Читать книгу Шум - Рои Хен - Страница 6

Благословенные часы свободы утекают неумолимо, она должна вернуться домой сразу после уроков, иначе попадет под ледяной водопад бесконечных “Мы живем в ненормальной стране – кто выходит из дома без телефона?!”, “Как может быть, что твое будущее важнее для меня, чем для тебя?”.

“Вперед, к дому Йонатана”, – шепотом подстегивает она свои ноги, и они послушно припускают по улице Кинг Джордж мимо безмолвных манекенов в витринах, мимо магазина “Все за доллар”, мимо яркого ларька с соками. Габриэла не замечает всех этих красот, она читает на ходу: “Роза была и останется розой, только ты измени́шься сто раз”. Строфа, позволившая критикам испить крови молодой поэтессы, отзывается в сердце внучки. Габриэла знает одного такого, который все время меняется. Один раз…

Оторвав взгляд от книги, Габриэла обнаруживает, что ноги, вместо того чтобы доставить к дому Йонатана, привели ее на улицу Буки Бен Яглом, где живет бабушка.

“Я же сказала: к дому Йонатана!” – ругает она свои белые кеды, но в ней уже зреет подозрение, что, скорее всего, виновата книга. Книга хочет вернуться к порвавшему с ней автору.

“Прости, – мысленно обращается Габриэла к книге, – но вам придется встретиться без меня. Бабушка наверняка рада будет меня видеть и не будет ругаться из-за того, что я прогуляла школу, а когда я сниму со спины виолончель, она скажет, как всегда: «Почему ты не выбрала пианино, девочка? Никому не придет в голову таскать на спине Стейнвэй». Она угостит меня шоколадом, который непременно будет горьким из-за ее бесконечных обид на маму, которая не умеет слышать никого, кроме себя, и на мое поколение, которое не читает книг. А я скажу, что как раз прочла совершенно прекрасную книгу стихов, и покажу ей тебя, и тогда… Кто же знает, что она сделает тогда. Может, как Йонатан, сожжет тебя на моих глазах, а может, станет шумно дышать, сцепив зубы”.

Нет, нет, нет, этого ей сейчас не выдержать, решает Габриэла и опускает “Глубже моря” в серебристый почтовый ящик, на котором черным маркером написано: “Голомб”.

“А вы, – Габриэла снова обращается к ногам, – вы предатели. Я вам не Красная Шапочка, а даже если бы и была ею, то должна идти не к бабушке, а к волку! Кру-гом! Домой к Йонатану, шагом марш!”

Когда она выходит на улицу, ее встречает глухой гром. Тонкие капли впитываются в волосы и впиваются в лицо. Ей хочется остановиться и позволить дождю намочить свитер, джинсы, залить кеды, но Деревянному медведю, с которым она, как цыганка, таскается по миру, промокнуть нельзя.

Усталый охранник смотрит в небо, словно инопланетянин, который ждет, когда его заберут домой. Он кивает на футляр на спине Габриэлы:

– Это у тебя что? Гранатомет?

Она не отвечает.

Зайдя в Дизенгоф-Центр, Габриэла растерянно озирается – она будто раскрыла ужасный заговор. Пока дети заперты в загонах системы образования, в торговом центре, оказывается, полно людей, которые лениво прохаживаются, делают покупки, потягивают зеленые смузи и, похоже, просто наслаждаются свободой. Она тоже бродит по магазинам, пока не высыхают волосы и не испаряются мысли. Время становится текучим – возможно, благодаря желтому освещению, не различающему день и ночь, или жидкой поп-музыке без начала и конца, льющейся из динамиков.

Какой у нее сейчас урок? Невинный вопрос, промелькнувший в голове, неожиданно крепнет, разрастается и вскоре заставляет Габриэлу по-настоящему страдать.

Она прокручивает в голове расписание на среду. Математика, история, литература… Забуксовав, начинает сначала уже в голос: “Математика, история, литература…” Идущие навстречу люди останавливаются, думая, что она обращается к ним, но она не обращается, Габриэла вообще их не видит. Математика, история, литература… Пот стекает вдоль швов майки, корсет стыда стягивает грудную клетку под свитером, она пытается вызвать в памяти страницу расписания, приклеенную к шкафу в ее комнате: математика, история, литература и… тупик! Модель с плаката в витрине магазина показывает ей язык – ты никогда не вспомнишь, какой сейчас урок, и умрешь от отчаяния. Габриэла показывает язык в ответ, и рот сам собой неожиданно выкрикивает искомое:

– Язык!

– Что?! – шарахается от нее пожилая женщина с ходунками.

Габриэла бормочет извинения. Четвертый урок, “Выразительные средства иврита”, конечно. Но какая разница, какой сейчас урок? “Тьфу, Габриэла, – она теперь обращается к себе во втором лице, – знала бы ты, как я от тебя устала”.

Привет, как ваши дела? Юваль, все хорошо? Тогда не пристраивай голову на стол. Роми, ты подстригла челку? Наконец-то видны твои прекрасные глаза. Я хочу начать сегодняшний урок с соревнования – девочки против мальчиков. Тема: распространенные языковые ошибки. Готовы? Ну! Не будьте такими тугодумами… команда-победитель освобождается от сегодняшнего домашнего задания! О, проснулись! Отлично! Отвечать, только поднимая руку. Итак, первый вопрос – как правильно: парАлич или паралИч?

Пока ее одноклассники учат родной язык, как репатрианты, только что сошедшие с корабля, Габриэла опирается на перила третьего этажа Дизенгоф-Центра. Почему они не натянули сетку безопасности или что-то в этом роде, это же так просто – перекинуть через оградку одну ногу, затем другую и сорваться вниз. С этой мыслью на Габриэлу опускается завораживающее спокойствие, но тут же она представляет себя с парализованными ногами, но вполне уцелевшими руками. Мама, конечно же, заставит ее продолжить играть. Может быть, она даже вспомнит Ицхака Перлмана, который в детстве переболел полиомиелитом, что не помешало ему стать одним из величайших скрипачей в мире. Габриэла в ответ заорет на нее: “Скрипка – не виолончель!” Никогда раньше она не кричала на мать, но, может быть, в такой ситуации и осмелится.

“Почему мы не можем поменяться, чтобы ты немного понес меня?” – жалуется она своему Деревянному медведю. Взяла его с собой утром, чтобы не вызывать подозрений, так как день заканчивается уроком по музыке, но расплата за это алиби нелегка.

Гадкий привкус наполняет рот Габриэлы. Ей чудится, что язык раздулся, как губка. Может быть, просто слишком много слюны во рту? Похоже, она проголодалась. Запах пиццы заставляет ее сесть перед стеклянной стойкой. Заодно можно и отдохнуть. Она заказывает треугольник.

Как правильно: клеЮт или клеЯт?

– Откуда я тебя знаю? – спрашивает продавец пиццы. – Ты снималась где-то?

– Нет.

– Не-е! Точно снималась. – Он выкладывает ломоть “Маргариты” на прямоугольную картонку. – Это ты была в рекламе “Зары”? – Тон вежливый, так что Габриэла не понимает, издевается он над ней или нет. – Может, “Фокс”? “Кастро”? “Интимисими”?

Вот же убожество. А уж какое она сама убожество, раз на мгновение поверила ему.

– Топпинг? За мой счет. – Он подмигивает. – У меня есть грибы, есть оливки, есть кукуруза. Что смешного?

– Ничего, ничего, это я о своем. С тобой вообще не связано.

Но связь есть. В шестом классе у Габриэлы появился телефон – ее первый мобильник. Она скролила интернет, как и все, и находила, как и все, фильмы, которые не для всех, но которые смотрят все. И там она увидела женщину, которая… неважно. С тех пор она не ест кукурузу.

Иногда она думает, что, может, Йонатан – это как то видео, что ранило ее, видео, которое лучше бы она вообще не смотрела.

– Тебе нравится молотый чеснок? Ничего нет круче молотого чеснока.

Габриэла совершает самую распространенную ошибку поедателей пиццы – вгрызается в треугольник, пока тот еще горячий.

– Обожгла язык?

Пока она пытается справиться с немотой, продавец с белыми от муки руками и кривым носом – возможно, результат драки, в которой он проиграл, – продолжает упорствовать:

– Ой! До чего у тебя маленькие зубки! Совсем как у пираньи. А я, вот глянь – кролик. – Он обнажает выступающие передние зубы. – Можно спрошу, сколько тебе лет? Не стесняйся – мне прям нравится, что ты такая юная. А что ты здесь делаешь в это время? Ты не похожа на прогульщицу. Убегаешь от кого-то? Хочешь спрятаться со мной? Можно под прилавком. Иди, глянь.

“Я в общем-то не голодная совсем”, – решает Габриэла и выбрасывает надкушенный треугольник в мусорную корзину.

– Эй, да в чем твоя проблема?!

Как правильно: оплатить еду или оплатить за еду?

– Пятнадцать шекелей! – провозглашает продавец.

Габриэла перебирает монеты, чтобы заплатить и поскорее уйти, но мелочи не хватает. Она протягивает двадцатку и ждет сдачу, пристраивая виолончель на спину.

– Хочешь сдачу? Тогда улыбнись. Что я такого попросил у тебя – улыбочку!

Габриэла решает плюнуть на сдачу и уходит.

– Ну и вали, карлица! Иди, иди. Умри целкой! – кричит ей в спину продавец. – Спасибо за чаевые!

Сдача звенит в пустом стакане для чаевых. Этот звон, прозвучавший необычно громко, заставляет Габриэлу резко остановиться и вернуться назад.

– Чем могу быть полезен? – спрашивает продавец с улыбкой будто из плавленого сыра.

Габриэла выстреливает средним пальцем.

– У меня тоже есть, но настоящий, – ухмыляется продавец, – хочешь глянуть?

Габриэла засовывает указательный палец в рот, глубоко в горло. Какой-то особенно гадкой рвоты не получается – просто кукурузные хлопья с миндальным молоком, желчь со вкусом вишневой жвачки, травяной сбор, картонное тесто, сырное крошево и томатная паста. Блевать Габриэла не умеет, но этого хватает, чтобы испачкать прилавок и стекло витрины.

Продавец орет, но Габриэла, как никогда спокойная, достав из металлической коробочки салфетку с рисунком пиццы, вытирает рот и уходит. Виолончель на ее спине, кажется, стала легче.

Девочки победили! Молодцы девочки!

Победный марш Габриэлы завершается у винтовой лестницы. Ее колотит. Она смотрит на шрам на руке и потирает костяшки пальцев.

В уголках глаз жжет так, что кажется, сейчас вспыхнут ресницы. Лишь когда Габриэла принимается тихонько мычать тему первой части Элгара, она снова начинает ощущать себя – сперва будто со стороны, а потом и всю целиком. Закадычный друг, Деревянный медведь, обнимает ее сзади, как она его, когда играет.

Обстоятельство – второстепенный член предложения, обозначающий время, место, причину действия или отказа от него…

Габриэла, решив пока не думать, куда она направится дальше, поскольку ничего путного в голову не лезет, переходит во второе здание Дизенгоф-Центра, выстроенного как пара легких. Там у нее наконец получается раздышаться.

Она разглядывает витрину тату-салона. Несмотря на то что в классе уже как минимум у шестерых есть татуировки, сама она знает, что никогда не решится на это.

Прямо перед этой витриной Йонатан заявил: “Я не буду делать татуировку, потому что это навсегда, а я намерен измениться”, а она – черт его знает, откуда это взялось – сказала: “Сделай татуировку хамелеона”. Он тогда прямо-таки пришел в восторг от ее ответа, но, понятное дело, никакого хамелеона набивать не стал.

“Придется смириться с тем, что сегодня все будет напоминать мне о Йонатане, – думает Габриэла, – от шоколадного шарика и татуировок до… слона!”

Она направляется к знаменитой галерее, где установлена самая необычная конструкция, когда-либо оказывавшаяся на детской площадке. Над матами возвышается серый слон в натуральную величину, у которого между двумя изогнутыми бивнями прячется хобот, а из разинутой пасти спускается красный язык в виде лестницы. Малышня вскарабкивается по ней и исчезает у слона в брюхе. Самые мелкие еще в подгузниках, другие постарше – шустрые, как ниндзя. Тех, кто попал в пасть слона, поджидают кромешная тьма и встреча с сонмом вирусов. Большинство детей не задерживаются внутри ни на миг и тут же вылетают к родителям, ожидающим с другой стороны, у подножия горки, выходящей прямо из задницы слона.

По цели высказывания предложения разделяют на повествовательные, вопросительные и побудительные.

– Однажды извращенец, который изобрел это сооружение, будет привлечен к ответственности, – сказал тогда Йонатан, втягивая Габриэлу за собой внутрь слона.

Было поздно, детей в зале уже не было, но в воздухе еще пахло протертой едой, влажными салфетками и полными подгузниками. После долгих уговоров Йонатана, который уверял, что никто не станет красть штуковину такого размера, Габриэла решилась оставить виолончель снаружи слона. Часы, которые они провели в тот день вместе, можно назвать самым длительным периодом их отношений. Он тогда просто взял и предложил: хочешь встретиться вечером в Центре? Это была отличная альтернатива вечернему кинофакультативу. После бегства Йонатана из “Принца” Габриэла думала, что не простит его ни за что и никогда, но на следующее утро на парте ее ждал карандашный набросок – ее портрет с крыльями и хвостом.

У слона в животе воняло, было темно и уютно. Из-за эха они говорили шепотом. Йонатан светил фонариком своего телефона по сторонам, будто археолог, нашедший древние наскальные рисунки. Вместе они изучили и любовные послания, и похабные ругательства – свидетельства того, что тут побывали их сверстники. К счастью для всех, большинство посетителей слона пока еще не умели расшифровывать петроглифы.

Они с Йонатаном тогда играли в “перевернутые песни” – игра, которую изобрела бабушка Габриэлы. Берешь известную песню и меняешь в ней каждое слово на противоположное. Йонатан порадовал, превратив “Маленький зайчик попал под трамвайчик” в “Большой вурдалак напал на кадиллак”, но Габриэла выиграла, когда из “А малышка Йонатан ходит в садик по утрам”[3] соорудила “Годзилла Габриэла ночами Элгара хрипела”.

– Ты просто гений! – Если Йонатан иногда и говорил комплименты, то почему-то всегда при этом закрывал глаза и качал головой.

– Если и есть слово, которое я ненавижу, так это “гений”, – вздохнула Габриэла. – У нас в школе всех считают гениями.

– Всех, кроме меня. Я банальный. И это правда.

– Дать тебе пощечину? Или сам справишься?!

Йонатан неожиданно со всей силы ударил себя по лицу.

– Эй! – Габриэла схватила его за руку. – Ты больной?!

– И банальный, – улыбнулся Йонатан.

– И о-о-очень взрослый. – Она направила на него луч фонарика.

У него все было густым: брови, волосы, нос, губы. Он был реальным, настоящим. Не то что она, с чертами лица, будто нарисованными тонким карандашом. Но при этом Габриэла чувствовала, что ее душа прикована к реальности, а его вибрирует, вспыхивает и гаснет, как пламя.

– Эй! В глаза светишь, инферналка! – крикнул он и сдвинул наушники с затылка на уши.

Уже не в первый раз она видела его таким. Как растение, засохшее в одно мгновение. Она включила телефон и написала:

Я сказала что-то, что тебя расстроило? Это единственное, что она придумала, чтобы пробиться сквозь его молчание.

Йонатан глянул на полученное сообщение и настучал в ответ:

Нет.

Тогда что случилось?

Не знаю.

Оставить тебя в покое или продолжать доставать?

Не знаю.

А что ты вообще знаешь?

Не знаю.

Ты хочешь, чтобы я ушла?

Не знаю.

Целоваться хочешь?

Габриэла первой выключила телефон, а следом и Йонатан свой. В утробе слона снова воцарилась непроглядная темень, снаружи, как в дешевом фильме ужасов, доносилась бесконечная музыка Дизенгоф-Центра.

Ей не нужен был свет и вообще зрение, чтобы разглядеть его рот, мясистые губы, пляшущие зубы и темно-розовый язык. С невообразимой храбростью Габриэла приблизила к нему лицо и наткнулась на нос.

Оба подавили нервный смешок. Их пальцы переплелись. Йонатан дрожал.

Поцелуй. Влага касается влаги.

Отпрянули.

Снова наклоняются и сближаются лица. Жар встречается с жаром. Шероховатое касание. Дыхание. Зубы задевают зубы – клак. Его нижняя губа между ее губами. Звук чавканья сапог по грязи. Прядь ее волос попадает в рот и выталкивается наружу. Вкус – вишневая жвачка. Время – бесконечность.

Дзиньк – бесконечность окончена. Это на ее телефон пришло сообщение. Дзиньк – на его тоже. Обидно, но оба они, как заколдованные, откликнулись на племенной зов. В школьном чате видео с приказным хэштегом #смотретьсрочно. По условному рефлексу или скрывая смущение от оборвавшегося поцелуя, как бы то ни было, они повиновались.

– Что за дерьмо! – прошипел Йонатан.

Они смотрели видео, а их тени в утробе слона удлинялись, будто пытаясь оторваться и сбежать.

– Вот суки… Выключи!

Снова воцарились мрак и тишина, но уже совсем иные.

Йонатан резко вскочил и выскользнул из слона наружу. Когда Габриэла вылетела за ним, коридор был пуст, будто все люди в мире сейчас где-то сидели и смотрели видео с Габриэлой и Йонатаном в главных ролях – двадцать секунд, снятых без их ведома в тот день.

На галерее между книжным магазином и слоном пристроился секс-шоп. В витрине стояли два гротескных манекена: мужчина с кляпом во рту и прищепками на сосках и Чудо-женщина с плеткой в руке. Йонатан и Габриэла остановились перед витриной и принялись дурачиться, вести за манекены беседу, будто это самая заурядная пара.

– Дэвид, где пульт от телевизора?

– Лили, я ничего не хочу слышать, дочку на капоэйру сегодня отводишь ты!

– Дэвид, я не понимаю ни слова, вынь уже яблоко изо рта.

Им тогда было дико смешно, а сейчас смеялся весь чат, в котором выложили видео, вот только озвучка была совсем другая. Совсем не смешная, а грубая и мерзкая. Габриэла и представить себе не могла такого даже в самых жутких кошмарах. Телефон разрывался от комментариев. Ролик определенно стал гвоздем программы на кинофакультативе.

* * *

– Мама, там девочка, и она меня не плапускает.

– Попроси ее, скажи – пожалуйста, дай мне пройти, я хочу кататься.

– Но… но… она слиском больсая девочка!

Мать сюсюкающего молокососа заглядывает слону в пасть. Габриэла моргает, глядя на нее из темноты, как девушки из новостей, которые выводят из подвала психопата.

– Уйди оттуда, пожалуйста, ты пугаешь детей. Эй! Ты меня слышишь?

Габриэла кивает, словно ждала, пока кто-нибудь разбудит ее – если не поцелуем, то окриком. Она выкатывается из задницы слона, ошарашив пожилую женщину, ожидающую в конце горки.

– Тьфу ты. Напугала! – улыбается старушка и скалит зубы. Зубы у нее искусственные – слишком белые, парик на голове покосился, помада потрескалась, а огромная грудь колышется после каждого движения. Эта старушенция, явно из приличных и религиозных, совсем не похожа на ее бабушку, саркастичную атеистку, но Габриэла с радостью бросилась бы в ее объятия, которые та распахнула, поджидая внука.