Читать книгу Сублимация любви - Роман Мамин - Страница 5

Философ Платон и его друг скульптор Пракситель шли по залитой солнцем мостовой, ведущей к Парфенону. Платон тяжело ступал, тяжело дышал, пухленькой ручкой прикрывал глаза от ярких лучей солнца. На его одутловатом лице сияла улыбка.

Пракситель, заложив руки за спину, шёл, низко склонив голову, словно что-то искал среди камней под ногами. Его, как мастера, вот уже несколько дней мучало едкое чувство недовольства собой. Печальные мысли грызли его изнутри, терзая, разъедали сознание, мол, нет в его скульптурах жизни, красоты и совершенства.

Платон, видя уныние друга, попытался отвлечь его от нерадостных мыслей, сказал:

– Сегодня в Афинах праздник – Посейдоновы мистерии… может…

Пракситель, даже не дослушав, оборвал его на полуслове:

– Нет! Нет! Никаких мистерий! Не до них мне! Я должен работать!

– Ах да-да… я забыл, тебе же граждане острова Коса заплатили за скульптуру Афродиты!

– Да! Они оплатили паросский мрамор. Уже! Мрамор ждет меня… стоит под открытым небом… Время идёт, а я не могу подступиться к работе! У меня нет достойной натурщицы! Боюсь, боюсь испортить великолепный камень. Нет, Платон, сегодня я должен работать…

– Ну тогда, друг мой, поднимемся к Парфенону!

– Зачем? – удивился Пракситель.

– Увидев великолепные скульптуры Фидия, ты наполнишься красотой, дух твой воспрянет, ты вновь обретёшь силу творчества!

Пракситель уныло вздохнул:

– Я их уже видел! Нет, не найти мне там вдохновения! Оно ко мне приходит только в работе, хотя, возможно, ты прав… идём. Идём!

Они поднялись к храму. Пракситель, лишь мельком окинул взглядом величественный Парфенон, пошёл к противоположному краю холма, откуда открывался величественный вид на Афины. Там внизу среди олив темнели крыши домов, петляли залитые солнцем улочки. Оглянулся – Парфенон подобно белоснежной птице парил над прекрасным городом. Какая гармония! Какое совершенство!

Пракситель, вновь тяжело вздохнув, сказал:

– Нет. Не вижу я здесь вдохновения. Я хочу, чтобы мои работы были другими, а не как эти, – и он удручённо указал на фронтон храма, где боги застыли в героических позах. – Они сражаются с гигантами и своей божественной красотой и силой славят величие Афин, но в них нет реальной жизни! Это же не люди! Боги! Где ты видел таких мужчин? Обычные люди другие – хилые, тощие, непропорциональные. Где такие совершенные мужские тела, а женские… где?

Платон искренне удивился, но сразу же нашёл, чем возразить ему, строго сказал:

– Не забывай: мера и соблюдение традиций – вот залог…

– Платон! Остановись! Оставь свои сентенции для академий! – раздражённо прервал его Пракситель. – Мера? Мера чего?! Как можно определить ту самую меру, о которой ты говоришь? А как определить красоту? Ты хоть сам это знаешь?!

– Я…

Но Пракситель поспешно остановил друга рукой.

– Послушай меня. Думаю, пришло время менять традиции! Вот старые мастера… за меру их таланта считали, если им удавалось передать в камне суровую мужественность юноши – куроса[2], и их юноши статичны, но затем настало время скульптора Мирона, и мерой его мастерства стало движение! Ты видел скульптуру «Юноша с диском»?

– Видел.

– Разве это не чудо? Атлет склоняется, на малую толику мгновения замирает, его мышцы напряжены, ты их видишь, и ты чувствуешь эту мощь, ещё мгновение… и он выпрямится… и диск взметнётся ввысь. А «Юноша-копьеносец», созданный Поликлетом? Разве глядя на него, ты не восхищался плавностью движений юного совершенного тела? Это же грация молодого льва!

– Да-да… грация молодого льва…

– А я? Что делаю я? Что я делаю? Гермеса? Но самое главное, мужскую красоту, хоть мужественную, хоть чувственную, мы хоть как-то, каждый по-своему, но показать ещё можем, а как создать красоту женщины? Ты знаешь? Если придерживаться, как ты сказал, меры и соблюдений традиций, то Афродита должна стоять с ног до головы укутанная покрывалом. Таковы традиции! Но как же мне тогда показать, что она богиня любви и красоты?! Как?.. И разве есть такое совершенное женское тело, тело как у богини?!

Платон внимательно слушал друга. Его большие, такие умные глаза в упор смотрели на Праксителя, смотрели изучающе. Брови двигались, словно он что-то обдумывал, словно Пракситель был сейчас подтверждением его собственной теории о человеческой душе.

Заметив это, Пракситель, ещё больше раздражаясь, сказал:

– Хватит меня изучать! Ты же не скульптор! Вот мне не надо тебя изучать, я и так вижу, что голова у тебя слишком большая, а шея короткая! Ты весь непропорционален, но ты счастлив и смеешь рассуждать о мере, – взглядом скульптора Пракситель скользнул по грузной фигуре философа. – Ноги твои коротки, пальцы толстые, как бочонки, а ещё отвислый живот уродует и без того твоё «совершенное тело»!

Платон его замечания, казалось, не слышал, он лишь сосредоточенно наблюдал за другом, а потом неожиданно сказал:

– Я знаю, в тебе восстает твоё творческое начало, раздираемое страстями, которым нет выхода! Но я знаю, как тебе помочь!

– Как же? – съехидничал скульптор.

– Вечером пойдём к новой гетере, о красоте которой говорят все Афины!

– Ну, вот ещё! Не хожу я к гетерам! Не хочу! Сидеть там, впустую говорить, делать вид, что мне интересна подобная трата времени, умиляться танцами и пением какой-то там гетеры лишь для того, чтобы она снизошла до моих человеческих желаний и возлегла со мной на ложе любви! Нет! Я уж лучше к порнаям.

– Но ты наверняка ещё не видел Фрину!

– Не видел и не хочу…

– Не видел?.. Ты не видел Фрину?! – Платон от удивления даже остановился и, хитро улыбаясь, добавил: – Ну тогда идём к морю!

– Да-да идём, освежимся, – радостно подхватил его предложение Пракситель.

Долго шли, и вот почти у самой воды путь им преградила праздничная процессия. Полуобнажённые девы – самые красивые дочери Афин, воздавая почести богам, шли двумя стройными колоннами. Они несли кувшины и блюда с лепестками роз. Их юные стройные фигуры лишь с небольшими кусочками ткани на бёдрах вызывали всеобщие одобрительные возгласы. Мужи Афин провожали прелестниц вожделенными взглядами, рисуя себе, как хороши те в храме Афродиты на ложе любви.

Вдруг толпа ахнула, как один человек, и заворожённо притихла…

Пракситель и не понял, что произошло…

Он, как скульптор, сосредоточенно впивался взглядом в каждую из прелестниц, старался увидеть ту самую, которая могла бы стать его натурщицей, его Афродитой. Но ни одна из полуобнажённых красавиц не соответствовала его требованиям: то грудь слишком большая, то наоборот, маловата, то бёдра слишком массивные, то узки, как у мальчика.

Вот дева с красивой грудью и округлыми бёдрами, но чуть дольше задержав на ней взгляд, он отмечает, что голова её, как у Платона, несоразмерно большая и зиждется на короткой шее. Другие же «красавицы» из-за несовершенства тел даже заставили Праксителя сплюнуть в дорожную пыль – он разозлился, сморщился и негодующе отвернулся от них.

– Нет, не найти мне здесь натурщицы! Придётся отправляться в Айгиптус[3].

Он было устремился прочь, но толпа восторженно ахнула как один человек. Пракситель остановился в замешательстве, оглянулся, посмотрел туда, куда смотрели все, и воскликнул:

– Боги! Кто это?!

– Фрина! – восторженным шепотом ответила толпа.

– Фри-и-н-на… – растерянно вторил им Пракситель.

Прямо на него шла богиня! Стройная, кроткая, грациозная, как лань, она застенчиво шла, чуть склонив голову. Волосы струились по плечам лёгкими волнами, упруго поддёргивалась восхитительная высокая грудь с едва различимыми сосками, а изящные руки всё пытались прикрыть их совершенную наготу, и это вызывало ещё большее народное одобрение и возгласы восхищения. О, это были не те одобрительные выкрики красоте дев, нет, это уже были сдавленные стоны мужских сердец, что не могли совладать с собой – так прекрасна была она!

От Фрины шёл незримый божественный свет, и теперь все взгляды были прикованы только к ней, словно и не было никого больше! А она шла, склонив голову, и стыдливый румянец покрывал её лицо!

Девы дошли до воды и уже полностью обнажились, а все смотрели только на Фрину! Девы гурьбой забегали в воду (и, казалось бы, зрелище захватывающее: десятки молодых, обнажённых красавиц, и возрадуйся всяк видящий!), но все смотрели только на неё! Лишь Пракситель острым, беглым взглядом мастера оценивал входящих в синие воды: у этой отвисшие ягодицы и слишком покатые плечи; эта худа, даже тоща, да так, что выступают позвонки и торчат в разные стороны лопатки; а у этой несоразмерны длины ног и спины…

Он боялся признаться, что с замиранием сердца ждёт, когда же обнажится Фрина. Боялся найти и в ней изъяны!

А девы уже выбегали из холодной воды, и опять же возрадуйся каждый пришедший на праздник, полюбуйся, сколько красавиц оголилось ради того, чтобы воздать благодарность богам – такое бывает лишь в дни мистерий! Но нет, взгляды всех мужчин (да и женщин) были обращены к Фрине. А она не спеша подошла к кромке воды и долго стояла, не обнажаясь, пока все девы не вышли из моря. Она ждала, инстинктивно чувствуя (или зная), что все они только фон, шумный и незатейливый, лишь для того, чтобы оттенить её красоту, а взоры толпы прикованы именно к ней, к её красоте.

Море чуть колыхалось – бирюзовая гладь подёргивалась белой рябью. Фрина неспешно подняла красивые руки с нежными, трепетными пальцами, собрала волнистые волосы в тугой узел на затылке, легонько дотронулась до пояса на тонкой талии, и невесомая ткань заструилась по стройным ногам. Вновь восхищённый стон, словно один человек выдохнул, будто удивился. И было чему! Со спины красота Фрины была ещё более волнительной: великолепные плечи, спина, талия, бёдра, ягодицы не слишком велики и не тощи, а дальше… дальше удивительной красоты ноги. (Взрослые, опытные мужчины одобрительно кивали, юнцы учащённо дышали…)

И озарённый идеей Пракситель вдруг воскликнул:

– Так вот же она! Платон, я нашел ее! Смотри! Афродита, выходящая из пены морской! – указывая на Фрину, оживился Пракситель. – Вот она, моя Афродита – богиня любви и красоты!

А Фрина, выйдя на берег, подобно богине, гордо, с едва уловимой улыбкой, лоно застенчиво прикрывая рукою, ткань подняла и, облачившись поспешно, ушла сквозь расступившуюся пред нею толпу.

Пракситель так и остался стоять, зорко выхватывая каждое движение Фрины: и лёгкую походку, и улыбку, скользящую по губам, и голову в едва заметном поклоне, и то, как она целомудренно прикрывает свое лоно от жадных взглядов…

– Она совершенна! Какие безупречные пропорции! Какая грация! Кто же она?

– Гетера! – улыбнулся Платон.

– Фрина – гетера?!

– Да! Гетера! И сегодня я иду к ней! – все так же улыбался Платон. – Идешь со мной?

Пракситель не нашелся, что ответить, лишь кивнул и залился краской до корней волос. А уже на следующий день, вдыхая мраморную пыль, он самозабвенно высекал прекрасную Фрину в камне. Теперь он знал, как создать Афродиту, какой. Именно какой! Он создаст обнажённую богиню! Обнажённую! Впервые! Никто из старых мастеров не осмелился бы этого сделать, а он сделает и будет первым, кто прославит божественную, чувственную красоту женщины!

Но самое главное – он влюбился! И опьянённый любовью, он создает обнажённую статую Афродиты. Правда, жители острова Кос откажутся от подобной богини (разве может богиня быть нагой?). Тогда Пракситель создаст для них ещё одну Афродиту, целомудренно закутанную тканью, но и такая – «стыдливая» – она будет поражать всех чувственной красотой, что даже не может скрыть мраморный покров. А статую обнажённой Афродиты купят жители острова Книда и поставят в храме, и паломники со всей Греции вереницей потянутся преклонять пред ней колени. И будут шептать, молитвенно простирая руки: «Как ты прекрасна, Афродита!», а думать: «Как ты божественна, Фрина!»

Слава Фрины всколыхнет Афины и вызовет естественную ненависть всех женщин города. Ее осудят за безбожие и развращение граждан. Защищать Фрину возьмётся известный оратор Гиперид. Когда же на суде у него не останется слов в её защиту, когда смертный приговор неминуемо нависнет над ней, он в отчаянном порыве выведет Фрину перед ареопагом и, сдёрнув с плеч покрывало, оголит ее…

…Ареопаг замер, судьи смотрели на Фрину, что, низко склонив голову, прикрывала руками обнажённую грудь и лоно. Но как она ни пыталась прикрыть наготу, ей это не удавалось. Мужчины в изумлённом молчании смотрели на неё. Кто-то даже привстал, чтобы лучше рассмотреть: и грудь, с нежными, как лепестки роз, сосками, и удивительной красоты плечи, тонкую талию и мягкую линию бёдер – вздох одобрения пролетел над головами мужчин (а у многих зачесались ладони, жар охватил их тела). Вдруг в наступившей тишине прозвучало пока еще несмелое: «Она невиновна!»

И судьи, восхищенные её красотой, подхватили и закричали все как один:

– Она невиновна!

– Невиновна!

– В таком превосходном теле не может быть несовершенного духа!

– Она невиновна!

– Невиновна!

P. S. Возможно, именно после этого суда над Фриной Аристотель изрёк свою знаменитую сентенцию: «Закон есть разум, свободный от страсти!»

* * *

Если бы меня попросили назвать три понятия, с чем у меня ассоциируется Греция, то я бы, не задумываясь, ответил: Парфенон, Афродита, Олимпийские игры. Греки – единственные в истории человечества, кто военные конфликты заменил спортивными состязаниями. А началось это очень даже просто: чтобы ослабить соперничество между городами – полисами и не проливать потоки крови на полях сражений, эллины решили проводить Олимпийские игры. Первые игры состоялись в 776 году до н. э. Спорт – это подарок древних греков всему человечеству. Сейчас мы не мыслим себя без спорта, без фитнеса, бассейнов, но бывает так, что «Игры полов» интересней обычных спортивных состязаний…