Читать книгу Каратель богов - Роман Глушков - Страница 4

Каким главным талантом должен обладать работающий в поле оперативник-комбинатор вроде меня? Метко и быстро стрелять? Искусно маскироваться? Стойко сносить тяготы изматывающих многосуточных разведрейдов? Уметь следить за Объектом так, чтобы тот незаметно даже носом шмыгнуть не смог?..

Бесспорно, все эти навыки для меня важны и входят в обязательный курс обучения комбинаторов. Однако любой из моих нынешних помощников – Вектор, Астат или Гаер – обойдут меня в этих дисциплинах с большим отрывом. Лишь в одном они не могут со мной сравниться (не беря в расчет мой талант оборотня) – в умении запоминать уйму информации, анализировать ее, отсеивать ненужную и манипулировать той, какая остается и переходит в разряд стратегической.

Именно в этом состоит главная задача Ведомственных комбинаторов: оказавшись на месте, быстро вникнуть в ситуацию, раздобыть максимум полезных сведений, после чего перетасовать колоду событий по-своему и разыграть ее с пользой для себя. А меткая стрельба и маскировка – это уже как карта ляжет. Тем более, что я всегда держу на подхвате исполнителей, которым по долгу службы предписано делать всю грязную работу и обеспечивать мою безопасность.

Впрочем, вряд ли они считают, будто я рискую меньше их. Наоборот, когда я покидаю базу и выхожу в рейд, это значит, что мне предстоит стать центральной фигурой текущей операции. И одновременно – первой потенциальной мишенью для нашего врага. Мишенью, на которую он обрушит самый яростный огонь и у которой будет мало шансов уцелеть, если ее прикрытие оплошает. Или вообще никаких шансов, если обеспечить ей прикрытие окажется невозможно в принципе.

Именно по такому экстремальному варианту – сольному, без огневой поддержки, – мне предстояло сегодня работать. Движущиеся скрытно следом за мной Вектор и Астат могли защитить меня на пути к церкви Неопалимая Купина, куда я направлялся, и, вероятно, у ее стен. Но внутри святилища праведников я смогу полагаться только на самого себя. А также на тот багаж знаний, какой я загрузил себе в голову перед тем, как выйти навстречу очередной опасности.

Итак, сегодня меня звали Цефон, и внешне я не отличался от того праведника, которого вчера утром подстрелил у Барьера Астат. Вид у меня был грязный и потрепанный, а на распухшей левой половине лица красовалось несколько ссадин, синяков и один глубокий свежий шрам, залепленный хирургическим клеем из походной аптечки. Разумеется, никакого грима – все самое что ни на есть натуральное. Можно сказать, ручная выделка; плод совместного творчества двух мастеров этого дела – Астата и Вектора. Первый обработал мне физиономию металлическим наручнем от доспехов, а второй подправил результат его труда с помощью ножа. За тем, чтобы Дьякон убедился: я действительно побывал в серьезной передряге, о какой мне предстояло ему вскорости рассказать.

Глянув после этого на себя в зеркало, я лишь обреченно вздохнул. И утешился мыслью, что при следующей смене личины я избавлюсь от всех телесных повреждений. Если, конечно, не заполучу к тому времени новые, уже несовместимые с жизнью, и не выйду из игры самым досадным образом – вперед ногами.

Я знал о Цефоне немного. Он не был рядовым сектантом, о чем косвенно свидетельствовал сам факт наличия у нас его досье, составленного моим предшественником. Цефон принадлежал к той категории праведников, которых Дьякон выделял из своей паствы за особые заслуги и позволял называться его учениками. В переводе на язык армейской субординации Цефон считался в секте кем-то вроде командира взвода. В досье также говорилось, что пророк Пламенного Креста благосклонен к этому ученику настолько, что позволяет ему высказывать вслух свое мнение касательно политики Дьякона. В мини-компе воскрешенного мной мертвеца обнаружилась его переписка с другими учениками, в которой он просил их помочь ему уговорить Учителя провести кое-какие реформы. А конкретно: децентрализовать власть и создать несколько филиалов секты по всему Пятизонью. Возглавить их должны были, естественно, Цефон и подобные ему Дьяконовы любимчики.

Выступили ли они со своим рацпредложением, и если да, то что ответил им Дьякон, память трофейного мини-компа умалчивала. Однако я взял себе на заметку: раз Цефон без опаски обсуждал с собратьями довольно смелые политические прожекты, не боясь, что кто-то на него донесет, значит, он продолжал числиться у Дьякона на хорошем счету. А голосовые записи, которые ученик-реформатор оставлял себе в виде памяток на будущее, позволили мне определить его манеру речи и настроить в процессе редупликации аутентичный тембр голоса.

В последние месяцы чистильщики преследовали секту не слишком рьяно. И Дьякон осмелел настолько, что снова перебрался в свою штаб-квартиру, откуда его периодически изгоняли: в церковь Неопалимая Купина. Я приблизился к ней за час до рассвета и был остановлен дежурившими у ее стен часовыми. Смоделированный мною голос Цефона не вызвал у встретивших меня праведников подозрений. Внешность – вроде бы тоже. Хотя по их прохладному приему я смекнул, что рядовая братия относится к этому любимчику пророка без особой симпатии. И хорошо. Это значит, мне не придется балагурить здесь с каждым встречным и поперечным, рискуя проколоться на незнании каких-либо деталей Цефоновой биографии.

Я не намеревался болтаться по лагерю, разбитому рядом с церковью, на месте бывшего парка, и двинул прямиком к ней, нигде не задерживаясь. И все равно весть о моем прибытии меня опередила. Видимо, часовым был дан приказ доложить об этом Дьякону немедля, что они и сделали через Мю-фон сразу, как только меня пропустили. Я еще пересекал лагерь, а Учитель уже встречал меня, стоя в открытых церковных воротах со скрещенными на груди руками. Его кряжистая, полноватая фигура, озаренная сзади бледным светом десятков свечей, выглядела бы не так солидно, сойди он с крыльца на землю. Но он не сделал этого, и я, а также все, кто наблюдал за нами в столь ранний час, взирали на пророка подобающим образом – снизу вверх. И вдобавок гадали, в каком настроении он пробудился и какая участь меня вот-вот постигнет.

Являясь по сути клиническим психопатом, Дьякон был совершенно непредсказуем. И за его, казалось бы, внешним спокойствием в любой момент могла последовать вспышка ярости. Я приближался к этому человеку с ощущением, будто подносил факел к открытой пороховой бочке. Несмотря на мою осторожность и кропотливую подготовительную работу, в нашем общении с пророком всегда могла возникнуть шальная искра, которая сведет на нет все мои тактические замыслы. И с высокой вероятностью прикончит меня прямо на месте.

– Прости, Учитель!.. – Я не стал дожидаться, когда Дьякон заговорит со мной, и, пав перед крыльцом на колени, пополз вверх уже на четвереньках. – Прости и будь милосердным! Позволь мне прежде все тебе объяснить!..

– Две недели назад ты говорил мне те же самые слова, Цефон! – промолвил глава секты, укоризненно покачав головой. – И вот опять ты меня подвел! Второй раз подряд! И второй раз имеешь наглость взывать ко мне о милосердии!

Плохое начало. Я понятия не имел о том, что Цефон уже имел несчастье провиниться перед Учителем, и вдобавок совсем недавно. Это осложняло ситуацию даже для избранного ученика. Лишь тот факт, что меня не разоружили и не взяли под стражу, позволял надеяться, что пророк не планировал подвергать меня излишне суровому наказанию.

– …Однако, разумеется, я тебя выслушаю, – продолжал он, не проявляя пока явных признаков злобы. – Ибо разве справедливо вершить суд, даже не выведав, что помешало рабу божьему вновь исполнить возложенную на него миссию… Встань, Цефон! Идем внутрь, побеседуем о твоем проступке с глазу на глаз.

И, повернувшись ко мне спиной, степенной походкой возвратился в церковь. Я покосился исподлобья на следящих за мной сектантов, после чего поднялся с колен и безропотно последовал за Учителем в пропахшую ладаном его излюбленную обитель.

Внутри Неопалимой Купины присутствовали еще трое сектантов, которые, судя по их усталому виду, справляли здесь всенощную службу. По всем признакам – дежурную, поскольку Дьякон, чье лицо было заспанным, в ней участия явно не принимал. Его кабинет и опочивальня находились, видимо, за церковными кулисами – в ризнице или где-то еще, – но беседовать со мной он предпочел в главном храмовом зале. Приказав служителям удалиться, Учитель подозвал меня к начертанному на стене огромному распятью – центральному изображению среди здешних граффити, коими праведники расписали изнутри всю церковь, не дотянувшись разве что до ее сводов. И расписали, надо отдать им должное, весьма талантливо. С учетом, естественно, своих специфических представлений о вере. Так, к примеру, никаких мадонн с младенцами и пухлых амуров с арфами тут не наблюдалось в помине. Зато хватало ярких, выписанных с нарочитой натуралистичностью сцен из Откровения, где все меченосные ангелы носили доспехи исключительно черного цвета с нанесенными на них оранжевыми огненными крестами.

Само распятье также заметно отличалось от канонического. Христос на нем имел мускулистую фигуру атлета, а крест, на котором он висел, был объят пламенем, да таким жарким, как будто горящую древесину предварительно облили бензином. Лицо припекаемого сзади Спасителя было искажено гримасой дикой боли, а рот открыт в немом, обращенном к небесам вопле. Что, безусловно, придавало картине драматизма, но также расходилось с привычным образом кроткого великомученика.

Опустившись на колени и велев мне сделать то же самое по левую руку от него, Дьякон перекрестился и, не сводя взгляда с распятья, повелел:

– Поклянись пред ликом Пламенного Иисуса-воителя, мой нерадивый ученик, что поведаешь мне о своих прегрешениях все без утайки.

– Клянусь тебе, Учитель, пред ликом Пламенного Иисуса-воителя в том, что… – также осенив себя крестным знамением, немедля отозвался я. И слово в слово повторил за пророком все, что он сейчас сказал.

– Хорошо, – заключил тот. – А теперь рассказывай – я весь внимание…

Даже являйся я на самом деле верующим, Спасителю было бы трудно уличить меня в неискренности. Фактически я поведал о вчерашней стычке в карьере правду. Ту, что Цефон видел собственными глазами до того, как погиб. Я показал даже след от пули, что вскользь задела мне наплечник и сбила меня с ног. После этого документальная часть моей истории плавно перетекла в область художественного вымысла. Но такого, какой вполне мог оказаться истиной, кайся сейчас перед Дьяконом настоящий ученик, если бы он и впрямь выжил и унес от нас ноги.

Дырки от пули, что угодила Цефону в живот и убила его, на моем надеваемом под доспехи комбинезоне не было, так как я снял его с другого трупа. Согласно моей легенде, упав после касательного попадания в наплечник, я стукнулся со всего маху головой о камень, после чего отключился. Я – ненадолго, а вот мой Мю-фон, похоже, навсегда. И когда я пришел в себя, меня уже обыскивал один из напавших на нас головорезов, который опрометчиво счел меня мертвецом. Не дав ему опомниться и схватить «карташ», я сцепился с мародером врукопашную. Он полоснул меня по лицу ножом, но я все же изловчился и вырубил его подвернувшимся под руку камнем. А затем рванул наутек, потому что к нам уже спешили приятели оглушенного мной ублюдка.

Подобрав на ходу автомат кого-то из мертвых товарищей, я бежал со всех ног, метался между камнями и отстреливался наугад, но в конце концов удрал из карьера в пустошь. Скорее всего, я ни в кого не попал, а иначе преследователи обозлились бы и гнались бы за мной до тех пор, пока бы не настигли и не прикончили… Кто они такие? Рыцари Ордена Священного Узла, если судить по экипировке. Как сумели застать нас врасплох? Самому хотелось бы знать! Обрушились, будто гром среди ясного неба, ей-богу, мы даже глазом моргнуть не успели! Думается мне, есть у узловиков на том карьере схрон или потайная пещера, где они отсиживались, пока мы осматривали склоны и устраивали засаду. И убежище то будет нелишне поскорее найти и взорвать, поскольку тамошнее место давно нас кормит и повторение вчерашнего нападения нам не надобно…

– Значит, говоришь, человек из-за Барьера шел на встречу с Орденом! – пробормотал Дьякон, задумчиво пригладив бороду. – Да, скверно. Очень скверно! Возможно, мы действительно поступили опрометчиво. Но ведь мы не пролили ничью кровь, а Орден, вместо того чтобы попросить нас не вмешиваться, безо всякого предупреждения убил четырех наших братьев. Мы не вправе молча сносить подобные оскорбления! Кровь павших братьев вопиет об отмщении! Кто-то из людей приора Глеба за это не сегодня завтра дорого заплатит!

– Я готов привлечь к ответу любого узловика, на которого ты укажешь, Учитель! – с жаром вызвался я искупить свою вину. – Хоть самого приора Глеба! Хоть самого Хантера!..

С моей стороны это были чистой воды блеф и показуха. Я знал, что отмщение врагам считалось в Пламенном Кресте священной обязанностью, которую поручали лишь достойнейшим праведникам в знак особого к ним доверия Дьякона. И оно не распространялось на провинившихся, а тем паче провинившихся дважды кряду. И все же я был обязан попросить дать мне шанс поквитаться с Орденом и вернуть себе доброе имя. А иначе мое раскаяние выглядело бы неискренним, что еще больше подмочило бы мою репутацию в глазах Учителя.

Оставив мою мольбу без ответа, – зачем тратить время, разжевывая Цефону прописные истины? – он оперся на мое плечо и грузно поднялся с колен. Я не спешил этого делать. Когда наступит время, мне подадут нужный знак. А Дьякон, выйдя вперед, встал между мной и распятьем и важно задрал голову. Чем красноречиво намекал, что, отчитавшись в своих грехах перед Господом, теперь я обязан покаяться уже непосредственно перед его пророком. И раз первый не поразил меня громом, значит, мои оправдания его удовлетворили. А вот устроили ли они второго, трудно пока сказать. И если нет, тут уже одной быстрой и гуманной молнией дело не обойдется.

Для меня наступил переломный момент, но я припас в рукаве козырь, который намеревался с минуты на минуту выбросить и добиться того, зачем я вообще сюда пожаловал.

– Будь на твоем месте иной провинившийся единоверец, Цефон, – выдержав драматическую паузу, заговорил наконец Учитель, – я быстро определил бы по мере его грехов должное взыскание. Но сейчас я нахожусь в раздумьях о том, какую кару счесть для тебя справедливой. Легкую, потому что ты как-никак мой ученик, и я люблю тебя больше, нежели прочих собратьев по вере. Или, наоборот, мне предать тебя нарочито тяжким мучениям? Именно потому, что ты опять-таки мой ученик и, значит, спрос с тебя должен быть особый… Вот что думаю: дабы я не терзался сомнениями, ты сам выберешь себе наказание. На том и порешим, ибо не может Учитель быть беспристрастным судьей, вынося приговор своему ученику.

Неуклюжая хитрость, хотя чего еще ожидать от пастыря не привыкших много рассуждать фанатиков? Разумеется, выбор передо мной стоял чисто символический. В действительности жаждущий искупления Цефон мог выбрать себе только самую тяжелую кару. Это доказало бы Учителю, что дух ученика по-прежнему крепок, а дальше все зависело лишь от настроения пророка. И если мой ответ сделает его благодушным, я смогу рассчитывать если не на отмену, то хотя бы на смягчение приговора.

Однако у меня имелось на сей счет третье мнение, которое должно было стать для Дьякона сюрпризом.

– Огромное тебе спасибо, Учитель, – поблагодарил я своего палача, смиренно склонив голову. – Ты оказал мне честь, и я восхищен твоей великой милостью. Но если ты не против, то за утрату твоего ко мне доверия я хотел бы, чтобы ты наложил на меня особую епитимью.

– Вот как? – удивился пророк. – И ты уже выбрал, какую именно?

– О, да! Она безмерно тяжела, и если я с ней не справлюсь, то готов умереть самой страшной смертью, какую ты только мне придумаешь. Если, конечно, в случае неудачи я останусь в живых, что у меня вряд ли получится.

– Любопытное предложение. – Дьякон посмотрел на меня с хитрым, оценивающим прищуром и вновь пригладил бороду. – И что же это за такая суровая епитимья?

– Раз я не имею права отомстить Священному Узлу за погибших единоверцев, – приступил я к изложению своей идеи, – то позволь мне раздобыть новое оружие для тех наших братьев, какие бросят вызов приору Глебу и его орденским псам.

– Оружие? – переспросил пророк. Я воодушевленно кивнул. – Ну что ж, оружие нам сегодня позарез необходимо, это верно. Никак не меньше полусотни стволов. А лучше бы еще больше. И долго ты намерен охотиться в одиночку на еретиков, чтобы собрать так много автоматов? Да к тому же непременно новых, как ты сам только что мне пообещал.

– Я готов убить столько еретиков, сколько ты прикажешь, Учитель! – ответил я с волнительной дрожью в голосе. – И не ради оружия, а исключительно во имя нашей великой веры! А пятьдесят новых стволов – или больше, если повезет! – я приобрету у нашего обычного поставщика. И, конечно же, доставлю товар туда, куда ты мне велишь.

Я знал, как зовут упомянутого мной местного оружейного барона, который и был тем самым любителем живописи, о каком я недавно упоминал. Но я сомневался, что Цефон посвящен в коммерческие тайны пророка. И потому во избежание ненужных подозрений предпочел не называть ему имени этого человека.

– Так-та-а-ак! – Дьякон нахмурился и грозно навис надо мной. Что ему никогда не удалось бы, не стой я перед ним на коленях. – И как это прикажешь понимать?! У тебя что, есть от нас, твоих единоверцев, какие-то секреты? Например, крупный счет в банке? Или тайник с артефактами, которые ты собирал втихаря от нас долгое время? Или иные богатства, какими ты не поделился бы с братьями, не грози я тебе мучительной карой?

– Нет-нет, Учитель! – Я отчаянно замахал руками и замотал головой. – Прости, что заставил тебя так плохо обо мне подумать! Клянусь, сейчас я все тебе объясню!

– Да уж, изволь постараться!

– Нет у меня никаких банковских счетов и тайников, Господом Богом клянусь! Просто я знаю место, где закопана одна картина. Старинная и, наверное, очень ценная! И если ее выкопать и продать на Обочине, этих денег нам должно хватить на партию оружия. А может, на большую партию, если поторговаться.

– Ты прознал, где закопана ценная картина, но до сих пор не выкопал ее и не принес нам. Почему?

– Тут такое дело, Учитель… Ведь это же я сам ее и закопал.

– Что-о-о?! И после этого тебе хватает наглости клясться пред ликом Пламенного Иисуса-воителя в том, что у тебя нет никаких тайников?! – Дьякон начинал свирепеть, но пока контролировал свой гнев. Видимо, моя тайна его заинтриговала, и, прежде чем спускать на меня собак, ему хотелось узнать ее до конца.

– Погоди, Учитель, сейчас ты поймешь, почему я так поступил!.. Я наткнулся на ту картину в Москве, среди развалин на Крымском Валу! Потом я узнал, что раньше там была какая-то не то выставка, не то галерея…

– Третьяковская?

– Возможно, не помню… Короче говоря, гнались тогда за мной биомехи, и я решил от них там скрыться. Забился в какую-то щель, а в ней – плита обвалившаяся… вот!

– А под плитой – картина? – Кажется, пророк начинал-таки терять терпение.

– Истинно так! Твоя правда, Учитель! Лишь уголок резной позолоченной рамы торчит, едва заметить можно. А не залезь я в щель, то и вовсе того уголка не увидел бы. Гляжу, значит, и смекаю, что в такой-то раме всякое барахло на стену вешать не будут. И потому мне надо эту штуку непременно откопать, посмотреть и забрать, если, конечно, в ней есть ценность. Картинка на вид и впрямь была недешевой: вся такая солидная, увесистая, настоящими красками намалеванная… Прямо как в музее… где я, в общем-то, и был, правда, тогда еще об этом не подозревал. Только вот не осмелился я такую картину унести к единоверцам. Слишком греховной она была, чтобы оскорблять ею наш храм, а также веру и чувства. Настолько греховной, что мне ее даже в руки стало брать противно, не то что смотреть на нее.