Читать книгу Инспектор. Городской роман - Роман Чикин - Страница 3

* * *

Впервые инспектором я стал не здесь, в комиссии по делам несовершеннолетних, а в наших доблестных органах внутренних дел. Ну а куда, скажите, было деваться свежеиспеченному лейтенанту, стремительно уволенному в запас через месяц после выпуска из училища? Правильно, именно в милицию. Когда я пришел в отдел кадров транспортного УВД, подполковник Паршин, перелистывая странички моего диплома, задумчиво спросил:

– Вот ты знаешь, чем отличается армия от милиции?

– Да цветом формы, пожалуй.

– Именно! В точку сказал! Поэтому возьмем мы тебя на замполита роты. У нас только немного иначе называется: заместитель командира роты по кадровой и воспитательной работе. А что, зато четко по специальности!

Вот так я и попал в милицию. Правда, через четыре месяца она превратилась в полицию, а я был назначен не замом по КиВР роты ППС, а инспектором отдела морально-психологического обеспечения самого управления. И именно на этой должности немало поспособствовал этой невероятно серьезной реформе.

Наше государство постоянно страхуется от всякого рода возможных утечек из бюджета по вине простых, ничем не примечательных россиян. Наверное, именно поэтому в силовых структурах придумали особенные обстоятельства нахождения на испытательном сроке вновь поступивших на службу. Неважно, на какую должность ты пришел – обычный постовой, или инспектор отдела управления, или командир роты охраны – ты все равно в течение трех месяцев будешь числиться стажером по должности, и денежное довольствие в отсутствие полноценного назначения на должность и специального звания, а равно как и без учета выслуги лет, ты будешь получать чрезвычайно смехотворное – чуть меньше трети своего будущего ежемесячного удовольствия. Тебе потом, конечно, произведут перерасчет и выплатят все то, что задолжали, но впахивать первые месяцы службы за копейки… Да и действительно, это будут месяцы! Ведь сначала тебя назначат, наконец, на должность. Потом в министерство пойдет представление на тебя к первому специальному званию. Потом, наконец, тебе это звание присвоят. И вот только тогда тебе и произведут перерасчет: ешь, пей, веселись! Я ждал этого события вместо трех обещанных месяцев полгода! Блин, а вот если бы у меня были жена и ребенок?.. Какой там прожиточный минимум, говорите?

И все бы ничего – но меня ведь могли взять и без испытательного срока! Я имел воинское, настоящее звание, и должность эта соответствовала моей специальности. Но, нет, слишком легко я захотел стать ментом. Сначала нужно было посидеть на голодном пайке, впахивая при этом без всяких скидок на опыт и прочие нелепые и бесполезные отмазки. И поэтому процесс превращения старой, зачуханной милиции в новомодную и высокопрофессиональную полицию я встречал стажером.

Весь этот невероятный процесс обозвали страшным словом «переаттестация».

Переаттестацию должны были пройти все сотрудники сплошь: от главы ведомства до простых пэпээсников. Она включала в себя тестирование по физподготовке, выполнение нормативов по стрельбе, кристально чистую биографию и, конечно, тест на знание нового закона «О полиции». Угадайте, на какой отдел возложили проведение последнего этапа? Правильно, на наш отдел МПО! И я, естественно, тоже оказался включенным в этот процесс.

Как прогнать через решение компьютерного теста, состоящего из пятидесяти вопросов, пять тысяч человек в предельно короткий срок? Правильно, составить график прохождения тестирования между отделами управления и территориальными отделами и оборудовать кабинеты для прохождения тестирования в нескольких местах. Так мы и сделали. Один кабинет мы устроили прямо по соседству с кабинетом начальника управления – в конференц-зале, а второй – в совершенно другом здании управления в четырех кабинетах нашего отдела МПО. И меня, как пока еще стажера, отправили контролировать процесс превращения милиционеров в полицейских на менее ответственную точку – на второстепенную территорию.

Вот так я и оказался причастным к этой великой реформе. В течение недели ко мне приезжали по нескольку десятков человек в день из розыска, центра кинологической службы, ОСБ, территориальных отделов, криминалисты, дознаватели и начальники отделов. Это были мужики, девушки, сержанты, лейтенанты, майоры, прапорщики, и все они с мольбой в глазах садились за экран компьютера и тихонько спрашивали:

– Ну, это, поможешь?.. За нами не заржавеет!

И я помогал. Я заранее, несколько дней напролет прорешивая эти тесты, выучил все вопросы и все ответы на них. Я сразу спрашивал, на какую оценку претендует тот или иной сотрудник, подсказывал ответы и дипломатично предлагал сделать ошибку в том или ином вопросе – при этом было важно, чтобы вопросы были плевые, не содержащие основополагающих моментов закона. К тому же ошибки еще и должны были соответствовать служебному положению тестируемого. Сержант-кинолог, к примеру, вполне мог ошибиться при ответе на вопрос, какие спецсредства могут применять сотрудники ОМОН при пресечении беспорядков во время проведения массовых митингов: слезоточивый газ, резиновые пули или водометы. А вот старшему оперу, майору с выслугой более десяти лет, никак нельзя было ошибиться при ответе на вопрос, в каких случаях при проведении оперативно-розыскных мероприятий он имеет право применить табельное оружие. Большинство сотрудников, безусловно, были мне, стажеру, благодарны за такую квалифицированную помощь, и к концу всего процесса тестирования мой бюджет пополнился не на одну тысячу рублей, а домашний бар – не на одну бутылку вискаря. Вот так бывшие милиционеры становились высокопрофессиональными некоррумпированными полицейскими. Стоит ли говорить, что мне тоже пришлось пройти этот тест, и я нарочно не сделал в нем ни одной ошибки.

Под подушкой начинает громко и упрямо вибрировать телефон. Я с трудом разлепляю глаза, поднимаю тяжелую, как полный цинк семь-шестьдесят два, голову. На подушке большое темное мокрое пятно – и изо рта тянется тоненькая паутинка слюны. Я ошалело шарю под подушкой, наконец, ловлю уже в третий раз завибрировавший телефон. Звонит Тарасов.

– Ало, дядь, ты че там, дрочишь, что ли? – раздается в моем покрасневшем отлежанном ухе бодрый голос Макса.

– Бля, Тарасов… Я еле ворочаю языком. В горле пересохло (слюна-то вся вытекла!), безумно хочется пить и спать. – Какое дрочишь? Я сплю уже! Сколько время-то?..

Тарасов задорно ржет в трубку.

– Дядь, какое «сплю»? Че ты там хрипишь? Четкость звука настрой! Мы же договаривались на сегодня!

Блин, точно… Еще дней десять назад, перед тем как Тарасов уехал в командировку, мы с ним созвонились и договорились увидеться и по-человечески посидеть и поболтать у меня. Со своей безумной работой я напрочь забыл об этом важном мероприятии и теперь, выпив в целях профилактики простудных заболеваний грамм двести перцовки, спал уже какое-то время на диване. Видать, крепко меня срубило.

– Дядь, ну ептыть… Я вот выезжать собираюсь. В силе все?

– Да, Макс, конечно… Давай, через сколько ты будешь?

– Через час двадцать буду восседать за твоим столом, а крепостные откупорят нам пару бутылок домашних настоек и зажарят на вертеле кабаний бок, все правильно?

– Хм… Насчет кабаньего бока я сомневаюсь, но выпить и закусить точно найдется.

– Ну и отлично! До скорого!

– Погоди, Максим, время-то сколько?..

Но Тарасов уже отключился, и я еще несколько минут сижу в темноте и никак не могу одуплиться. Голова гудит, дерет пересохшее горло, левая нога затекла от неудобного лежания. Так сколько время-то?..

Максим Тарасов – мой однокашник и лучший друг. После окончания училища он загремел на Балтийский флот – предполагалось, что он распределится в штаб Ленинской военно-морской базы, но пока он летел из Питера в штаб флота в Калининград, его должность сократили. Кадровик, прожженный морской волк, предложил Максу единственную должность: заместитель командира взвода учебного полка морской пехоты в Выборге. И хотя должность эта была по организационно-штатной структуре сержантской, Тарасов, склонный изведать в жизни все, что ни пошлет ему судьба, согласился. После полугода в задрипаной части и на съемной квартире с крысами по соседству, за которую он отдавал половину своей зарплаты, Макс перевелся на корабль старшиной трюмной команды и зажил в каюте с крысами же. Зато бесплатно, и жрать давали тоже бесплатно на камбузе. Спустя еще полгода в «Русском репортере» напечатали фото Тарасова с сигаретой в зубах, развалившегося за столом и выложившего на оный ноги в уставных ботинках в кают-компании крейсера «Аврора», после чего ему в достаточно вежливой форме предложили написать рапорт по собственному. С дипломом военного журналиста его сразу взяли корреспондентом в военную программу Николая Сладкова на втором канале, потом Тарасов ездил за полярный круг снимать рекламные ролики для одной компании, занимающейся добычей нефти и газа, теперь он снова устроился корреспондентом на один из центральных телеканалов и ведет свою программу. И через час двадцать этот человек позвонит в мою дверь.

Я прихожу в себя. Встаю с дивана, включаю ночник; щурясь от его неяркого света, смотрю на стенные часы. Двадцать два сорок четыре. Ну почему бы и не нагрянуть в гости в это время? Иду на кухню. Что тут у меня? Перцовки осталось маловато даже для одного, поэтому… Я ставлю стул, взбираюсь на него и вытягиваю из недр самой высокой полки плотно закупоренную литровую бутыль. В ней – еще дедов самогон. «Ананасовый рай», как говорил муж отцовой двоюродной сестры. Половину я сразу отливаю в пузатый графинчик, ставлю его в холодильник. Самогон тягучий, цвета очень бледного тростникового сахара, и действительно пахнет как-то сладко. На стол я ставлю старые, старше моего отца, рюмочки, похожие на перевернутые широким концом вверх пулеметные гильзы. В зависимости от освещения и напитка в них, они могут быть фиолетовыми или бледно голубыми, как осеннее небо. Мне очень нравятся эти рюмки.

Теперь надо подумать о закуске. В морозилке есть бабушкино сало, есть еще горчица и несколько зубцов чеснока. Картошки сварить, что ли… Успею же! Я шарю в глубинах кухонного шкафа и вскоре нахожу литровую баночку бабушкиного же ассорти: огурчики не длиннее пальца, помидорки, болгарский перец, маленькие патиссоны и морковка кружками. Прекрасная баночка! А вот есть ли лук… Да, находятся и две луковицы. Я открываю банку с соленьями, выуживаю крепенький, хрусткий огурчик и большим удовольствием закусываю им очередную сегодня рюмку перцовки. Настойка жжет нутро, разгоняет тепло по всему телу, а огурец так восхитительно пахнет летом, бабушкиным домом и детством… Голова начинает работать в полную силу, и я понимаю, как ничтожна и никчемна была мысль просто нарезать сало и сварить картошку. Лук есть? Есть! Пару яиц найдем? Так точно! А не забацать ли нам в этой связи народное литовское блюдо кугялис? Еще как забацать, товарищ инспектор!

Я в приятном возбуждении и предвкушении сытной, горячей закуски под дедов самогон и журналистские байки Тарасова потираю руки, набрасываю в раковину лежалых, начавших прорастать картофелин… Главное – не тупить и делать все быстро.

А делать надо вот что. Картофель чистится и натирается на крупной терке. Пока происходит процесс натирания, необходимо параллельно запускать второй процесс, для которого сало нарезается мелкими кубиками, а лук – несколько покрупнее. В сковороде сало растапливается и превращается в шкварки, а лук обжаривается в растопленном сале. После этого свеженатертая, еще не успевшая потемнеть картошка отжимается от жидкости и укладывается в глубокую форму для запекания. К картошке мы добавляем сало с луком и шкварками, два сырых яйца, обильно все перчим и слегка (если сало соленое) солим. Смесь хорошенько размешивается и отправляется в уже разогретую до ста восьмидесяти градусов духовку, где ей предстоит простоять ровно шестьдесят минут. Спустя вышеозначенное время на вашем столе оказывается кугялис – незатейливое, но невероятно вкусное и сытное блюдо, прекрасным дополнением которому станут бородинский хлеб, домашние соленья, дедов «ананасовый» самогон и компания Максима Тарасова. Лучше и не придумаешь!

Раздается звонок в дверь. Кугялис уже дымится на столе, запотевший графинчик занимает свое почетное центральное место, старинные рюмочки заманчиво переливаются густым фиолетовым оттенком. Я бодр и свеж, и готов к бессонной ночи – бабушкин огурчик и готовка в стахановском темпе вполне привели меня в должное состояние, и даже начавшие было проявляться признаки простудных заболеваний куда-то стремительно исчезли при одной лишь угрозе продолжения терапии народными средствами. Тарасов, лысый и бородатый, с неизменным рюкзаком за плечами и серьгой в левом ухе, шумно приветствует меня, галопом рвется пописать, а затем дрейфует в направлении кухни, не переставая засыпать меня вопросами.

– Дядь, че трубку-то не брал? Дрочил, стопудово!

– Как дела-то у тебя?

– Опять кого-нибудь родительских прав лишил?

– Как там алкоголики твои поживают?

– Инспектор, бля!..

Мы усаживаемся за стол. Уже скоро час ночи, но в фиолетовые рюмочки льется тягучий напиток из запотевшего графина, по тарелкам разложены благоухающий кугялис и разноцветные соленья, и Тарасов, взяв в руку рюмку, принюхивается и на всякий случай уточняет:

– Сэм, что ли? Тогда по половиночке.

Пьем по половиночке, едим. Хрустят огурцы, быстро дуется на горячий кугялис, отламываются кусочки хлеба. Молчим. Наконец Тарасов нарушает молчание. Он тянется через стол и пытается похлопать меня по тому месту, где когда-то у меня был небольшой пивной живот.

– Ну что, пузо, а? – Тарасов довольно ухмыляется и трясет рыжеватой бородой. – Как твои дела-то, а?

– Да у меня как всегда. Что может произойти сверхъестественного? Ты как съездил?

– Я заебись съездил. Но погоди. Я все время спросить хотел… – Тарасов делается невероятно серьезным. – Вот если бы у тебя был ребенок, а ты бы тут бухал, тебя бы можно было лишить родительских прав? Или ты бы сам себя лишил?

Макс ржет, довольный очередным подколом, я устало машу на него рукой, и мы снова выпиваем по половиночке.

– Давай, за твою работу.

– И за твою.

– За наши работы!

Как хорош дедов самогон! Тарасов тоже вполне это прочувствовал, а потому предлагает вновь наполнить рюмки, но все равно не отстает со своими дурацкими расспросами.

– Ну ты все равно мне объясни, как это все происходит? Что я могу делать, а что нет? Кого могут привлечь там, лишить, посадить?

– Ну как тебе сказать? Ситуации у нас бывают всякие. Ну, к примеру. У тебя есть ребенок…

– Не, у меня нет.

– Ну, у Васи Пупкина есть сын. Гражданин Пупкин пришел с работы заебанный, сел ужинать – а жена ему котлеток нажарила. Сочные такие котлетки, мясные, с корочкой. И под эти замечательные котлетки изволил гражданин Пупкин выпить две рюмочки. Не пьяный стал, нет. Сытый и добрый. И решил он тут спросить, а как у Василь Василича Пупкина, то есть его сына, дела в школе. И узнал гражданин Пупкин, что Василь Василич двойки получает, девчонок за косички дергает и кнопки на стул учителю кладет. И решил тогда гражданин Пупкин непутевого отпрыска научить Родину любить, вытащил из брюк широкий ремень и вдарил оным по мягкому местуа Василь Василича всего-то два раза. А все дело было в том, что Василь Василич к тому моменту хоть и продолжал дразнить девчонок, но все двойки исправил и перед учителем извинился. И стало поэтому Василь Василичу сильно обидно, что многоуважаемый папаша за просто так коснулся его мягкого места своим широким ремнем, и заревел Василь Василич от обиды белугой на весь многоквартирный дом. И как на грех, за стенкой от квартиры гражданина Пупкина жила пизданутая старушка Антонина Ивановна, кормившая возле продуктового магазина пшеном голубей и державшая в своей квартире тринадцать драных, вечно голодных и всюду ссущих кошек, которая, услышав вопли Василь Василича, судорожно схватилась одной рукой за сердце, а второй рукой – за телефонную трубку, и вызвала службу «02». В дежурной части районного ОМВД вскоре приняли сообщение об избиении несовершеннолетнего по такому-то адресу, и бравые полицейские в составе ГНР и инспектора по делам несовершеннолетних стремительно выдвинулись по указанному адресу.

На этом увлекательном месте я шумно выдыхаю, хватаю оставшуюся с половиночкой рюмку и, не чокаясь с Тарасовым, стремительно ее осушаю, пытаюсь заесть румяным помидором и роняю его с вилки на колено. Под мои отчаянные матюки помидор сползает с колена и с влажным чпоканьем шлепается на пол. Тарасов ржет, пьет свою половиночку, трясет в разные стороны бородой и спешно закидывает в рот начинающий остывать кугялис. Картина маслом.

Я, конечно, тоже ржу, подбираю с пола растекшийся помидор и продолжаю прерванное повествование.

– Ну так вот. Пизданутая старушка вызвала «02», и к гражданину Пупкину на сообщение о жестоком обращении с детьми приехала ГНР вкупе с инспектором по делам несовершеннолетних. Сотрудники полиции, бесцеремонно гремя АКСУ, не разувшись и не надев на ботинки бахилы, проследовали вглубь квартиры Пупкиных и застали там хотя и неприглядную, но относительно спокойную картину. Василь Василич, дважды слегка ударенный отцовским ремнем, еще всхлипывал больше от обиды, чем от боли, благоверная супруга надрывно капала в рюмку валерьянку, а глава семейства хотя и был вполне разумен и адекватен, источал таки из себя запах рюмочек иного содержимого. Мужики из ГНР сразу откровенно заскучали, а тетенька старший лейтенант, не усмотрев в произошедшем состава преступления, предусмотренного статьей сто пятьдесят шесть Уголовного кодекса Российской Федерации, быстренько состряпала протокол об административном правонарушении по части первой статьи пять-тридцать пять Кодекса об административных правонарушениях Российской Федерации, приложив к нему объяснения на отдельных листах самого гражданина Пупкина, его благоверной супруги, потерпевшего Василь Василича и пизданутой старушки Антонины Ивановны. Итог всего этого безобразия – постановка на учет в ОВД на полгода и на год в КДН, визиты домой работников соцслужбы и прочие прелести. Вот так вот, ептыть.

– То есть у нас в стране ювенальная система работает-таки?

– Да что ты, какое там! Ювенальная юстиция – это когда произошел вот такой же случай, как в семье Пупкиных, только там никто протокол составлять не стал, а ребенка тупо сразу изъяли и поместили в приют. И на следующий день в суд вышли с иском об ограничении негодяя папаши в родительских правах. А у нас – что ты, такого никогда не будет! У нас, даже когда реально надо ребенка из семьи забрать, опека пальцем в носу ковыряется и ждет у моря погоды. Вот, к примеру, есть у нас тут семейка алкашей. Ребенок дома одним сигаретным дымом дышит, у них драки постоянные, скандалы, родители не работают, один из них вообще инвалид на пенсии – а никто не собирается их родительских прав лишать. Нахера? Все ж нормально!

– А ты что, не можешь их лишить? В своей комиссии?

– Нет, не могу. Эти полномочия есть только у органов опеки. И мы на них влияния почти никакого не имеем. Хотя и работаем в тесном межжжведоссственм заимодейсссвии. А, ну в жопу это все. Наливай!

– А я вот в этот раз в Нижнем был, – неожиданно начал свой рассказ Тарасов после очередной половиночки. – Ездили снимать на красную зону, где один молодой священник добровольно занимается с ними всякой просветительской работой. Ты прикинь, да: сидят там эти взяточники, менты продажные, сволочи конченые, а им батюшка про любовь там, смирение, добродетель вещает. Хотя, с другой стороны, ему это просто по приколу, походу. Я ему такой: «отец Дионисий, отец Дионисий», а он в ответ: «Да ладно, че ты паришься, зови меня просто: отец Дэн!». Вот так, отец Дэн, бля!

Графин опустел уже наполовину. Закуска остыла, я ставлю кугялис на плиту, чтобы разогреть. Жрать во втором часу ночи – занятие, конечно, сомнительной пользы для организма, но жить вообще, знаете ли, вредно, так что…

– Так что давай еще по половиночке, Макс!

Борода опять мотается из стороны в сторону, хрустят огурцы, и Тарасов продолжает.

– Потом, когда уже все отсняли, я у отца Дэна спрашиваю, мол, простите, может Вы не в курсе, но вдруг знаете – где у вас тут заведения есть нормальные, чтобы и поесть, и попить прилично? А он в ответ: «Да не парься, у меня брат на трассе, на выезде из города, толковый кабак для байкеров держит, я там тоже у него пару раз в неделю тусуюсь, так что угощение для тебя бесплатно». Я на него вылупился, а он так мечтательно глаза закатил и продолжает: «Эх, в молодости, помню, тоже нехило борогозили, и на байках, и по-всякому… Ну а сейчас не то уже, конечно».

– Ну, и чего?

– Чего! Приехали мы в этот кабак, а там реально байкеры, бородатые, в коже, только они модернизированные все, типа православные. Флаги с крестами, кресты на косухах, а у одного на спине вообще череп с костями и написано: «Православие или смерть». Пиздец, короче. Костя с Антоном, оператор и звукач, туда идти вообще наотрез отказались, говорят, мы лучше беляшей на трассе пожрем, ну а мне пришлось, без вариантов было. Отец Дэн довольный, обнимается со всеми, целуется, я тоже вежливо бородой трясу. Выпил пива быстро, чет сожрал – и свалил поскорее.

Тарасов шумно вздыхает и горестно качает головой с невеселой усмешкой:

– Отец Дэн, бля…

За окном – город. Серый, грязный, невзрачный от завалившего все улицы и дворы снега. Сугробы зассаны многочисленными таксами и чихуа-хуа, у метро торгуют горячими чебуреками и уцененными журналами. День и ночь напролет по дорогам мчатся или безнадежно стоят в пробках разномастные машины. Куда, зачем? Электрички вываливают на станциях толпы подмосковных пассажиров, сияют рубиновые звезды Кремля, и на маленьких кухнях спорят о политике, пьют и о чем-то мечтают. О чем мечтаю я? Мечтаю ли я?

За окном – город. Город, в котором я вырос, город моего детства. Кучи тополиного пуха во дворе, скрипучие качели и «паутинка», вечно ремонтирующие свои раздолбанные «Жигули» соседские мужики, потерянная в школе сменка, свист стрижей летним вечером и развесистая береза напротив окна… Где этот город? Теперь вокруг меня боль, горе, безразличие, тупость и уныние, граничащее с помешательством. Кто сможет хоть что-то изменить? Где найти такого гения? Кто им станет? Тарасов? Надька из ОВД? Сан Саныч? А может, отец Дэн?

В окне – город. Задремавший, нахохлившийся, будто воробей морозным вечером на загаженном голубями подоконнике. Огромный, необъятный и непонятный, манящий и отторгающий, полный человеческих радостей, горя, слез, смеха, похоти, глупости и суеты. Это – мой город. Я – его душа.

Я пьян, и пьян Тарасов. Мы уже спим – я так же на диване, он на надувном матрасе. Перед глазами несутся кони, полуголая баба бесстыдно виляет бедрами, чья-то волосатая смуглая рука грубо хватает ее за рыхлую задницу, и в этот момент Иосиф Кобзон срывает с головы курчавый парик и обильно в него блюет. А потом кони превращаются в гривастых православных байкеров, отец Дэн вращает дымящееся кадило наподобие пращи, а гражданин Пупкин сидит на маленькой кухне и безудержно плачет, потому что сегодня суд постановил лишить его родительских прав в отношении единственного сына.

А за окном – город.