Читать книгу Он и она - Роман Воронов - Страница 3

Адам, выходя из Ворот:

– Не в яблоке дело.

Бог, глядя на Еву:

– И даже не в Змие.

Уже не молодой мужчина склонился над чаном с водой. В прыгающем отражении черные, глубоко посаженные под нависающим, как скала, лбом, давно утратившим гладкость и благородную бледность, глаза немигающим взглядом, казалось, пытались проникнуть сквозь толщу мутноватой жидкости, пробить дубовое дно и, пронзив земную твердь, заглянуть в саму преисподнюю, в те жуткие пределы, где стоны грешников перекрывают дьявольский хохот их мучителей, подельников Сатаны, и куда сам последние несколько лет отправлял «достойных» служителей Антихриста, иуд веры Христовой, чернокнижников и ведьм. Имя его хоть и сокрыто от нас, но всем он был известен как Инквизитор.

Мужчина зачерпнул ладонью из чана и медленно, крайне осторожно, даже как-то торжественно, словно перед ним находился Священный Грааль, коснулся губами прохладного, но увы, затхлого содержимого дубовой кадки.

«Чертов лентяй», – ругнулся Инквизитор про себя и хотел было позвать нерадивого слугу, в обязанности коего входило не только сыпать песок на кровавые лужи и смазывать механизмы, но и вовремя менять воду, дабы занятые священными трудами храмовники могли утолить жажду и обмыть затекшие телеса, но сил не осталось ни на праведную брань, ни на строгое нравоучение, ни на укоряющую молитву.

Он вернулся за стол, с трудом отодвинул тяжелый стул и упал в него в глубочайшей задумчивости и полном расслаблении членов. Отсюда, с этого самого места, он сотни раз взирал в потухшие очи своих жертв, испуганных, измученных, изуродованных и оболганных, молящих о быстрой смерти и не получавших ее. Инквизитор помнил все допросы – да, их было множество, но память его никогда не подводила, и он, мастер своего дела, старался не повторяться в последовательности актов «очищения души», чем снискал дурную славу в миру, поставлявшем без запинки «свежую пищу».

Когда на экзекуцию попадал еретик, Инквизитор точно знал, что спесивая усмешка сползет с лица жертвы, стоит служке разложить перед ним крюки, скобы, пилы и ножи разных длин и калибров, а «испанский сапог» сделает из клиента верного христианина уже на третьем обороте воротка. Чернокнижники терпели дольше, кусали до крови губы и молча теряли сознание, превращаясь в кожаные мешки с костями, но и их воля заканчивалась через день сидения на колу. Сложнее всего было с ведьмами: они рыдали, умоляли, кричали о своей непричастности и невиновности, и их женские чары отравляли душу и размягчали сердце, но долг требовал доводить процедуру до конца и вливать в жертву столько кипятка, сколько предписывали соответствующие каноны, установленные доминиканским братом – преподобным Крамером.

Сегодня храмовнику попался редкий экземпляр – «невеста Сатаны», в юности, видимо, была хороша собой, нынче же лицо ее несло на себе слабый, расплывчатый отпечаток утерянной красоты, а тело представлялось насмешкой над собственной, прекрасной когда-то формой. Во время всей экзекуции она хранила зловещее молчание, а насмешливый взгляд пронзительно-зеленых глаз без труда развенчивал весь пафос предъявляемых ей злодеяний.

Инквизитор, чувствуя собственное бессилие, наполнялся раздраженным беспокойством, что, в свою очередь, вызывало появление отвлекающей от святого дела крамольными мыслями икоты, коя, как известно, является происками Нечистого.

«Не ошибкой ли Господа Бога было сотворение Женщины? – стучало в висках. – А если нет, то не ошибкой ли церкви, то есть Человека, стало создание Святой Инквизиции? – ухало внутри головы. – Мы величаем сестер Евы «вместилищем греха» не из-за слабости ли потомков Адама? – скрипело на зубах».

Железо пронзало плоть ведьмы, она закатывала глаза, морщилась до слезотечения, но молчала, и эта пытка передавалась всему естеству ее мучителя. Судья-священник отхлебнул из бокала, но терпкое монастырское вино не смочило пересохшее горло – и как Создатель допускает в стенах Храма Своего деятельность такого органа, как Инквизиция? – подпрыгивающий, как изнемогающая птица в клетке, кадык рвал стенки трахеи.

– Довольно, – выдавил из себя Инквизитор, и служка перестал натягивать дыбу. Ведьма обессиленно уронила голову на бок, и ее помутневший взгляд пронзил судью наподобие осиного жала, обездвиживающего и ядовитого. Жертва явно что-то передавала ему посредством той невесомой, невидимой субстанции, что обволакивает светила, удерживая их грузные тела на небесном полотне, и чему великий Аристотель присвоил имя Эфир. Храмовнику почудилось, что это исчадие Ада читает в его голове, но не мысли хозяина, а свои: «Отчего столь явный перекос мужского, проявленный гневом и ненавистью по отношению к женскому, не из-за хлипкости ли сынов Адамовых?»

Инквизитор надавил ладонями на виски и крикнул служке: «Продолжай».

Тот взялся за рычаг, и у ведьмы треснула кожа на щиколотках.

«В какой момент, – продолжала хозяйничать внутри черепной коробки храмовника ведьма, – мужское племя уступило дочерям Евы, нарушив тем самым энергетическое равновесие полов, что привело к беснованию физической силы над слабостью?»

Ведьма уже освоилась в сознании судьи, и он, не привыкший к сопротивлению, почти сдался. «Где Ева – суть, отлепленная от мужа при создании и к нему же должная прилепиться обратно, – нарушила или предала заповеданное ей? Или виной тому муж, чья работа вернуть утраченное (или дарованное) ребро не грубой силой, но любовью, как это делает Отец Небесный, – запамятовал о сем либо не возжелал, ибо Путь Любви хоть и прям, но все время в гору?

Голос жертвы в голове Инквизитора умолк. Видимо, обладательница его, распятая на дыбе, потеряла сознание. Судья повелительно воздел указательный палец, окольцованный огромным перстнем-печатью, и служка ослабил натяжение веревок. Несчастная женщина еле слышно выдохнула. Попроси сейчас она о милосердии, что в этих подвалах именуется быстрой смертью, он тут же отпустил бы ведьме все грехи и отправил на костер ближайшим субботним днем. Но подсудимая молчала, а значит, дьявол в ней был все еще силен – иным и невозможно объяснить таковую стойкость духа.

Инквизитор дважды цокнул печаткой по краешку кубка, и служка, набрав полное ведро воды, выплеснул его на мученицу. Слабый стон огласил камеру, подтвердив, что женщина еще жива, но не успел судья открыть рот и задать следующий вопрос, как голову снова охватили «железные тиски», наподобие тех, коими по его приказу крошили черепа особо упорных служителей Сатаны.

«Вместе ли они, – застучало над переносицей, – муж и жена, раскачали маятник, указующий в своем покое ту точку равновесия, где ждет их обоих Бог, то место в Мире, где их общий Рай, или кто-то из них был усерднее? То уже не важно. Итог сего деяния – полыхающие костры, превращающие в пепел плоть и покрывающие копотью душу».

Голос ведьмы безраздельно властвовал над сознанием храмовника, контролировал его и диктовал не истину, но крамолу, постыдную, липкую, сатанинскую. «Кто, – уже самым бесстыдным образом гремело в ушах Инквизитора, – противопоставил друг другу то, что неотделимо в осуществлении Замысла Господнего, чье единство дает продолжение Замысла, а совместное пребывание есть источник Времени и, стало быть, бытия Универса?»

Храмовник редко удостаивал жертв своей близостью. Сидя на высоком стуле обвинителя в самом темном углу камеры, он прятал лицо от нечестивцев, пропахших кровью, потом и испражнениями, непроизвольно случавшимися от животного страха, но сейчас судья захотел подойти к ведьме, дабы видеть, как ее черная душа наконец-то покинет телесную оболочку.

– Подтянуть, Ваше Святейшество? – подобострастно поинтересовался служка, когда Инквизитор склонился над самым лицом жертвы.

– Подтяни, – прошипел судья, не отводя взора от сомкнутых век женщины.

Вороток повернулся, и вена на лбу ведьмы вздулась так, что едва не выплеснула свою синеву наружу.

– Гореть тебе в огне очищающем, – голос священника торжественно «ухнул» в низкий сводчатый потолок и успокоился на кровавой струйке, появившейся в уголке женских губ.

Инквизитор улыбнулся, но тут же снова схватился за голову.

«Мы горим на кострах и выравниваем муки Христа, – бушевало внутри судейского черепа. – Каждая сожженная вознеслась следом за Спасителем».

– Отпусти, – заорал что было мочи Инквизитор.

Служка торопливо завертел вороток в обратную сторону, хотя окрик храмовника предназначался не ему. Шатаясь от головной боли, судья доплелся до стола, отыскал среди прочих пергамент, записанный со слов доносчика, и, окунув в пурпур перстень, с яростью поставил кровавую метку против слова «ведьма», что означало подтверждение истинности всех предъявленных женщине обвинений. Ведьма отправлялась на костер…

В камере для допросов висела густым облаком тишина, такое же безмолвие наконец-то установилось и в голове храмовника. Жертву уволокли, дыбу отмыли, свои страшные инструменты служка спрятал в сундук, а пол засыпал песком, вот только воду в чане не сменил, ленивая скотина.

Кряхтя и вздыхая, Инквизитор направился по узкой галерее, ведущей наверх, к выходу, раздумывая о вынесенном приговоре, о завтрашнем дне, в который наверняка выползут из своих адских расщелин слуги сатаны, черти в человеческом обличии и прочие отбросы темного воинства, с которыми ему, вооруженному Святым Писанием и Приговорной Печатью, сражаться в одиночку (служка с инструментами не в счет). Плечи от таких мыслей расправились, походка стала тверже, а острый подбородок взмыл вверх.

«Уж не гордыня ли?» – спохватился вдруг храмовник, памятуя о суровом спросе на Страшном Суде за этот смертный грех. «Господи, и откуда взяться ей, искушающей душу?» – промелькнуло у Инквизитора, когда он, широко и бодро шагая, следовал мимо камеры с сегодняшней ведьмой.

«Жена Лота, – промелькнуло в голове, – собственным неверием мужу возложила код гордыни на женский род, а через потомство – и на всех людей».

Инквизитор встал как вкопанный: «Опять она, истинно колдунья, раз залезает в меня через стены каменные и решетки из железа». Он со злобой двинул ногой в обитую медью дубовую дверь – ни звука изнутри. Храмовник подождал с минуту и, тихонько, стараясь не скрипнуть, приоткрыв небольшую створку, заглянул в камеру. Женщина, свернувшись клубком, неподвижно лежала на соломе, но Инквизитор опять услышал ее голос в себе: «Любопытство – то самое качество, что взращивает через неверие гордыню в женщине. Этот грех принесла в Мир одна из дочерей Евы, Содом был уничтожен Огнем Небесным ради ее выбора – таков Замысел».

Инквизитор, оглушенный услышанным, резко опустил створку. Прочь отсюда, подальше от непонятной, страшной женщины, чья воля властвовала над его разумом безраздельно. Он почти вприпрыжку, высоко задрав полы тяжелой рясы, выскочил на воздух, пропитанный сладковатым привкусом сгоревших тел, и вдохнул эту отравленную им же субстанцию.

– Содом, – прохрипел Инквизитор, хватаясь за горло, через которое вползали внутрь его естества вопли ужаса и безысходности, стоны растерзанной жизни, брошенной на алтарь безумия, страха, невежества и гордыни.

Задыхающийся храмовник пал на колени – ноги уже не держали грузное хранилище обманутой судейской души.

– Это все она со своим яблоком, – шевелил губами Инквизитор, протянув скрюченную пятерню к небесам. – Это все Ева.

Перед самым концом, когда сознание погасило восприятие окружающего мира с его ведьмами и судьями, храмами и дыбами, чистотой помыслов и проказой деяний, Иисусом и Иудой, Адамом и Евой, он услышал голос, прямо внутри своего остановившегося сердца:

– Не в яблоке дело, любимый.