Читать книгу Томка. Тополиная, 13 - Роман Грачёв - Страница 5

Во времена советского режима, по старой русской традиции не то проклинаемые, не то вновь вожделенные, когда всеобщая малодоступность качественной пищи и обилие плохой одежды примиряли даже классовых врагов, дома жили какой-то особой жизнью. Это были шумные и суетливые муравейники, и едва ли преувеличивал Михаил Козаков, наделяя обитателей своих нетленных «Покровских ворот» коллективным разумом.

В каждой убогой пятиэтажке грязно-серого кирпича существовала своя полноценная футбольная команда, готовая и в дождь, и в снег мутузить единственный на несколько подъездов мячик. В каждом доме всегда можно было найти злого старого перца, оберегающего цветы под окнами, и местная детвора, забыв про собственно цветы, обязательно с восторгом дразнила старика, доводя его до заслуженного инфаркта. Свадьбы и похороны проходили при полном аншлаге, обитатели первых этажей слышали, как кто-то пустил голубка на пятом, местные алкаши могли рассчитывать на сносные подаяния, а ключи от своей квартиры всегда можно было оставить соседям или, на худой конец, спрятать под ковриком у двери. Коврики никто не шмонал и не тырил.

Все изменилось ныне. В двадцать первом веке на одной шестой части суши человек перестал быть человеку даже волком, с которым образовалась бы стая. Жилые дома вместо положенных основательных двух лет стали возводиться за считанные месяцы, а потому уже не внушали доверия по части долговечности. Дома стали «коробками», от безликих многоэтажек советских времен они отличались, пожалуй, лишь планировкой и цветовой гаммой. Дворы облысели, лишились растительности и уюта. Обитатели ячеек в коробках не торопились знакомиться и дружить, зачастую вообще не проявляли никакого интереса к соседям, и последние уцелевшие романтики напрасно мечтали о возрождении коллективного разума.

Впрочем, дом номер тринадцать явно отличался от многих других, стоявших вдоль пыльной, широкой и шумной Тополиной улицы. У этой коробки, выкрашенной в красно-оранжевую клетку, была душа. Ее звали Петр Аркадьевич.

Он слыл местной звездой. Причин тому было несколько. Во-первых, Петр Аркадьевич умел создавать алкоголь из воздуха в самые ответственные моменты, когда ни у кого не оставалось здоровья бежать в магазин к автобусной остановке. Во-вторых, он знал тысячи анекдотов на все случаи жизни, коими затыкал любую неловкую паузу в разговоре. Наконец, дядя Петя – в прошлом преподаватель музыкального училища – почти всегда носил с собой аккордеон.

Фамилии его никто не знал, поскольку он всегда представлялся либо дядей Петей, либо по имени-отчеству, и документов никому не показывал. Возраст его тоже никто определить так и не сумел, хотя причудливый рисунок морщин на смуглом лице, неэлегантно заросший подбородок, седина ежика волос и спрятанная за бодрой улыбкой тоска позволяли предположить, что мужчина пожил при всех шестерых генсеках КПСС, причем пожил далеко не в шоколаде. В какой квартире он обитал сейчас, никто не знал. Поговаривали даже, что он вообще не местный, а может, и бомжует на теплотрассе на задворках гаражей, иногда выползая к людям по вечерам, словно оголодавший за день вампир. Черт его знает. Но с ним всегда весело, он всегда на месте, и от него никогда не ждешь подлости. Железная и безотказная кандидатура для любого Дня взятия Бастилии!

Не удивительно, что Петр Аркадьевич стал свидетелем и непосредственным участником драмы, разыгравшейся в доме номер тринадцать во второй половине августа, буквально две недели назад.

В тот день аборигены обмывали покупку. Как я уже упоминал, позади дома в два ряда стояли бетонные гаражи, и один из боксов в тот день обрел хозяина. Сорокалетний бизнесмен, крупный оптовый поставщик алкоголя по фамилии Семенов недавно прикупил в этом доме трехкомнатную квартиру, сразу же подсуетившись насчет стойла для железного коня, кремовой «камри», и теперь решил обмыть это дело с соседями. Никто из них не возражал.

Собутыльников было четверо, включая Петра Аркадьевича. Двое, Саша и Кеша, принадлежали примерно к той же возрастной и весовой категории, что и виновник торжества – 35–40 лет; третий, Владимир Петрович, был седовлас и мудр, как старая черепаха, несущая на панцире весь мир. У относительно молодых Саши с Кешей в гаражах соответственно стояли подержанные «девяносто девятая» и «пятнашка», а у седовласого соседа пенсии и доходов бомбилы хватало только на содержание древней грязно-синей «копейки». Таким образом, сложилось весьма демократичное автомобильное сообщество, особенно если учесть, что в собственности Петра Аркадьевича из колесного транспорта числилась только старая тележка для перевозки чемоданов.

Сначала накрыли поляну на капоте семеновской «камри», припаркованной под окнами первого этажа, потом поняли, что это неудобно и не совсем безопасно для лакокрасочного покрытия, и перетащили импровизированную скатерть, «сотканную» из страниц прошлогодней «Комсомольской правды», на бетонный пол пустого гаража.

– Давай, сосед, за новоселье, – произнес первый тост суетливый Кеша, протягивая Семенову пластиковый стаканчик с коньяком.

– Да, пусть у тебя все стоит где надо и как надо, – добавил немногословный Саша.

– Лехайм, – продолжил Владимир Петрович.

Петр Аркадьевич, от которого по традиции ожидали длинной и громкой тирады, состоящей из изречений Конфуция и шуток Петросяна, ограничился короткой песенкой.

– Все путем, мужики, – заметил он, поставил стакан с коньяком под ноги, закинул ремни аккордеона на плечи и затянул ласково-майское «Детство»: – А я хочу, а я хочу опять… по крышам бегать, голубей гонять… ля-ля Наташку… дергать за косу… на самокате мчаться по двору! Иэххх!

Пока он пел, мужики с довольным кряхтеньем опрокинули каждый свои сто граммов, закусили и даже соизволили поаплодировать.

Августовский вечер накрывал город неспешно и величаво, как занавес в театре по окончании спектакля с трагическим финалом. В гараже постепенно становилось темно.

– Так полностью и не заселили домишко-то, – проговорил Владимир Петрович, кивнув на окна десятиэтажки. С этой стороны дома, смотрящей на бескрайний пустырь, светилось всего с десяток окон.

– Парадокс, однако! – подхватил Петр Аркадьевич, перебирая пальцами клавиши аккордеона. – Коробки эти втыкают тут и там, как дети в песочнице солдатиков, а их все равно не хватает. Миллионы квадратных метров жилья, а цены вниз никак не падают.

– Да, квартиры дороговаты, – сказал Кеша, вновь наполняя стаканы. – Ты почем здесь брал, Леха? Семенов не спешил раскрывать коммерческую тайну. Вообще он вел себя так, словно пригласил в гости из деревни бедных родственников, никогда не видевших асфальта. Некоторое высокомерие проскальзывало во взгляде, в движениях и интонации, и это не осталось незамеченным. Впрочем, стопроцентных оснований считать Семенова полной задницей пока не возникало.

– Лимона три поди отдал за трешку-то? – продолжил допрос непосредственный Кеша, протягивая мужчинам вновь наполненные стаканчики.

– Ну, почти где-то так, – согласился Семенов.

– Плюс, конечно, ремонт и прочая ерунда, если без отделки брал. Наверняка ведь без отделки?

– Здесь только с отделкой.

– А я вот когда въехал в свою однокомнатную, просто обалдел, – трещал языком Кеша. – Санузла, считай, нет – ни унитаза нормального, ни кранов, ни труб. Все под замену, штатные просто дрянь. Разводку сам делай, душевую кабину ставь. Считай, еще несколько сотен отдай…

Он еще долго жаловался на тяжелую жизнь простого россиянина, купившего однокомнатную квартиру в новостройке в почти экологически чистом районе, но его никто не слушал. Саша резал лимон, Владимир Петрович читал заголовки с газетной «скатерти», а Петр Аркадьевич всматривался в светящиеся окна на самых верхних этажах.

– Ну что, други мои, по второй? – предложил Кеша. – Пусть твоя «япошка», Леха, живет-поживает в этом гараже, и пусть у тебя с крыши не капает… и с конца тоже!

Он рассмеялся. Семенов ответил на тост великодушной улыбкой, дав понять, что оценил шутку. Выпили, закусили.

– Аркадьич, сыграй чего-нибудь! – предложил скромный Саша.

– Да, действительно, – присоединился Кеша. – А то тишина какая-то нездоровая. Замути что-нибудь эдакое, как ты умеешь, отработай коньячок-то!

«Музыкант» отвел взгляд от верхних этажей дома, смерил заказчика тяжелым взглядом и без улыбки переспросил:

– Отработать коньячок? Чего изволите?

– Что-нибудь массовое, народное, чтобы душа развернулась! Как в прошлый раз, помнишь, у Николашки рождение сына отмечали! Или ты еще не выпил нужного количества на выступление?

Петр Аркадьевич приподнял уголки губ.

– Чтобы душа развернулась, говоришь… Знаешь, у иного индивида душа как солнечная батарея: выйдет на орбиту, развернется так, что гуманоидам на Центавре видно. А другой всю жизнь колупается в своей норке, как мышь навозная, собирает крошки, складывает их в ямку, набивает пузо и тоже думает, что у него душа есть. – И он внимательно посмотрел на хозяина гаража.

Повисла еще более нездоровая тишина. Владимир Петрович отвлекся от газетных страниц, глянул на Петра Аркадьевича из-под бровей и едва заметно улыбнулся. Кеша и Саша выглядели озадаченными. Голос подал только виновник торжества. Семенов поставил опустошенный стаканчик, вынул сигарету, закурил и, сверкнув стальным зубом, поинтересовался:

– Ты это о ком?

– Так, о людях.

– О которых?

– О всяких.

Семенов усмехнулся:

– Ну, тогда скажи еще что-нибудь об этих людях, не стесняйся. Красиво калякаешь. Петр Аркадьевич начал тихонько наигрывать музыкальную тему из фильма «Эммануэль».

– Люблю счастливых людей. Иной дуралей не знает, что он дуралей, считает себя центром вселенной и не напрягает нервную систему рефлексиями по поводу чести и совести. Спит спокойно, видит сладкие сны, а утром просыпается и гадит кому-нибудь в душу. Ночью опять спит как младенец, а неудачи свои объясняет чьими-нибудь происками и завистью. Скажи мне, друг Алексей, отчего такая сволочь крепче в этой жизни держится, чем все прочие?

«Эммануэль» все еще застенчиво переливалась в мехах аккордеона, настраивая на лирический лад, но Семенов помрачнел.

– Слышь, мужик, – сказал он, – не грузи, а? У меня сегодня праздник, я пашу как сволочь с утра до вечера, а ты тут с философией своей. – Семенов обернулся к остальным: – Он всегда такой?

Мужчины как один пожали плечами.

– Если пришел, пей молча и радуйся жизни. Не хочешь – вали!

И Семенов снова стал разливать коньяк. Впрочем, на Петра Аркадьевича его выпад не произвел должного впечатления. Бывший преподаватель музыкального училища и дипломант всесоюзных и международных конкурсов по-прежнему пиликал на аккордеоне и смотрел в окна дома.

Следующий заход обошелся без его участия. Семенов из принципа ему не налил, а озадаченный Кеша лишь толкнул в плечо, пробормотав: «Какая муха тебя укусила сегодня, Аркадьич?». Веселье так и не началось. Впрочем, через несколько минут о его гипотетической возможности можно было совсем забыть.

Мужчины тихо переговаривались между собой, обсуждая летние покрышки, лошадиные силы и способы вентиляции гаража, и никто не заметил, что Петр Аркадьевич прекратил играть, опустил аккордеон на бетонный пол и стал напряженно всматриваться во что-то наверху. Он даже вышел из гаража, приложил ладонь к глазам, заслоняясь от света уличного фонаря. Так он стоял несколько долгих секунд, потом тихо пробормотал:

– Вот это номер…

Его услышал только Саша.

– Что там, дядь Петь?

Молчание в ответ. Петр Аркадьевич лишь сильнее сощурил глаза. Затем в какие-то считанные секунды выражение его лица претерпело молниеносные изменения от любопытствующего до испуганного.

– Ах ты ж зараза!!!

Он запрыгнул обратно под крышу гаража.

Через мгновение на капот и лобовое стекло семеновской «тойоты» буднично, без пафоса и особого шума рухнуло что-то тяжелое и длинное. Разбило стекло и частично провалилось в салон. Зрителям этого необычайного зрелища потребовалось время, чтобы распознать упавший предмет.

Сообразив, они присели от ужаса.

– А-а!! – завыл Кеша.

– Ё… твою в три бога душу!.. – выдавил Владимир Петрович, хватаясь за подбородок.

Семенов ничего не сказал – отскочил к дальней стене гаража и стал хватать ртом воздух, как свежий карась на прилавке рыбного магазина.

– Это ж Катерина, – выдавил Саша.

Они еще постояли молча, созерцая кошмарную картину: голова, руки и туловище женщины провалились в салон на пассажирское сиденье машины, рыхлые ягодицы и голые ноги торчали над капотом. Все было усыпано стеклянной крошкой и забрызгано кровью.

– Звоните ментам, – сказал Петр Аркадьевич. Никто не шелохнулся.

Сорокапятилетняя Екатерина Сабитова жила с мужем Павлом. Разница в возрасте – ровно десять лет в пользу его молодости. С ним она никак не могла развестись уже который месяц. Постоянные угрозы со стороны благоверного оставить ее без половины совместно нажитого имущества удерживали от решительного шага. После смерти матери Екатерина продала ее старую двухкомнатную квартиру в рабочем районе, Павел добавил сверху серьезную сумму и купил трехкомнатную в новостройке. Он трудился в крупной телекоммуникационной компании, занимал пост заместителя по коммерции, зарабатывал очень даже недурно, посему не позволял супруге заниматься чем-либо помимо домашнего хозяйства. Детей он ей тоже не подарил, промучив разговорами о необходимости встать на ноги и в итоге оставив ни с чем. Справедливости ради стоит сказать, что врачи и не возлагали больших надежд на ее возрастную беременность, но никто из них не отговаривал и от попыток. Увы, поезд ушел, и в итоге Екатерина осталась одна. В сорок три года она осознала, что впереди у нее будет очень много времени, чтобы казнить себя за развод с первым мужем и увлечение молодым симпатичным любовником Пашей Сабитовым.

Жила семейная пара не сказать чтобы тихо-мирно, но поначалу особых проблем соседям не доставляла. Разве что иногда вечерами Катя колотилась в двери, умоляя позвонить в милицию, «чтобы забрали эту пьяную суку и сволочь», – а так в целом все было вполне ничего. Муженек, отмечавший дома с друзьями очередную победу над действительностью, порой запирал жену в ее комнатушке, не позволяя даже сходить в туалет. Если вместо побед поводом для загулов были поражения, то Екатерине могло достаться и на орехи: по старой русской традиции, о которой упоминал в гараже Петр Аркадьевич, Пашенька отказывался нести моральную ответственность за собственные провалы, предпочитая отыгрываться на других. Синяки и ссадины в «критические дни» мужа частенько появлялись на Екатеринином лице.

Она терпела несколько месяцев, уповая на помощь Господа и участкового милиционера, но в конце концов собрала вещи и умотала, оставив на столе записку, в которой известила своего непутевого о скоропостижном отъезде в деревню к двоюродной сестре. «И оставь себе всё, поганец, черт с тобой!». Взбешенный Пашенька поймал ее на автовокзале, там же в зале ожидания устроил форменный разнос, едва не засветив в глаз, забрал чемодан и, схватив за локоть, поволок в машину. Первая попытка бегства не удалась.

Весь общественный актив двора, знакомый с ситуацией, рано или поздно ожидал взрыва. Те сознательные граждане, считавшие своим долгом вмешаться, понимали, что лишь вредят. Сабитов угрожал расправой всякому, кто сунет свой сопливый нос в чужие дела, и однажды расправу действительно едва не учинил: убеленный сединами Владимир Петрович как-то раз остановил Пашеньку на парковке во дворе, когда тот выходил из машины.

– Слушай, мальчик, – сказал он, стараясь говорить негромко, но твердо, – ты не прав.

– Вы о чем?

– Я о твоей жене. Ты приличный молодой человек, но ведешь себя, извини, как… Пашенька выдернул руку из цепких стариковских объятий.

– Петрович, ты вроде тоже приличный мужик, и я тебя иногда невыносимо уважаю, но занимался бы ты своими семейными делами.

Владимир Петрович отказывался сдаваться без боя.

– Паша, ты редкая сука, понимаешь? Как ты только такую должность в такой солидной фирме занял! Твой начальник-то хоть знает?

– Он еще большая сука, чем я, – вроде бы дружелюбно усмехнулся Павел, но через секунду переменился в лице. – Слушай меня, старый хрыч, и остальным сочувствующим передай: утритесь и отвалите. У нас с Катей все в порядке, а если что-то не в порядке, мы сами разберемся. Ферштейн?

Он схватил Владимира Петровича за ворот рубашки, притянул к себе.

– Вы начинаете меня доставать, соседи…

Это случилось в конце июля. После того разговора Екатерина Сабитова появилась во дворе в огромных солнечных очках.

В августе несчастная женщина почти не появлялась на людях. Лишь изредка соседи по верхним этажам видели ее сидящей на балконе с книгой на коленях или с сигаретой в дрожащей руке. Она сидела неподвижно и смотрела на закат.

А в теплый и тихий сентябрьский вечер упала на кремовую «тойоту», принадлежавшую коньячному бизнесмену Алексею Семенову.

Место трагедии оцепили. Рядом стояла карета «скорой помощи», толпились зеваки и очевидцы самого происшествия. Дядя Петя давал показания первым. Он видел, как Катерина перед смертью курила на балконе восьмого этажа.

– Курила нервно, – говорил он, теребя ремень аккордеона. – Свешивалась вниз, как будто что-то хотела прокричать. Я минуты две за ней наблюдал.

– Что потом? – спрашивал оперативник.

– Потом она бросила сигарету вниз, перекрестилась, залезла повыше и… Потом я заорал. Мы только успели отскочить – вон видите, что с машиной стало?

К месту происшествия подошел еще один полицейский – местный участковый, на которого при жизни уповала погибшая. Это был молодой, подтянутый и добродушный парень. Во всяком случае, проблем с ним ни у кого из местных жителей пока не возникало. Он подошел к очевидцам, со всеми обменялся рукопожатиями. Снял фуражку, вытер вспотевший лоб.

– Что вы тут опять натворили?

Петр Аркадьевич вместо ответа указал рукой на капот машины. Тело погибшей уже вытащили наружу и укладывали в черный пакет.

– Сам не видишь, Ген?

– Черт бы вас побрал, – беззлобно сказал тот. – Вечно что-то происходит. Мне тут у вас дежурить, как в солдатской казарме, чтобы друг друга не поубивали в одну прекрасную ночь?

– Возможно, имеет смысл, – сказал Петр Аркадьевич.

Геннадий не ответил. Нацепил фуражку на макушку (она была ему мала), задрал голову, посмотрел наверх.

– Муж ее где?

– Не знаю. Кажись, нету его, иначе давно бы здесь нарисовался.

– Звонили?

– Звони сам. Здесь желающих нет. Да и номером его никто не обзавелся. У тебя-то он хоть есть?

– Найдем.

Гена шагнул к остальным. Владимир Петрович, Саша, Кеша и Семенов стояли у ворот гаража, в гробовом молчании допивая коньяк. Хуже всех выглядел бизнесмен: он готов был смириться с тем, что его машина пострадала в результате «наступления обстоятельств непреодолимой силы», но он и представить себе не мог, что на капот любимой тачки рухнет чье-то тело. Теперь эта картина будет преследовать его бессонными ночами.

– Ваша «тойота»? Сожалею. Но советую утешиться: этой женщине повезло гораздо меньше.

– Да мне пох… – буркнул «потерпевший». – Не могла на пару метров в сторону? Участковый обернулся к Петру Аркадьевичу.

– Пойдем сходим наверх?

– Одному страшно?

– Ты поговори у меня. На пятнадцать суток наговоришь.

– Пошли, бояка.

Они оставили место происшествия. Обогнули угол дома, вошли во двор.

– Опять у вас один фонарь на всю округу! Из рогаток по ним стреляете?

Поднимались на восьмой этаж в лифте молча. Давали о себе знать гнетущие предчувствия: несмотря на неплохую осведомленность, практически никто из местных жителей не бывал у Сабитовых дома. Что они там могли увидеть, бог знает.

Мужчины остановились на площадке восьмого этажа возле двери с номером «71».

– Ты начальник, ты и звони, – ответил дядя Петя на немой вопрос спутника. Геннадий нажал на кнопку звонка. За дверью прозвучало что-то мерзкое, похожее на кряканье подстреленной утки.

– Господи, что это?!

– Звонок такой, модный. Жми еще.

Гена нажал снова, сморщившись, потом еще и еще. Подстреленная утка крякала в квартире в полном одиночестве.

– Шатается где-то, мерзавец, – сказал Петр Аркадьевич. – Звони ему на трубу.

Участковый вынул из кармана потертую записную книжку, полистал ее, затем стал набирать номер на телефоне. С минуту стоял молча, приложив трубку к уху.

– Длинные гудки.

– Погоди. – Дядя Петя подошел ближе к двери. – Набери-ка еще раз.

Геннадий нажал кнопки повторного набора, снова приложил трубку к уху. Через несколько мгновений дядя Петя махнул рукой, давая знак сбросить вызов.

– Поздравляю тебя, мент. Вызывай своих домушников снизу, ломайте дверь.

– Что там?

– Телефон внутри. И Пашенька вроде еще жив…

Квартиру вскрывали полчаса. Железная дверь поддалась лишь профессиональным спасателям. Внутри жилища стоял ужасный запах – смесь перегара, табачного дыма и еще какой-то гниющей гадости. Всюду беспорядок. Очевидно, обитатели дрались, причем дрались с размахом, игнорируя мебель, бытовые приборы и хрупкие стеклянные предметы. Оперативники констатировали, что победу в этом семейном побоище за явным преимуществом одержала женщина.

Окровавленный Павел Сабитов с пробитым черепом лежал на полу возле ванной и застывшим взглядом смотрел на гостей.

Пока Петр Аркадьевич рассказывал свою мрачную историю, я успел выкурить штук пять сигарет. Совершенно не считаю их, если чем-то увлечен, засовываю в рот автоматически. Благодарности от моих легких мне не дождаться.

– Два криминальных жмура в августе, плюс девчонка четырнадцатилетняя в марте. Мелкие происшествия я не считаю.

– А были еще и мелкие?

– Хватает, – кивнул Петр Аркадьевич. – Как я уже говорил, все это мне не очень нравится.

– Почему?

Он молчал, смотрел на угол дома, за которым начинался пустырь. Внезапный порыв ветра приподнял воротник его куртки.

– Пока не знаю. Как узнаю – скажу. Возможно, понадобится твоя помощь, сыщик.

Я не успел задать следующий вопрос. С оглушительным грохотом захлопнулась дверь первого подъезда. Ко мне со всех ног бежала Томка.

– Папа!!! Татьяна Валерьевна подарила мне открытку! А тебе передала вот это.

Она протянула мне бумажку – распечатанную на домашнем принтере квитанцию, в которой указывалось, что я должен заплатить за обучение ребенка в сентябре полторы тысячи рублей. Таня не подняла цены. Хорошая девочка.