Читать книгу Рома едет в Кремль - Алексей Богомолов, Роман Трахтенберг - Страница 4

На следующее утро я проснулся ровно в 7.40 от телефонного звонка. Кто-то с поразительным упорством пытался заставить меня взять трубку. Я знал, что так долго и упорно может звонить только один человек – моя жена Вера. Но поскольку мы с ней были в ссоре, причем впервые в жизни закончившейся ее скоропостижным отъездом к родителям, я и не подумал о том, чтобы брать трубку. Накрыл голову подушкой, но помогло это мало: звонки были слышны и через нее. Кончилось все тем, что я заставил себя встать и дойти до стола, где буквально разрывался телефон. «Рома, Ромочка, – услышал я в трубке голос жены, – ты меня, милый, прости за то, что я так рано тебя подняла. Просто голос твой хотела услышать. Чувствую, как тебе тяжело, каким важным делом ты сейчас занимаешься! А я-то тебя бросила, дура этакая! Ты меня только выслушай, не клади трубку. Я обязательно приеду, обязательно вернусь. И маминых пирожков, которые ты так любишь, привезу. Вот только выполнишь ты свою миссию, я сразу и прилечу…» После этого в трубке раздались короткие гудки.

«Интересно, откуда она знает про миссию? – подумал я. – А насчет пирожков – идея хорошая. Правда, вот поесть их придется еще неизвестно когда». Тем не менее еще одна проблема – установить мир и согласие в семье – была, похоже, успешно решена. Алексеич свое слово держал.

А накануне вечером мне позвонил программный директор радиостанции «Маяк». И был немало удивлен, когда на его приветствие получил от меня лаконичный ответ: «Здравствуйте, я ждал вашего звонка. Когда приступаем к работе?» В разговоре повисла довольно длительная пауза – скорее всего, директор лихорадочно обдумывал сказанное. Он, видимо, представлял себе процесс иначе: для начала надо сделать предложение о работе, потом долго согласовывать время, людей, которые будут мне помогать, заработную плату, а тут… на тебе: «Когда приступаем?» Как будто все уже было решено без него.

– Роман Львович, а с кем бы вы хотели работать? Кого предложить вам в качестве соведущей?

– А мне как-то все равно, теперь мне сам черт не страшен.

– Ну тогда давайте Аллу Довлатову…

Тут я подумал, что, пожалуй, проявил излишнюю самоуверенность. С Аллой, во всяком случае по моему опыту, работать было сложнее, чем с подручными дьявола. Но слово, как говорится, не воробей, с Довлатовой так с Довлатовой. Правда, я выговорил себе для работы с ней месячный испытательный срок, все-таки я в этот период буду под покровительством земных властей и моего приятеля Алексеича. Уж как-нибудь общими усилиями мы с ней должны были справиться…

Кстати, уже гораздо позже программный директор все же спросил меня, каким образом я узнал, что мне будет предложена работа на «Маяке». Он честно признался, что подумал о том, что меня заранее предупредил кто-то из высшего начальства: либо заместитель генерального директора компании, либо сам директор. Я, как человек гуманный, не стал его разочаровывать и, чуть надув щеки, проронил загадочную фразу: «Ну ты же понимаешь, надеюсь, что я тебе этого сказать не могу…» И сделал при этом не менее загадочное лицо, чем поднял свои акции в его глазах пунктов на двадцать, не меньше.

Готовиться к работе мне особой нужды не было, поскольку настоящий профессионал должен уметь работать в любых условиях. Главное, чтобы Довлатова не очень возникала, и все должно пройти нормально. Слушатели меня еще прекрасно помнили, тему первого и второго часов мне прислали по электронной почте, а побеседовать с Пашей Паскалем по поводу его хобби и послушать пару его новых песен вообще было для меня удовольствием. Единственное, что меня озадачило, – это название темы второго часа «Встречи с потусторонними силами и личный опыт борьбы с ними». Свои версии на эту тему должны были озвучивать слушатели, а нам с Аллой предстояло как бы комментировать и подводить итоги. Эх, дали бы мне волю, я бы порассказывал о своих приключениях… Правда, думаю, никто из слушателей мне не поверил бы. В отличие от вас, читателей, которые прекрасно понимают, что Трахтенберг просто физически не сможет написать ни слова неправды… Или вы тоже не во все верите? Зря…

Неподалеку от моего дома с незапамятных времен существует антикварный салон «Екатерина», в который я время от времени захожу, чтобы присмотреть себе какой-нибудь предмет интерьера или просто интересную, с моей точки зрения, вещицу. Иногда мне попадались настоящие «сокровища». Конечно, не яйца Фаберже – ими владеть дело хлопотное и до определенной степени опасное, но кое-что симпатичное мне обнаружить удалось. Например, вполне приличный самурайский меч, серебряный американский доллар XIX века выпуска, хрустальный шар, как говорят, сделанный в Великобритании, кое-какие немецкие миниатюры. А вот яйца Фаберже, хотя я политикой и не увлекаюсь, теперь ассоциируются у меня исключительно с ответом бывшего секретаря ЦК КПСС и председателя верхней палаты российского парламента Егора Строева на вопрос журналиста о том, как он расценивает патриотический поступок Виктора Вексельберга. Имелось в виду, естественно, возвращение России тех самых образцов ювелирного искусства. «Мудрый человек, – сказал Строев, – всегда лучше отдать государству яйца Фаберже, а не свои собственные…»

В общем, заходить в этот не очень большой и уютный салон стало для меня своего рода традицией. Сегодня, отоспавшись хорошенько, я решил пойти позавтракать в ближайший к моему дому ресторан. Ну а по пути, конечно, зайти в «лавку чудес», как я про себя называл «Екатерину». Уже с порога я услышал внутри довольно громкие голоса, что было необычным для антикварного заведения. Старые вещи, как и деньги, любят тишину. А тут была настоящая перепалка. Скандалила с продавцом с незапамятных времен обосновавшаяся в нашем дворе бомжиха, которая была всем известна как Рогалик. Прозвище свое она получила за свое пристрастие к этому виду хлебопродуктов. Самое интересное, что во дворе ее никто никогда не обижал, даже участковый время от времени задавал ей один и тот же вопрос: «Ну когда регистрироваться-то будем?» – и почему-то больше не приставал. Жила она в бывшей трансформаторной будке, переделанной под помещение для охранников, которые, по мысли вселившегося к нам несколько лет назад олигарха средней руки, должны были «осуществлять контроль доступа на придомовую территорию». Олигарха застрелили на второй день после переезда, а бесхозное помещение осталось и было облюбовано Рогаликом. А вот сегодня я практически впервые услышал, что она умеет разговаривать, причем громко и уверенно: «Да ты посмотри, мягкопенис двуухий, что это за рубль! Ты, слаще морковки не сосавший, такого не увидишь никогда. Ты на вес-то его попробуй!» Продавец лениво и не столь эмоционально предлагал ей за монету тридцать российских рублей и ни копейкой больше. Да и то потому, что монета была явно фальшивая, а так бы и тридцатки не стоила…

Я подошел к прилавку и увидел на стеклянной витрине до боли знакомую мне голову Ленина на монете сероватого цвета. Машинально взял ее в руку, и весьма странным показалось мне то, что весила она раза в полтора меньше обычной. «Похоже, титан, – подумал я, – не алюминий же…» И сразу вспомнил о том, что одним из талисманов, которые мне придется увидеть и нужно будет найти, будет именно титановый рубль 1970 года выпуска. Поэтому без лишних слов забрал рубль, вывел не особо сопротивлявшуюся бомжиху на улицу и, усадив рядом с собой на скамейке, учинил ей допрос пристрастием. Первое, что меня интересовало, это то, откуда взялась у Рогалика эта странная монета.

– Да не воровала я ее, не воровала. Я вообще воровством не занимаюсь, мне это архипердично!

– Как-как?

– Ну это типа когда очень сильно, извиняюсь, пукнет кто, да так, что аж глаза режет. В общем, не нравится мне воровать, неправильно это.

– А рубль этот где взяла? Скажи еще, что на сдачу в магазине дали!

– И дали. Только не мне, а бабушке моей покойной. Перед Московской Олимпиадой, как мне мама рассказывала, дали бабушке этот рубль в качестве сдачи с трешки в молочной нашей. А потом его у нее никто не брал, фальшивый, говорят. И мама тоже пробовала монету куда-нибудь пристроить, но ничего не получалось. Я, когда из дома уходила, почему-то только эту монету и взяла. И он, этот целковый, ко мне как привязался, гнуть его некому! И теряла его, он находился, и забывала, всегда возвращали. Вчера, думала, уж выкинуть его. Бросила в сторону нашей горевшей помойки и пошла. Так девочка маленькая за мной полквартала бежала: «Тетя, вы монетку уронили!» Я ей говорю, себе, мол, чтобы взяла. А она: «Ваша монетка, вам нужна она будет!» Нужна так нужна, а вот продать хотела, и то не берут! Может, вы его, этот целковенький, у меня купите, а то я вам его и так отдам, вижу, интересен он вам. Я-то думала, счастливым будет, а он пока одни несчастья мне в жизни приносил.

Я еще раз тщательно осмотрел рубль, обратив внимание на то, что на боковой части монеты (специалисты называют ее гуртом) вместо обычных десяти звездочек выбиты православные крестики.

– Вот что, Рогал! Монета эта к тебе прилипла потому, что она должна жизнь твою в корне изменить. Кстати, ты задумывалась, почему тебя ни участковый, ни другие менты не трогают? Не в твоем ли рубле тут дело? Давай ты мне сначала расскажешь, как до жизни такой дошла, а потом я тебе расскажу, как из этого дерьма выбраться…

– Из клоаки, я бы сказала. А пивка вы мне не купите ли? А то на сухаричек-то и рассказ сухеньким будет, как в памперсах…

Уже минут через пять Рогалик сидела, потягивая пиво, естественно, прямо из горлышка. И рассказывала мне о том, как последние несколько лет полностью изменили ее жизнь, до определенного момента спокойную и обеспеченную…

– А началось все с того, что я развелась с мужем. И муж-то был ничего себе, на двадцать лет старше, денег зарабатывал прилично, по девкам не бегал, вот только два его качества меня смущали. Первое – прижимистый он очень, пока получишь от него хоть копейку, с ума сойти можно. А второе – своих обещаний часто не выполнял. Пообещает, например, часы «Вашерон Константин» купить, а отделается в лучшем случае «Радо», а то и вовсе забудет. Или сделает вид, что забыл. И вот жадность и необязательность его меня больше всего обламывали. Ну и развелась с ним, причем на развод-то он сам заявление подал. Хотя пять лет мы с ним все-таки прожили, и даже наследника я ему родила.

А девушкой я была интеллигентной: между прочим, на романо-германском отделении филфака преподавала. Только вот как развелась, начались у меня всякие проблемы: за что ни возьмусь, всюду как тупик. Машина была – красивая такая, серебристая. Сначала какие-то ублюдки сняли с нее номера, а на замену мне выдали в ГАИ номер О 666 МУ. Через три дня я на ровном месте разбила машину, причем сама не понимаю, как это произошло. Будто направил меня кто-то прямо в столб. Хорошо еще, сама жива-здорова осталась. А то ведь дорога сухая, сама тверезая, видела все абсолютно… Еду, руль прямо держу, а он как потянет вправо. Стараюсь держать – бесполезно, он прямо из рук вырывается. И тормоза: давлю на педаль, а машина, гадина, еще быстрее едет. Потом мне говорили, что это я на газ так давила…

В общем, разбила я машину. Денег на ремонт не было, поставила я ее под домом, стала на работу автобусом и метро ездить. Мелкого своего отдала в детский сад, а сама стала снова нести всякое доброе-вечное… Ну и несла бы себе до сих пор, если бы зуб у меня не заболел. И зуб-то был вроде здоровый, а как задергал, пришлось к стоматологу бегом бежать. И попала я в кресло к молодому доктору. Смутило меня только одно: уж очень в нем черненького много было: волосы черные, глаза черные, водолазка под белым халатом черная, брюки, ботинки, часы – все черное. И разговаривал как бы по-русски, но с акцентом, в некоторых горноюжных местах так говорят. Но какой обходительный был! И зубик обезболил, и шуршал вокруг меня так, что я чуть не заснула, и касался мягенько, как дуновение ветерка. Знала бы я, с каких гор этот ветерок дует, бежала бы без оглядки. А так расслабилась. Раньше-то я таких граждан к себе близко не подпускала, знала, что хорошего ждать от них не приходится. Как начнут шустрить, я им: «Не по сезону шелестишь, кулёк!» Сразу отваливали. А тут сижу с открытым ртом и сказать ничего не могу, в общем, как затмение нашло. А он глазами своими черными посмотрит, так прямо как в душу глядит. И под эти взгляды вдруг вытаскивает у меня щипцами изо рта зуб. На вид совершенно целый. «Это у вас зуб мудрости был. Лишний», – сказал и начал над этим зубом губами шевелить, как будто читать что-то. А затем завернул его в черную тряпочку и в карман положил. «На память», – говорит. Вот с этого момента я совсем отупела. Через полчаса я и его акцент мерзкий уже не замечала, и даже мысли не допускала, что он внутри может быть таким же черным, как и снаружи… Оказалось к тому же, что зовут его Джамшуд. Все подруги издевались, мама с сестрой с ума сходили. А мне нравилось. Правда, вот когда к нему еще брат Равшан приехал… Но все равно, почему-то терпела… Джамшуду, правда, удалось все-таки за большие бабки сменить имя на Никодим, но в моей жизни это мало что изменило. Увидев меня с эти мигрантом, знакомые старались перейти на другую сторону дороги, а я все больше и больше втягивалась в непонятную мне жизнь. Неожиданно для себя выкинула все короткие юбки и обтягивающие джинсы, стала по совету Джамшуда-Никодима покупать какие-то мешковатые черные балахоны и носить платок. У нас, конечно, не Франция, где хиджабы запрещено в вузах носить, но меня вызвал ректор и сделал замечание по поводу неформального внешнего вида. Тогда я почему-то вспылила, заявила, что выбираю свободу, и уволилась.

Во время поездок с Джамшудом я заметила, что он останавливается у каждого зала игровых автоматов, заходит и кидает монету или жетон в аппарат, даже не дергая ручку. «Долги отдаю», – отвечал он мне на вопрос, почему он это делает. И в казино он никогда не выигрывал. Просто приходил раз в неделю, делал на рулетке одну-две ставки в сто долларов и уходил, не глядя, куда упал шарик. И ни разу его не остановил голос крупье: «Вы выиграли!» Один раз просто зашел в казино, проиграл раз, другой, а затем молча снял с моей руки кольцо, которое муж бывший подарил, и оставил барыге местному в залог. А выкупать-то и не подумал… Долгими вечерами и ночами в своей квартире на девятом этаже хрущевки эти братья Зверзаевы мне рассказывали о том, как мне повезло, что я с ними, какой я буду счастливой и как буду преуспевать. Сначала мы продавали какие-то товары фирмы «Эвэй». После того как я впарила пять комплектов своим еще оставшимся подругам и заработала бонусные баллы, выяснилось, что мыло ни хрена не мылится, шампунь не пенится и лишь зубная паста чистит зубы, но очень плохо. Да еще отдает каким-то говном, от запаха которого целый день избавиться невозможно… Но красивые картинки и никодимовские рассказы заставляли меня целыми днями звонить знакомым и полузнакомым людям и пытаться продать им это фуфло. И самое интересное, что многие-то попадались на это и втягивались сами, а потом и других втягивали. А потом еще пылесосы «Кирби» были. Дал мне мой хозяин список телефонов, чтобы обзванивать людей и предлагать им пылесосы за 5000 долларов с бесплатной презентацией. Кто соглашался, к ним приезжали, пылесосили комнату, а потом просили дать телефоны пяти своих знакомых. После этого доставали звонками уже их. А счастье было – если из сотни один идиот повелся и купил этот аппарат. Но процесс затягивал. Это как в казино, наверное, играешь, продаешь всякие там «Гербалайфы», «Орифлэймы» и прочее. И никто тебя не заставляет туда свои деньги отдавать, но уж если ты отдал, то хочешь их непременно обратно вернуть. А потом получать еще и еще. Мне говорили умные люди, что это коммерческая секта, причем секта-то бесовская. Да где там! Я даже разговаривать ни о чем другом не могла. Как будто кто-то закрыл мне рот, глаза, уши, а оставил только дырку между ног и мерзкого Джамшуда, который делал со мной все, что хотел.

А потом я воочию увидела настоящий ад. Мы на разваленных «Жигулях» с тонированными стеклами, принадлежавших Равшану, проехали пол-Москвы в северо-восточном направлении, а потом медленно пробирались через толпу людей. Наконец, дернувшись, наша «шестерка» остановилась. Мы вышли, и я увидела перед собой ворота, а над ними светящуюся даже днем, причем каким-то зеленоватым светом надпись «Черкизовский рынок». «Теперь ты будешь жить здесь, – сказал Никодим, – а твоя квартира, вещи и все остальное тебе нужны не будут. Никогда». И дал мне подписать бумагу, по которой он получал возможность распоряжаться всем моим имуществом и совершать за меня любые другие действия. Невесть откуда взявшийся старичок-нотариус тут же поставил необходимые печати и штампы и мгновенно растворился в недрах рынка.

Наверное, единственное, что могло меня удержать от все более глубокого падения в сторону дна, это общение с моим сыном. Но мой бывший супруг, человек хотя и жадноватый, но умный, при первых признаках моего помешательства сумел отправить малыша воспитываться в Англию, и я не видела его, наверное, почти два года. Странно, но меня все это время почему-то больше волновали отношения с Никодимом-Джамшудом, вернее, его отношение ко мне. Меня уже не интересовали ни цветы, ни подарки, тем более что их мне никто давно и не дарил. Всепоглощающее желание выполнить свою работу как можно лучше и заслужить похвалу хозяина – вот что владело мной. Даже секс, который меня поначалу привлекал в нем, как вас, мужиков, привлекает общение, к примеру, с негритянками, и казался чем-то экзотическим и волнующим, теперь стал обыденностью и не вызывал ничего, кроме минутного животного ощущения вначале и мрачного опустошения в конце. Из меня как будто потихоньку высасывали душу.

Жизнь на рынке текла своим чередом, если это можно назвать жизнью. Новые подруги: Зарина, Хафиза, Лейла, одетые точно так же, как и я, в черные хитоны, помогли мне научиться обманывать покупателей, обсчитывать и завышать цены. Я стала питаться одним рисом, а на ночь запиралась вместе с ними в железном контейнере, чтобы не сдохнуть, как убитая за пару дней до моего появления на рынке Гюльчатай, место которой я и заняла. Ей стало душно, и, поскольку контейнер запирался тогда лишь изнутри, она открыла его и вышла. Нашли ее утром под прилавком, изнасилованной и задушенной. Как обычно в таких случаях, шума никто поднимать не стал, ее просто погрузили в багажник автомобиля, а затем отвезли на ближайшую к городу свалку. Паспорт, миграционную карту и имевшееся у нее разрешение на работу отдали хозяевам, чтобы потом по этим документам жила и работала какая-то другая гражданка из ближнего зарубежья. Вообще-то, скажу я, по крайней мере половина вьетнамцев, таджиков и китайцев, работающих на рынке, живут по чужим документам. Реальные их владельцы давно уже умерли, а подобрать похожего человека там не проблема, тем более что для ментов они все на одно лицо…

Каждую ночь, когда ворота рынка со скрежетом закрывались, он как будто переходил во власть потусторонних сил. Через щели в контейнере мы время от времени видели странные огоньки, слышали непонятные человеческому уху верещание, рев и скрежет, которые, я думаю, были бы обычными в где-то первобытном лесу. Они чередовались с уже знакомыми нам звуками выстрелов, криками раненых и умирающих. Вьетнамская группировка на ножах билась с китайской, таджики со стрельбой делили торговые места с азербайджанцами. Но еще до рассвета кровь с асфальта и стен смывалась, трупы увозились в мусорных машинах, которые, понятно, никто не досматривал, а места убитых и покалеченных занимали свежеприбывшие гости. Иногда на рынке появлялись странные люди с очень темной, почти черной кожей. Они ходили крайне медленно и вообще все делали не спеша. Использовали их, как правило, для уборки мусора. Никто не понимал, о чем они говорят, хотя их язык чем-то на слух напоминал таджикский. Я даже как-то спросила продавщицу Лейлу о том, на каком языке они говорят, – на минуту проснулся во мне бывший филолог. Она ответила, что на своем, на зомбийском. И рассказала, что иногда убитые, которых вывозят на свалку, отлежавшись там месяц-другой, становятся такими черными и возвращаются. Кормить их не надо, платить им тоже не обязательно. Работают, правда, медленно, но аккуратно. А живут они все вместе в подземелье бывшего стадиона имени Сталина или имени народов СССР, который, так и не достроенный до конца, стоял и ветшал рядом с рынком. Этот стадион начали строить еще до войны, но так и не закончили. Возвели одну трибуну в виде эллипса, парадный вход и все. Завершить строительство так и не смогли: на него явно было наложено проклятье. Пробовали играть в футбол – поле в день игры становилось твердым, как асфальт. Положили беговые дорожки, тартановое покрытие растеклось, как будто расплавилось. Студенты института физкультуры, иногда тренировавшиеся на нем, стадион ненавидели, – больше, чем там, серьезных травм они не получали нигде. И вообще за все это время его всерьез использовали только один раз для закрытого концерта Сантаны и других американских звезд в 1987 году при Горбачеве. А потом стадион стал частью рынка и местом обитания зомби. Под стадионом находятся гигантские помещения, среди которых есть, между прочим, и бункер Сталина с тоннелем до станции метро «Партизанская».

А закончилась вся моя звериная жизнь в зале игровых автоматов прямо на рынке. Бывший стоматолог и искусный любовник, так красиво ухаживавший за мной каких-то два года назад, решил, похоже, просто избавиться от меня. Вытащив меня из-за прилавка, он молча двинулся в сторону грязного павильона с «однорукими». Он был единственным на всем рынке, который по непонятной причине никому не удавалось закрыть. Приезжали ребята в масках и камуфляже, забирали документы – на следующий день павильон, как обычно, открывался, закрывала точку санэпидстанция, утром на почетном месте красовалось новое, еще пахнущее типографской краской разрешение, приходили опечатывать здание пожарники – их начальник получал свеженькую БМВ.

Джамшуд я уже давно стала называть его про себя старым именем поставил меня рядом с собой у грязного стола, на котором лежала довольно пухлая пачка долларов, и коротко сказал: «Ноги покажи!» Жизнь с ним и его братом давно отучила меня от каких-то комплексов, тем более возражений. Приподняла подол своего черного хитона. «Выше!» Продемонстрировала все, что требовалось, по самое «покорнейше благодарю». Сидевший напротив вьетнамец бросил: «Худовата», но все же кивнул, принимая ставку. А потом они оба пошли к игровым автоматам. Джамшуд по левому ряду, вьетнамец – по правому. Дергали ручки, раздавались звуки мелодий, иногда звон жетонов. А на последнем рывке вьетнамец взял джекпот. И я поняла, что жадность братьев погубила меня. Вьетнамец спокойно собрал кучу жетонов и поднял глаза на моего бывшего уже хозяина и возлюбленного. Тот лениво толкнул меня вперед: «Иди. Ты теперь его женщина. Он будет тебя кормить и защищать. Он хороший человек». Повернулся и вышел из павильона. Больше я его не видела. Найду – убью, наверное.

Той же ночью, собрав скопленные за год работы деньги (долларов триста, наверное) и переодевшись во взятые из мешков с товаром джинсы, ботинки и куртку, я сбежала. Жить в рабстве у вьетнамцев – это хуже всего. Отрезать ухо или выколоть глаз могут за любую провинность. Не поймали меня только по счастливой случайности – вьетнамец на радостях выпил бутылку хошиминовки, так они звали свою рисовую водку, и упал спать. Охрана же, привыкшая к нашим мешковатым одеяниям, сочла меня за припозднившуюся покупательницу-оптовичку, тем более что одежда на мне была новой, а в руках у меня были два пакета с барахлом. Из своих вещей я взяла почему-то только вот этот самый рубль. А потом скиталась по Москве, боясь показываться домой, тем более что и дома-то уже не было – мать с сестрой выселили в Ивановскую область, а в квартире обитал Равшан Зверзаев. И вот, проходя по Ленинградскому проспекту, увидела вдруг симпатичную будочку и подумала: «Вот здесь я буду жить и ждать». Чего ждать, не знаю, но, похоже, на этот раз я дождалась…

– Да уж, Рогалик, покружило тебя по жизни… И ведь неспроста это все. Сама ведь ты понимала, что кто-то двигает всеми твоими желаниями, заставляет тебя совершать самые идиотские поступки. Спроси любую девочку, девушку, женщину после «Нашей Раши»: будет она жить с человеком по имени Джамшуд? Это примерно как за Гитлера замуж выйти, хотя… Мой друг, бывший преподаватель, почти твой коллега, кстати, рассказывал, что у него был студент (дело было лет тридцать назад), которого звали Коля, а точнее – Николай Адольфович. Ради интереса посмотрел мой приятель в анкету мальчика и чуть не спятил: его папа – Адольф появился на свет летом 1943 года! Кто во время войны мог мальчика именем Гитлера – злейшего врага СССР – назвать? У чертей, как и у людей, много имен. И у каждого свой черт, свой искуситель. У СССР – Гитлер (тут я вспомнил рассказ Алексеича о его договоре со Сталиным), у тебя – Джамшуд. А у кого-то и симпатичная чертовка появится, которая элементарно до цугундера доведет… Обличие чертей многообразно. Он может хоть негром, хоть евреем быть. И распознать его сразу еще никому не удавалось. Почувствовала бесовское влияние?

– Да чувствовала я, что все не так. Но ведь как только Джамшуд у меня зуб мудрости вырвал, все мои ощущения стали как бы отстраненными. Я же по гороскопу Близнецы и раньше всегда сомневалась, даже часто разговор начинала со слов: «Мне кажется…» А тут понимала остатками ума, что неспроста он в автоматы и казино деньги относит, неспроста в черном ходит, неспроста его мои родные на дух не переносят. И рогалики эти… Я их ведь терпеть не могла, а как связалась с гастарбайтерами, так они для меня прямо наркотиком стали. А вообще-то меня Рогаликом прозвали еще в детстве и совсем не за дьявольские булки. Романтичная мама нарекла меня от рождения Роганеттой. Представляете, как девочке тяжело было быть Роганеттой Петровной! А поделать с Джамшудом ничего не могла. Как будто кто-то мысли мои глушил. «Мы семья, и здесь так нужно!» – он все время говорил так, и это заставляло меня загонять свои собственные соображения в самый далекий уголок мозга. А потом они, собственные, вообще куда-то исчезли…

Сказав это, Рогалик посмотрела на меня, и я впервые за все время, что она у нас во дворе проживала, увидел ее глаза. Они каждую секунду меняли цвет. Нет, они не были разными, но в зависимости от освещения становились то карими, то зеленоватыми, то цвета чая или виски, какое сравнение кому больше нравится… Вообще-то, говорят, что глаза сами по себе могут указать на чертовщину, как какой-то признак, выделяющий посланца дьявола из общности людей. Например, пятно на лбу у политика или ярко-рыжие волосы… Поговорку «Бог шельму метит» еще никто не отменял. Но глаза у нее были хоть и необычные, но какие-то уж очень озорные и веселые, без черноты и мрака, которые иногда так привлекают и так пугают нас – мужчин…

– Успокойся, Рогалик, твое имя не самое идиотское изобретение российских родителей. Вот есть такой Борис Гребенщиков, слышала? Так вот, когда лет двадцать назад у него сын родился, он решил назвать его сказочным русским именем – Гвидон. В честь царя Гвидона из сказки о золотом петушке. Приехал Б. Г. к Макаревичу, который выпивал со своим другом Богомоловым, и они втроем на кухне стали отмечать рождение наследника. А когда молодой отец объявил об имени, которое уготовил младенцу, друзья просто впали в ступор. Богомолов вежливо осведомился, как он видит уменьшительный вариант имени своего малыша. Тот ответил: «Ну, Гвидя, Гвидончик, наконец!» Тут уж и Макаревич не выдержал и язвительно спросил: «А не кажется ли вам, уважаемый Борис Борисович, что ваш мальчик будет с детства несчастным и приобретет множество комплексов? И все по одной причине: его, начиная с яслей, все будут дразнить Гондончиком! Гребенщиков, как-то не думавший о таком варианте развития событий, долго благодарил собутыльников, а потом быстро решил назвать сынка Глебом. Так что имя Рогалик – это сейчас для тебя не худший вариант. А потом посмотрим, может, и к Роганетте вернемся…

Честно говоря, со всеми этими событиями я забыл рассказать про своего водителя Алексея, который долгое время был моим ангелом-хранителем. Думаю, что будь он рядом, некоторые события, которые изложены в этой книге, не произошли бы вообще или пошли бы по совершенно иной сюжетной линии. За три месяца до описываемых событий мы с ним временно расстались. У нас в стране грянул кризис, работы и, соответственно, выездов стало гораздо меньше, и я решил дать парню заработать, хотя и сам в общем-то платил ему немало. Однажды приехал к нам Эрос Рамазотти и попросил найти ему водителя не из агентства, не из спецслужб, а просто хорошего профессионала, умеющего держать язык за зубами. Мой большой «Лексус-460» находился на профилактике, и я «одолжил» Алексея Эросу. Не знаю уж, чем они там вдвоем занимались, но через неделю чуть ли не силой ворвались ко мне и стали упрашивать меня дать им «поработать вместе в Италии и по всему миру». Я ломался недолго и дал разрешение заключить очень приличный контракт на полгода, но с обязательным условием: вернуть мне Алексея в целости и сохранности. А сам пересел на свой кабриолет, который теперь очень грозно смотрелся с мигалками, стробоскопами и прочими атрибутами власти, теми, что так помогают на дороге. Кстати, один раз я оставил крышу своего SC-430 открытой, а мигалки сунул в багажник. Минут через пять раздался звонок Алексеича: «Роман, друг мой, а вам ничего не говорит фамилия Удохин? Так вот, был такой в прошлом известный желтый журналист. Тот самый, который во время первого приезда Наоми Кэмпбелл в Россию рухнул перед ней на колени и предложил руку и сердце. Она, правда, отказала ему, сказав, что девушка она скромная, стеснительная, и ей еще рано думать не только о браке, но и о мужчинах вообще. После чего, правда, ломанулась в «Найт Флайт» и выпила там в компании тех самых мужиков, с которыми ей рано общаться, не меньше литра водки. Удохин грустил недолго и решил на гонорар от рассказа о своей попытке охмурить Наоми, который он впарил какому-то западному журналу, приукрасив несуществующими подробностями, купить себе автомобиль. И купил «Фольксваген-жук» коричневого цвета, пятнадцатилетнего возраста и с кузовом типа кабриолет. Крыша у него не открывалась и не закрывалась, ее просто уже не было, а обе двери были заклинены. Если нужно было усадить в машину девушку, то Удохин, говорят, галантно брал ее на руки и закидывал в машину. А сам навострился лихо запрыгивать на сиденье с другой стороны.

Иметь кабриолет в нашей стране, Роман Львович, дело непростое, сами ведь знаете. А кабриолет без крыши – тем более. Однажды около пустующего «жука» остановился мусоровоз. Конечно, все содержимое кузова в маленьком салоне не уместилось, но водитель мусорки нагрузил Удохина по максимуму. Потом у него резали сиденья, отламывали разные ручечки и кнопочки, но владелец раритета был тверд и никак не хотел расставаться с таким понтовым авто. А еще он, почти как Остап Бендер, любил белые штаны. И охотно носил таковые, невзирая на сезон.

Закончилась эпопея, как рассказывают люди сведущие, печально. Удохин спешил на важную встречу. Выбежал из здания редакции и помчался к своему коричневому другу. В белых штанах, конечно… На глазах у восхищенной публики, среди которой он наметанным глазом приметил пару симпатичных девиц, он взмыл над асфальтом и лихо приземлился прямо на водительское сиденье. Приземление было на диво мягким. Более того! Оно было скользким и очень вонючим! Какой-то недоброжелатель Удохина, то ли обиженный им артист или политик, то ли ревнивый поклонник Наоми Кэмпбелл, аккуратно уложил на сиденье огромную кучу дерьма. Сидя в ней, редактор стал звонить своим подчиненным, которые принесли ему ворох старых газет. Обернувшись ими, пристыженный прыгун отправился в редакционный сортир, где долго и без особого успеха мылся. Затем звонил жене, чтобы она привезла ему новые белые штаны. На встречу, конечно, уже опоздал, а обгаженный «Фольксваген» потом, уже без особых сожалений, продал какому-то южному гражданину. Так что, Ромочка, не идите проторенным, но неверным путем некоторых неосмотрительных и не в меру понтовитых граждан. Крышу закрывайте!» Алексеич отключился, а я, впечатленный рассказом, внял его совету, поплелся к машине и закрыл-таки крышу. Секунд через тридцать с практически ясного неба хлынул необычный для Москвы тропический ливень и вымочил меня до нитки. «Все-таки вредный он, Алексеич, – буркнул я про себя, – не мог прямо предупредить, сказал бы просто, что ливень пойдет, а он целую историю насчет какого-то сраного Удохина выложил!» Стоя абсолютно мокрый посреди собственного двора, я осознал две вещи: первое – это то, что я в почти прозрачных белых штанах и второе – что и моя первая жена Лена очень мудра: именно она отучила меня надевать под белые штаны черные трусы…

Но вернемся к нашей подруге – Рогалику, которая хоть и поблескивала явно красивыми глазами, но одета была по самой современной столичной бомжовой моде осеннего сезона: не первой свежести спортивные штаны, войлочные ботинки «прощай молодость» и мужская куртка «Аляска» со сломанной молнией. Голову украшала спортивная шапочка тоже не особо гламурного вида. С моей новой соратницей надо было что-то делать. Основную задачу я ей вкратце объяснил. Восприняла она ее довольно спокойно и точно так же спокойно согласилась помочь мне в благом деле освобождения одной шестнадцатой части света от как можно большего количества земных чертей и их обитателей. А в конце разговора поглядела на меня очень внимательно, я бы даже сказал оценивающе, и тихо сказала: «У меня только одна просьба есть, но очень важная для меня: встретите Джамшуда, не убивайте его. Джамшуд – мой!» Тут мне пришло в голову, что мне очень повезло с именем. Будь я Джамшудом, мог бы за компанию попасть под раздачу от этой с виду спокойной, но явно решительной дамы.

Впрочем, дамой ее нужно было еще сделать. И я сразу же сообразил, кто и как сможет провести такое мероприятие в самом лучшем виде. Взял Рогалика за руку и повел на другую сторону Ленинградского проспекта, где в отдельной квартире в одиночестве, без любимого сыночка, пропадавшего уже три месяца в далекой Италии, коротала время мама моего водителя Алексея. Я трезво рассудил, что она будет рада интеллигентной компании (за час разговора я не слышал от Рогалика ни одного матерного слова по-русски, а латыни мама, скорее всего, не знала). К тому же если гостью привести в нормальный вид, то из нее получится вполне приличная квартирантка. Мама Алексея, Вера Григорьевна, конечно, несколько удивилась, увидев меня в столь странной компании, но довольно быстро уловила суть того, что было нужно сделать. Первое – отмыть не очень чистое, но уже значительно повеселевшее существо, второе – накормить (а не напоить), третье – купить ей нормальную одежду. Последний пункт был самым сложным: в приличный магазин Рогалика в ее прикиде не пустили бы, а голой ходить по улицам у нас в стране как-то не принято, да и прохладно уже… Сошлись на том, что я заеду в ближайший магазин и куплю ей джинсы сорокового размера и соответствующую рубашку. А остальное они с Верой Григорьевной пойдут приобретать вместе. Оставив на расходы пару тысяч долларов и кредитку для закупки одежды, а также определив новым местом жительства моей «соисполнительницы» свободную комнату, в которой были свалены вещи, вывезенные из «Трахтенберг-кафе» при его закрытии (там стоял и замечательный кожаный диван), я с чувством выполненного долга отправился восвояси…

На «Маяке» меня встретили как родного. А с большинством творческих персонажей мне в разное время приходилось сталкиваться либо по работе, либо в каких-то тусовках, а то они и просто заглядывали в мой клуб, чтобы отвлечься и прочистить свои мозги от радиотелевизионных проблем. Усевшись в кресло перед микрофоном и внимательно следя за тем, чтобы моя соведущая Алла Довлатова не выкинула бы какой-нибудь трюк (например, не назвала нашу с ней программу аутсайдером рейтинга), я поглядывал и в подготовленный редактором текст. В основном я придумываю все сценарии и основные сюжетные ходы шоу сам, но есть ведь и реклама, которую должен читать именно я, причем очень точно и выразительно. Есть «пожелания руководства» упомянуть того или иного человека либо событие. Есть «поминальник», в котором указано, что было в этот день, кто родился, кто умер. В общем, всю эту байду редакторы мне и готовят. И вот я, вертя в руках свой талисман, случайно роняю его. А мне надо завершать рекламу. С очень важным и торжественным видом я неожиданно для себя повторяю заключительную фразу: «Нет жука на даче!» не один, а три раза. В перерыве редакторша моя, Рената, спрашивает: «А что это вы рекламный слоган три раза повторили?» Я-то, конечно, выразился в том смысле, что не ее это собачье дело, сколько раз надо, столько и повторяю. Но сам задумался. Начался второй час эфира. Стали мы с Аллой и слушателями тему обсуждать «Можно ли алкоголь пить в общественных местах, а если можно, то кому?». Она кричит: «Нет! Нельзя!» И тут звонок в студию переводят, и знакомый голос Алексеича говорит: «А что, в ресторане тоже нельзя выпивать? Место-то общественное». А потом, пока Алла думала, что ему на это возразить и на какие категории общественные места разделить, сказал еще одну фразу: «Да не берите вы в голову, Роман, повторения всякие. Надо же было сигнал дать, внимание привлечь…» И отключился. А Довлатова потом меня весь перерыв допрашивала насчет того, какие сигналы имеются в виду и почему меня про них спрашивают. Так я ей и не ответил, а она, бедная, наверное, до сих пор мучается…

Меня все-таки уже начинало интересовать, каким образом в осуществлении возложенной на меня исторической миссии мне может помочь интеллигентная бомжиха с титановым рублем? Ну ладно, положит она его куда нужно и когда нужно, а еще что? По первому впечатлению женщиной она мне показалась весьма решительной, но мой здоровый скептицизм заставлял меня терзаться смутными сомнениями. Многолетний опыт подсказывал мне, что женщинам, девушкам, бабам, телкам и теткам, а также сударыням, леди, сэрихам и прочим особам женского пола доверять полностью никогда нельзя. Вот пошла же Рогалик за первым попавшимся ей посланцем дьявола? И кто знает, насколько укрепилось ее сознание теперь? Да, у нее появилось желание любым способом извести ненавистного ей Зверзаева-старшего. А если появится другой подобный гражданин, снова в мягком, но на этот раз еще и пушистом обличии? Женщины ведь точно так же любят удовольствия, как и мужчины, они точно так же стремятся получить от жизни максимум. И если найдется кто-то, кто перед ними приоткроет занавес, покажет новый мир и будущие возможности, они могут сразу бросить все: работу, родных, даже детей, чтобы прилепиться к своему возможному «благодетелю». И какая тогда на хрен миссия? До нее ли будет Рогалику? В общем, нужно было выяснять, что она за человек, что знает о будущем деле и как, во всяком случае на настоящий момент, к этому всему относится…

Когда после эфира я заехал к Вере Григорьевне, обстановка в ее квартире напоминала приближенную к боевой. На диване, креслах, а то и просто на полу были развешаны и разложены различные предметы одежды и аксессуары стиля, который сейчас называют милитари или нэйви. Камуфляжные штаны, куртки, ботинки, разгрузочный жилет, рюкзак, американский фонарь «Маглит» гигантского размера, который можно использовать и как дубинку, нож десантника и бог весть что еще. Мама сидела за швейной машинкой, одним глазом смотрела хоккей по телевизору и с явным азартом подгоняла какой-то предмет военного туалета под мелкий размер Рогалика. Сухощавая, но крепкая, она что-то мне напоминала. И тут я услышал из телевизора: «Го-о-ол!» – и понял, что она явно ассоциируется у меня с хоккейной клюшкой. А что: Рогалик и Клюшка – сладкая парочка! А бывшая бомжиха, в защитного цвета футболке и купленных мной джинсах, возилась с какой-то штукой, сильно напомнившей мне фильм «Молчание ягнят». Уже позднее я узнал, что это новейший прибор ночного видения.

– И какого, извиняюсь, стратопениса, я всю это хреновню купила, спрашиваю я вас, Рома? Зачем мне эти штуковины, в которые надо какие-то аккумуляторы вставлять, я что, с вами в пейнтбол играть собираюсь? И откуда я знаю, что куда вставляется-то? Ни разу в жизни даже в руках не держала этих штук, а знаю…

– Ну, во-первых, отвечая на твой вопрос, скажу, к примеру, что любая девушка, ни разу не бравшая члена в руки, сразу знает, что с ним делать и куда его вставлять. А во-вторых, кто тебя заставлял все это приобретать? Я же сказал, одежду купить нормальную, а не военную форму! И куда ты во всем этом собираешься-то?

Тут Клюшка на секунду отвлеклась от швейной машинки: «Ромочка, я ей хотела платьев красивых купить, костюмчик, туфельки, сапожки. Пришли мы в универмаг, я протягиваю кредитку и говорю: «Надо красиво одеть девочку» А они тащат все эти жуткие вещи. Я говорю: «Не то!», а они: «Извините, типа, ошиблись, вот только сегодня новый натовский камуфляж привезли…» – и выдают нам еще больше всякого пятнистого! Даже и слушать ничего не хотели. А размеры-то все большие и крой мужской, вот сижу, перешиваю».

Уж кому-кому, а мне-то стало ясно, что, получив от меня импульс в виде рассказа о нашей совместной миссии, Рогалик как бы расконсервировалась. Если каких-то несколько часов назад она была нормальной московской бомжихой, разве что щеголявшей знанием латыни, то сейчас она постепенно превращалась в человека и начинала готовиться к тому, чтобы выполнить свои собственные, пока еще не совсем понятные ей, но уже определявшие ее действия – задачи. Что в первую очередь купит нормальная женщина – туфли на шпильках или боевой нож? Она же, благодаря волшебной кредитке Абрамовича, успев всего лишь отмыться от многолетней грязи, уже довольно охотно возится с камуфляжем, фонарем и рациями. И это доказывает, что путь уже намечен свыше, а Рогалик начинает постепенно входить в курс дела. А вот незнание того, зачем ей все это нужно, меня несколько смущало.

Без своего помоечного одеяния Рогалик выглядела совсем по-другому. Оказывается, у нее были красивые иссиня-черные волосы, правда еще неухоженные, но уже начинавшие по концам съеживаться в игривые завитки. Фигура скорее юношеская, чем женская, но натягивающиеся в нужных местах джинсы обрисовывали некоторые довольно правильной формы округлости, которые весьма привлекательны для мужчин, особенно в сочетании с порывистыми и резкими движениями, которые, как я заметил, были ей свойственны. Очень худое лицо, возможно, и не было бы интересным, если бы не глаза, которые, как я уже упоминал, меняли и цвет и форму. Глаза и улыбка у нее были по-настоящему красивы. Конечно, такая женщина – не для каждого, она, что называется, «на любителя», но сколько этих «любителей» ходит по нашей грешной земле, не подозревая о ее существовании…

Рассматривая уже натянувшую на себя камуфляжные штаны и примеривавшую пятнистую куртку Рогалика, я поймал себя на мысли, что смотрю на нее не как на своего бойца в небольшом отряде из двух человек, а как на женщину со всеми ее женскими прелестями и недостатками. Смотрю и оцениваю, примеряя не то к себе, не то к тому, как она сможет использовать свои специфические возможности в будущем.

Вообще при взгляде на женщин в голову приходят иногда самые необычные и несвоевременные мысли. Мне надо думать о спасении от лукавого, а размышляю я почему-то о несовершенстве нашего мира. Я вспоминаю, как мы с приятелем вдвоем сидели в его питерской квартире и звонили знакомым девчонкам, чтобы пригласить их в гости. Но никого, как назло, вытащить не удавалось. Было это еще в допроституточную эпоху, так что о продажной любви и речи не могло быть. У нас было все для замечательного по тогдашним стандартам вечера: свободная квартира, водка, вино, закуска и даже видеомагнитофон с «Греческой смоковницей». И тут я подумал, что в огромном Питере есть тысячи девчонок, которые точно так же, как и мы, маются от безделья, не могут дозвониться своим дружкам или дождаться желанного звонка. И знай они о том, что есть мы, два красавца, которые их примут, накормят, напоят, развлекут, обласкают, а потом еще и трахнут со всеми соответствующими случаю прелюдиями, они немедленно рванули бы к нам, сметая все на своем пути. Или позвали бы нас с приятелем, видиком и водкой к себе. Но мы не знали ничего о них, а они – о нас. И от этой несправедливости, оттого, что не одна, не две, а сотни и тысячи девчонок думают примерно то же самое, что и мы, становилось как-то муторно и даже обидно. А еще обиднее было, когда девчонки звонили сами, напрашивались в гости, а у нас не было свободной хаты (родители вернулись), либо денег, либо еще чего-нибудь. Диалектика, блин, закон природы!

Глядя на Рогалика, все так же увлеченно разбиравшую и примерявшую предметы воинского обихода, я теперь находился в полной уверенности, что уже завтра ее возможности будут ей известны, а ее желания полностью подчинены этим возможностям и ее предназначению в исполнении возложенной на нас миссии. И это успокаивало. Почему-то вспомнился известный киноперсонаж с его исторической фразой: «Эх, кабы в моей работе бабы не нужны были!»