Читать книгу Ответы - Роман Воронов - Страница 3

Правитель той страны был ростом невысок

И, чтоб не выделяться из народа,

Недолго думая, всем головы отсек –

Не терпит конкуренции природа.

Соберись с силами, путник, там, наверху, куда уводит узкая тропа, все еще видны руины грозного замка Властителя окрестных земель, что не знал устали в ратных трудах, не носил жалости в своем сердце и отрекся от мудрости не быть таковым, хотя предстать в подобном «обличье» пред Создателем есть полный резон отправиться в Темные Чертоги, где аспиды жалят воспоминаниями, а василиск снедает глаза клыками обличающими, и стоны страдающих тонут в вое тамошнего Хозяина.

Так и случилось бы с несчастной душой Тирана, не оберни он судьбу свою вспять, неожиданно для всех, но более для себя, а посылом такому изгибу Фатума послужило…

Впрочем, об этом лучше расскажет Маленький Человек, который встретит терпеливого путешественника на холодных камнях былого величия с цветком тысячелистника в правой руке и пшеничным зернышком на левой ладони. Он широко улыбнется, когда ты, пыхтящий, как котел с бобовой похлебкой на пылающем костре, измученный острыми боками придорожного аргиллита и цепкими руками колючих кустарников дикой розы, мокрый от пота, словно полдня, пока ты поднимался в гору, не светило яркое солнце, а валился с небес ливень, как во дни приснопамятного Потопа, преодолев последний поворот треклятой тропинки, ахнешь, увидев открывшуюся взору картину останков гигантского монстра, сотворенного руками тысяч рабов, поднимавших тем же путем, что пройден тобой, доломитовые блоки и мраморные плиты, дабы усладить глаз и выполнить волю Властителя, и скажет: – Я ждал тебя.

А ты, все еще пораженный гигантскими размерами руин, усиленными (на контрасте) скромными габаритами их обитателя, обескураженно пробормочешь: – Меня?

– Именно тебя, мой друг, – таков будет ответ.

Думаешь, сон обернулся явью, иллюзия примерила шляпку реальности и слилась с ней, юркая ящерка, скинув изумрудную кожу, превратилась в Маленького Человека и он разговаривает с тобой голосом твоего же воображения? Но ведь ссадины на руках и колючки в одеждах настоящие, а аромат розмарина, веточку которого сорвал на крутом склоне и засунул в котомку, до сих пор будоражит нос, значит, небыль происходящего не так уж отличается от были не случившегося, а стало быть, стоит послушать того, кто неотрывно смотрит на тебя снизу вверх и жаждет ответственного внимания.

– Что примешь от меня? – тем временем обращается к читателю обитатель руин и протягивает обе руки. Не пожимай недоуменно плечами, едва отдышавшийся путник, нужно сделать выбор.

– А в чем разница? – спросишь, но не меня, а Маленького Человека.

– Тысячелистник – история Большого Человека, ставшего Маленьким, а зерно – наоборот, – лукаво подмигнет собеседник. – Выбирай.

– Цветок, – сразу же пришло мне в голову, прости, читатель, возможно, твой выбор был иным.

– Тогда слушай, – Маленький Человек удовлетворенно кивает головой, – историю Тирана. Давно истлели кости тех, чьи руки тесали этот камень, память потомков уже не хранит имена, украшавшие гербы вельмож и рыцарей, вхожих в эти покои, ржавчина не оставила и следа от некогда грозных ворот, пускавших за стены, ибо другим образом попасть внутрь было не под силу ни одной армии мира, столь велик и крепок был замок, символ Властелина.

Многие тысячи невольников и невольниц, еще более многие тысячи воинов, глубокие подземелья, наполненные чужим золотом и страхом, реки вин, перемешанных с кровью, вычурное великолепие вверху и неподдельный ужас внизу, все имел Тиран и от обладания всем сходил с ума. Порабощенные соседи, приносящие дары и присягающие на верность, не знали, как угодить Суверену, «ослепшему» от блеска злата и каменьев, «оглохшему» от песнопений сладкоголосых дев и диковинных птиц, «онемевшему» от прелестей девственниц, лжи придворных.

Однажды в разгар шумного пира (надо сказать, предприятия, давно набившего оскомину Властителю по причине ежедневности и однообразия) герольд подвел к трону старика, почтительно предложившего Тирану обычное, ничем не примечательное, к тому же и плохо сделанное серебряное блюдо.

– Кто таков? – не глядя на подносящего, обратился Властитель к герольду.

– Дальние селения на окраине ваших северных владений, Господин, захваченные вчера. Это их представитель.

– Зачем мне это блюдо? – насмешливо поинтересовался Тиран у старика. – Если только отсечь твою голову и отправить на нем обратно.

– Место уже занято, Ваше Великолепие, – коротко ответил старик.

– О чем ты, несчастный? – возмутился Властитель.

– Блюдо с даром для Вас, моя же голова не достойна лечь рядом.

Тиран посмотрел на пустое блюдо:

– Чего же не зрят очи мои, но что есть там, столь важное, что оно важнее твоей головы, хотя и ее цена невысока?

Он улыбнулся, и зал подобострастно захохотал, отдавая должное шутке хозяина.

– В дар я принес то, чего не найти ни в ваших кладовых, ни в ваших владениях и даже ни в вашем воображении, – негромко промолвил старик.

– Порази меня, – грозно произнес Тиран, приподнимаясь с трона.

Нанести большего оскорбления Властителю было невозможно, тронный зал притих, как замирал всякий раз при объявлении войны очередному сопредельному государству (хотя, в нашем случае, подобные эксцессы стали нормой).

– На блюде «совесть ребенка», Ваше Великолепие, – старик жестом указал на центр подноса.

– Не вижу, – небрежно отозвался Тиран.

– Для нас видимо только то, чего мы осязаем сами, именно то, что в нас есть, – многозначительно прошептал старик.

– И что мне делать с тем, чего не вижу я, а значит, и не обладаю? – Властитель схватил за ухо мальчика-раба, стоящего с опахалом подле него по правую руку и притянул к себе: – Ты что-нибудь видишь, раб?

Мальчишка, корчась от боли, пропищал:

– Белый цветок, Хозяин.

Тиран оттолкнул раба в сторону и посмотрел на блюдо – в центре лежал маленький цветок тысячелистника.

– Ты подбросил его? – угрожающе обратился он к старику.

– Он «расцвел» сам, как только его «узрел» твой раб, – улыбаясь, ответил старик.

– Что это за цветок?

– Греки назвали его в честь Ахиллеса, сок этого чудесного растения останавливает кровь после ранения, – старик протянул блюдо Тирану, – а в тех краях, где слышен шелест ангельских крыльев, тысячелистник – символ Совести, останавливает потерю Божественной энергии после грехопадения.

Объяви сейчас Властитель войну всему миру или огласи герольд имя Сатаны, среди прибывших на пир гостей, в зале было бы не столь тихо. Всяк боялся вздохнуть, пошевелиться, моргнуть, в общем, хоть как-нибудь проявить свое присутствие. Знать дорого заплатила бы, лишь бы не быть сегодня в списках приглашенных, а чернь предпочла бы выносить помои и чистить отхожие места, нежели прислуживать за столом.

Тиран молчал. Волны размышлений пробегали по хмурому челу, тяжелый взгляд придавил цветок к блюду, расплющил его в попытке разглядеть за белым пятнышком нечто большее, чем хилые лепестки незатейливого кустарника. Старик, не шелохнувшись, держал на вытянутой руке удивительное подношение. Наконец Властитель прервал молчание:

– И что, такие цветы растут только в тех краях, где шелестят крылья ангелов?

– Они цвели и у нас, пока не пришел ты, – смело ответил старик, – это последний, не затоптанный железным сапогом, он твой.

Тиран протянул руку и пальцами, отягощенными перстнями и кольцами, осторожно, словно погружал их в плоть врага с тем, чтобы, ухватив за сердце, выдернуть его, еще живое и трепещущее, взял с блюда цветок тысячелистника.

Наберись смелости хоть один из присутствующих и оторви опущенные глаза от пола, увидел бы более редкое, чем огненный хвост кометы, явление – слезинку на лице Властителя. Единственным свидетелем невероятного факта случилось стать старику. Тиран, сжав цветок в кулаке, кивнул страже:

– Казнить.

Старик улыбнулся.

– Чему радуешься, смертный? – удивился Тиран.

– Она стоила моей жизни, – загадкой ответил старик, уводимый воинами из зала.

Пирующие равнодушно проводили взглядами привычную здесь процессию до дверей и обернулись к Властителю в ожидании приказов. На троне сидел сгорбленный, высохший, почерневший Маленький Человек с цветком тысячелистника в руке.

– Я возьму зерно, – воскликнет прослушавший историю читатель, – цветы мне никогда не нравились.

– Хорошо, – согласно закивает рассказчик, – тогда слушай.

Два здоровенных мулата, скорее напоминающих двуногих слонов, чем потомков Адама и Евы, без труда приволокли на плаху маленького человека. Они слегка расслабили огромные, блестящие на солнце мышцы рук, и безжизненное тело вывалилось из их объятий, как носовой платок из кармана, тихо, бесшумно, незаметно.

– Отсечением головы или более изящным способом? – обыденно поинтересовался Палач.

– Хозяин не уточнил, – ответили хором громилы и оставили несчастного старика наедине с его судьбой.

Палач взглянул на жертву и язвительно заметил:

– Для такого великана топор не подойдет. – Он порылся в карманах и выудил нож, которым ковырял в зубах после трапезы. – О, в самый раз.

Увидев лицо старика, он заржал, как безумный, хлопая себя по коленкам и вытирая слезы через натянутую на лицо маску.

– Лик свой скрываешь только от себя, – ответил на оскорбления старик.

– Не многие словоохотливы передо мной, – Палач сунул нож на место и взялся за топор, – последнее желание имеется?

– Желаю отведать пшеничное зерно, – старик подошел к плахе и уселся на нее, – всего одно.

– Странный у меня клиент, – подивился Палач и свистом подозвал к себе сына-помощника. – Слышал? Дуй на рынок, у главных ворот торгуют мукой, поищи на повозках, посмотри в спицах колес, пошарь в карманах у крестьян.

– Сделаю, – буркнул мальчик и, спрыгнув с помоста, исчез в толпе любопытных, начавших собираться поглазеть на действо.

Палач, протирая грязной тряпицей лезвие своего страшного инструмента, поинтересовался:

– Зерно тебе зачем, им не наешься? Может, вина, – он похлопал себя по поясу, на котором болталась кожаная фляга, – кислятина, жуть, но в последний раз сгодится.

Старик покачал головой:

– Зерно есть символ Божественного разделения единого на множество, символ Божественного познания самого себя, как бы со стороны.

– Чудны речи твои и попахивают богохульством, – перекрестился Палач.

– Что богохульного в том, что зерно, брошенное в подготовленную почву, становится тремя десятками таких же зерен, образующих колосок. Одно разделилось на множество, никто от этого не пострадал, только приобрел.

– Я лишаю людей голов, частенько множу их четвертованием, – засмеялся Палач, – что-то не похоже, чтобы кто-то из них остался доволен.

– Ты разламываешь зерно, а не сажаешь, – спокойно возразил старик, – ты разрушаешь себя на столько частей, сколько раз поднимал в воздух свой топор.

Палач опустил тяжелый инструмент на доски помоста.

– Я думаю об этом, старик, всякий раз, когда вижу перед собой шею очередной жертвы, но ответ прячется от меня.

– Вот, – послышался голос помощника снизу. Продравшись сквозь толпу, он бросил Палачу пшеничное зернышко. Тот протянул его старику: – Держи.

– Ответ прячется за твоей маской, – тихо произнес старик, бережно сжимая зернышко в ладони. – Вопрошающий разум и есть подготовленная почва, душа твоя может взрастить в трудах духовных колосок, разделить себя, подобно Богу.

– Не стать человеку подобным и равным Всевышнему, помрачился ум твой перед смертию.

– Не подобен и точно не равен, – улыбнулся старик. – Бог – это пшеничное поле. Слышал заповедь – Возлюби ближнего своего, выполни ее, встанешь колоском к колоску, зернышком к зернышку. – Он любовно посмотрел на «золотую» капельку в руке. – Вот и представь, какова должна быть Любовь к ближнему, чтобы превратиться в поле.

Первый раз в жизни у Палача тряслись руки. Старик покорно положил голову на плаху и сказал:

– Отдай ему это.

На раскрытой ладони уютно устроилось одинокое пшеничное зерно. Топор взмыл вверх, толпа ахнула и, выдохнув, восторженно взревела.

Соберись с силами, путник, там, внизу, куда уводит узкая тропа, прочь от руин грозного замка Властителя окрестных земель, ждет тебя иной мир, ибо ты, обремененный рассказом о тысячелистнике и зернышке, сам стал иным (или мне это только кажется), а известно, что мир меняется во след (а не перед) за нами, и не волнуйся о Маленьком Человеке, он умеет быть сильным и мудрым.