Читать книгу Живые мишени - Роман Всеволодов - Страница 3

Он появился вместе со снегом – мокрым, липким, неприятным, – совсем непохожим на тот веселый теплый снег, что когда-то лежал за окнами дворца, где под каждой елкой играла заботливо устроенная под ветками музыкальная шкатулка. Теперь пришло время другой музыки – чужой, непонятной, той, что тихо насвистывал себе под нос комиссар Яковлев.

Мария сразу почувствовала что-то очень недоброе, что принес с собой этот человек, едва только он переступил порог их дома. Странно, она уже порой нечаянно именовала «домом» стены чужого губернаторского жилища, где теперь пребывала в заключении вся царская семья.

Но ведь именно здесь, сейчас были ее отец, мать, сестры, братик, даже многие слуги, включая неизменно заботливого лейб-медика Евгения Сергеевича Боткина, гувернера Жилика, швейцарскую фамилию которого сестры преобразовали в шуточно-ласковое прозвище.

Дом – это не стены, а люди. Люди ее здесь – в этом каменном здании, выстроенном несколько столетий назад, после большого пожара, едва не спалившего дотла весь Тобольск, и теперь окруженного бдительными часовыми. Все ее родные здесь, в этом доме с тусклым светом, испорченной канализацией, грубостью чужих людей, стерегущих их плен. Здесь было бы совсем плохо, если бы близкие души, озябшие от злоключений, так обильно выпавших на последний год, не прижимались друг к другу, спасаясь счастливо рождающимся теплом.

Но прибывший комиссар принес с собой что-то очень чужое, и даже в его вежливой улыбке Марии почудилось злое. Она почувствовала это сразу, еще до того, как Яковлев стал суетливо осматривать комнаты, врываться в самое неподходящее время к больному Алексею, дабы убедиться, действительно ли тот болен, или же его преднамеренно обманули относительно здоровья мальчика.

На маму комиссар не произвел такого впечатления, она даже стала защищать его, сказав, что это хоть и очень нервный, но все-таки, безусловно, интеллигентный и в чем-то отчасти приятный человек. Хуже того, Мария видела, что с появлением нового человека мамины глаза засветились теплом надежды. Она, верно, думает, что именно с ним должно наконец прийти спасение. Бедная мама по-прежнему верит в то, что пока они находятся в заключении, кто-то изо всех сил старается вызволить их. Ведь должно же остаться от целой России хоть несколько человек, преданных своему государю.

Не то что отец. Он уже хорошо знает цену человеческой преданности. Но, кажется, и он тоже не чувствует до конца все, что есть злого, опасного в этом приехавшем к ним человеке. Не чувствуют этого и сестры. И только Мария точно знает, что не посланником затаившихся до времени сил, радеющих о спасении плененной семьи низвергнутого императора, явился новый комиссар, а тем, кто сделает ее отцу что-то плохое. Цель его приезда пока еще остается неясна, о миссии своей он не распространяется, но все усерднее молится за отца встревоженная Маша, и голос ее нервно дрожит во время акафистов и хоралов. Нынешние истовые молитвы ее, призванные защитить, сколь это возможно, отца от злобы чужих людей, отзываются воспоминанием о совсем еще раннем детстве, когда она, будучи всего трех лет от роду, без устали целовала портрет папеньки, заболевшего тифом, вмиг потерявшего живой блеск глаз и твердость голоса. Маленькая Маша уже тогда знала, что папа ее – царь, что он почти такой же главный, как Боженька на небе. Который обязательно должен сделать так, чтобы отец ее выздоровел, потому что сам он ведь не сможет один уследить за всей землей, а кто ему лучше поможет в этом, чем папа… И когда отец выздоровел, когда вновь нежно обнимал и гладил ее, Маша надолго поверила, что Бог – хороший и ничего плохого никогда никому из них не сделает. Она чувствовала, что Он, Бог, – тихий и уютный, как свет лампадки над ее колыбелькой, который помнился долгие годы.

А вот в глазах комиссара Яковлева она не увидела ни малейшего отблеска этого света.