Читать книгу Нет пути. Они не пройдут - Роман Заречный - Страница 3

Машина неимоверно тряслась на ухабах. Водитель вёл её, оглушительно матерясь – расстояние, отделявшее нас от двух преследовавших немецких мотоциклов, неотступно сокращалось. Мы дважды не остановились в ответ на их требования, и теперь они твёрдо вознамерились разделаться с нами. Непонятно, почему они не стали стрелять по колёсам – похоже, преследование разжигало у них чисто спортивный азарт. Вляпались, нечего сказать! Это всё Гром! Предложил «срезать» – знал ведь, что здесь постоянно дежурят патрули! Да здесь вообще шлагбаум стоит! Стоял, то-есть… Пришлось его сбить… А ведь сто километров до нашего аэропорта оставалось, не больше! А теперь – если живы будем, то хорошо…

– Вставай, парень! – услышал я доносившийся словно издалека молодой мужской голос. Меня, похоже, зверски трясли за плечо. Я распахнул глаза, и увидел прямо над собой лицо молодого парня лет двадцати. Русский – светло-песочные волосы, васильковые глаза. «Вася», почему-то вдруг подумал я. Его зовут Вася.

– Как тебя зовут? – тихо переспросил я.

– Вася, – запрограммировано ответил парень. – Кх-кх, Василий Земляничкин! – торжественно поправился он, разгибаясь.

Я увидел, что вся комната уже полна людьми – повсюду слышался громкий смех и шум голосов – но все разговаривали, насколько я мог расслышать, на безупречном русском. Находившиеся неподалёку начали оборачиваться к нам. Я заметил здесь и нескольких девушек. Но в основном это были такие же молодые ребята, как и товарищ Вася – всем где-то от шестнадцати до двадцати пяти. Все затянутые в светло-серый камуфляж, и некоторые выглядели в нём довольно забавно.

– Ты сам – кто такой? – резко осведомился высокий темноволосый красивый парень, сидевший на койке справа.

– Да так…

– СМБР! – громким и взволнованным шёпотом провозгласили ему в спину. – Сам-то не видишь?!

– Да, есть немного… – величественно подтвердил я.

Тут же в комнате поднялся гомон полупридавленных взволнованных голосов, и в тот же момент десятки пар глаз искоса, но не упуская ни малейшей детали мгновенно устремились в мою сторону.

– А пальцем стену пробьёшь? – робко спросил у меня Вася.

– Давно не пробовал! – спокойно отозвался я, важно садясь на подушку.

Чернявый невольно отодвинулся.

– Константин! – элегантно протянул он мне руку.

Я от души пожал её:

– Роман Заречный, – отрекомендовался я. – Сотрудник Службы Международной Безопасности и Разведки.

– Ты воевал? – спросила синеглазая невысокая девушка с тёмно-каштановыми, и казавшимися почему-то очень мягкими, словно шелковыми волосами, мягко спадавшими на плечи, отодвинувшись от группки спорящих.

– Разное бывало… – небрежно отозвался я, лишённый возможности признаться в правде, но, не желая терять лицо.

– Что говорят? Что планируется? – уверенно уточнил широкоплечий и рослый подросток с ещё совершенно мальчишеским лицом.

Я только собрался ответить, как дверь распахнулась, и в комнату вошёл командир, наконец-то тоже сменивший своё одеяние на пятнистую военную форму и небольшую ярко алую беретку на макушке – так он выглядел удивительно гордо, и даже воинственно.

Словно ураган пронёсся вокруг – все сорвались с мест, и во мгновение построились в две шеренги, вытянувшись в проходе. Я тоже втиснулся между бойцами, и непривычно замер по стойке «смирно» (не стоял так со школьных уроков физкультуры – у «разведчиков» строевая подготовка отсутствовала в подобии!).

Командир прошёлся вдоль строя, зорко оглядел всех, с небольшим прищуром, и скомандовал:

– Напр-а-а! За ной ша-а-аг арш!

Звучно впечатывая сапоги в пол, вся колонна двинулась за ним.

Унданга вывел нас в коридор, затем, через коридор, под расстеленное угольное полотно южного неба, испещрённое крупными сияющими искрами звёздочек. Через опустевшую площадку мы прошли к сверкающему электрическими лучами невысокому зданию, откуда во все стороны разносился нестройный шум и аппетитные запах – это была столовая. Я наконец-то ощущал уже почти забытый вкус обычной человеческой пищи – за время в убежище я привык считать еду довольно неприятной, но необходимой обязанностью, а по дороге сюда нам с Громом часто приходилось голодать по несколько дней. Редкие случайные перекусы, как правило, ограничивались всё теми же пайкам «разведчиков» или, чаще, какими-то совершеннейшими помоями. А здесь – целая миска гречки с тушенкой и морковью, свежий хлеб (настоящий чёрный хлеб!), чай. Мне не верилось, что всё это может быть наяву! Меня постоянно тянуло пощупать, понюхать, снова и снова прикоснуться к ровно отпиленным ломтям свежего ароматного хлеба, и зарыться в него с головой. Я медленно и тщательно, по многу раз пережёвывал каждый кусочек пищи, наслаждаясь этими забытыми ощущениями прикосновения пищи к языку, её вкусом, запахом, видом, потом долго тянул чай, смакуя каждый глоток. К счастью, времени на ужин было дано довольно много, и моё удовольствие не было прервано.

После этого, командир снова собрал всех нас, и опять повёл куда-то (в этот момент, ощущая топот множества ног со всех сторон и постоянное дыхание соседа мне в затылок, у меня вдруг, на миг, возникла навязчивая мысль о том, как сильно мы все напоминаем большое покорное стадо, но через несколько мгновений её сменили десятки других, более уместных). Мы пришли в просторный светлый зал, где на стене висела большая, но изрядно потрёпанная и довольно ветхая карта из нескольких больших листов, и в несколько рядов были выстроены простые деревянные скамейки. Мы шумно расселись, и Унданга вышел вперёд, и как-то просто и одновременно величественно начал:

– Товарищи бойцы! Все вы знаете, наша Родина находится… захваченной полчищами фашистов. Она стонет сейчас, растоптанная под вражеским сапогом, – он на мгновение прервался, в скорбном молчании. – Но врагу мало, что он захватил нашу Родину. Он хочет больше – он теперь хочет двинутся на Юг, он хочет покорить все свободные народы! Наши деды и прадеды бежали из захваченной фашистами нашей Родины, но теперь враг опять хочет прийти, уже сюда! Он и так уже столько лет держит в рабстве всё побережье Африки. И мы должны сорвать его подлые, поганые планы! Мы должны нанести удар, мы должны бить и гнать, мы должны прогнать фашистских бандитов, мы должны прийти на помощь народам Северной Африки! – Унданга остановился, немного помолчал, прокашлялся, нервно отбарабанил кончиками пальцев по стене. – Военное командование наших республик вместе со службой СМБР приняло решение и разработала план операции по освобождению Алжира, Ливии и других республик, вероломно захваченных врагом. Планируется одновременно нанести мощный удар по всей линии фронта с Юга, и одновременно высадить морской десант с Севера, чтобы ударить по фашистским силам с тыла. В дальнейшем, подавив оборону противника, наши войска двинутся через горы и пустыни на соединение друг с другом. По дороге они должны уничтожать военные базы, технику и живую силу противника.

Перед нашим отрядом поставлена важная задача, от исполнения которой зависит и всё само наступление: нам, вместе с ещё несколькими русскими подразделениями будет необходимо по Средиземному морю добраться до побережья Ливии и атаковать город Сирт. Через три дня наше подразделение соединят с остальными частями, которые будут должны участвовать в наступлении, и отправят в Рашид, откуда мы и доберёмся до Сирта. Подробнее о плане штурма я расскажу позже – он ещё не принят окончательно. И я надеюсь, что вы не опозорите чести русского солдата! – важно провозгласил Унданга. – У кого-то есть вопросы? – вдруг спросил он. – Если нет, то все свободны. Товарищей Заречного и Степанченко я прошу остаться, – неожиданно добавил командир.

Все начали вставать со своих мест, шумно обсуждая услышанное. Вместе со мной к командиру подошёл ещё только один худощавый мрачный юноша – это, похоже, и был Степанченко.

– Вот что, молодёжь, надо нам над планом голову поломать – кроме вас некому! – сказал командир. – Я буду руководить всем наступлением на Сирт.

– Ого! – вырвалось у меня.

– Вы двое будете моими заместителями, – мягко продолжал командир. – Мне одному с этой компанией не справится.

– Кампанией? – переспросил я.

– Ты прям как Гром! – усмехнулся командир. – Тоже всё время что-нть отчебучит.

Он подошёл к карте, которая была вся испещрена какими-то закорючками и пестрела множеством подписей. Но тут я вспомнил, что Громобой упрямо вдалбливал в меня картографию, и начал всматриваться пристальнее. Это оказался подробный план вражеских укреплений со стороны берега, составленный «разведчиками» (хоть в чём-то от них прок!).

– Вот смотрите, здесь удобное место для высадки. Давайте вот о чём подумаем… – и началось.

Наступление наше началось. Вот только не сразу. Ближайшие три дня к нам каждый день прибывали всё новые и новые отряды добровольцев. А я весь с головой окунулся в кипучую деятельность: с утра пропадал на учениях вместе со всем отрядом (это оказалось так необычайно легко – просто выслушивать команды, и стараться выполнить их, как можно лучше), а вечером, с командиром и этим Степанченко (толковый оказался парень, с прошлым которого, к тому же, оказалась связана совершенно удивительная история – он четыре года назад бежал из оккупированной Украины, от фашистского рабства, спрятавшись в кузове немецкого грузовика; вот только, в отличие от нас, везли его настоящие фашисты, и каждое мгновение могли его обнаружить и тогда он бы сейчас не придумывал всякие операции!) продумывали каждую деталь предстоящего штурма. Задачка оказалась та ещё: оборонительные сооружения были построены, по большей части, ещё сразу после оккупации города, но сделаны основательно. Вокруг большей части была выстроена огромная стена, добросовестно выложенная массивными каменными плитами в несколько рядов, привезёнными бог знает откуда. А там была ещё и целая маленькая вражеская армия, с пулемётами и орудиями, засевшая в крепости. Совсем неплохо будет бегать там под их огнём!

Но это только присказка. Скоро нас всех собрали, отвели на железнодорожную станцию, где шумной толпой разогнали по вагонам, и длинные поездной удав потянулся через пустыни, горы и саванны, через всю континент – на Север. Странствие наше, нудное, однообразное, но не доставляющее особых хлопот, продолжалось почти месяц – с железными дорогами, тем более связующими несколько государств, было не всё ещё благополучно. Вагон был забит вплотную – даже пройти по нему из конца в конец было невозможно, не наступая на других. Спали вповалку, на подложенных рюкзаках. Еда только на станциях, два, а чаще раз в сутки. Нестерпимая жара, спёртый, душный воздух, наполненный ароматами давно не мытых тел, грязь повсюду, теснота, нудная скука – но главное, мы всё же двигались вперёд, не прилагая ни одного усилия.

Вагоны с войсками растянулись едва-ли не через весь материк. Удивительно было, как фашисты не заметили этого, и сами не ударили раньше. Но это, вероятно, объяснялось их обычным презрением ко всем остальным людям и ленивой самоуверенностью.

За это время я познакомился почти со всем отрядом, носившим многозначительное, но малоразумное название: 5-ая Интернациональная Южноафриканская Республиканская Добровольческая Русская Бригада. Всё это были, в основном, простые молодые парни, чьих предков «разведчики» вывезли из России. Многие легко говорили по-русски, хотя было несколько чернокожих. Русские жили здесь чаще замкнутыми общинами, стараясь заключать браки только между собой, и помогая друг другу, по мере сил, хотя было и немало исключений. Вот только жизнеописания моих товарищей были однообразны, как дни нашего путешествия, говорили они об одном и том же, то есть, ни о чём, смеялись над разными глупостями целыми днями. Это уже скоро нагоняло только ещё большую скуку.

К счастью, я познакомился с той самой девушкой с каштановыми, словно шелковистыми волосами, спросившей меня про СМБР. Её звали Таня Свиридова. И кроме имени и фамилии, я долгое время ничего о ней не знал. Среди окружавшего шквала голосов, она могла молчать часами, задумчиво и мечтательно уставившись в пустоту. И я, рядом, тоже молчал. Я не спрашивал, о чём она думает. Не спрашивал ни о чём.

Мы слушали звуки: хаотичные беспокойные голоса, смешиваясь, приобретали непонятную красоту и мерность, превращаясь в шум прибоя, колёса ритмично стучали по рельсам, как удары человеческого сердца. И это было так странно, и так прекрасно. Время здесь словно исчезло вовсе – часы за часами. А мы всё слушали.

Особенно было хорошо, когда поезду ничто не мешало, и он начинал разгоняться, стремительно пожирая километры. И так нестись в нём, сквозь необозримые пространства саванны. И нет преград. Мелькают вёрсты, кручи… Мощь, воля, огонь и бег. Словно на крыльях, словно нагоняя горизонт. Всё вперёд и вперёд. И судьба ждёт. Ждёт нас.

– Ты – «разведчик», – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнесла Таня, повернув ко мне своё светлое, почти полупрозрачное лицо, с нежными тонкими чертами. – Мама помогала им. Почти пятнадцать лет. Они её, ещё когда она была в детстве, спасли от смерти – увидели, однажды, голодную, и мешок муки оставили, тайком. А у них в семье тогда никто работать не мог; дети маленькие, родители все болели – ну, фашисты их и перестали кормить… После этого родители поправились, а мама и стала вам помогать.

Она мне говорила, что папа тоже на «разведчиков» работал. Только он ушёл однажды, и не вернулся. А мама так решила, что погиб. Я его и не помню.

А они меня ещё читать научили. Зачем читать, если всё равно нечего?! От деда книжки оставались. Однажды, зима холодная была – снег в доме, чуть по ночам не замёрзли совсем. Я книги сжечь хотела, а мать не позволила – память, вроде как, и они, так и полёживали, – и Таня чуть улыбнулась. И улыбка получилась лёгкая, но светлая, так не вяжущаяся с её гнетущим рассказом. – Так и жили. «Разведчики» нам помогали. А я на них всё ругалась, что люди вокруг от голода дохнут, а они ничего не делают. А мама всё говорила, что им должна. Они её начальником цеха сделали, на заводе. А она им всё потом рассказывала, что могла узнать.

А однажды пришли к нам двое, ночью. Привели ещё двоих – те еле идут, все в крови, трясутся, шатаются – в одних рубашках. Это партизаны были. Я их тогда в первый раз увидела – люди, как люди. Как скелеты тощие, да и мы не лучше, одежда – одни заплаты. Оказалось, что они из окружения вырвались. Маме сказали, чтобы она их у себя оставила. Она и согласилась. У одного из них сумка была. В ней – бумажки какие-то. Мама её сразу спрятала, в погребе – у нас погреб был большой, отец ещё делал. Если не знаешь, где он находится, так просто не найдёшь. Потом ваши ушли, а партизаны остались.

На следующую ночь их должны были другие забрать. Но под вечер уже пришли к нам фашисты – выдал кто-то из соседей. Партизан схватили – те в бреду валялись, без сознания. Маму увели. А меня дома не было. Я пришла – вижу, всё перевёрнуто, нету никого. Я сразу в погреб – сумка на месте. А тут пришли ваши. Сумку забрали, и меня с собой. Я сначала не хотела уходить, так они меня взяли, и понесли. Привели в отряд. Там мне сказали, что маму убили. Мучили, говорят, страшно, – Таня сбилась, прервалась. – Всё узнать хотели, где эта сумка, будь она проклята! Так и умерла. Я тогда и про отца узнала. Он от фашистов бежал, и в лесу скрылся. А потом и подался в партизаны – возвращаться ему нельзя было, фашисты бы тогда и нас с мамой сразу убили. Он два года назад погиб.

А в сумке той документы оказались, план какого-то города, африканского, – и у девушки в глазах блеснули искорки смеха. – Его, говорят, у генерала какого-то стащили, он туда и ехал. Не доехал – его те партизаны, которые у нас были, в плен захватили. А документы теперь надо в Африку доставить. Ну, мне и сказали: «Езжай, мол, нечего тебе теперь здесь делать!» Ну, я поехала. Попала сюда. Здесь меня на «разведчики» к себе на работу взяли. Да что здесь за работа! Пять лет так проторчала.

– А как ты в отряде оказалась?

– Да как узнала, что скоро хотят бить фашистов, то сразу… сразу решила ехать тоже. А потом узнала, что они и девушек принимают – так всё и получилось, – спокойно ответила Таня.

– Я так же. Их бить и бить – конца-края не видно, – согласился я.

– Я маму вспоминаю – за что её?! – продолжала Таня, потревоженная какими-то мрачными мыслями. – И за то, что она вам помогала – что вы для неё сделали?! Что?! Она ведь так и погибла, ничего не выдала. А ради чего?! – вдруг горестно, и с каким-то ожесточением заговорила Таня.

– А что мы могли?! – оборвал я девушку, кажется, слишком резко.

Она замолчала. Я заметил, что некоторые тоже, с явным вниманием прислушиваются к нашему разговору.

– Но это ведь… это ведь вы всё начали, всех собрали! – с робкой, но упрямой убеждённостью, поддержал меня Вася.

Я не ответил ничего. Дальше мы с Таней опять молчали.

Лишь на следующий день я вдруг решился выложить и про себя всё, до последней капли. К моему удивлению, Таня поверила всему сразу, и без колебаний. Она всё так же прямо и немного печально смотрела на меня своими большими светло-карими глазами, и ничего не произносила в ответ. Но я видел, что ей доставлял удовольствие слушать о нашей мирной, свободной и счастливой жизни, без ужасных войн и бессмысленных смертей. Вернее, как жили. Как жил я – было-было, и прошло.

Поздно вечером мы добрались до промежуточной цели – Рашида. Город был до краёв заполнен толпами солдат. Несколько часов мы разыскивали то место, где по предполагаемым приказам нас должны были разместить. Это вызывало некоторые пессимистически-тревожные мысли и касательно предстоящего штурм-наступления. Но всё же нас где-то разместили, и мы, измученные повалились спать.

Не тут-то было – я, как заместитель, ещё должен был проследить за тысячью сотен дел и выполнить сотню тысяч обязанностей. Уснуть я смог лишь ближе к утру, находясь уже в почти бессознательном состоянии. К счастью, операция должна была начаться ещё только через три дня, что давало некоторую необходимую передышку.

А примерно к обеду к нам на огонёк завернул и некий наш давний знакомый – для краткости назовём его просто Громобой.

– Здорово, Гром! – окликнул я его издалека.

Лицо его, в ответ, озарилось неподдельной радостью. Все тут же бросили свои дела, и начали пялиться в его сторону. Но выглядел Гром вполне себе… как всегда, только был более загоревшим и несравненно более счастливым.

– Я еду с вами! – подобно пламенному удару грома вдруг обрушил Громобой свои слова.

– Как?! – в шоке уставились на него мы с командиром.

– Поручение руководства! – пояснил Громобой. – Однако, я и сам желал принять как можно большее участие в планируемой освободительной операции. Кроме того, сыграл роль и фактор моего личного знакомства с вами обоими.

– Да, славная будет заварушка! – масленно заулыбался командир.

– Здравствуйте, товарищи! – несколько запоздало провозгласил Громобой, поворачиваясь к остальным.

В ответ ему раздался нестройный гул приветственных возгласов.

– Дисциплина – к чёрту! – пожаловался командир.

– А к чёрту её! – сжонглировав словами, отозвался Громобой. – Чтобы умирать дисциплины не много нужно!

– Сколько поляжет! – трагически возгласил Унданга.

– А что остаётся?! – подал голос Громобой. – Что остаётся?!

– Как всегда.

Позже Громобой улучил момент, и подойдя ко мне, спросил:

– Ну, как ты, Рома?

– Всё в порядке. Только бы всё получилось! – вдруг вырвалось у меня.

– Ты про наступление?

– Да. А про что ещё?

– Не навсегда же нацисты поработили человечество! – положа руку мне на плечо, отвечал Громобой. – Мы должны победить. И Он должен быть на нашей стороне, в этот раз!

– Ты веришь, что всё получится?

– Господь один знает, что нам нужно, – с полузатаённой печалью сказал Громобой. – Пусть… пусть и будет… по Его Воле.

Всё следующие дни мы с рассвета до заката грузили снаряжение, продовольствие, оружие, боеприпасы в небольшой, но основательно сделанный пароходик, любезно переданный на нужды армии кем-то из местных жителей – выходить на ней в море, почти целиком контролируемое флотом Германии всё равно было невозможно. К вечеру второго дня Громобой неожиданно позвал меня и командира, и спросил, как мы планируем штурмовать город. Ознакомившись с нашим коллективным творчеством, он надолго задумался, а потом объявил:

– Совершенно не годится. Не учтены силы повстанцев, не учтена возможность скорого прибытия подкрепления к противнику, не учтена возможность авиационного налёта вражеской эскадрилии из Германии – нам, с одной стороны, необходимо в кратчайшие сроки взять город, а с другой стороны, мы имеем возможность осуществить это в действительности. Необходимо постоянно поддерживать связь с отрядами повстанцев, необходимо осуществить наступление одновременно с нескольких сторон, необходимо координировать действия всех подразделений Бригады. Необходимы более высокие темпы наступления!

– Мы не сможем их обеспечить! – мрачно отозвался Унданга. – Бойцы не готовы к таким операциям.

– Мы должны! – прервал его Громобой. – И ещё: необходимо выдвинуться раньше, до начала общего наступления. Иначе нам не успеть.

– Враг сосредоточит все силы против нас!

– Он не успеет – если рассчитать всё точно. Так я думаю. А что ты предлагаешь, Роман? – неожиданно осведомился у меня Громобой.

– Я думаю… я думаю, надо рискнуть, – признался я. – Но сначала необходимо всё продумать ещё раз – нельзя просто бросаться на смерть.

– Хорошо сказал! – воскликнул Громобой.

– Я согласен с вами, – неожиданно миролюбиво воскликнул Унданга. – Но у нас ещё одна проблема: как попасть в город?

Я лишь засмеялся, потому что именно над этим мы и думали всё время, лишаясь сна и отдыха. Город окружён каменной стеной. На ней установлены орудия, и из них будут стрелять. В стене есть ворота. Но они заперты, и хорошо охраняются. Спрашивается, как попасть в город?

– Взорвать стену, – отрезал Громобой.

– К ней нужно ещё подобраться, – подал голос я.

– Надо нанести отвлекающий удар, и заставить противника направить огонь туда, – вдруг торжествующе предложил командир.

– Блестяще! – воскликнул Громобой. – Просто превосходно!

– А с какой стороны будет главный удар? – решился спросить я.

– Со стороны ворот – нельзя. Там нужно наносить отвлекающий, иначе заподозрят. С запада подбираться к городу будет трудно – берег слишком высокий. Поэтому, там тоже будем наносить отвлекающий. Будем штурмовать восточную стену, – невзначай поведал командир, рассуждая на ходу, охваченный приступом военного вдохновения.

– Будем взрывать стену? – уточнил Громобой.

– Да, – подтвердил Унданга.

– Это будет трудно! – заметил я.

– Справимся? – спросил Гром.

Командир помолчал.

– Громобой, – тихо начал он, – ты поможешь нам?

– Чем смогу, – ответил тот. – Только будем наступать и с востока, и с запада.

Командир вдруг неожиданно закрыл глаза, уронил голову на руки, и в тот момент, как я, в панике, уже хотел броситься к нему… вдруг воодушевлённо захрапел на всю комнату. Глядя на него, я почувствовал, что многодневная усталость с неодолимой силой смыкает и мои веки. Сквозь полусон я уловил, как Громобой бесшумно удаляется, и после этого перестал что-либо чувствовать, и о чём-то размышлять.

На следующий день мы заканчивали все приготовления, а я снова успел порадоваться, что всё так удачно складывается: Громобой будет с нами. Я чувствовал, что он не допустит поражения, и мы освободим город от фашистов. Что бы там не думал про это Бог.

Вечером последнего дня Таня спросила у меня, с лёгкой насмешкой:

– Если погибну – будешь вспоминать?

– А если я погибну?

– Я спросила раньше, – напомнила Таня.

– Каждый день! – с притворной торжественностью пообещал я.

– Хорошо, – неожиданно кивнула девушка. – Вспоминай, пожалуйста. Только каждый день, прямо с утра, как проснёшься.

– Подъём завтра, ровно в два! Всем спать! – вдруг донёсся до нас голос командира.

– До завтра! – попрощался я.

Таня лишь молча кивнула в ответ.

Уже засыпая, я успел подумать, что командир у нас оказался всё же человек неплохой. Честный, прямой, беззлобный. Помнил обо всех своих бойцах, и обо всём заботился сам. Никого не приближал к себе, но и не забывал заслуги людей. Командовал уверенно, но без наглости, и случайных оскорблений. В этом плане он имел всего-лишь один пробел, но весьма колоссальный – вовсе не владел великим русским матерным языком. Впрочем, он умудрялся доходчиво объяснять свои мысли и с помощью скупых армейских команд, время от времени расцвечивая их цветастой и пышной бранью на загадочных местных наречиях, которых знал неистощимое количество. За время планирования операции я убедился, что он был неплохим стратегом, не лишённым практического опыта. Всяческим необъяснимым и загадочным директивам, приказам, указаниям, распоряжениям и т. д., и т. п., ежемгновенно поступающим со всех сторон, Унданга подчиняться не спешил и, не слишком уважал как их, так и их составителей.