Читать книгу Начало всего - Робин Шнайдер - Страница 6

ВЕРНУВШИСЬ ДОМОЙ, я переоделся в шорты, вышел на задний двор и растянулся на мягком пыльном лежаке у бассейна. Слушая звук льющейся воды в импровизированном водопаде, сделанном из ландшафтных камней, попытался вспомнить, когда в этом бассейне кто-то из нас плавал в последний раз. Солнце припекало грудь. Оно светило так ярко, что я с трудом читал указания в учебнике испанского.

– Эзра, ты что там делаешь? – напугала меня своим криком мама.

Я поднялся и, щурясь на солнце, потопал к дому. Мама застыла за сетчатой дверью, держа в руках мат для йоги.

– Иду я, иду.

– О чем ты думал? – мягко спросила она, когда я вошел в кухню. В одежде для йоги мама казалась гораздо моложе своих сорока семи лет.

– Хотел позагорать, – пожал я плечами. – Я бледный, как привидение.

– О, милый. – Мама достала из холодильника пакет с лимонадом и налила нам по стакану. – Ты же знаешь, что тебе нельзя находиться под прямыми солнечными лучами.

Недовольно хмыкнув, я отпил лимонада. Отвратительного на вкус. Мама покупает только здоровую пищу, поэтому в ней отсутствует по меньшей мере один ключевой ингредиент: глютен, сахар или ароматическая добавка.

Но вот насчет солнца она была права. Я еще не слез с обезболивающих, которые пил после очередной операции на колене, а одним из их «чудесных» побочных эффектов была повышенная чувствительность к солнечному свету. После проведенной во дворе четверти часа слегка кружилась голова, но я бы ни за что в этом не признался.

– Как прошел первый учебный день? – спросила мама. Само беспокойство.

«Довольно унизительно», – подумал я.

– Нормально.

– Расскажешь что-нибудь интересное? – не сдавалась она.

Я подумал о том, как меня выгнали с собрания из-за вымышленного никотинового пластыря (кстати говоря, я сигареты-то во рту никогда не держал), и о кошмарном уроке истории у тренера Энтони. Подумал о новенькой девушке, бесконечно далекой от исчезающих клубничных полей и искусственного озера Иствуда. Я представил ее устроившейся на готической крыше, в забавной потрепанной одежде, перебирающей струны гитары и смотрящей на колокольни и булыжные мостовые.

– Да нечего рассказывать, – ответил я, сказался уставшим и поднялся наверх.

Наш дом – монструозное сооружение. Шесть спален, окрашенные в одинаковый спокойный тон светлой яичной скорлупы, плюс дополнительная комната-гостиная. Он похож на выставочный образец, заставленный безликой демонстрационной мебелью. Трудно представить, чтобы в таком доме действительно кто-то жил. Мы устроились здесь, когда мне было восемь – улучшили, так сказать, условия проживания, переехав из старого жилого комплекса, расположенного по другую сторону дорожной петли. Год спустя нам в наследство от моей безумной тетушки достался огромный пудель Купер: тетушка снова вышла замуж и стала жить в роскошных апартаментах, где запрещалось иметь больших питомцев.

Купер был вполне обычным пуделем – из тех, что похожи на лохматых черных жирафов. Я выгуливал его в детстве. Точнее, он катал меня на самокате, бегая вверх-вниз по улицам. Если мне снились кошмары, я брал его к себе в постель, хотя ему полагалось спать внизу, в прачечной. Куперу было около восьми, когда он достался нам, и, похоже, он считал себя самым настоящим владельцем поместья. Ну ладно, признаюсь: я обожал этого сумасшедшего пса, его пахнущий попкорном мех и всепонимающие глаза.

Он ждал меня в моей комнате, свернувшись у изножия кровати и положив морду на книгу «Великий Гэтсби», которую я просматривал прошлым вечером.

«Как насчет прогулки, старина?» – казалось, спрашивали его глаза.

Я сел рядом с ним и погладил его по голове.

– Прости.

И, клянусь, он понимающе кивнул, прежде чем снова опустить морду на мамину старую книгу в мягкой обложке. Он разрывал мне сердце, этот Купер. Мне хотелось схватить поводок и привычной трусцой пробежать с ним по улицам комплекса, а потом, на крутой тропе в конце Кресент-Висты, перейти на стремительный бег. Меня придавила мысль, что мы давно уже не прогуливались так и что я больше никогда не смогу с ним пробежаться.

Я включил плей-лист с песнями Боба Дилана, который слушал, будучи в подавленном состоянии, все лето, и лег поверх одеяла. Я не плакал, но из-за перехватившего горло спазма было больно глотать. Какое-то время я так и лежал – в комнате с опущенными жалюзи, слушая фантастично депрессивную старую музыку и пытаясь убедить себя в том, что хочу, чтобы все стало по-старому. Однако тем днем, сидя на уроке испанского со своими бывшими приятелями, болтавшими ни о чем, я чувствовал полное опустошение. Такое ощущение, что часть меня, наслаждавшаяся общением с ними, испарилась, оставив после себя зияющую пустоту, и я пытался не упасть в разверзшуюся дыру, страшась ее глубины.

Когда мама ровно в полседьмого позвала меня на ужин по внутреннему телефону, я уже почти взял себя в руки. Она приготовила лосось с киноа и капустой кале. Не хочу показаться неблагодарным, но мы с отцом предпочли бы пиццу. Разумеется, мы об этом умолчали. Говорить такое маме ни в коем случае нельзя.

Я очень похож на отца. Те же темные волнистые волосы, хотя у него на висках уже проглядывает седина. Те же синие глаза и маленькая ямочка на подбородке. Правда, отец немного выше меня. Он из тех дружелюбных корпоративных юристов, которые жертвуют кругленькие суммы своему бывшему студенческому братству. У него раскатистый смех, от него всегда пахнет листерином[12], когда-то он играл в теннис, теперь играет в гольф. Такой типаж наверняка вам знаком.

За ужином он постоянно бросал взгляды через плечо – то ли в ожидании телефонного звонка, то ли в надежде на него. Отец работает и в офисе, и дома. Объясняет это трехчасовой разницей с Нью-Йорком. У него даже случаются телефонные конференции в шесть утра. Но на самом деле папа просто хочет казаться важным. Настолько важным, что документы и факс должны быть всегда у него под рукой.

Мои родители тихо обсуждали, что делать с ветвями соседского дерева, нависшими над нашим задним двором, когда в кабинете отца зазвонил телефон. Звонок перешел на голосовое сообщение, и из автоответчика послышались знакомые ноты. Папа бросился к телефону.

– Перестань звонить, маленький ублюдок, – проревел он.

Мама поджала губы, а потом заняла рот киноа, я же чуть не помер от смеха. Устанавливая рабочую телефонную линию, отец, должно быть, чем-то прогневал телефонную компанию, поскольку ему дали не номер, а подлинное сокровище. Помните то время, когда вы впервые обнаружили, что можете сыграть мелодию «У Мэри был ягненочек»[13], набрав определенную комбинацию цифр на клавиатуре телефона? Как раз таки эта комбинация цифр и является папиным рабочим номером.

Какой-то глупый малыш тыкает на кнопки телефона, не понимая, что кому-то звонит. Отец беснуется, но не хочет менять номер, считая это излишней морокой. Мне же происходящее кажется уморительным. Иногда, поздно ночью, я отвечаю на звонок и пытаюсь пообщаться с тем, кто бы там ни был по другую сторону трубки. Чаще всего звонящие не говорят по-английски, но в прошлом декабре один милый парнишка решил, что я – Санта-Клаус, и заставил меня пообещать подарить ему на Рождество слугу. Он меня этим просто убил.

Отец вернулся к столу и с таким невозмутимым видом взял в руки вилку, словно это не он только что орал в трубку.

– Ну что, Эзра, – он улыбнулся той обворожительной улыбкой, которой, вероятно, сверкает на всех приемах выпускников – дарителей Калифорнийского университета, – как тебе новая машина?

– Классная, – ответил я, хотя речь шла о заурядном пятилетнем седане. Нет, я, конечно, не ждал, что отец на свои деньги или на деньги, выплаченные страховой компанией, снова купит мне «Родстер». Но это было бы здорово.

– Запомни, малой: если ты и ее попортишь, я тебя убью. – Он засмеялся, будто невероятно смешно сострил.

Я слабо улыбнулся, так и не поняв, в чем заключалась шутка.