Читать книгу Последний канцлер - Родин И. О., И. О. Родин - Страница 4

(Горчаков и Пушкин на берегу реки. Горчаков держит удочку и напряженно смотрит на поплавок. Пушкин лежит на берегу и глядит по сторонам. Его удочка покоится на траве. Филипп в отдалении пытается развести костер. Поплавок Пушкина слегка подрагивает. Горчаков делает знаки, пытаясь привлечь внимание Пушкина. Тот не реагирует.)

Горчаков: Да проснись ты! Клюет! Тащи! (Пушкин вскакивает, дергает удочку, крючок оказывается пустой)

Горчаков: Ну вот! Сошла! Чего по сторонам зеваешь? На поплавок смотри! Поклевку пропускай, а как в сторону потащит, подсекай и тяни. (Пушкин застывает в напряженной позе, некоторое время смотрит на поплавок, потом зевает и садится на землю.)

Пушкин: Все-таки дурацкое занятие. Стоишь, таращишься, как сеттер, ждешь непонятно чего. Толку – ноль.

Горчаков: Совершенно с тобой не согласен! Тут все – интерес, азарт, соревнование! Поединок, кто кого переиграет, перехитрит – ты рыбу, или она тебя. В любом случае главное здесь – выждать удобный момент, чтобы действовать наверняка… Да тащи ты! Клюет же! (Пушкин тащит, крючок опять оказывается пустым. Пушкин плюет, в сердцах бросает удочку).

Горчаков (качая головой): И главное тут – терпение. Все как в жизни.

Пушкин: Нет ничего глупее, чем ждать. Прождешь всю жизнь. А то, чего ждал, так и не случится.

Горчаков: Может быть. Но дело не в «случилось» или «не случилось», а в твоей готовности к этому. Может, ты на границе вглядываешься вдаль… охраняешь рубежи отечества. И никого нет годами… Так может, потому и нет никого, что ты стоишь тут, на границе?

Пушкин: При чем тут границы отечества? Все, что мы способны здесь дождаться, так это какой-нибудь задрипаный ерш или тощий окунь, высунувшийся из тины на свою голову.

Горчаков: Ты не можешь наверняка этого знать.

Пушкин: Это еще почему? Все, что тут ловили когда-либо, это ерши, окуни да пескари. Ну, щука бывает.

Горчаков: И все-таки ты не можешь этого знать. Вдруг под этой гладкой поверхностью живет… акула?

Пушкин: Акулы живут в морской воде.

Горчаков: А это пресноводная акула.

Пушкин: Да ну тебя. Чушь какая-то. То же мне – жизненное призвание – стоять возле убогой речушки, в которой кроме лягушек, пиявок и прочей дряни ничего отродясь не водилось, и ждать – не вынырнет ли акула?

Горчаков: Все как в жизни, брат Пушкин. Ведь если искренне верить, что акула там, она рано или поздно действительно вынырнет.

(Горчаков вытаскивает очередного окуня).

Пушкин: Ну да. А вода обратится в вино. А пять хлебов в целый воз караваев.

Горчаков: Зря иронизируешь.

Пушкин: Да какое там! Я преклоняюсь.

Горчаков: Понятно (вытягивает пескаря). Продолжай в том же духе. Об удочке не забывай.

(Пушкин нехотя встает и забрасывает удочку).

Горчаков: Подкорми. Клевать лучше будет.

(Пушкин начинает, лежа на траве, со скучающим видом бросать прикормку в свой поплавок).

Пушкин: Так что, Нессельроде у вас в министерстве, выходит, стал полноправным хозяином?

Горчаков: Стал, стал. Уже почитай третий год как Каподистрию наш государь отправил «поправлять здоровье» на воды. Вот скажи, Пушкин, как так получается, что полнейшая серость, человек, ненавидящий любое проявление свободы, даже любой намек на нее, который, пока живет здесь, даже не удосужился нормально выучиться говорить по-русски, оказывается у руля? И где? В министерстве иностранных дел Российской империи! Мало того, что он смотрит в рот Миттерниху, он еще и защищает по большей степени интересы не России, а Австрии и Пруссии! Был Каподистрия, который ему противостоял, да и того убрали. С ума сойти. Два главных лица в министерстве – один немец, другой грек. И грек по какой-то нелепой случайности ратует за Россию.

Пушкин: Православный все же.

Горчаков: Ну, допустим. Но все равно, если вдуматься, полный нонсенс, как любят говорить англичане… Да хватит уже прикормку изводить! Ты, видимо, хочешь, чтобы рыба сама от обжорства кверху пузом повсплывала?

Пушкин: А что, это способ.

Горчаков: Не умничай. Закинь удочку подальше.

(Пушкин встает, пытается вытащить из воды леску, но оказывается, что крючок зацепился за что-то).

Пушкин: Ну ее к черту совсем! Зацепилась!

Горчаков: Ну так отцепи!

Пушкин: Как я ее отцеплю?

Горчаков: Филиппа своего пошли.

Пушкин (озираясь): А где он?

Горчаков: Должно быть, за хворостом ушел.

Пушкин: А черт! Что делать?

Горчаков: Сам в воду полезай.

(Пушкин плюет с досады, потом снимает штаны и рубашку, лезет в реку. Пытается нащупать крючок, потом поскальзывается и падает в воду. Начинает, отфыркиваясь, плавать).

Горчаков: Ну вот, теперь купаться затеял!

Пушкин: Эх, хорошо! Освежает!

Горчаков (швыряясь в него подкормкой): Всю рыбу распугал, медведь неуклюжий!

Пушкин: Медведь – не хорек, зверь уважаемый. А что же государь не выгонит этого Нессельроде, если от него вред один?

Горчаков: Сам бы хотел ответить на этот вопрос. Вот, слушай анекдот. Представь, этого Нессельроде еще лет в 10 записали во флот. Ну, окончил он гимназию, приехал в Россию, карьеру делать. И тут выяснилось, что у него жуткая, хроническая морская болезнь. Убиенный государь Павел был большой поклонник прусского уклада, и вместо того, чтобы выгнать дохляка-пруссака, наоборот, приблизил к себе. И определил… курам на смех!.. в кавалерию!

Пушкин: Надо полагать, кавалериста из него тоже не вышло?

Горчаков: Еще бы. Наш кавалерист в политику подался, поехал в Германию в качестве российского посланника и стал методично натравливать Россию на Францию и наоборот.

Пушкин: И что?

Горчаков: Натравил. За это его очень в Европе уважают.

Пушкин: А здесь?

Горчаков: Наш кавалерист очень гибкую спину имеет. Умеет сказать только то, что от него ждут. Ну, и, естественно, женитьба.

Пушкин: А кто жена?

Горчаков: Дочь министра финансов.

Пушкин: И что, сильно дурна собой?

Горчаков (махнув рукой): Для таких, как Нессельроде, дочь министра финансов не может быть уродиной.

Пушкин: Н-да, похоже, этот Нессельроде по-своему очень счастливый человек.

Горчаков: Это точно. Ты плавать-то долго собираешься? Вылезай уже.

(Пушкин вылезает на берег, дрожа, начинает одеваться).

Горчаков: Ты крючок отцепил?

Пушкин: Тьфу, забыл! Ничего, вон Филипп из леска возвращается. Он и отцепит. Эй, Филипп!

Филипп (подходя и сваливая возле костра хворост): Чаво, барин?

Горчаков: Барин интересуется, тебе больше кто по душе – немцы или греки?

Филипп (чешет затылок): Дыть, я ни тех, ни других толком не видал. Один раз только, на ярманке. Немец важный такой… и грек тоже ничаво… Носатый.

Горчаков: И что скажешь о них?

Филипп: Да что сказать? Покупать я ничего у них не покупал…Да, поди, жулики оба.

Горчаков: Так и оба?

Филипп: А что? Кто ж свою выгоду упускать станет? Немцы – те бусурмане, веры латинской, а греки веры нашей, православной. Хотя какая разница, кто тебя надует?

Горчаков (смеется): А ты, братец, философ! Помоги лучше барину крючок отцепить.

(Филипп снимает штаны и залезает в воду).

Пушкин: Осторожней, Филипп, мой друг утверждает, что там акула плавает!

Филипп: А кто его знает, может и плавает. Одному Богу известно, кто тут плав ае т.

Горчаков: Нессельроде там плавает! Выудить бы его – и в котел!

Филипп: Кто его знает, может, и несельродя плавает… Рот открывает, ногами дрыгает…

(Филипп отцепляет крючок и вылезает на берег. Насаживает наживку и забрасывает удочку).

Горчаков (Филиппу): На вот, закинь в котелок, на уху хватит.

(Филипп берет ведро с рыбой, начинает возиться с котелком. Пушкин с Горчаковым рассаживаются у костра).

Горчаков (Филиппу): А скажи, братец, поехал бы ты жить в Англию, если б привелось?

Филипп: В Англию? Чего ж мне в Англии делать?

Горчаков: Да что угодно. Хоть землю пахать.

Филипп: Дык я ее и тут пахать могу. Зачем ехать?

Горчаков: Ну, а как государь бы приказал – поезжай, мол, Филипп, интересы России требуют, чтобы ты посольские дела вел?

Филипп: Это какие такие дела?

Горчаков: Ну, например, ко всяким министрам тамошним ходить, волю нашего государя передавать, для наших министров донесения составлять, в разных важных заседаниях участвовать.

Филипп: А жалованье?

Горчаков: Вполне приличное.

Филипп: А шо? Подходяще… Хотя… (чешет пятерней затылок) Не, не смогу.

Горчаков: Это почему?

Филипп: По-ихнему говорить я не умею. Да и наук никаких не знаю. Грамоте плохо обучен. Пущай лучше каждый свое дело делает. Министры – договоры пишут, а крестьяне – землю пашут.

Горчаков (смеется): Да ты не просто философ, Филипп, а прямо конфуцианец!.. Ну, хорошо, а если англичане сюда приедут дела вести? Или, например, землю пахать начнут, вот прямо здесь, по соседству?

Филипп: Ежели человек дельный, работник справный, пущай себе пашет. Главное, чтобы не пьяница был, обычаи наши уважал и супротив общины не шел. А по-русски говорить как-нибудь выучим…

Горчаков: И тебе не жалко земли?

Филипп (пожимая плечами): А чего ее жалеть? В России землицы много… Для друзей она завсегда скатертью-самобранкой обернется, а для врагов – погостом.

Горчаков (смеется): Ну вот скажи, Пушкин, что мы за империя такая странная? Никого не грабим, население коренное с их земель не сгоняем, союзнические обязательства, даже если это нам не выгодно, выполняем, даже принять у себя готовы всех, кто этого пожелает!

Пушкин: Думаю, все просто. Цели в жизни разные. Западный человек хочет жить богато, а русский – соборно.

Горчаков: Пожалуй, ты прав. Идеал русского человека – всеобщая соборность. Все народы мира живут как одна большая семья… Как думаешь, Пушкин, осуществим этот идеал когда-нибудь?

Пушкин: Не знаю. Может быть. Хотя идеалы редко осуществляются. На то они и идеалы.

Горчаков: А ты, Филипп, как думаешь? Смогут разные народы жить как одна семья?

Филипп: Отчего же нет? Только не скоро ишшо…

Горчаков: Отчего не скоро?

Филипп: Несправедливости много на свете. Темноты, зависти, злости… по всему видать, до царствия божьего на земле долго.

Горчаков: Так может, и идти туда не стоит? Может, тоже начать стремиться к богатству?

Филипп: Богатство что ж, очена неплохо. Только скучно оно само по себе, без царства божьего. Был тут в соседнем имении мужик, Макаром звали. Так все о воле мечтал. И вот случилось, спас он как-то своего барина. Ну, тот в благодарность вольную ему подписал. Торговать Макар начал, разбогател… А через два года удавился.

Горчаков: С чего это вдруг?

Филипп: Скучно жить стало. Ведь он о воле как о царстве божием мечтал. А она в жизни для него богатством обернулась.

Горчаков: Интересный ты мужик, Филипп. Сам-то на волю хочешь? Тебе она не опасна?

Филипп: Мне не опасна. Я о воле не мечтаю.

Горчаков: А о чем мечтаешь?

Пушкин: Знаю я, о чем он мечтает. Все о Палашке, небось, грезит.

Горчаков: Что еще за Палашка?

Пушкин: Да есть тут одна, местная красавица.

Горчаков: Гм!.. Эй! Эй! Смотри! Клюет! Клюет!