Читать книгу Корона Героев - Робин Маккинли - Страница 3

Голова раскалывалась. Сцена до сих пор так живо стояла перед глазами, что Аэрин не слышала, как приоткрылась дверь в спальню. Она резко обернулась, но это оказалась всего лишь Тека с подносом в руках. Тека взглянула на ее мрачную физиономию и отвела взгляд. «Наверное, ее выбрали прислуживать мне за умение прятать глаза», – уныло подумала Аэрин. Но тут она заметила поднос, запах поднимавшегося от него пара и озабоченную морщинку у няни между бровей. Ее собственное лицо смягчилось.

– Нельзя ведь совсем не есть, – сказала Тека.

– Да я как-то о еде и думать забыла, – отозвалась Аэрин, только теперь сообразив, что это так.

– А нечего кукситься, – продолжала Тека, – и забывать про еду. – Она метнула острый взгляд на свою юную госпожу, и озабоченная складка сделалась глубже.

– Кукситься? – натянуто повторила Аэрин.

Тека вздохнула:

– Прятаться. Размышлять. Как тебе больше нравится. Это тебя до добра не доведет.

– Или тебя, – предположила Аэрин.

Улыбка тронула уголки рта няни, хотя губы по-прежнему остались тревожно поджаты.

– Или меня.

– Я постараюсь кукситься поменьше, если ты постараешься поменьше беспокоиться.

Тека поставила поднос на стол и принялась снимать салфетки с блюд.

– Талат скучал по тебе сегодня.

– Ну да, конечно. Это он тебе сам сказал?

Уж Аэрин-то прекрасно знала, как боится Тека любой скотины больше крошечного пони и как обходит из-за этого десятой дорогой конюшни и пастбища за ними.

– Я спущусь к нему, как стемнеет. – Она снова обернулась к окну.

В той части замкового двора, куда выходили ее окна, продолжалось движение. Она видела новых конных гонцов и двух скороходов в форме королевских войск с красным знаком подразделения на левом предплечье, означавшим принадлежность к обозной службе. Снаряжение королевского отряда для похода на запад происходило в темпе стремительном, плавно переходящем в панический. Обычно-то, когда жизнь шла своим чередом, Аэрин за день видела из окна спальни не больше одного случайного бездельника-придворного.

На подносе что-то резко загремело, и за спиной раздался вздох.

– Аэрин…

– Что бы ты ни собиралась сказать, я уже об этом подумала, – буркнула она, не оборачиваясь.

Молчание. Аэрин наконец оглянулась на Теку. Опустив плечи и повесив голову, та смотрела на поднос. Тарелки из толстого фаянса, красивые и изящные, но легко заменимые. Аэрин довольно часто ненароком била посуду, и у нее не было малого Дара, чтобы исправить содеянное.

Она уставилась на тарелки. Пока она была маленькой, все разбитое и сломанное ею чинил Тор, но гордость не позволяла ей просить его о подобной услуге теперь, давно уже выйдя из возраста, когда полагалось проявить умение соединять кусочки вместе и, посмотрев на них королевским одаренным взглядом, заставлять срастись обратно. Покоя душе и мягкости характеру Аэрин не добавляло и то, что она была необычайно крупным и неуклюжим ребенком, рядом с которым вещи, казалось, бились сами собой. Как будто судьба, отказав ей в том, что принадлежало ей по праву рождения, к тому же старалась ни на миг не позволять ей об этом забыть. Аэрин не отличалась чрезмерной неуклюжестью, но настолько уверилась в обратном, что по-прежнему то и дело била посуду просто от ужаса.

Тека еще несколько лет назад втихаря сменила тонкие королевские тарелки на эти фаянсовые, после того как Галанна обнаружила, что красно-золотые, предназначенные для использования только членами первого круга королевского дома, куда входила Аэрин, постепенно исчезают. По этому поводу Галанна закатила одну из своих пресловутых истерик, посеяв смятение среди хафор всех уровней, и выгнала трех самых новых служанок низшего ранга по подозрению в воровстве. А затем, когда переполох достиг такого размаха, что привлек всеобщее внимание, вдруг «обнаружила», что во всем виновата неловкость Аэрин.

– Ты отвратительный ребенок, – сказала она мятежной Аэрин. – Даже если ты не способна, – невыразимая злоба таилась за этим словом, – исправить испорченное самостоятельно, могла бы сохранить осколки и дать одному из нас сделать это за тебя.

– Да я лучше повешусь, – плюнула Аэрин, – а потому вернусь призраком и стану пугать тебя, пока ты не осунешься от ужаса и не потеряешь всю свою красоту, и люди станут показывать на тебя пальцами на улицах…

На этих словах Галанна отвесила ей пощечину, что было тактической ошибкой. Во-первых, Аэрин только того и ждала, чтобы прыгнуть на нее, покатиться с ней по полу, поставить фонарь под глазом и оборвать бульшую часть кружев с ее расфуфыренного дневного платья (почему-то присутствовавшие при этой сцене и придворные, и хафор недостаточно расторопно оттащили Аэрин от Галанны). А во-вторых, и пощечина, и ее результат напрочь разрушили созданный Галанной образ высокородной дамы, снизошедшей до ничтожной дурочки. По общему мнению (Галанну недолюбливали), этот раунд выиграла Аэрин. Из трех служанок одну приняли обратно, одна получила работу на конюшне, где ей понравилось гораздо больше, а третья, заявив, что не желает впредь иметь ничего общего с королевским домом, даже если за эти слова ее обезглавят как за измену, отправилась в родную деревню далеко от Города.

Аэрин вздохнула. Ей жилось куда проще, когда самой заветной ее мечтой было убить Галанну голыми руками. Разумеется, время от времени ей приходилось участвовать в придворных трапезах, а там еду подавали на тонком фарфоре. К счастью, в детстве ее редко заставляли присутствовать на них, поскольку она там не столько ела, сколько весь вечер сидела, прямая как палка, отчаянно следя за собой (змеиный взгляд Галанны с дальнего конца стола отнюдь не придавал ей уверенности). Зато посуда оставалась цела, а Теку всегда можно было уговорить принести поздний ужин в комнату. На фаянсовых тарелках.

Она подняла глаза на няню, по-прежнему неподвижно стоявшую над подносом.

– Тека, прости, я такая несносная. Ничего не могу с собой поделать. Похоже, это у меня в крови, как неуклюжесть. Зато того, что нужно, нет.

Она подошла и обняла старшую женщину, а Тека посмотрела на нее и чуть улыбнулась.

– Мне больно видеть, как ты… так со всем воюешь.

Взгляд Аэрин непроизвольно метнулся к простому старому мечу, висевшему в изголовье ее кровати с высоким пологом.

– Ты же знаешь, Перлит с Галанной так гадко себя ведут, потому что они сами гадкие…

– Да, – медленно отозвалась Аэрин. – И потому, что я единственная дочь ведьмы, колдовством женившей на себе короля, и легко выхожу из себя. Тека, – продолжала она, не дав няне вставить слово, – как думаешь, это Галанна первой рассказала мне ту историю? Я все пытаюсь вспомнить, когда впервые ее услышала.

– Историю? – подчеркнуто нейтральным тоном переспросила Тека. – Она всегда соблюдала подчеркнуто нейтральный тон в разговорах о матери Аэрин, и отчасти поэтому Аэрин продолжала спрашивать о ней.

– Да. Как моя мать приворожила отца, чтобы получить наследника, который впоследствии правил бы Дамаром, а когда обнаружила, что родила дочь, повернулась к стене и умерла от отчаяния, ведь всегда находится способ обойти девочек в вопросах престолонаследия.

Тека нетерпеливо помотала головой.

– Но она же умерла, – настаивала Аэрин.

– Женщины умирают в родах.

– Не ведьмы – часто.

– Она не была ведьмой.

Аэрин вздохнула и посмотрела на свои большие руки, покрытые жесткими мозолями и шрамами старых ссадин от меча и щита, от продирания сквозь бурелом в погоне за драконами – Драконобойца! – и от падений с верного Талата.

– Да уж, трудно поверить, что она была ведьмой, глядя на то, как продвигаются дела у ее дочери. Если бы у нее родился сын, но он был бы похож на меня, моей бедной матери пришлось бы не легче. – Она помедлила, разглядывая шрам от последнего ожога, там, где драконий огонь лизнул незащищенный мазью участок кожи. – Какой была мама?

Тека задумалась. Она тоже смотрела на меч и драконьи копья Аэрин, ибо не одобряла занятие первой сол.

– Она была очень похожа на тебя, но меньше – почти хрупкая. – Она пожала плечами. – Слишком хрупкая, чтоб выносить ребенка. И к тому же ее словно что-то глодало изнутри. Под бледной кожей неустанно пылал огонь. Думаю, она понимала, что времени у нее в обрез, и боролась, чтобы успеть выносить дитя.

Взгляд Теки вернулся из прошлого, снова сосредоточившись на обстановке, и она поспешно отвела глаза от драконьих копий.

– Ты с самого начала была прекрасным сильным ребенком.

– Как по-твоему, она правда приворожила отца?

Няня посмотрела на нее, нахмурившись:

– Почему ты задаешь такой глупый вопрос?

– Мне нравится слушать, как ты рассказываешь.

Тека невольно рассмеялась:

– Ладно. Нет, по-моему, она не привораживала твоего отца – во всяком случае, не так, как думают Галанна и ей подобные. Она полюбила его, а он ее. Вот тебе и вся ворожба.

Разговор происходил у них много раз с тех пор, когда Аэрин подросла достаточно, чтобы научиться говорить и спрашивать. Но с течением лет Тека порой роняла то лишнюю фразу, то новое прилагательное в ответ на одни и те же вопросы Аэрин, и Аэрин не отставала. Она не сомневалась, что здесь кроется тайна. Отец вообще не говорил с ней о матери, кроме того, что по-прежнему тоскует по ней, и Аэрин черпала в его словах скудную надежду. Но то ли правда, скрытая за тайной, была известна всем, кроме нее, то ли слишком ужасна, чтобы говорить о ней, особенно с порождением этой тайны, то ли никто на самом деле ничего не знал и потому все винили ее за непрестанное напоминание об этом – она так и не могла решить. В целом Аэрин склонялась к последнему, ибо не могла представить ничего столь кошмарного, чтобы Галанна не рискнула использовать против нее. А если все и впрямь настолько страшно, то уж Перлит-то не преминул бы потратить свое драгоценное время и просветить ее.

Тека отвернулась от подноса, налила горячий маллак в чашку и протянула Аэрин, которая уселась, скрестив ноги, на кровати. Висящие за спиной ножны едва задевали шею.

– Я и овсяные батончики принесла для Талата, так что тебе не придется спускаться в кухню, если не хочешь.

Аэрин рассмеялась:

– Ты слишком хорошо меня знаешь. Сначала я дуюсь, а потом, как стемнеет, прокрадываюсь в конюшни – желательно, когда все уснут, – и разговариваю со своим конем.

Тека улыбнулась и уселась на красно-синюю вышитую подушку (вышитую ею, а не Аэрин) на стуле рядом с кроватью своей подопечной.

– Ты же все эти годы росла у меня на руках.

– Очень долгие годы, – согласилась Аэрин, потянувшись за ножкой турпи. – Расскажи мне о маме.

Тека призадумалась.

– Однажды она пришла в Город. Пешком. У нее явно не было ничего, кроме длинного выцветшего одеяния. Но она была добра, и прекрасно управлялась с животными, и людям нравилась.

– Пока король не женился на ней.

Тека взяла кусок черного хлеба и разломила его пополам.

– Некоторые даже и тогда ее любили.

– И ты?

– Иначе король Арлбет никогда не выбрал бы меня в няньки ее дочери.

– Я правда настолько на нее похожа, как говорят?

Тека уставилась на нее, но Аэрин чувствовала, что та смотрит на ее мать.

– Ты, наверное, такая, какой твоя мама была бы, будь она здоровой и сильной и без внутренней боли. Она не была красавицей, но… притягивала взгляд. И ты тоже притягиваешь.

«Взгляд Тора, – подумала Аэрин, – за что Галанна только больше ненавидит меня. Она слишком глупа, чтобы понимать: любовь бывает разная. Друг, которому не выжить без друга, тоже любит его. И деревенский мальчишка любит своего цыпленка… Интересно, а за что меня ненавидит Перлит: за то, что его жена надеялась выйти за Тора, или по собственным мелочным причинам?»

– Это все из-за дурацких рыжих волос.

– Не рыжих. Огненных.

– Огонь рыжий.

– Ты безнадежна.

Аэрин улыбнулась, несмотря на полный рот хлеба.

– Да. И кроме того, лучше быть безнадежной, потому что… – Улыбка погасла.

Тека встревожилась:

– Солнышко, ну не верила же ты всерьез, что отец позволит тебе ехать вместе с войском. Очень немногие женщины так делают…

– И у них у всех есть мужья, и едут они только по особому разрешению короля и только если танцуют так же хорошо, как скачут верхом. И вообще, ни одна женщина не скакала бок о бок с королем с тех пор, как Аэринха, богиня чести и пламени, научила мужчин ковать мечи, – запальчиво возразила Аэрин. – Сдается мне, Аэринхе стоило быть поумнее. Обходись мы по-прежнему пращами и волшебными песнями, полагаю, до сих пор ездили бы все вместе. Чтобы песни действовали, требовались женские голоса…

– Это всего лишь красивая легенда, – твердо сказала Тека. – Если бы пение помогало, мы бы до сих пор так и делали.

– Почему? Может быть, оно ушло вместе с Короной Героев. Могли бы, по крайней мере, назвать меня Капкой, или Марли, или… или Галанной, или еще как. Хоть честно предупредили бы.

– Тебя назвали в честь матери.

– Тогда ей следовало быть дамарийкой, – возразила Аэрин. Это тоже был старый спор. – Аэринха была дамарийкой.

– Аэринха и есть дамарийка, – сказал Тека, – но Аэринха божество. Никто не знает, откуда она пришла изначально.

Повисла тишина. Аэрин прекратила жевать. Затем вспомнила, что ест, проглотила и взяла еще кусок хлеба и турпи.

– Да я и не надеялась, будто король позволит своей единственной, пусть и несколько необычной дочери ехать навстречу возможной битве, даже если она только и умеет, что худо-бедно управляться с мечом, – танцует-то хуже некуда. – Она фыркнула. – Тор хороший учитель. Он наставлял меня так терпеливо, словно для королевского отпрыска нормально заучивать каждый удар мечом наизусть, повторять каждый маневр, пока он не въестся в мышцы, поскольку в крови королевского дитяти ничего не просыпается, чтобы направить его. – Аэрин устремила горящий взгляд на Теку, снова припомнив слова Перлита, с которыми тот покинул зал вчера вечером. – Тека, драконов не так-то легко убить.

– Упаси меня боги от необходимости убивать хоть одного, – искренне ответила Тека, которая обихаживала ее и нянчила, грела ей молоко с пряностями и пришивала заплатки, подсмеивалась над ней и утешала и была ей другом, но не видела никакой красоты в хорошо сбалансированном мече и всегда носила длинные пышные юбки и передники.

Аэрин расхохоталась:

– Да уж куда тебе!

Тека примирительно улыбнулась.

* * *

Аэрин сама съела несколько овсяных батончиков, прежде чем сгустились сумерки. Когда стало смеркаться, она наконец смогла тайком выскользнуть из замка по узкой черной лестнице, которой никто больше не пользовался, и пробраться в самую большую из королевских конюшен, где держали лошадей первого круга. Ей нравилось притворяться, будто никто из ходивших за лошадьми слуг, софор, не замечал ее, когда она в неурочное время прокрадывалась навестить Талата. Любой другой человек королевской крови, когда хотел остаться неувиденным, мог не сомневаться, что его и не увидят. Аэрин же приходилось тихо, как мышка, красться на цыпочках, держась по возможности в тени. И при всем том она понимала, что слуги лишь делают вид, будто не замечают ее. Когда она приходила вот так, украдкой, софор понимали, что ей хочется побыть одной, и уважали ее желание. С Хорнмаром, личным конюхом короля, они дружили. Все софор знали, что она сделала для Талата, поэтому, когда они не замечали ее по доброте своей, ей было не так обидно, чем когда отсутствие первой сол точно так же не замечали в прочих местах королевского двора.

Талат почти два дня переживал, что с ней случилось, и Аэрин пришлось скормить ему последние три овсяных батончика, прежде чем он простил ее. А затем он обнюхал ее с головы до ног, чтоб убедиться, что она не припрятала больше ничего вкусного, а заодно в том, что она действительно к нему вернулась. Он печально потерся щекой о ее рукав и с упреком закатил глаза.

Талату сравнялось почти столько же, сколько ей. Когда Аэрин была маленькой, на нем ездил отец. Она помнила темно-серого коня с лоснящимися черными пятнами на плечах и боках и пылающими черными глазами. Особенно хорошо смотрелась на нем парадная королевская сбруя: красные поводья и щечные ремни, красная попона и широкий красный нагрудник с вышитым на нем золотым листом. Листом лианы сарки, королевской эмблемой. Только тот, в ком текла королевская кровь, мог прикоснуться к листьям сарки и не умереть от их сока.

Теперь конь стал почти белым. Со времен юности остались лишь несколько черных волосков в гриве и хвосте да черные кончики ушей.

– Даже не пытайся убедить меня, будто ты не прозябал тут в забвении. Тебя кормят и поят и выпускают поваляться в грязи каждый день, прихожу я или нет.

Она погладила его по спине. Один из подручных Хорнмара, разумеется, вычистил коня до блеска, но Талат любил, когда его обхаживали, поэтому она взяла щетку и вычистила его снова, а он вытягивал шею и корчил страшные рожи от удовольствия. Работа успокоила Аэрин, память о сцене в зале потускнела, а камень, давивший на душу последние два дня, сделался легче и начал таять, словно облака под ветром.