные учебные карты обрели плоть, превратились в места, куда я мог бы пойти. Это как громом поразило меня.

– Да, – промолвил Федврен, – вне Оленьего замка. Когда ты повзрослеешь, тень Чивэла станет тоньше. Она не всегда сможет прикрывать тебя. Лучше тебе, пока память о Чивэле не стерлась, стать самостоятельным человеком с собственной жизнью, которая бы удовлетворяла тебя. Но ты не должен отвечать мне сейчас. Подумай, может быть, обсуди это с Барричем.

Он протянул мне пористую бумагу и отослал меня на место. Я задумался над его предложением, но посоветоваться пошел не к Барричу. В самые ранние часы нового дня мы с Чейдом сидели на корточках, голова к голове, и я сгребал в кучу красные осколки разбитого горшка, который опрокинул Проныра, а Чейд собирал мелкие черные семена, разлетевшиеся по всему полу. Проныра взобрался по гобелену и виновато щебетал, но я чувствовал его восторг.

– Эти семена прибыли из самого Калибара, ты, маленький паршивец! – бранил его Чейд.

– Калибар… – эхом повторил я и попробовал закинуть удочку. – День пути от нашей границы с Песчаными пределами.

– Верно, мой мальчик, – одобрительно пробормотал Чейд.

– Ты там был когда-нибудь?

– Я? О нет. Я просто хотел сказать, что семена прибыли издалека. Мне пришлось посылать за ними в Фиркрест. У них там большой рынок, который притягивает купцов со всех Шести Герцогств и многих наших соседей.

– Фиркрест… А ты там бывал?

Чейд задумался.

– Раз или два, когда был моложе. Помню только шум и жару. На островах всегда так – слишком сухо и слишком жарко. Я был рад вернуться в Баккип.

– А был ты в каком-нибудь таком месте, которое понравилось бы тебе больше, чем Баккип?

Чейд медленно выпрямился с горстью мелких черных семян в бледной руке.

– Почему бы тебе не спросить прямо, вместо того чтобы бродить вокруг да около?

И я рассказал ему о предложении Федврена и о том, как понял внезапно, что карты – не просто линии и цветные пятна, а места и возможности. И я мог бы поехать туда и стать переписчиком или…

– Нет. – Чейд заговорил тихо, но твердо. – Не важно, куда ты поедешь, но все равно ты останешься бастардом Чивэла. Федврен более проницателен, чем я думал, но тем не менее он не понимает. Не все понимает. Он видит, что здесь, при дворе, ты навсегда останешься бастардом и будешь отчасти парией. Чего он не понимает, так это того, что здесь, пользуясь щедростью короля Шрюда, обучаясь под его присмотром, ты не являешься угрозой для государя. Конечно, здесь тебя прикрывает тень Чивэла. Конечно, это тебя защищает. Но, оказавшись далеко отсюда и по-прежнему нуждаясь в защите, ты будешь представлять опасность для короля Шрюда и еще большую опасность для его наследников. Ты не получил бы свободной жизни бродячего писца. Скорее всего, в одно прекрасное утро тебя найдут в постели в одном из трактиров с перерезанным горлом или на большой дороге со стрелой в спине.

Меня передернуло.

– Но почему? – спросил я тихо.

Чейд вздохнул. Он сбросил семена в блюдце и слегка отряхнул руки, чтобы избавиться от тех, которые прилипли к его пальцам.

– Потому что ты бастард королевского рода и заложник собственной крови. Потому что сейчас, как я уже сказал, ты ничем не опасен Шрюду. Ты слишком молод, и, кроме того, ты все время у него на виду. Но Шрюд Проницательный смотрит в будущее. И ты тоже должен этому научиться. Времена сейчас беспокойные. Набеги островитян случаются все чаще. Люди на берегу начинают роптать. Говорят, что нам нужно больше патрульных парусников, а некоторые подумывают о собственных военных кораблях, чтобы совершать ответные набеги.

Но Внутренние герцогства не хотят платить ни за какие корабли, и особенно за военные, которые могут втянуть нас в настоящую войну. Они утверждают, что король думает только о побережье, а их крестьяне ему совершенно безразличны. И горцы становятся более несговорчивыми, когда мы пользуемся их перевалами, так что торговые пошлины повышаются с каждым месяцем. Поэтому купцы тоже ропщут и жалуются друг другу. На юге, в Песчаных пределах и дальше, за ними, засуха и времена очень тяжелые. Там все так и сыплют проклятиями, как будто король и Верити имеют и к этому какое-то отношение.

Верити хороший товарищ, и с ним приятно распить бутылку вина, но он не такой солдат и дипломат, каким был Чивэл. Он бы скорее охотился зимой на оленя или слушал менестреля у очага, чем путешествовал по зимним дорогам в пургу только для того, чтобы не терять связи с другими герцогствами. Рано или поздно, если дела не пойдут на лад, люди начнут поговаривать: «Что ж, бастард не бастард, нечего поднимать из-за него шум. Чивэл должен прийти к власти. Он бы быстро прекратил все это. Он, может, немного зануда, но по крайней мере делает дело и не позволит чужеземцам давить нас».

– Значит, Чивэл еще может стать королем?

Этот вопрос вызвал во мне странный трепет. Мне тут же представились триумфальное возвращение моего отца в Баккип, наша возможная встреча и… что тогда?

Чейд, казалось, читал мои мысли.

– Нет, мальчик, это совершенно невероятно. Даже если бы весь народ хотел видеть его на престоле, я сомневаюсь, что он пошел бы против собственного решения или против воли короля. Но это бы вызвало ропот и пересуды. Мог бы вспыхнуть бунт, а свободно разгуливающий по стране бастард стал бы опасен. Тебя пришлось бы угомонить, превратив в марионетку короля, его орудие, или в труп – одно из двух.

– «Орудие короля». Понимаю.

Я был совершенно подавлен услышанным. Короткое видение синего неба над желтой дорогой, по которой я еду верхом на Угольке, внезапно исчезло. Вместо этого я подумал о собаках в будках или о ястребе, который сидит, накрытый колпаком, на руке у короля и может взлететь только с высочайшего дозволения.

– Необязательно все будет так плохо, – промолвил Чейд. – В большинстве случаев мы сами строим свою тюрьму. И так же человек создает свою свободу.

– Значит, я никогда никуда не поеду, да?

Хотя сама мысль о путешествиях раньше совсем не приходила мне в голову, теперь мне казалось, что не может быть ничего важнее.

– Этого я бы не сказал. – Чейд зашарил вокруг в поисках чего-нибудь, чем можно закрыть тарелку с семенами. В конце концов он накрыл ее блюдечком. – Ты попадешь в разные места. Без лишней шумихи и лишь тогда, когда того потребуют семейные интересы. Но ведь то же относится и к принцам крови. Думаешь, Чивэл мог выбирать, где заниматься дипломатией? Думаешь, Верити нравится ездить в пострадавшие от набега островитян города и слушать жалобы людей, что, если бы только у них были хорошие укрепления и много солдат, ничего не случилось бы? Настоящему принцу не приходится выбирать, куда он поедет и как проведет время. У Чивэла, вероятно, сейчас свободы больше, чем когда-либо раньше.

– Но он не может вернуться в Олений замок? – осенило меня, и от этой мысли я заледенел.

В руках у меня по-прежнему было полно осколков.

– В замок он вернуться не может. Не годится будоражить народ визитами бывшего наследника. Лучше, чтобы он тихо исчез.

Я бросил осколки в очаг.

– По крайней мере, он может куда-нибудь поехать, – пробормотал я. – А я не могу даже пойти в город.

– А это для тебя так важно? Пойти в грязный, протухший маленький порт – такой, как город Баккип.

– Там есть люди… – я запнулся. Даже Чейд ничего не знал о моих городских товарищах. И я очертя голову ринулся вперед: – Они называют меня Новичком. И они не думают: «Вот бастард» – каждый раз, когда смотрят на меня.

Никогда раньше я не облекал это в слова, но теперь вдруг очень ясно понял, в чем состояла для меня привлекательность города.

– А-а, – произнес Чейд.

Плечи его шевельнулись, как будто он вздохнул, но ничего не сказал. Через мгновение он уже учил меня, как можно заставить человека захворать, просто накормив его ревенем и шпинатом одновременно, и даже убить его таким образом, если порции будут достаточно велики. При этом можно не подавать к столу ни капли яда. Я спросил, как уберечь от расстройства остальных людей за тем же столом, и наша беседа потекла по обычному руслу. Только позже я понял, что слова Чейда о Чивэле были почти пророческими.

Двумя днями позже я был удивлен, когда мне сказали, что Федврен попросил моих услуг на день или на два. Я был удивлен еще больше, когда он дал мне список того, что ему нужно было в городе, и достаточно серебра, чтобы купить все это, и еще две лишние медные монеты, которые я мог потратить по своему усмотрению. Я затаил дыхание, ожидая, что Баррич или кто-нибудь другой из моих наставников запретит это, но вместо того мне было велено поторопиться. Я вышел из ворот с корзиной на руке, голова у меня кружилась от неожиданной свободы. Я сосчитал месяцы, прошедшие с тех пор, как мне последний раз удалось ускользнуть из замка, и пришел в ужас, обнаружив, что миновал уже год, а то и больше. Никто не сказал мне, когда я должен вернуться. Я был уверен, что смогу прихватить час или два для себя и никто ничего не узнает.

Список Федврена был весьма обширным, и я обошел весь город. Зачем-то писарю понадобились сушеные волосы морской девы и немалое количество орехов лесника. Может быть, он использует все это, чтобы делать цветные чернила, решил я. Не найдя требуемого в обычных лавках, я отправился на базар в гавани. Там всякий, у кого было одеяло и что-нибудь для продажи, мог объявить себя купцом. Морские водоросли нашлись достаточно быстро, и я сразу выяснил, что это обычный ингредиент для приготовления тушеной рыбы. Поиски орехов заняли больше времени, потому что они поступали не из моря, а с материка и было не так много продавцов с такими товарами. Но все-таки я нашел их среди корзин с иглами дикобраза, резных деревянных бус, горок семечек и листов отбитой коры. Женщина, которая торговала всем этим, сидя на одеяле, была стара, и волосы ее с возрастом стали скорее серебряными, чем белыми или серыми. У нее был крепкий прямой нос и широкие скулы. Она принадлежала к расе одновременно и чужой, и странно мне знакомой. Мурашки пробежали у меня по спине, когда я внезапно понял, что эта женщина с гор.

– Кеппет, – сказала женщина на соседнем коврике, когда я сделал покупку.

Я взглянул на нее, думая, что она обращается к своей товарке, которой я только что заплатил, но женщина смотрела на меня.

– Кеппет, – повторила она довольно настойчиво, и я стал ломать голову, что же это может означать на ее языке.

Очевидно, это была просьба, но старуха надменно смотрела в сторону, и я только недоуменно пожал плечами, а потом отвернулся, запихивая орехи в корзинку. Я не сделал и дюжины шагов, когда снова услышал ее визг:

– Кеппет!

Я обернулся и увидел, что женщины дерутся. Старуха схватила младшую торговку за запястье, а та билась, пытаясь освободиться. Остальные торговцы вокруг встревоженно поднимались на ноги и убирали свой товар от греха подальше. Я мог бы постоять и посмотреть еще некоторое время, если бы мне на глаза не попалось другое, более знакомое лицо.

– Расквашенный Нос! – воскликнул я.

Она повернулась ко мне, и на мгновение я решил, что ошибся. Год прошел с тех пор, как я в последний раз видел Молли. Как она могла так сильно измениться? Темные волосы, которые прежде были практично зачесаны за уши, теперь свободно лежали на ее плечах. И она была хорошо одета – не в камзол и широкие штаны, а в блузку и юбку. При виде ее взрослой одежды я потерял дар речи. Я мог бы повернуться и притвориться, что обращался к кому-то другому, если бы не вызывающий взгляд ее темных глаз, когда она холодно спросила:

– Расквашенный Нос?

Я настаивал:

– Разве ты не Молли Расквашенный Нос?

Она подняла руку и откинула прядь волос со щеки.

– Я Молли Свечница. – Я увидел искру узнавания в ее глазах, но голос ее оставался холодным, когда она добавила: – Я не уверена, что знаю вас. Ваше имя, сударь?

Я так растерялся и смутился, что стал действовать инстинктивно. Я прощупал ее сознание, обнаружил, что она нервничает, и был удивлен этим. Мыслями и голосом я попытался успокоить ее страх.

– Я Новичок, – поспешно выпалил я.

Глаза ее удивленно расширились, а потом она рассмеялась над тем, что восприняла как шутку. Барьер между нами лопнул как мыльный пузырь, и внезапно я увидел Молли такой, какой она была раньше. Между нами вновь была та же теплота, которая больше всего напоминала мне о Востроносе. Неловкость исчезла.

Вокруг дерущихся женщин собралась толпа, но мы оставили ее позади и пошли вниз по улице. Я похвалил наряд Молли, и она спокойно сообщила мне, что носит юбки уже несколько месяцев и предпочитает их брюкам. Эта принадлежала ее матери; ей сказали, что теперь нигде не найти такой хорошей шерсти и такого прекрасного ярко-красного оттенка. Она одобрила мою одежду, и я внезапно понял, что в ее глазах изменился не меньше, чем она в моих. На мне была моя лучшая рубашка, мои штаны были выстираны всего несколько дней назад, а сапоги были такими же добротными, как у любого солдата, хотя Баррич и твердил, что я очень скоро из них вырасту. Молли спросила, что я делаю, и я сказал, что пришел по поручению писца из замка. Я сказал ей также, что ему нужны две восковые свечи, это было чистейшей выдумкой, но зато позволило мне идти рядом с ней по опустевшим улицам.

Наши локти дружески соприкасались, а Молли весело болтала. У нее на руке тоже была корзина – она сказала, что там лежат несколько пакетов и связки трав для ароматизации свечей. По мнению Молли, пчелиный воск впитывал запахи гораздо лучше, чем сало. Она делала лучшие благовонные свечи в Баккипе; это признавали даже два других свечника. «Вот эту понюхай, эту. Правда, замечательно?» Это была лаванда. Любимый запах ее матери и самой Молли. Это фруктовый сок, а это пчелиный бальзам. А тут молотильный корень, она его не любит, нет, но некоторые говорят, что из него выходят хорошие свечи, чтобы разгонять головную боль и зимнее уныние. Мэвис Тредснип сказал ей, что мать Молли смешивала его с другими травами и делала замечательные свечи, такие, которые могли успокоить даже младенчика с коликами. Так что Молли решила попробовать, поэкспериментировать и посмотреть, не удастся ли ей найти нужные травы и воспроизвести рецепт матери. Ее спокойная гордость своими познаниями и мастерством вызвала во мне жгучее желание хоть как-то поднять себя в ее глазах.

– Я знаю молотильный корень, – вспомнил я. – Некоторые делают из него мазь для больных плеч и спины. Вот почему он так называется. Но если сделать из него тинктуру и смешать с вином, это не будет иметь никакого вкуса и заставит взрослого человека проспать весь день, всю ночь и потом еще один день, а ребенка убьет во сне. – По мере того как я говорил, глаза Молли расширялись, а при последних словах на ее лице отразился ужас. Я замолчал и снова почувствовал сильную неловкость.

– Откуда ты знаешь… такие вещи? – спросила она, задыхаясь.

– Я… я слышал, как старая бродячая акушерка разговаривала с нашей акушеркой в замке, – импровизировал я. – Это была… грустная история, которую она рассказывала. О том, как раненому человеку хотели помочь заснуть, а его ребенок тоже отпил немного. Очень, очень грустная история.

Ее лицо смягчилось, и я почувствовал, что она снова потеплела ко мне.

– Говорю это тебе только для того, чтобы ты была осторожнее с этим корнем. Не оставляй его где попало, чтобы его случайно не нашел ребенок.

– Спасибо. Не буду. Ты изучаешь корни и травы? Я не знала, что писаря могут интересовать такие вещи.

Внезапно я понял, что она считает меня помощником писаря. Никаких причин ее разубеждать не было.

– Федврен чего только не использует для красок и чернил. Некоторые копии он делает очень простыми, но зато другие разукрашены птицами, кошками, черепахами и рыбами. Он давал мне посмотреть травник, где показано, как рисовать в обрамлении страницы зелень и цветы каждого растения.

– Это я бы очень хотела увидеть, – сказала Молли искренне, и мне тут же захотелось стащить этот травник и показать ей.

– Может быть, я смогу достать тебе копию почитать. Не насовсем, а только чтобы полистать несколько дней, – предложил я нерешительно.

Молли засмеялась, но в ее смехе было легкое раздражение:

– Как будто бы я умею читать! О, но я думаю, что ты-то подобрал пару букв, бегая по поручениям писаря.

– Подобрал, – сказал я и показал ей свой список и признался, что могу прочитать в нем все семь слов.

К моему удивлению, в глазах Молли мелькнула зависть.

Вдруг Молли сбавила шаг, между нами возникла какая-то неловкость, и я понял, что мы подходим к свечной мастерской. Я подумал, по-прежнему ли отец бьет ее, но не посмел спросить об этом. По крайней мере, на лице Молли не было никаких следов побоев. Мы подошли к дверям мастерской и остановились. Молли внезапно пришла к какому-то решению, потому что положила руку на мой рукав, набрала в грудь воздуха и спросила:

– Как думаешь, ты сможешь прочитать для меня кое-что? Ну, хотя бы что удастся разобрать.

– Попробую.

– Когда я… Теперь, когда я стала носить юбки, мой отец отдал мне вещи моей матери. Когда была девочкой, она работала горничной и там научилась грамоте. У меня есть несколько исписанных ее рукой табличек. Мне бы хотелось знать, что там написано.

– Попробую, – повторил я.

– Мой отец в лавке.

Больше она ничего не прибавила, но что-то в том, как ее сознание отзывалось во мне, сказало мне достаточно.

– Я должен принести писарю Федврену две восковые свечи, – напомнил я. – Мне попадет, если я вернусь без них.

– Не показывай, что мы хорошо знакомы, – предупредила Молли и открыла дверь.

Я последовал за ней, но не сразу, как будто мы лишь случайно оказались у дверей лавки в одно и то же время. Но моя предосторожность оказалась излишней. Отец Молли крепко спал в кресле у очага. Я был потрясен переменой в нем. Он и прежде был худым, но сейчас превратился в настоящий скелет. Кожа на его лице сморщилась, как печеное яблоко. Уроки Чейда не прошли даром. Я посмотрел на ногти и губы этого человека и, даже стоя на другом конце комнаты, понял, что долго он не протянет. Вероятно, он больше не бил Молли, у него просто не было на это сил. Молли сделала мне знак, чтоб я не шумел. Она исчезла за занавеской, отделяющей их жилье от магазина, предоставив мне осматривать помещение лавки.

Это была приятная комната, небольшая, но с более высоким потолком, чем в большинстве домов Баккипа. Я подозревал, что лавка выглядела такой опрятной и уютной только стараниями Молли. Приятные запахи и мягкий свет плодов ее ремесла. Свечи висели на штырях специальной вешалки попарно, соединенные длинными фитильками. Толстые практичные свечи для кораблей были сложены на полке. Среди всего прочего даже были выставлены три глазированные глиняные лампы для тех, кто мог это себе позволить. Кроме того, на полках стояли горшки с медом – естественный побочный продукт пчелиных ульев, которые Молли держала на заднем дворе лавки, чтобы собирать воск для своего лучшего товара.

Потом снова появилась Молли и сделала мне знак следовать за ней. Она подошла к столу, поставила подсвечник и положила рядом пачку табличек. Потом снова выпрямилась и поджала губы, как будто сомневалась, разумно ли то, что она сделала.

Таблички оказались такими, какие делали много лет назад: простые деревянные пластинки, вырезанные вдоль волокон и отшлифованные песком. Аккуратно выписанные буквы были для лучшей сохранности покрыты желтоватым смоляным лаком. Всего было пять великолепно написанных табличек. На четырех из них был точный перечень травяных рецептов для лекарственных свечей. Я начал тихо читать Молли рецепты, а она старалась запомнить их наизусть. Дойдя до пятой таблички, я замялся.

– Это не рецепт, – сказал я ей.

– Что же это? – прошептала она.

Я пожал плечами и начал читать:

– «В этот день родилась моя Молли Задорный Носик. Миленькая, как букетик цветов. Чтобы облегчить ее появление на свет, я зажгла две тоненькие свечки из восковницы и две чашечные свечи, куда для аромата добавила два пучка маленьких фиалок, какие растут у мельницы Доуэла, и одну пригоршню очень мелко порубленного красного корня. Пусть она поступит так же, когда придет ее время носить ребенка, и тогда роды ее будут такими же легкими, как мои, а плод их таким же прекрасным. В это я верю». – Это было все, и, когда я дочитал, воцарилась тишина.

Молли приняла последнюю табличку из моих рук и очень долго смотрела на нее, как будто читала что-то, чего мне не дано было увидеть. Я переступил с ноги на ногу, и шарканье напомнило ей о моем присутствии. Молча она собрала все свои таблички и снова скрылась за занавеской.

Вернувшись, Молли быстро подошла к полке, сняла с нее две длинные восковые свечки, а потом шагнула к другой полке и достала две толстые розовые свечи.

– Мне только нужно…

– Ш-ш-ш. За это платить не надо. Свечки с душистыми ягодами принесут тебе спокойные сны. Я очень люблю их и надеюсь, что тебе они тоже понравятся.

Голос Молли был полон дружелюбия, но, когда она положила свечи в мою корзинку, я понял, что она ждет, чтобы я скорее ушел. Тем не менее она подошла со мной к двери и тихо открыла ее, чтобы не разбудить отца.

– До свидания, Новичок, – сказала она и наконец улыбнулась мне по-настоящему. – «Задорный Носик»! Никогда не знала, что она меня так называла. На улицах все звали меня Расквашенный Нос. Наверное, старшие знали, как меня звала мать, и думали, что это смешно. Но потом они, скорее всего, забыли, что меня когда-то звали по-другому. Что ж. Я не обижаюсь. Теперь оно у меня есть. Имя, которое дала мне мама.

– Оно тебе очень идет, – сказал я во внезапном приступе галантности.

Молли удивленно посмотрела на меня, щеки мои вспыхнули, и я кинулся прочь от двери.

Я был очень удивлен, обнаружив, что уже поздно, почти вечер. Я бегом обежал лавки, где можно было выполнить недостающие заказы Федврена. Последний предмет из моего списка – кожу ласки – я умолял продать мне, стуча в уже закрытое ставнями окно торговца. Он впустил меня, ворча, что любит есть ужин горячим, но я так горячо благодарил его, что торговец, видимо, счел меня немного глуховатым. Я бежал по самой крутой части дороги назад в замок, когда услышал за спиной стук копыт. Лошади приближались от портовой части города, и кто-то гнал их во весь опор. Это было странно. Никто в Баккипе не держал лошадей, потому что дороги были слишком крутыми и каменистыми, чтобы от них была какая-то польза. К тому же город был невелик, его легко можно было обойти пешком, так что лошади были скорее предметом пустого тщеславия, чем необходимостью. Значит, меня догоняли лошади из конюшен замка. Я отошел на обочину и стал ждать – мне было интересно посмотреть, кто это рискует вызвать ярость Баррича, так гоняя лошадей по скользкому неровному булыжнику да еще и под вечер, когда в сумерках почти ничего не видно.

К моему величайшему удивлению, это оказались Регал и Верити на вороной паре, которая была гордостью Баррича. Верити держал жезл с плюмажем, который обычно носили посланники, доставляющие в Олений замок новости особой важности. При виде меня, тихо стоящего около дороги, оба принца натянули поводья так резко, что конь Регала шарахнулся в сторону и едва не упал на колени.

– Баррича удар хватит, если вы разобьете колени этого жеребца! – крикнул я в смятении и побежал к нему.

Регал издал невнятный вопль. Верити засмеялся над ним, но смех вышел хриплым.

– Ты думал, что это привидение, да и я тоже. Уфф, парень, ну и напугал ты нас! Стоять так тихо! Да еще так похож на него. А, Регал?

– Верити, ты дурак. Придержи язык. – Регал свирепо рванул поводья, так что чуть не порвал коню губы, потом оправил на себе камзол. – Что ты делаешь на дороге так поздно, ублюдок? С чего это ты решил удрать из замка в город в такой час?

Я привык к презрению Регала, однако это резкое замечание было чем-то новым. Обычно он просто избегал меня, обходил, будто кучу свежего навоза. От неожиданности я растерялся и выпалил:

– Я иду в замок, а не в город, сир. Я выполнял поручение для Федврена. – В доказательство я продемонстрировал свою корзинку.

– Да уж конечно, – усмехнулся он. – Очень правдоподобная история. Немного чересчур для простого совпадения, ублюдок. – Он снова швырнул в меня это слово.

Видимо, я выглядел одновременно уязвленным и смущенным, потому что Верити фыркнул в своей грубоватой манере и сказал:

– Не обращай на него внимания, мальчик. Ты и правда задал нам страху. Речной корабль только что вошел в город с вымпелом срочного сообщения на мачте. Когда мы с Регалом поехали, чтобы взять его, – прости господи! – оказалось, что это от Пейшенс: сообщение, что Чивэл мертв. А потом мы поднимаемся по дороге – и что мы видим? Точную его копию – ну, когда он был мальчиком, конечно, – стоящую перед нами. И само собой разумеется, мы были в таком настроении, что…

– Ты полный идиот, Верити, – выплюнул Регал. – Трубишь об этом на весь город, хотя сам король еще ничего не знает. И не вкладывай в голову ублюдка мыслей о том, что он похож на Чивэла. Судя по всему, у него их и без тебя хватает, и за это мы должны благодарить нашего драгоценного папеньку. Поехали. Надо доставить послание.

Регал снова вздернул голову жеребца и вонзил шпоры в его бока. Я смотрел, как он удаляется, и мгновение, клянусь, думал только о том, что сразу, как приду в замок, должен пойти в стойло и посмотреть, насколько поранены губы несчастного животного. Но почему-то я поднял голову, посмотрел на Верити и сказал:

– Мой отец умер.

Верити неподвижно сидел на лошади. Выше и плотнее, чем Регал, он тем не менее лучше ездил верхом. Думаю, это потому, что он был настоящим солдатом. Некоторое время он смотрел на меня молча, потом сказал:

– Да. Мой брат умер. – Он подарил мне это, мой дядя, – мгновение настоящего родства. Думаю, что именно тогда я стал совершенно иначе относиться к Верити. – Залезай мне за спину, мальчик, и я отвезу тебя в замок, – предложил он.

– Нет, спасибо. Баррич снял бы с меня шкуру за езду на лошади вдвоем по такой дороге.

– Это верно, мальчик, – добродушно согласился Верити. Потом сказал: – Мне жаль, что ты узнал об этом вот так. Я не думал… Просто я еще не могу поверить, что это случилось на самом деле.

На миг в его глазах промелькнула искренняя скорбь, которую он тщательно сдерживал, потом принц наклонился к лошади, шепнул ей что-то, и она рванулась вперед. Через мгновение я снова остался на дороге один.

Начался моросящий дождь, и совсем стемнело, а я все еще стоял на дороге. Я смотрел вверх, на замок – черный силуэт с несколькими светящимися окнами на фоне звезд. И на мгновение мне захотелось бросить корзинку, бежать в темноту и никогда не возвращаться. «Интересно, кто-нибудь когда-нибудь будет искать меня?» – подумал я. Но, вместо этого, я переложил корзину в другую руку и начал медленно подниматься назад, в гору.