Читать книгу 9 Этажей - Роман Романов - Страница 2

Лимб

Рождение. Мать. Отец. Река. Библия. Харон. Молитвы. Покаяние. Крик. Слёзы. Розги. Ученье. Знание. Цикл. Скорбь.

0,030 секунд с момента падения. Я помню первобытный интерес и жажду знаний. Я помню скорбь и тщетность состраданий.

Я помню опустошение. Что известно об опустошении? Что оно разъедает душу человека изнутри, поглощая все жизненные соки и оставляя лишь сосуд из мяса, костей и кожи. Депрессия, апатия не идут ни в какое сравнение с духовным опустошением. Оно выворачивает всё твоё нутро наизнанку, обращая в пепел все твои начинания, цели, мечты, убеждения и понимания о чём-либо, что для тебя когда-то значило. Оно разрастается постепенно, периодически даёт о себе знать на протяжении всей жизни.

Началось всё с религиозных догм и ежедневных проповедей моей матери. Это первое что я помню после своего рождения, связанное с матерью. Что было до рождения не помню. Мать всегда отвечала на этот вопрос одинаково – «Это праведное забвение, сынок. Оно ниспослано нам Богом». Помню, как она внушала маленькому мне о Первородном грехе всех людей, о Рае и Аде, о всемогуществе Господа, а также о том, что мне предначертано стать священником. Тогда я ещё не осознавал, что всё это значит, но уже ощущал густой ком во рту от этих слов. Она нередко напоминала мне об опасности окружающего мира и людских душах, связанных оковами инфернального пламени, созданного Сатаной и разрастающегося внутри каждого, начиная с рождения.

Отдельно стоит упомянуть Библию. Святое собрание древних писаний, скомпонованных в толстую книгу, массы и твёрдости обложки которой с лихвой хватало для нанесения побоев, оставляющих синяки и ссадины не детские, но священные. Тексты из Библии стали мне заменой любой басни на ночь от матери. Так она хотела подстегнуть у меня желание трактовать всё написанное в ней окружающим, как и подобает праведному христианину. Строки, насильно вдолбленные матерью в мою голову с пелёнок.

Бзик. Бзик. Бзик.

*Блажен, кто верует, – легко тому на свете.

Он верит, что не он за жизнь свою в ответе,

Что где-то есть всевидящий Творец,

Который знает всё, начало и конец*

С каждым прожитым годом, узнавая эту реальность всё больше, я внушал себе, что становлюсь лучше, значимей и самобытней чем вчера. Таким образом мыслить научил меня отец. И это было именно то, что шестилетнему мне было нужно. Поощрение в моей любознательности.

Став чуть старше, из обоих вариантов я предпочитал проводить больше времени с отцом в те моменты, когда он не уезжал в командировки, ведь помимо него, друзей у меня не было. Его житейские советы казались мне тогда мудрыми и важными, а аромат коллекции мужского парфюма от фирмы «Харон», заставлял маленького меня каждый раз замедлять шаг, проходя мимо его комнаты. Этот аромат, хоть и немного, но сбивал постоянный запах восковых свеч, разносившегося по дому.

Порой, приходя с работы, он брал меня с собой в машину, чтобы показать город. Останавливаясь на разных уголках улиц, мы часто просто прогуливались по тротуару, дворам, паркам и скверам, параллельно разглядывая жилые дома и комплексы. Отец часто жаловался на их внешнее состояние и блёклый, серый цвет, называя панельными коробками, в то время как я разглядывал помутнённые лица прохожих, смотрящих прямо исподлобья, а то и вовсе в землю.

Одеты все были в тёмные тона, у многих с рук свисали белые, как мел пакеты, с красной цифрой «5» посередине. Насмотревшись на людей, я устремлял взгляд в сторону крыш зданий, представляя, как твёрдо стою на краю, окидывая взором сверху всё, что меня окружает. Тогда эта идея показалась мне превосходной, ведь высоты я не боялся.

Размышляя об этом и осматривая крышу, невольно замечал контраст серого короба и синего неба, увешанного, словно вата облаками. От этого пейзажа по всему телу прокатывались мурашки, а внутри будто взрывалась маленькая бомба, из-за чего хотелось прыгать от счастья. В такие моменты я улыбался во весь рот, обнажая молочные зубы. Вдалеке слышалось карканье стаи ворон.

Как-то раз, вместо прогулки по полупустому парку и разглядывания жилых многоквартирных домов, отец отвёз меня на улицу, носящее странное название- «Стексова», в честь какого-то кандидата наук по биологии. Я, в силу возраста, называл эту улицу – «Стикс». Причиной нашего приезда на эту улицу стало конкретное сооружение, а именно – широкое трёхэтажное здание бело-бежевого цвета, указав пальцем на которое, отец произнёс – «Здесь ты был рождён». Почему-то, я запомнил эти слова надолго. У самого входа в здание, на козырьке, висел длинный ряд букв, понять которые я тогда не смог.

Вскоре входные двери распахнулись, и оттуда вышла группа людей, состоящая из мужчин и женщин. На первый взгляд они были разные: одеты в разную одежду, были разных возрастов, но объединяло их всех одно – искренние слёзы радости, наряду с чувством кричащей благодати. Двое из них держали плакат с какой-то яркой надписью, которую я в тот момент также не понял.

Это явление было сильно не похоже на то, что я видел раньше, и, спросив у отца о причине сего действа, он ответил, – «Ребёнок родился у них, как и ты, шесть лет назад», – в полголоса сказал он, затем добавив, – «Добро пожаловать в этот мир…». С каждым днём моя потребность лицезреть и узнавать новое только росла, а отец со всей охотой старался удовлетворять её.

Однако продлилось это не долго. Родители день ото дня перетаскивали канат воспитания каждый к себе, думая, что его методы этого самого воспитания окажутся наиболее верными, пока в один злополучный день они решили развестись. Сопровождалось это всё криками и оскорблениями в адрес друг друга, битьём посуды и перевёрнутой мебелью. Мать называла его богохульником и недостойным воспитывать меня. В последующем эти слова вылетали из её уст как текст молитвы.

Отец как то упоминал, что они поклялись с мамой в любви друг другу и ничто не заставит их нарушить эту клятву. Видимо, он позабыл о факторе эгоизма присущий каждому человеку.

В любом случае, отца я больше не видел, а религиозные порывы матери только усилились. Всё сильнее в её голове формировался цельный образ идеального сына, который будет правильный во всём. Правильный в учёбе. Правильный на работе. Правильный в досуге и развлечениях. Правильный в семье. Правильный во всех аспектах жизни и существования в целом. Ну и конечно же, правильным в служении церкви. Она явно не желала видеть во мне моего отца. В её глазах, наполненных холодной яростью, я видел этот идеальный образ священнослужителя, несущего молву благодатную всем заплутавшим душам, точно глашатай самого Господа. Таким она меня видела. Таким, кто через 30 лет тепло обнимет её и прошепчет: «Мама, спасибо тебе, что направила меня на путь истинный, ты прожила эту жизнь не зря», а до тех пор она била меня розгами и скалкой для теста за малейший проступок.

Не совершил молитву перед трапезой?

*Бах! Получай, выродок!*

Резкая боль, сопряжённая с гулом в ушах, после хлёсткого удара ладонью наотмашь по голове.

Пришёл домой со школы на десять минут позже, так ещё и с плохой оценкой?

*Бах! Бах! Бах! Получай, жертва бренного бытия!*

Раскаты жуткой боли, смешанные с горечью непонимания, раздаются из коленных чашек по телу, после ударов матери кухонной скалкой. Снова и снова. В конце таких наказаний она всегда подводила итог, заученный ею, наверное, ещё до моего рождения: «Я породила тебя на этот свет. Ты творение Господа, ниспосланного мне, и должен быть за это благодарен Ему в молитвах, а мне в хорошей учёбе.»

Чем старше я становился, тем реже мать применяла физические наказания. Связано это было не с её опасениями о достаточном уровне моей осознанности и агрессивной ответной реакцией, а скорее в попытке смены подхода – с физического на морально-психологический. В ход шли приёмы, базирующиеся на эмоциях и направленные на вызов сочувствия и сострадания к тяжкому материнскому бремени. Получалось плохо.

В подростковом возрасте со мной впервые за несколько лет связался отец. Случилось это, когда я пришёл домой после школьных занятий и услышал телефонный звонок. Подняв трубку, когда то белого, а ныне изрядно потускневшего и потрескавшегося стационарного телефона, я проговорил:

–Алло, кто это?

–Что не узнал? Отец это, отец. Как поживаешь, сын? У тебя всё хорошо? Прости, что не связался с тобой раньше, не было возможности.

В ходе этого пятиминутного разговора мы говорили на разные бытовые темы, будто так и должно быть. В конце я спросил, вернётся ли он, на что он недолго думая промолвил «Нет». В глубине души я знал, что он так ответит, но не хотел признавать. А когда я спросил у него о том, что мне делать после окончания школы, он ответил, чтобы я поступил в университет: «Всем нужно высшее образование, и тебе оно нужно, так что поступи и учись. Главное мать свою не слушай, она священника сраного хочет из тебя сделать».

Положив трубку, я почувствовал, как во мне бушует вьюга злости и непонимания, вперемешку с тоской. В ту же секунду мне захотелось что-то разбить и уничтожить. Выйдя за порог дома, в подъезд, дабы подышать свежим воздухом, я заметил бродячего кота чёрного оттенка на лестнице ниже. Подойдя поближе, я отвёл правую ногу назад для замаха, и подобно футболисту пинающему мяч, ударил кошака в область шеи. Его голова после такого резко отскочила в направлении удара, и он мгновенно ринулся с места прочь. Мне стало спокойнее.

К 18 годам я начал осознавать всю бушующую во мне неприязнь к религии, несмотря на все усилия матери. Смотря на неё, я всё больше убеждался в том, что никогда не стану священником, да и совершать бесконечные молитвы и покаяния у меня не было ни малейшего желания. С отцом за это время я разговаривал по телефону пару раз. Он сказал, что оплатит моё обучение в университете. Матери говорить не стал, разумеется, ведь она всё ещё держала в голове образ идеального сына. Я же в свою очередь, надеялся обрести цель и смысл двигаться дальше, смоделировать понимание моего нахождения в окружающей меня действительности. И я надеялся, что в дальнейшем процессе обучения или после него, обрету этот смысл. Посмотреть в глаза отцу. Прочувствовать каждым миллиметром кожи дрожь счастья.

Тщетность сладостных надежд, окутавших мой разум.

Прозвенел последний звонок. Школа позади, а значит, пора начать выбирать университет. Это должно было быть учреждение, в котором обучают интересующей меня профессии. Я понятия не имел, что меня интересует, ведь в школе с нами об этом не говорили, как в принципе и дома. Выбирал не долго, этим университетом оказался Безымянный Государственный Финансовый Университет имени Кого-то.

Как и обещал отец, он выплатил университету нужную сумму денег для моего обучения, вознамерившись ежегодно совершать оплату до тех пор, пока я не получу высшее образование. Всё как он того хотел, но без личных встреч и поздравлений. С горем пополам сдав экзамены, и выслушав поздравительную речь от главы университета, я вернулся домой, чтобы собрать вещи для последующего заселения в общежитие.

С самого порога мать накинулась на меня как дикий зверь на жертву, разрываясь от гнева, скорби и слёз. Разочарование. Её глаза… В то мгновение я наблюдал в них невиданное: её столь складное и явственное представление о моём будущем вмиг рухнуло, подобно древней живописной статуи, сотворённой пять веков тому назад. В какой-то момент она просто замолчала и отвернулась. Взяв сумки с вещами в руки, я развернулся и вышел из дома, заодно прихватив с собой фотографию отца из шкатулки памятных ценностей.

Одна фотография, связывающая меня с этим пристанищем серой скорби и вечного покаяния за сам факт греховного существования.

Оказавшись во дворе и пройдя пару метров до изрядно потрескавшейся жёлтой скамейки, я увидел того чёрного кота, умиротворённо сидящего на ней. Глаза его, казалось, сверкали даже при свете дня. Но побеспокоило меня не это, а странное чувство, вызвавшее лёгкий холодок по всему телу от кошачьего взгляда. Взгляда, буквально значащего «Ты жестоко со мной обошёлся, но жизнь с тобой обойдётся ещё хуже».

По крайней мере, именно так я представлял себе ход его мыслей, хотя возможно, он думал о рыбе и свежей валериане. Попрощавшись с соседом, имени которого я не знаю, зашагал прямо к дворовой арке, выводящей на другую сторону улицы, словно через неизведанный портал между мирами.

Избавившись от нравоучений и манифестов матери о праведности, я надеялся выветрить строки священного писания из закромов памяти чем-то иным. Впереди меня ждал четырёхлетний гранит науки.

Зайдя в общежитие, в нос ударил резкий коктейль запахов, состоящий из засорившегося дерьмом туалета, сигаретного табака, пролитого спирта, свежей краски и дешёвого одеколона. Перед взором предстал длинный коридор: двери комнат с обеих сторон цвета гнилого дерева, стены и потолок покрылись чёрной паутиной трещин и облупившейся за годы краской, а пол был липким как мёд. «Да…это действительно общежитие»,– произнёс я, зашагав к своей комнате.

За дверью этой комнаты, напоминавшей скорее маленькую бетонную клетку, меня ждал светловолосый парень, с острыми чертами лица и примерно моего возраста. На окаменевшем лице у него сияло безмолвие. Увидев меня, он попытался улыбнуться, но скверно. «Здравствуй, ты должно быть мой сосед. Проходи, не стесняйся»,– произнёс он, слегка наклонив голову вперёд и протянув руку,– «Меня зовут Влад, учусь на втором курсе». Рукопожатие было твёрдым и холодным, как стальная труба. Сев на кровать напротив соседа мы начали диалог:

–Ну что, как тебе наша берлога? – будто усмехаясь, спросил он.

–Ты про комнату?

–Нет, с ней и так понятно. Комната как комната, серая и унылая, хоть вешайся.

–Тогда почему ты не украсишь её как-нибудь?

–Чем, например?

–Плакатами или цветами.

–Чт…нееет! На кой чёрт мне сдались плакаты и цветы? Да и к тому же, плакаты надо будет где-то достать. Тратить на это деньги я не собираюсь, а просить у девочек плохая затея. Ну а цветы быстро завянут.

–Понятно.

–Я имел в виду общежитие, как оно тебе?

–Бывает и хуже,– сказал я, посмотрев в окно.

–Соглашусь. Здание старенькое, многое повидало. Университетской комиссии однажды удалось выпросить круглую сумму у Министерства образования на ремонт и реставрацию нескольких учебных зданий факультетов и общежитий. Как видишь, до нашей общаги деньги так и не дошли.– промолвил он, печально улыбнувшись.

–А что насчёт других?

–Аналогичная ситуация, разве что туалеты отремонтировали, подлатали краны и трещины.

–Скверно…

–Конечно скверно, но что нам поделать, – ответил он с ноткой печали, и выдержав драматическую паузу, добавил – Ты, смотрю, не многословен.

Бзик. Бзик. Бзик.

*А ты похож на ничтожного червя, с пока что не раздробленной в багровую кашу головой*

–Я всегда молчу, когда нечего сказать. – с задержкой ответил я.

–Ладно. Ну а в целом, общага реально полное говно. Пошли, устрою тебе небольшую экскурсию по ней.

Пока Влад в рамках экскурсии по обители студентов показывал мне, что и где находится, я не переставал размышлять обо всём. Думал о выкинутой в мусор Библии, о матери и её непрерывных молитвах, об отце и серых зданиях, на фоне ярко-синего неба. Завершая осмотр кухни, Влад вытянул меня из потока мыслей резким хлопком и фразой «Эй, это место кишит тараканами, они огромны и равнодушны к яркому свету».

Тараканы, равнодушные к яркому свету. Мне, почему-то, показалось это важным.

Вернувшись в комнату без Влада, пока тот застрял в туалете, я прихлынул к окну и начал рассматривать всё, за что мог уцепиться глаз: обветшалые фасады зданий, налитые болезненно-серым цветом, местами отвалившимися кусками бетона и наружных плит; серо-ржавые фонарные столбы, обтянутые паутиной электрических проводов; вывески магазинов, ресторанов и фирм различного предназначения, отчаянно манящих людей своим спектром выразительных красок на фоне гула машин и нескончаемой городской сутолоки.

Смотря вдаль индустриального лабиринта, я уловил краем глаза микроскопический чёрный силуэт на одной из крыш. Вскоре эта дёргающаяся фигура спрыгнула плашмя вниз. Ссылаясь на оптическую иллюзию, продолжил разглядывать будничную реальность.

Спустя пять, а может и десять минут гипнотического созерцания того, что происходит за окном, я ощутил слабость в мышцах и лёгкое головокружение, захотелось лечь. Вдруг в голове что-то щёлкнуло и пронеслось эхом по всему телу:

*Безвольная скорбь и вечная печаль человеческих душ, обречённых существовать в цикличном колесе времени. Я погрязну в этих муках*.

Влад громко вошёл в комнату, тем самым вытащив меня из саморефлексии. Недоумевая от бездарно выполненной работы сантехника в туалете, он с грохотом прыгнул на свою кровать, и, посмотрев на моё лишённое энтузиазма лицо, начал подбадривать к завтрашним учебным занятиям. Вышло это у него не очень, но в целом, я был готов к изучению и освоению новых для себя знаний.

Первое занятие в университете, собственно как и последующие, не вызвали у меня удивления от переполняемого чувства озарения. Преподаватели выполняли свою работу по-разному. Кто-то, с безудержным рвением завлекали аудиторию знаниями своего предмета, подкрепляя примерами из жизни. Кто-то, наоборот, сухо и поверхностно представлял ученикам свою учебную дисциплину, при этом уверяя себя и остальных в её исключительной важности над остальными предметами.

День за днём.

Неделя за неделей.

Месяц за месяцем.

Время шло, проносилось прочь, неумолимо деформируя самосознание и присваивая социальную идентичность законопослушного студента, познающего общественную систему «Работа-дом, дом-работа», как и преподносят университетские наставники, приводя в качестве аргумента так называемую «стабильность» и «продуктивность». Они называли это минимальными чертами характера, свойственные каждому успешному специалисту. Чувство обречённости и скорби заполняло меня, после чего в голове вновь щёлкнуло:

Бзик.

*Может поэтому родившая тебя женщина бросилась в объятия Божьего милосердия?*

–Нет, она просто заменила одну доктрину другой, не более, – произнёс я вслух, стоя у входа в университетскую библиотеку.

Намеревающийся найти в этом храме науки, культуры, психологии и философии что-то, что вытеснит библейские строки из чертогов разума, я стал одним из постояльцев этого места. Получалось не очень успешно. Лишь на втором курсе обучения, проходя вдоль полок в разделе «Философия», я невзначай бросил мимолётный взор на две стоящие рядом книги. Что-то заставило меня остановиться и осмотреть их внимательней. Этими книгами оказались «Критика чистого разума» под авторством Эммануила Канта, и «Мир как воля и представление» Артура Шопенгауэра. И вот опять, звонкий, но пробуждающий интерес импульс.

Бзик. Бзик. Бзик.

*Вот оно. То, что тебе нужно сейчас. Возьми, купи, укради, но заполучи. Это тебе поможет*.

Отец так и не позвонил. Следующие три года, параллельно с основной учёбой я старался проанализировать и понять всё написанное в этих двух книгах. Получалось с переменным успехом. Но жажда познать откровение двух учёных-философов, а так же затмить этими откровениями религиозные догмы в голове была сильнее. После полного прочтения этих трудов, и на протяжении всего оставшегося учебного периода, обыденностью для меня было задаваться вопросами:

«Что первично – Бытие или Сознание?», – воспроизводилось в голове словами Канта.

«Является ли Воля первоосновой бытия? Есть ли у нас Выбор, или всё определяет случайный вихрь Судьбы?», – дублировалось из уст моих перед сном.

Тезисы, приведённые в этих книгах, не сумели сместить отголоски молитв и изречений, пленённых в закромах моего сознания, но сумели их заглушить, однако…

Бзик.

*Горе мне в моём сокрушении; мучительна рана моя, но я говорю сам в себе: «подлинно, это моя скорбь, и я буду нести её.

Иеремии, глава 10, стих 19*

Оставшиеся месяцы учёбы прошли как в тумане, густом и всепоглощающем. В один из дней, находясь на занятиях по налоговым системам и слушая мёртвый голос преподавателя, я почувствовал, как размякает тело, путаются мысли и тяжелеют веки. Решив опустить голову на парту, погрузился во тьму. Заснул.

Бзик. Бзик. Бзик.

*Колкое чувство бессознательного, томящееся в недрах разума, далёкое, но искрящееся, будто керосиновая лампа. Оно шепчет тебе отовсюду: «Нет, ты не особенный. Ты не сумеешь познать само сущее этого мира. Ты одинок»*

Проснулся от крика большого инспектора, в офисе. Тот отчитал меня по поводу нарушения четвертого правила компании: «Не спать во время работы: в прямом и переносном смысле». Зайдя в уборную и умыв лицо водой, пришёл в себя окончательно. Я на работе.

Посмотрев в зеркало, попытался вспомнить свой возраст.

Бзик.

*Двадцать семь лет от роду*

«Охренеть не встать…», – прошептал я, всё так же смотря в отражение. Лицо было бледным и вымученным, с мешком под каждым глазом, как от бессонницы. Выйдя из уборной, осмотрелся по всему помещению. Это было обычное здание региональной налоговой инспекции, с обычным для такой сферы деятельности окружением и людьми. Их наполненные тоской и тревогой лица не выдавали никакой тяги к жизни. От внезапной грусти впал в ступор.

Подъём, завтрак, троллейбус, четыре часа работы в офисе, обед, шесть часов работы в офисе, троллейбус, ужин, сон

Бзик.

*Погружайся в бытовую рутину, шестерёнка*

Сев за стол нагромождённого стопками документов и канцелярскими принадлежностями, посмотрел на часы. Было «09:09», за окном пасмурное утро, небо уже не казалось синим. В этот раз оно смешалось с цветом панельных домов. Сделал вдох и закрыл глаза.

Бзик.

*Теперь ты часть социума, раздробленного, но объединённого одним бременем. Бременем бесконечных плясок на огромном космическом шаре, в нескончаемых попытках осмыслить и познать своё существование, каждый раз придавая смысл любому действию, в надежде всегда подстроить бытие под своё сознание, и не наоборот. Постарайся не думать об этом, тащи камень в гору и не думай ни о чём*

Момент падения. Пролетел девятый этаж. От этого массивного потока воспоминаний веет тоской и меланхолией. Обрывочные, но заставляющие вспомнить, с чего всё началось. Быстро, молниеносно, воспоминание за воспоминанием, фрагмент за фрагментом. Процесс продолжается, а впереди ещё восемь этажей отчаяния. Вот и восьмой на подходе, наполненный сладострастием и похотью.