Читать книгу Аварийная команда - Роман Глушков - Страница 2

Да, давненько нам не приходилось выбираться по работе в такую даль. Поездка на поезде от краевого центра до Горнилова занимала ни много ни мало почти двенадцать часов. Я почему-то с детства терпеть не мог железнодорожные путешествия и потому, пока мы ехали в райцентр, успел не раз мысленно обругать тех горе-открывателей, которые давным-давно прокладывали границы нашего края. Хапуги – другой характеристики эти люди не заслуживали. Взяли бы и оставили часть земли соседям – чай, все же не заграница. Но нет, застолбили за собой всю территорию, до которой только дотянулись их загребущие руки. А теперь мы с напарниками болтайся туда-сюда на поезде целые сутки – более бестолкового времяпрепровождения было не сыскать.

Можно было, конечно, махнуть в Горнилово и на машине. Но, как назло, я буквально на днях продал свой старенький «Ниссан Патрол», а новый внедорожник приобрести не успел. Тюнер же и Кадило наотрез отказывались гнать по колдобинам за тридевять земель свои спортивные «Фольксваген» и «Мицубиси». Понабрали, пижоны, модных тачек, которые даже трамвайный рельс не могут переехать, чтобы днищем его не зацепить!

Взяв билеты в удобный спальный вагон – благо в октябре это можно было сделать без проблем в любое время, – мы до самого отправления сидели начеку, опасаясь, как бы горячий сынок Подвольского не пустился за нами в погоню. Всякое могло взбрести в голову озверелому папаше, чьим близким угрожали расправой три заезжих негодяя. А если вдобавок Адам-младший узнает об утраченной семейной реликвии… В общем, мы готовились к любым неожиданностям, разве что были относительно спокойны насчет милиции. Подключив ее к нашим поискам, Подвольские рисковали гораздо сильнее, чем мы, и уже завтра им пришлось бы принимать у себя куда более несговорчивых гостей из Калиногорска.

Поэтому, когда поезд наконец-то тронулся, мы позволили себе расслабиться. Разумеется, не по полной – как-никак важный груз везем, – но пропустить по стаканчику-другому за бескровное дело было отнюдь не зазорно. Чем мы и занялись, как только огни Горнилова скрылись из виду.

Экспресс стрелой летел через окутанные мраком лесистые нагорья – преобладающий ландшафт нашего, так сказать, бескрайнего края, – вагон лениво покачивался на стрелках, и уже завтра к полудню, по всем предпосылкам, мы должны были рапортовать Бурелому об успехах.

Эта поездка доставила мне куда больше удовольствия, чем предыдущая. И не только потому, что мы возвращались домой с чувством исполненного долга, но еще и из-за нашего сегодняшнего проводника. К моему удивлению, им оказалась не миловидная девушка, а убеленный сединами, полноватый, но весьма энергичный старик по имени Пантелей Иванович.

То, что Пантелей Иваныч – неординарная личность, можно было догадаться не только по выбранной им профессии. К таким, как он, уже не вязались унизительные определения «старикашка», «хрыч» и «старый пердун». Натурально дворянское благородство, с которым держался дядя Пантелей – так уважительно назвал его Кадило при первой встрече, – было вовсе не напускным, а являлось естественной чертой характера Иваныча. Наверняка в его жилах текла изрядная доля голубой крови, а в родословной фигурировали какие-нибудь князья или придворные. Нечасто в наше время встречаются такие «породистые» старики, в присутствии которых ты поневоле начинаешь избегать ругательств и умерять собственный гонор.

Выпить с нами за компанию дядя Пантелей, естественно, отказался. Продемонстрировав, где находится кнопка вызова проводника, он настоятельно попросил не шуметь, поскольку в купе по соседству ехала некая благородная дама – именно так Иваныч ее и охарактеризовал. Получи мы подобное предупреждение от девушки-проводницы, Тюнер непременно выдал бы ей в ответ какой-нибудь язвительный комментарий, но с Иванычем мой не слишком церемонный напарник согласился сразу:

– Базара нет, дядя Пантелей. Молчим, как Бетховен.

Когда же проводник уточнил, что Бетховен вообще-то был глух, а отнюдь не нем, Тюнер только пожал плечами и заметил, что он окончил музыкальную школу десять лет назад и потому напрочь позабыл, кто из великих композиторов какими недугами страдал…

Воистину грозная сила сокрыта в тех людях, кто обладает подлинным, а не наигранным достоинством. Даже я не заставил бы Тюнера стать таким шелковым, каким сделал его дядя Пантелей одной своей вежливой просьбой.

После ухода проводника разговор сразу перешел к событиям минувшего дня. А конкретно, к тому престранному случаю, когда мои напарники (и я вместе с ними – только негласно) разошлись во мнении по совершенно идиотскому поводу: спутали между собой две такие элементарные вещи, как кинжал и кубок. Истину решили выяснить практическим путем, ради чего я был вынужден извлечь из кейса злополучную армиллу.

Лучше бы я этого не делал, а настоял на том, чтобы судьей в нашем споре выступил непосредственно Бурелом. Едва армилла появилась на столе, как дискуссия разгорелась с новой силой и уже не такой сдержанной, как в доме Подвольского.

Я до последнего надеялся, что вот теперь все точно встанет на свои места и мы трое увидим то, что и должны были видеть: маленькую армиллу. Или кинжал. Или кубок. Мне было совершенно неважно, что именно появится пред нами. Главное, чтобы сейчас мы сошлись во мнении, а произошедший в Горнилове курьез запомнили в качестве занятной профессиональной байки. Но Бог не расслышал моей просьбы. И неудивительно, ведь Глебу Свекольникову пришлось совершить сегодня столько грехов, сколько иные грешники не совершают и за всю свою жизнь.

Кинжал и кубок… Подходящее название для новеллы, вроде «Колодец и маятник»! И сюжет для нее прямо-таки мистический наклевывается. Вот только чем завершится эта загадочная история? Пока что у нее в финале назревал лишь мордобой.

Как и прежде, Тюнер видел в добыче царский кубок, Кадило – инкрустированный бриллиантами кинжал, а я, соответственно, драгоценную армиллу. Первый спорщик брал ее за подставку, совал пальцы внутрь измерительных колец и уверял, что именно сюда прикасались уста древних царей, пивших из сего кубка прекрасные вина. Оппонент отбирал у «знатока» предмет спора и начинал размахивать им перед собой, словно фехтовальщик. При этом Кадило рьяно уверял нас, что, вероятно, именно этим кинжалом древнеримский сенатор-мокрушник Брут замочил своего кореша Цезаря. Так что, если взять на веру рассказ Подвольского о родовой традиции, Адам запросто мог считаться потомком того самого легендарного предателя, чье имя давно стало нарицательным.

– Когда я к Адамычу спиной поворачивался, только и ждал, что он на меня набросится! – аргументировал Кадило свою правоту. – И набросился бы рано или поздно, коли уж у него в крови плавают эти тухлые гены!

Внезапно до обоих дошло, что, призывая меня в свидетели, они так до сих пор и не позволили мне высказаться. Я не стал скрывать, что вижу перед собой ни то и ни другое, но настаивать на собственной правоте отказался. Я уже понял: мы столкнулись не с обычным оптическим обманом, а с настоящим визуальным парадоксом – редчайшим явлением, которые, однако, имели место в мире. И раз так, значит, разгадывать этот парадокс следовало с учетом того, что любой из нас может ошибаться. А не исключено, что ошибаемся все мы вместе. Ведь сколько было разбито ученых лбов в жарких дискуссиях по поводу тех же таинственных кругов на полях, а что толку? Круги продолжают появляться, ученые – строить гипотезы о природе данной аномалии, а бедолаги-фермеры – подсчитывать убытки да костерить инопланетян, чьи передовые технологии по неведомой причине направлены только на то, чтобы пакостить человечеству, а не помогать ему достичь вершин научно-технического прогресса.

– Дурдом! – резюмировал Кадило.

– Полная клиника! – поддакнул Тюнер.

Я облегченно вздохнул: ну вот и долгожданный консенсус. Пусть пока еще зыбкий, но по крайней мере о мордобое можно больше не переживать. Напарники включили-таки свою логику, что мне иногда приходилось делать им в принудительном порядке.

Жаль, нельзя было привлечь к обсуждению нашей проблемы сторонних консультантов – дядю Пантелея и благородную даму из соседнего купе. Хотелось бы услышать, что сказали бы они насчет имевшейся у нас реликвии. Я бы нисколько не удивился, покажись она проводнику, к примеру, скипетром, а даме – какой-нибудь ажурной вазочкой.

Упрятав добычу обратно в кейс, мы допили бутылку водки, после чего наши планы на вечер разошлись. Напарники выразили желание прогуляться до вагона-ресторана и культурно посидеть там часик-полтора. Я был не прочь составить им компанию, но суетливый день и разгадка тайны династии Подвольских вымотали меня до предела. Единственным моим желанием сейчас было помыться, побриться и отоспаться за остаток дороги на сутки вперед. Вдобавок чистый воздух окруженного тайгой Горнилова подействовал на меня не хуже успокоительного лекарства, передозировка коего также сказалась на моей сонливости.

Кадило с сочувствием заметил, что за последние годы я стал все чаще избегать разного рода увеселительных мероприятий. По мнению товарища, виной этому была банальная старость, к порогу которой Лингвист постепенно приближался. Тюнер – из нас троих он являлся самым молодым – сказал, что все это – брехня, поскольку его дедушка якобы аж до восьмидесяти лет ежедневно пил горькую и был в состоянии «кинуть палку». Что и позволяло ему до самой смерти жить припеваючи за счет охочих до ласк деревенских баб. Кадило возразил, что старение – процесс сугубо индивидуальный и что одним великовозрастным сумасбродам идет на пользу, другим может стать во вред. Поэтому, раз уж Глеб Матвеевич предпочитает встретить старость в ипостаси угрюмого монаха-отшельника, то флаг ему в руки и пусть просыпает последние мгновения уходящей молодости. Тюнер не нашел, чем возразить, и просто махнул рукой: пошли, мол, отсюда, Кадило; чего время терять, втолковывая этому зануде элементарные вещи, о которых он и без нас знает…

Такими я и запомнил моих напарников: ворчащими и уходящими от меня по коридору в сторону вагона-ресторана… При всех своих грехах это были действительно неплохие ребята. Я даже втайне гордился тем, что мне довелось стать для них наставником. Примерно таким, каким стал для меня в свое время Бурелом. Возможно, дожив до моих лет, Тюнер и Кадило тоже проклянут эту работу и начнут подумывать о том, чтобы порвать с ней. Порвут или нет, сказать было трудно, ведь я не мог уверенно ответить на этот вопрос даже в отношении себя. В мою жизнь беспардонно вмешался злой рок, круто и навсегда изменивший ее течение. Но кое в чем мне все же повезло: на этом проклятом пути я обрел себе новых товарищей, пусть далеко не таких боевых, зато не менее надежных и верных…

Сон, что искушал меня весь вечер, вдруг куда-то пропал. Минут сорок проворочавшись на кушетке, которая хоть и была мягче обычной вагонной полки, а все равно казалась мне неудобной, я утратил все надежды заснуть и уже собрался идти к товарищам в ресторан, как вдруг заметил, что я в купе не один. Помимо кушеток, в нашем спальном люксе имелась также пара кресел. И когда я в очередной раз – теперь уже окончательно – открыл глаза, то сразу засек в ближайшем ко мне кресле человека.

Перед тем как лечь спать, я предпринял все необходимые меры безопасности: положил драгоценный кейс в камеру под своей кушеткой, заблокировал дверь и сунул под подушку взведенный «зиг-зауэр». Спальные вагоны всегда особо привлекали воров, налетчиков и махинаторов всех мастей, ибо народ здесь путешествует исключительно денежный. Поэтому по-настоящему доверять мне приходилось лишь собственному чутью и пистолету. Блокиратор на двери только внешне выглядел надежным. Профессионального вагонного вора такие препоны беспокоили меньше, чем нас с напарниками – газовые баллончики, из каких порой брызгали нам в лица отдельные строптивые клиенты.

Можно было поклясться, что еще пару минут назад в купе никого не наблюдалось. Посторонний имел шанс проникнуть незамеченным через дверь, если бы в этот момент я спал. Но я ворочался с боку на бок без сна и прекрасно слышал все, что творилось вокруг. Да и купейная дверь открывалась не настолько беззвучно, чтобы мне не уловить ее скрипа. Значит, незваный визитер очутился тут иным манером – вероятно, тихой сапой пролез через какой-нибудь технический люк в туалетной комнате.

Недолго думая, я выхватил из-под подушки пистолет и нацелил его на незнакомца. Стрелять, разумеется, не стал – гость вальяжно развалился в кресле и не проявлял пока никакой агрессии. И хотя, по моим понятиям, столь вопиющая наглость не должна была оставаться безнаказанной («Кто бы возмущался!» – скажете вы и будете, естественно, правы), я не собирался без веской причины устраивать в поезде кровопролитие. В вагоне сразу начнется паника, и дядя Пантелей живо вызовет сюда милицейский наряд. И тогда наша почти завершенная работа будет провалена в до обидного неподходящий момент.

– Замри, падла! – приказал я незнакомцу, стараясь разглядеть его лицо в тусклом свете лампы-ночника. – Шевельнешь хотя бы пальцем – пристрелю нахрен! Если ты в курсе, кто я такой, значит, знаешь, что я не блефую! Чего тебе надо?

Гость не ответил, но мой приказ, кажется, нарушать не собирался. Странный тип, да и человек ли это вообще?.. Уж больно неестественно он выглядит. На первый взгляд все на месте: руки, ноги, голова… Разве что конечности чересчур длинные, а фигура настолько сутулая, что это бросалось в глаза, даже когда незнакомец сидел. Я было подумал, что он нарочно так изогнул шею, пытаясь, в свою очередь, получше рассмотреть меня. Но вскоре понял, что шея как таковая у незнакомца вовсе отсутствовала. Голова странного человека была посажена даже не на плечи, а на верхнюю часть широкой, но впалой груди, отчего горбушка у него располагалась почти вровень с затылком. Одет неказистый урод был в темное длиннополое пальто и несуразного размера ботинки – прямо не обувь, а натуральная пара шлакоблоков, в которые незнакомец вмуровал свои ступни.

А вот лицо горбуна я не разглядел, сколько ни старался. Помнится, был в фильме Роберта Родригеса «Отчаянный» эпизод, когда мститель с гитарой заходит в бар и направляется к стойке, но лицо его все время находится в тени. Даже в те мгновения, когда гитарист вроде бы появляется на свету; такова была своеобразная режиссерская находка, обязанная подчеркнуть мрачный и загадочный образ главного героя… С незнакомцем творилось нечто похожее. На него падал рассеянный свет ночника, а также отблески фонарей, что изредка мелькали за вагонным окном. Я отчетливо видел, что визитер отбрасывает тень, следовательно, к нечистой силе он не принадлежал. Но лицо его при этом было словно окутано черной дымкой, которая не позволяла разглядеть, что же под ней скрывается. А длинные всколоченные волосы, что патлами свисали незнакомцу почти до колен, лишь усиливали отталкивающее впечатление от его внешности.

У меня по спине пробежали мурашки. Молчаливый урод без лица вновь заставил меня вспомнить те позабытые страхи, какие я испытывал в детстве, исследуя с приятелями темные подвалы. «Наверное, все-таки сплю и вижу кошмар», – умозаключил я, только уже знал, что это неправда. Слишком реальная была картина, да и пистолет во вспотевшей ладони был вполне материальным и готовым в любую секунду разнести незнакомцу голову. Впрочем, не исключалось, что это все же товарищи ради хохмы подсыпали мне в водку какой-нибудь наркотик и теперь дружно посмеивались под дверью, слушая мою перебранку с самим собой.

– Кто ты, черт тебя подери? – повторил я, усаживаясь на край кушетки и не спуская визитера с прицела. – Говори, а иначе стреляю!..

Очевидно, придется нарушить данное дяде Пантелею обещание и разбудить нашу соседку, но меня уже начинала бесить эта загадочная игра. Явился пугать, так пугай; поговорить – так говори. Вот бы мы сегодня у Подвольского нацепили на головы чулки, расселись перед ним и начали в молчанку играть! Что, интересно, подумал бы тогда о нас Адам?

Однако моя повторная угроза все же возымела эффект.

– Для тебя неважно, кто я и откуда, человек по имени Глеб, – заговорил наконец незнакомец. Голос его звучал надтреснуто и неестественно, будто был записан на виниловую пластинку. – Зови меня просто Рип. Я прибыл сюда затем, чтобы устранить одну серьезную проблему. И если Рип не сделает этого, ты, Глеб, и все остальные обитатели твоей Проекции, а также сама она исчезнут. Рип не может допустить такого, потому что это не понравится Держателю и нарушит целостность Проекционного Спектра. К тому же при этом неизбежно возникнет волна, которая захлестнет Рефлектор и Карантинную Зону. Этого допустить нельзя, Глеб, иначе Держатель накажет Рипа и выгонит его из Ядра. А я не хочу угодить в Беспросветную Зону. Там темно и холодно. Прежде чем попасть в Ядро, я прошел очень трудный путь, поэтому сделаю все, что угодно, лишь бы остаться там.

– Очень сочувствую тебе, Рип, – как можно искреннее произнес я. – Но давай лучше позовем проводника, и ты расскажешь свою историю ему. Клянусь, дядя Пантелей – хороший, отзывчивый человек и непременно тебе поможет…

«Да это ж обычный псих, который задал стрекача из горниловской лечебницы и каким-то образом пробрался в поезд! – осенило меня, отчего на душе моментально полегчало. Хватит уже на сегодня мистики! И от одной аномалии не успел толком отойти, а тут, как снег на голову, другая свалилась. – А может, придурка Рипа везут в Калиногорск на лечение, и, когда санитары уснули, он, неприкаянный, отправился бродить по составу и донимать пассажиров россказнями о своих глюках. А крыша-то у парня капитально съехала. Даже в историю болезни заглядывать не надо – и так заметно. Однако любопытно, что все-таки у Рипа с лицом? И откуда он знает мое имя? У дяди Пантелея выведал, что ли? И как только он психа к себе в вагон запустил!»

– Не зови проводника, Глеб, – попросил Рип. – Просто отдай мне Концептор, и я уйду. И все сразу вернется на свои места, обещаю.

– Какой такой Концептор? – полюбопытствовал я, медленно поднимаясь с кушетки и начиная понемногу двигаться к селектору, «зиг-зауэр» оставался у меня в руке на боевом взводе. А вдруг Рип только прикидывается спокойным? Буйные психи – народ коварный. Вот подойду я к ночному гостю, а он как выхватит из-под полы топор… Да что там топор! И обычный карандаш в руках безумца может легко стать орудием убийства.

– Тот самый Концептор, который ты отобрал у Человека При Деле, – пояснил Рип. Было совершенно неясно, наблюдал он за моими действиями или смотрел в сторону, поскольку ни глаз, ни лица Рипа я так и не видел.

– Ты хотел сказать, «у делового человека»?.. – Меня вдруг ошарашило, что Рип несет отнюдь не бред и появление здесь странного урода напрямую связано со странной вещицей, что лежала у нас в кейсе. – А как зовут этого господина? Случайно, не Адам?

– Имя Человека При Деле – Адам, – подтвердил Рип. Я остановился и в нерешительности посмотрел на кнопку вызова проводника. Нет, присутствие дяди Пантелея при нашем разговоре пока нежелательно. – …Он допустил серьезную ошибку, позволив Глебу забрать у него Концептор. Но с Людьми При Деле такое часто происходит – Адамы всегда плохо выполняли свой долг и не понимали всей опасности небрежного отношения к Делу. Рип не впервые возвращает Человеку При Деле утраченный Концептор. Отдай его мне, Глеб, и я немедленно уйду. Отдай, ведь ты в состоянии сделать это сам, без моего вмешательства.

– А сколько раз тебе его возвращали добровольно? – поинтересовался я. Блеск инкрустированных в армиллу самоцветов до сих пор стоял у меня перед глазами. От этого просьба безумца Рипа звучала еще наивнее, чем хрестоматийный призыв кота-пацифиста Леопольда к мышам: «Ребята, давайте жить дружно!»

– Очень редко, – сознался Рип. – Но я все равно сначала попрошу тебя отдать мне Концептор на таком условии. Ведь это не противоречит законам вашей Проекции и является самым приемлемым разрешением нашего конфликта.

– Понятия не имею, в каком мире и по каким законам ты живешь! – с вызовом ответил я. Кто бы ни подослал сюда Рипа, идея этого вымогательства была явно неудачной. – Но Концептор – или как он там называется? – ты получишь только через мой труп! Возвращайся и скажи Подвольскому, что он не на тех наехал! Если Адам считает, что живет по понятиям, то пусть прекращает выпендриваться и ведет себя достойно. А лично от меня передай, чтобы в следующий раз он нанимал для такой работы серьезных ребят, а не выпускников циркового училища… Проваливай!

– Ничего нового под солнцем! – философско-поэтическим тоном изрек Рип. Выполнять мое требование он не спешил, так и продолжал сидеть в кресле, даже позы не переменил. – О Трудный Мир, где все принято делать по пути наибольшего сопротивления! И за что только Держатель так любит эту Проекцию?

– Ты меня плохо расслышал? – сострожился я. – Пошел вон, клоун!

– Как пожелаешь, Глеб, – тяжко вздохнул горбун. – Мне не привыкать.

После этих слов он выскочил из кресла и от всей души засветил мне в лоб…

Конечно, это не противоречило бы здравому смыслу, находись мы сейчас с Рипом на месте друг друга. То есть если бы я сидел в кресле и философствовал, а он набросился на меня с кулаками. В таком случае да – для Глеба Свекольникова, в прошлом мастера спорта по боксу, было бы простительно получить по морде от неуклюжего горбуна. Но все случилось именно так, как описано выше: уроду удалось застать меня врасплох даже тогда, когда я ожидал от него подобной каверзы.

Давненько Лингвисту не доводилось, что называется, вылетать за канаты после пропущенного удара. Однако надо отдать должное многолетней боксерской практике: пока на диво резвый горбун выпрыгивал из кресла, я успел худо-бедно среагировать на его выпад и начал уходить с линии атаки. Поэтому и не угодил в нокаут, который при точном попадании столь мощного удара был бы мне обеспечен.

Я пролетел через все купе, врезался спиной в хлипкую дверцу туалетной кабинки и с треском вышиб ее. Дверца уперлась верхним краем в стену тесного туалета, да так и осталась стоять прислоненной к ней, а я мешком сполз по гладкому пластику на пол. Перед глазами все искрило и мельтешило, а в голове, синхронно с пульсом, набатом бил невидимый колокол. Я ощущал себя словно в церковной звоннице, где вместе со мной находились звонарь и бригада сварщиков, которые усердно работали и не обращали внимания на оглушительный колокольный рев.

Глупо было уповать на то, что Рип даст мне подняться и мы с ним продолжим бой по честным спортивным правилам. Выставив перед собой чудом не выроненный «зиг-зауэр», я начал поспешно искать цель, что при моей контузии сделать было весьма проблематично.

Рип же проскочил незаметно вдоль стены и накинулся на меня сбоку, что позволило ему опять отыграть инициативу. Враг, который из-за своей согбенной фигуры смахивал на огромного грифа с ощипанными крыльями, налетел на меня, словно хищная птица – на дохлого кролика. Цепкие пальцы горбуна клещами вцепились мне в запястье, а второй рукой Рип сдавил мне горло с такой силой, будто сунул его в слесарные тиски. Весу в ублюдке, чье обрамленное нечесаными лохмами лицо по-прежнему скрывала непроглядная тень, было столько, что ни о каком достойном сопротивлении я уже и не помышлял.

Дело принимало плачевный оборот. Рип вовсе не пугал меня и не собирался преподать урок, намяв строптивцу бока. Дури в горбуне бушевало просто немерено. Уверен, он мог бы открутить мне голову за считаные секунды. Двинув несколько раз Рипу кулаком в бок, отчего паскудник даже не крякнул (а имейся у него лицо – наверное, и не поморщился бы), я от отчаяния и безысходности нажал на спусковой крючок. Затем еще и еще. А что мне оставалось? Это от тела в купе я не сумею избавиться, а уж стрельбу в потолок как-нибудь оправдаю. Главное, чтобы в вагоне поднялся шум, который по-любому послужит мне сейчас только на пользу. Хотя толку от того шума может и не оказаться. Пока суд да дело, горбун без труда осуществит задуманное убийство. А если Рипу повезет, то он еще и оправдается, что это я, пьяный, взбрендил и набросился на него с оружием – вон, дескать, и водкой от трупа разит, убедитесь, кто не верит…

Результат от моей беспорядочной стрельбы получился не тот, на какой я рассчитывал. Одна из выпущенных наугад пуль разнесла стенную панель и угодила в скрытую под ней водопроводную трубу с горячей водой. Струя кипятка ударила Рипу в ухо. Вернее, туда, где оно должно было находиться, – наличие ушей у моего безликого врага тоже оставалось для меня загадкой. Горбун непроизвольно дернулся и ослабил хватку у меня на горле, что позволило мне вывернуться, а потом хорошенько размахнуться свободной рукой и заехать по скрывающему лицо противника темному мареву.

Я не расслышал ни хруста сломанной челюсти – удар пришелся аккурат туда, где у Рипа обязан был находиться подбородок, – ни даже клацанья зубов. Кулак хлюпнул по какому-то вязкому ледяному киселю, словно угодил в ведро, полное слякоти. А затем меня ошарашило таким мощным разрядом энергии, какой, наверное, испытывают на реанимационном столе все клинические мертвецы, кому повезло дождаться прибытия бригады «Скорой помощи». Но энергия эта не являлась электрической. Мне доводилось терпеть на своей шкуре удары электротока, чтобы делать столь уверенный вывод. На сей раз ощущения были, мягко говоря, нетипичные. Сознание совершенно не помутилось, но мышцы скрутило таким жутким спазмом, что тело рванулось вверх, словно лопнувшая пружина.

Удар Рипу в «область лица», похоже, не причинил тому никакого вреда, а вот моя конвульсия невольно помогла сбросить насевшего на меня врага на пол. Вдобавок ошпаренный кипятком, горбун отпрянул от водяной струи, чем лишь упростил мне освобождение. Впрочем, наслаждался им я недолго. Уже через миг противник вскочил на ноги и снова набросился на меня, чтобы довести расправу до конца.

Только ничего у Рипа не вышло, и, когда он снова сомкнул пальцы у меня на шее, у него в теле сидело уже три пули. Две последние я выпустил в упор, поэтому промахнуться не мог в принципе. Из глотки врага вырвался мерзкий звук – не то шипение, не то свист, – после чего Рип разжал хватку и обмяк.

Едва это произошло, как купе тут же погрузилось в кромешную тьму. Я решил, что одна из пуль пробила врага насквозь и повредила проводку, но мрак был настолько плотным, что я не сумел рассмотреть в нем даже окон, за которыми в эту ночь светила яркая полная луна. А вслед за мраком нахлынул нестерпимый холод. Такой же холод, какой ощутил мой кулак, попав в скрытое черной дымкой лицо Рипа.

Едва этот стихийный мороз пробрал меня до костей, я почему-то уже не сомневался, что в следующий миг мне предстоит пережить новый энергетический удар. Только теперь он обязан был быть на порядок мощнее, как и мороз, сковавший мое тело от макушки до пят.

Предчувствия меня не обманули: разряд действительно не заставил себя ждать. Однако я его совершенно не почувствовал, потому что готовился к боли и спазмам, а взамен получил лишь мгновенное забытье. Это был один из тех редких случаев, когда несбывшиеся надежды несут не гнев, а облегчение. Правда, насладиться им я все равно не успел, ибо пропитанный энергией ледяной мрак поглотил меня без остатка, как китовая пасть – жалкую одноклеточную водоросль…