Читать книгу Аллохтон. И другие рассказы - Рон Палин - Страница 2

24/09/2014, Бельгия

Дорогая сестрёнка,

Сегодня три коллеги – автохтоны (те, кто имели честь родиться от немигрантов) накинулись на меня по пустяку за утренней чашкой кофе. Вышел спор ни о чём: о роли Америки в мире. В Бельгии не любят американцев и немцев, и французов, и голландцев – всех вокруг себя не любят. Предложил им поделить Америку на штаты. Так легче не любить будет.

Тогда все трое дружно вступились за Америку. Диктаторов и террористов правильно бомбят. Ох, уж эти мне человеколюбы из социального сектора. Даже Дэльфин, эта молчаливая алколичка-наркоманка, что-то тявкнула в общий хор. Опять же, попытались перекинуться на Путина. Я ещё раньше им всем сказал: эту тему не трогать, не прикасаться, как к исламcкой религии. Сказал, что у Путина прямая спина и развитые мышцы груди, что в мире есть только двое шестидесятилетних мужчин, которые так хорошо выглядят: бельгийский премьер, социалист-гомосексуалист Ди Руппо (про социалиста и гомосексуалиста я не сказал – это они и так знают) и вот этот, такой нелюбимый ими Путин.

Они сейчас – прошло два часа – друг с другом беспрестанно воркуют, меня же эти пересмешники обходят стороной. Мне почему-то вспоминается гордый асоциальный писатель Набоков. С этой, за офисным столом справа, африканской любовницей, точно сегодня не заговорю. Скоро обед.

Третий коллега – дурашливый мужчина тридцати пяти лет со степенью доктора антропологии, отъявленный коммуняга и философ-анархист – тоже присоединился к западникам. Говорит, что демократия тут, свобода, а в России бы он сидел в тюрьме за свои убеждения. Неудачник. В России бы он скорее спился. Тут же он устроился на халявную работу и женился на эфиопке из новоприбывших.

Сижу уязвлённый, непримиримый и беспомощный. Где она, моя первоначальная мигрантская самодостаточность? Когда говорил я односложными фразами, модальными глаголами и местного диалекта не понимал. Целомудренным двадцатидвухлетним юношей был. Пять долгих лет прошло с тех пор.

25/09/2014

И вот снова сижу за своим офисным столом, расслабленный, глупенький и довольный.

Кофейная пауза прошла спокойно. Мой чёрный юмор, с едва уловимым привкусом цинизма, вновь в цене. Котируется, как лечебный змеиный яд.

Короткие фразы падают, скатываются с пластмассовой мебели под визгливые женские улюлюканья. Пошлости с нехитрой начинкой подхватываются вороньими клювами на лету и тут же проглатываются. Никаких особых происшествий. Неказистый конторский день плавно течёт к своему концу.

Но вот, после обеда, ближе к полднику, на горизонте новая нелепица – наш координатор, временно исполняющий обязанности главного директора. Косоглазый бегун трусцой. Молодцевато перепрыгивает через две ступеньки, идёт боком, смотрит боком, улыбается – криво.

Из партии зелёных, человечных и экологичных. Сконцентрирован на своей карьере и женских сотрудниках в эшелонах повыше.

Ему докладывают, что туалеты после курса интеграции мигрантов вновь грязные. Пластмассовые очки унитазов опять сломаны: становятся на них, вот они и трескаются. Бумага туалетная свешивается с потолка.

Директор тыкает грязным пальцем ассенизатора в самсунг-галакси и произносит: надо установить краники для подмывания, в исламской культуре пользуются водой, а не бумагой, это даже гигиеничней и экологичнее.

Краники никто никогда не установит – кому это надо? Но идея останется, запомнится. Директор скользит бодрым взглядом по окружившим его подхалимам. Подхалимничают все, без устали, без смысла, без умысла и толка, так, на всякий случай, чтобы голову при случае не отрезали… потом, при исламском халифате.

26/09/2014

Бывает, как сегодня, нас выгоняют из-за столов и собирают на собрание. Обсудить новые инструкции регистрации прибывающих мигрантов. Каждому бродяге, удачно перепрыгнувшему ров и постучавшему в ворота королевства, присваивается национальный номер из двенадцати цифр. Без этого номера клиентов не подпускают к регистрации и называют нелегалами. Их сотни тысяч, они есть в королевстве и их как бы и нет. Раз лет в десять их амнистируют. О чём же это я? Ах да, регистрация. Первые шесть цифр королевского национального номера – это перевёрнутая дата рождения. Если какой-нибудь новоприбывший не знает дату своего рождения, ему её определяют на первое января, год он себе выбирает сам, почесав в паху.

Рядом со мной на вышеупомянутом душегубском собрании сидит, нога за ногу, в свитере и обтягивающем чёрном трико, моя ровесница – Изольда. Постукивает от нетерпения полусапожком по ножке стола, барабанит приклеенными ноготками по столу. Характер трудный, неуживчивый, каблуки – высокие и острые, головка змеиная. Под одним глазом у неё сегодня фиолетово-чёрный синяк. Говорит, собака мордой в глаз толкнула. Слышу звук её гундосого, неразжёванного крестьянского диалекта. Её клиент Осман Мохамед Юсуф заявляет, что родился в 1460 году по исламскому календарю… Серьга под нижней губой Изольды шевелится, ротик у неё маленький, глазки стреляют из-под прилизанной чёлки, мозги зажатые, куцые. Изольде не хочется быть простым сопроводителем по интеграции – подавай ей «коучинг» с отдельным кабинетом. Чтобы совсем ничегошеньки не делать, косметическую пыльцу со стола сдувать. Пальцем не о палец ударять, а исключительно о компьютерные клавиши. Недавно вышла замуж за кенийца и во время ланча заявила, что второго Обаму заводить не собирается. Упаси бог.

29/09/2014

Обычно раз в день на меня находит вязкая гнетущая тоска. Я встаю со своего эргономичного стула (он откатывается чуть назад) и поднимаюсь этажом выше в пустынную столовую. Обхожу длинный стол, открываю откидное окно. По полу катаются надувные шарики. Со вчерашнего закрытия курсов ориентации на арабском языке. Стою и неотрывно смотрю на тихую узкую улицу. Скоро обед, но я не испытываю чувства голода. Когда мне было двенадцать лет, я ехал с отцом на ночном поезде. Глубокой ночью надо было делать пересадку. В железнодорожном буфете отец купил мне бутылку кефира и пряник. Натуральный медовый пряник за семь копеек, хранившийся месяцами на прилавке без всяких консервантов. Я запивал ломающуюся во рту пряную твердь густым кефиром из свежих кислинок – белых ягод. Утолял в ту ночь особый голод – тихий, духовный, многозначный. Помнишь тот день, кода мы ходили в булочную на углу? Перешли трамвайные пути. На тебе было короткое красное пальто и вязаная шапка. Ты купила за последние пятаки бублики с сезамовыми зёрнами. Оставляющими горьковатый привкус на зубах. По пути домой ты заплакала. Вздохнула, вытерла слёзы и посмотрела на меня глазами, просиявшими от слёз и усталости. Я сказал: не плачь, я поеду заграницу. Раз я языки знаю, то и судьба мне такая. Добывать буду там эти проклятые доллары и вам присылать.

Опускаюсь и упираюсь ладонями в пол. Делаю двенадцать отжиманий. Как учил наш школьный физрук, сорокалетний Владимир Владимирович с телом юноши-легкоатлета.

Слышу шаги по лестнице, вскакиваю с пола. Мне навстречу идёт, улыбаясь во весь рот, коренастенький, безбородый Мохаммед (только на нижней губе узкий чёрный мазок). Узкий задумчивый лоб, густые дуги бровей. Учитель курсов краткосрочной интеграции. Нахраписто дружелюбный коллега. Долго держит мою руку в своей. Рассказывает, как чеченцы молятся в перерывах в кладовке, на полу, рядом с мусорными мешками. Мохаммед щурится, как бы посмеиваясь над такой рьяной религиозностью. Приближается своим хитрым лицом к моему уху. Летом он был в родном Марокко, там появились русские проститутки, красивые – très belles russes. Его ртутные глазки загораются. Я медленно вытягиваю у него свою руку. Не русские, а украинские, бросаю ему напоследок. Les ukrainniennes.

30/09/2014

Правда только в том, что мне незаслуженно повезло с трудоустройством. Прибыл я в этот небольшой фламандский город пять лет назад. Тогда поток мигрантов только подступался к его ползучим аркам. Можно сказать, вовремя под руку попался – приметили меня, ясноглазого студента со знанием аглицкого и галицкого наречия из заморского владимирского княжества. Директоршей нашей в то время была Катлин – блондинка, слабохарактерная и полнотелая. Фигура в форме перевёрнутого гриба. То набирающая, то сбрасывающая двадцать-тридцать килограммов. По дон-кихотски воинственная в министерствах и добродушная к подчиненным. Во взгляде что-то прозрачное и тёплое. Утопленное солнце на дне лазурных глаз.

Катлин заболела раком и ушла с работы. Я видел её вчера на улице распухшую от гормонов. Стоял солнечный сентябрьский день, дряхлый божий старичок и его сгорбленная подружка прижимались к витрине мясной лавки. На склоне улицы седовласый учитель учил школьниц из Сомали езде на велосипеде. Пускал их вниз и выкрикивал: держать баланс, не крутить педалями, не распускать по ветру юбки и платки. Высокорослый негр в кремовом халате и пантофлях Алладина фланировал по улице. Феска на голове, как флагшток на мачте. Неспешно шёл, разрезая волны, словно флагманский корабль.

На смену Катлин на должность директора пришёл худой, хищный, пожилой мужчина.

01/10/2014

Директора у нас меняются часто. Причины тому разные: повышение, раздвоение командной должности, неразрешимый конфликт с другими директорами, серьёзная болезнь или надуманная депрессия. Никто из нас не знает, что случилось с этим нашим директором. Говорят, проворовался и вынужден был уйти.

Неприглядный такой мужчина в дорогом костюме. Небольшого роста, в ортопедических ботинках на высокой подошве. Шишковатый череп покрыт мхом рыжеватых волос. На длинном носу – тонко прочерченные очки из титана-платинового сплава. Профессор богословия с глубоко спрятанными глазами болотного цвета. Пришёл он к нам из системы высшего образования. Перстни на пальцах. Самоуверенный, тихо говорящий, внимательно слушающий и ногти грызущий. За ним тянулась паутина обвинений в домогательствах к студенткам.

Вижу его сидящим в своём огромном кабинете. На одной стене широкий тёмный телевизор, другая стена – пропасть зеркальная. Похож на ящера – задержался на эволюционном пути, так и не став крокодилом. Красноречив, велеречив, высовывал длинный язык и ловил мотыльков – приближённых молоденьких сотрудниц. Среди них – едва распустившийся нежный цветочек со школьным дипломом. Дочка пожилой директорской ассистентки. Та сама её к нему привела. Потом отравилась. Я же с самого начала держался от него подальше. Не высовывался, не делал резких движений. Просто инстинктивно замирал от отвращения. Это-то меня и спасло.

02/10/2014

Ты спрашиваешь о перстнях и барских замашках бывшего директора. Действительно, такой прожорливо-жадный троглодит в нашей социально-кривоправленной конторе. Всё перемешалось в этом датском королевстве. Социалисты здесь борются за голоса исламистов, а либералы за дешёвую рабочую силу. Вот и ящер что-то там шипел о стареющем населении, что труд, мол, сначала освобождает от предрассудков, а потом интегрирует в мультикультуру. К субсидиям, впрочем, он относился бережно, как к своим собственным. Грех и жаловаться.

Другая наша директорша, Хильдой звали, происходила из здешней крестьянской бедноты. Как же тебе её тип описать? Помнишь, были такие женщины—железнодорожницы при советской власти? В жёлтых грязных жилетах поверх телогреек и с ломом в рукавицах? C большими красно-кирпичными лицами. Мужей у них в живых уже не было. Вдовы, значит, были. Вот такой женский тип. Хильда никогда замужем не была, даже лесбиянкой не была. Закончила гуманитарный университет. Очень деловая женщина. Говорила не так много, как предыдущий директор. Но зато часто. Почти ежедневно созывала летучки по разным мелким поводам. Мне как-то раз сказала, что я не убираю кофейные ложечки со стола после кофейной паузы. А это признак асоциальности. Подкоп под меня совершала. Катапультировала себя из нашей конторы на министерскую должность. Стала главой мигрантско-интеграционных контор по всей Фландрии. Страшная женщина. Тело цилиндрическое, руки и ноги короткие, по тараканьи подвижные, лицо мужицкое, круглое, величиной со зрелую тыкву. Вынули из тыквы содержимое, проделали дырки для глаз, рта и носа – но не для хэллоуина, а для всеобщего устрашения и управления агентством интеграции мигрантов.

03/10/2014

Не спрашивай разрешения, просто спрашивай, о чём угодно. Мне так легче рассказывать. Пишу по вдохновению, без усилий, как, впрочем, и должно быть. Делаю это украдкой. Краду рабочее время, что приносит мне тайное внутреннее удовлетворение. Начальники мои тоже довольны, довольны мной, как были довольны Кафкой. Русские буковки выстраиваются в ряды, прочитываю их пару раз, исправляю описки и посылаю тебе. Письмо улетает с моего ай-фона с изысканным звуком (птичьего крыла, рассекающего воздух). Чувствую себя в это момент хорошо. Момент взлёта, затем свободного парения. После мягкой посадки сразу начинаю думаю о новом полёте.

Каждый раз, когда я вижу Хильду на общем собрании, тешу себя неоднократно тайно проигранной сценой. Тыквоголовая высшая правительница небрежно полусидит на столе с микрофоном в руке. Сотня работников рассажена на пластмассовых стульчиках в зале с навесным потолком. Внимательные затылки по-бараньи повёрнуты в одну сторону. Я встаю с крайнего стульчика, выхожу перед толпой и галантно, но решительно прошу микрофон у Хильды. Твёрдым, раскатистым от волнения голосом говорю, что уезжаю обратно домой. Своё выходное пособие прошу перечислить детям в Эфиопии. И под тихий ропот добавляю пару любимых мной неполиткорректных фраз о заре Востока и закате Запада.

Снять мой геройский поступок на ай-фон я попрошу нашу секретаршу Кристин. Надеюсь, она мне в этом не откажет. Кристин – самая красивая девушка в нашей конторе. Завораживающие глаза и изгиб внизу спины. Маленькая колдунья, знающая себе цену. Её еще ящер для себя отобрал. Как-то раз в зимние сумерки мы шли вместе с работы. Она остановилась, взяла меня за руку и сказала, что тает под моим взглядом и дрожит при звуке моего голоса, что ради меня готова на всё.

04/10/2014

Почему бы мне не остаться жить в Бельгии, а к вам, во Владимир, приезжать только в летний отпуск? Жить, как перелётные лебеди, арабы и турки. Такие упорные и смиренные мысли посещали и меня. Первые три года. Потом понял, что не миграционная я птица и не люблю летать стаей. Ещё ты спрашиваешь, не хочу ли я жениться на Кристин? Гранд отель, Соренто, Италия. Молодой швейцар, похож на румына, выхватывает розовый чемодан из рук Кристин. Моя подружка восторженно вздыхает. Спешу засунуть монету-империал в протянутую руку. Чтобы избавиться от плотоядных улыбок этого венгра.

Слишком много целовались на пляже и в море. Как подростки, солёными языками. Весёлое девичье обожание, брала меня за руку, вела туда, куда я охотно бы и сам шёл. И этот мучительно красивый жест: собирает тонкие прямые волосы в хвост и щелкает заколкой. Яркие жёлтые шорты, как у гандболисток, в обтяжку. Монотонное возбуждение, похожее на лёгкую лихорадку. Горячий язык солнца прилипал к её бело-кремовым плечам и бёдрам. Её кожа пахла жареной картошкой. Пойдём перетолкнёмся, шептала мне в горячее ухо, и мы толкались на широкой кровати, часами отскребали тела от прилипшей смолы. Знаешь, я один раз с негром… о-май, мамочки, какой ты чувствительный. Сказала и хлопнула меня ладонью по животу.

05/10/2014

Еду на службу на трамвае. По вторникам и четвергам выхожу из дома совсем рано, чтобы успеть в бассейн. Уличный фонарь освещает полоску зелёной травы на трамвайной остановке. Трамвай полупустой. Сидение возле окна вздыхает, поскрипывает прохладной кожей. В бассейне только пара пенсионеров. Вода голубая, едва колышется от световых бликов. Лилю Чуйко не забыл. Осуждён пожизненно искать глазами подобный тип женщины. Кристин на неё похожа, но длинный нос её сильно портит. За обедом нос у неё опускается в чашку с порошковым супом. В детской руке на отлёте – булка, намазанная шоколадной пастой. Кристин книг никаких, кроме комиксов, никогда не читала. А Лиля Чуйко прочитала всех русских классиков. Теперь замужем за морским офицером. Живёт в Санкт-Петербурге. У неё родился ребёнок. Я был занят её более доступной сокурсницей и безнадёжно опоздал.

06/10/2014

Когда подчинённый – аллохтон (мигрант), а начальник – автохтон, то поневоле становишься ясновидящим. Потом, когда начальники уходят, исчезают из поля зрения, забыть их всё равно невозможно.

Лоренцо, молодой бельгийский священник со степенью магистра из Кембриджа, попал к нам случайно и пробыл недолго. Пришёл на работу в потёртых джинсах и рубашке в клетку, коротко стриженный, и немного потерянный. Его только что лишили сана священника за открытый гомосексуализм. Не скажу, что я ненавидел его так же люто, как других руководителей, скорее, от всей души желал ему поражения. Как нелюбимой футбольной команде.

Говорил Лоренцо красиво, с аристократическим акцентом, знанием дела и обаянием. На любые темы, особенно много – о смерти и болезнях. Даже расстриженный из католицизма продолжал вести службу на свадьбах и похоронах. В кругу знакомых. Вошёл в обширную, раскинутую по городам и сёлам сеть гомосексуалистов, хвастался своими богатыми дружками. Потом ушёл на престижную должность директора школ для взрослых, женился на мужчине, купил виллу и порше 911. Пригласил зачем-то на свадьбу всех своих бывших коллег, даже самых ничтожных, включая меня. Отказаться было невозможно, отказ был равносилен профессиональному самоубийству.

На лужайке перед виллой хипующие франты пританцовывали, хихикали и давились шампанским. Лоренцо подошёл, пошатываясь от бургонского, к нам. Пожал мне руку, посмотрел в глаза и вдруг сказал: «молодой человек (сам был ненамного старше меня), не следует думать, что в жизни всё так же просто, как на порносайтах». Мои коллеги перевели разговор на другую тему. Какой восхитительный успех, какой проделанный путь! От широкозадого священнослужителя до крупного директора. А по мне, так лучше бы, наоборот, назад, в прошлое.

08/10/2014

Если бы ты посетила наш небольшой фламандский город, то могла бы созерцать любопытную процессию. Главная торговая площадь. Будничное дождливое утро. Впереди группы вяло бредущих новоприбывших (похожих на пленных) вышагивает автохтонка. Ростом с пигмея, то есть ещё на голову ниже, чем низкорослые Ящер и Хидьда. В оранжевых кедах, с рюкзачком за спиной. На серо-хмуром лице верхняя губа по-старчески сомкнута на нижней.

Это одна из старожил нашего учреждения – Дэльфин. Бездетная запойная уродина. Разрабатывает проект культурной интеграции. «Для выпавших из лодки мигрантов» – эвфемизм для нетрудоустраиваемых, тёмных и убогих. Годами сидит за офисным столом, выдавливает из себя прозрачный яд. В пузырёк, спрятанный в грязном рюкзачке… Обогащает, сгущает ведьмовское зелье – яд чистого абсурда. И травит себя им. У неё есть сожитель. На столе стоит его фотография. Спортивный мужчина с открытым лицом без видимых изъянов. Ездят вместе по выходным на велосипедах, пропуская по стаканчику в пивнушках на пути.

Дэльфин читает беллетристику, курит и часто напивается до чёртиков. Это идёт не на пользу её лицу, всё больше походящему на печёное яблоко. Иногда от нее можно услышать что-то остроумное. Как на той служебной вечеринке. Непьющие мусульмане развозили пьющих автохтонов по домам. Пьющих рвало прямо в автомобилях. Дэльфин всё ещё стояла на ногах рядом с бочкой бесплатного пива и двумя мертвецки пьяными кадровыми работниками. Её мутный взгляд остановился на мне: ух, трезвый, иностранная скотина. Сама бледная. Выдавила из себя, наконец, ядовитое жало.

09/10/2014

Ящер уволил много старожил. Дэльфин ждала своей очереди. Вступила в профсоюз и запаслась справками от психиатра. Между тем, ящер расширил нижний этаж. Снёс перегородки между столами. Украсил конторское заведение гирляндами молодых пташек с канареечными дипломами. Дочек бывших кухарок и посудомоек. Посадил их друг против дружки. Так они и сидели, заложив ножку на ножку. Томно смотрели в компьютерные экраны. Получали за это приличную зарплату. Ящер наблюдал за ними сверху, из своего стеклянно-зеркального кабинета. Потом в один день исчез, словно в зазеркалье канул.

Во времена процветания, в период правления ящера, к нам в заведение попал Нильс. Молодой мужчина, не гомосексуалист. Молодец с дипломом учителя физкультуры. На должность завхоза. Халявная такая должность. Для вызова аварийной службы канализации. Развоза на мерседесе ящера с пташками по ресторанам. Там они заседали с двенадцати пополудни до позднего вечера.

Холёный тридцатилетний Нильс со мной не здоровался. Пройдёт бывало мимо моего стола. Прямая спина гимнаста, брючки в обтяжку, полуверчик под цвет, дорогие штиблеты. Белые кудри на крепкой голове, румяные щеки ямщика. Побалагурит с африканской любовницей. Я встану из-за стола, пройду сзади, задену слегка его сзади. Пусть знает наших. Будет ему уроком. Нильс растерянно обернётся. Улыбнётся и поздоровается.

Мне десять лет. Сцена происходит в раздевалке спортивного зала. Одноклассник, высокий широкоплечий спортсмен, толкает другого, щуплого заморыша, на голову ниже. Нет, драка невозможна. Вдруг заморыш подпрыгивает и с размаху влетает кулачком колоссу в нос. Тот запрокидывает голову. Заливается кровью и слезами, идёт жаловаться Владимиру Владимировичу.

10/10/2014

В начале было мягкое местное правление Катлин, подпитываемое весёлым ручейком субсидий. Обманчивое ощущение защищённости, пошлые бюргерские иллюзии. Завтраки для мусульманок, уроки кройки и шитья, автобусные экскурсии, языковая азбука и правила вежливости различных культур. Эскимосы здороваются носами, а валлийские мужчины – щеками. Мои коллеги простодушно радовались своим игривым будням, как первоклашки.

Катлин красила губы. Сидела в кабинете на втором этаже с лицом миловидной и доверчивой девочки. Кроме меня, приняла на работу ещё четырёх иностранцев: монголку, арабку, пакистанку и нигерийца. Как будто цветную мозаику выкладывала. Краснокожих индейцев в нашем городе тогда ещё не было.

Нигериец продержался после ухода Катлин совсем недолго. Звали его Сумо Дэ Мартелаар. Фамилия бельгийская, имя японское. Сам же был африканцем, попавшим в Бельгию малолетним, без родителей. Воспитан был бездетными адвокатами. Гордый получился нигериец, непокорный и огромного роста. Имел связи в высших кругах. На банкетах министров по плечу хлопал и гоготал во всю глотку. На собраниях брал слово первым, по-адвокатски долго закруглял фразы. Перебивал тех, кто осмеливался его перебить.

Помню последний его день в нашей конторе. Ящера только что забросили к нам. Он обустраивал свой кабинет, выслушивал наши рассказы о себе, тихо чему-то улыбался. Процедуру новую придумал. Каждый из нас должен был поклониться мерседесу Нильса и подписать бумагу о лояльности конторе. Мерседес Нильса стоял припаркованным у центрального входа. Нигерийский великан подошёл к мерседесу. Стукнул кулаком по капоту. Побагровел бритой наголо головой. Поискал выпученными от бешенства глазами Нильса. Хвырнул скомканную бумагу о лояльности в позеленевшее лицо ямщика.

На следующий день Ящер прислал Нильса с увольнительной для Сумо. С подкреплением из трёх координаторов среднего звена и двух пташек. Сумо ожидал такой развязки, спокойно, вызывающе долго собирал вещи из своего кабинета. По-братски прощался с каждым из нас. Мне он сказал: «Нау-виски (Новицкий), что ты тут делаешь – тебе бы дипломатом работать».

12/10/2014

Среди моих ночных кошмаров есть два неизменно повторяющихся. Меня приходят забирать в армию. Злой, нервный прапорщик и добрый офицер (чем-то похожий на нашего отца). Не дослужил, говорят, положенный срок. Должен вернуться в гарнизон. В другом кошмаре, стою, испуганный и потерянный, на большом вокзале, надо бежать, чтобы успеть на поезд дальнего следования, а ноги ватные. Просыпаюсь после этих кошмаров не среди ночи, а ближе к утру. Свежим и бодрым. Иду в бассейн или на утреннюю пробежку.

Другое дело кошмары среди белого дня. Ящер исчез навсегда. Собранием рулит Косой Вилли. Козлиную бородку отпустил, волосы подстриг полубоксом, джинсы и мокасины прикупил из дорогого магазина. Вилли все боятся. Ящера и Хильду не успели забыть. Когда Вилли говорит перед большим собранием, кажется, что его глаза косят меньше. Вопросы из публики он выслушивает с открытым ртом. А ответа долго ждать не приходится. У косого на любые вопросы есть в запасе два ответа: «в этом нет смысла» и «это как раз по делу». Чистый оборотень: то добрый, как эскимос, гнилой рыбы вдоволь пообещает, то отпрыгнет, ногу на стул поставит, косой глаз гарпуном навострит, кризисом припугнёт.

За закрытыми окнами серый день. Из стены прилегающего торгового центра выползает белый дым газового отопления. Слышен однотонный шум вентиляции, как в аэропорту или в Аушвице. Вилли с автоматом, в пилотке на бок, в форме СС. Приказывает мне и монголке закопать живьём отлынивающих от работы арабку и пакистанку. Монголка принимается за дело. Я отказываюсь. Вилли толкает меня прикладом в яму к пакистанке и арабке. Монголка уже почти засыпала нас землёй. Вилли даёт ей приказ остановиться и отрыть нас. Мы ещё дышим. Когда мы выползаем из ямы, Вилли толкает туда монголку и приказывает нам взять лопаты в руки.

Собрание между делом закончено. Пустой и разбитый еду домой. В такие вечера я обязательно звоню тебе, потом долго говорю с родителями. Вы все в один голос советуете мне одно и тоже. Пока платят такую зарплату, и живу я в культурной европейской стране, не стоит ничего менять в своей жизни.

13/10/2014

Монголку зовут Лули. На самом деле, это китаянка из Малайзии. Немолодая, маленькая, улыбчивая. Не любят её у нас и поэтому монголкой заглазно называют. За суетливую деловитость, мышиное мышление и назойливость. За то, что замужем за богатым фабрикантом и за то, что на работу ездит на ягуаре. Несмотря на фирменную одежду, тонкий макияж и дорогие очки, выглядит Лули невзрачно, похожа на паучка. Как ей удалось охомутать крупного фламандского жука-предпринимателя? Никто этого не понимает, поэтому её даже побаиваются. Богатый жук нас в рестораны водит, на экскурсии возит в Лондон. За свой счёт. Всю команду интеграции нашего города, плюс начальников из провинции. У начальников слюни, как у сумасшедших, текут от такого доброго жука. Лули полностью его себе подчинила. Двое детей у них родилось. Непонятно каким способом. Секс с Лули представляется мне невозможным.

Разведённый и депрессивный фламандский жук пробирался сквозь комбаджанские джунгли. Лули висела на шёлковой паутинке и терпеливо его караулила. Прыгнула четырьмя лапками сверху на его спину и яд в голову впрыснула. Хоботком два яйца в туловище неповоротливого жука отложила.

Зарплата нашей конторы китайской миллионерше не нужна. Ей на вилле сидеть скучно. А у нас в конторе как-никак люди, клиенты. Да и компьютерная регистрация сама по себе ей удовольствие доставляет. Видимое и слышимое удовольствие. Лули язычком прищёлкивает и губки смачивает. Очень любит новые компьютерные программы изучать, всем потом помогает. Я эти программы презираю, логика в них примитивная, как у насекомых. Чем меньше думаешь, тем быстрее осваиваешь. Потыкаешься усиком, щёлкнешь пальцем и ползешь себе дальше. Лули я не боюсь, подхожу к ней близко, китайский язык даже начал с ней учить. Чтобы времени пустого меньше было на кофейных паузах. Потом бросил. Принялся Льва Толстого по-русски перечитывать. Среди рабочего дня с экрана компьютера. Странное пронзительное удовольствие. Встаю со стула и обхожу кабинеты коллег. Им нравится моё сияющее смыслом лицо.

14/10/2014

В кабинете пакистанки Файзы я задерживаюсь дольше, чем у других сопроводителей. Ждущие в приёмной опускают плечи и прилипают туловищем к пластмассовым стульям. Файза родилась в Бельгии пакистанкой по отцу. О своей матери, бельгийке, она никогда ничего не рассказывает. От отца, индусского мусульманина – бывшего владельца обувной фабрики в Южной Африке – у нее коричневый цвет кожи и смоляные волосы. У Файзы узкие бёдра бегуньи на длинные дистанции. Тонкие черты лица. Передвигается она по нашей пластмассово—картонной конторе с лёгкостью тени. Тихо задумчивая, похожа на индианку. Пакистанская Покахонтас.

Из-за цвета кожи и волос она похожа на мигрантку. В ритуальном отношении к регистрации Файза – типичная молодая бельгийка с дипломом психолога. Клиентов держит на расстоянии. Как-то призналась мне, что цепенеет от страха на стуле, когда к ней в кабинет входят бородатые талибы и чернозубые чеченцы.

Файза внимательно смотрит на меня. Задаёт вопросы о моей прошлой жизни. Рассказывает мне о молодом бельгийском инженере, с которым она живёт вместе. Любовь к инженеру обволакивает её волокнистым коконом, скрывает и защищает от безумного мира интеграции. Благодаря мимикрии – коричневой коже и бельгийскому происхождению – она могла бы далеко пойти по карьерной лестнице. Ящер заприметил её и назначил одной из своих помощниц. Правда, Покахонтас оказалась ему не по зубам. Карьера не интересовала её. Её интересовал только инженер, бег и здоровье её отца. Она вернулась в свой кабинет сопроводительницы.

Однажды зимним вечером я с Файзой стоял на стуженном ветру. Собрание в другом городе кончилось поздно. Поезда перестали ходить. Инженер должен был приехать за Файзой и заодно подвезти меня домой. Мы окончательно замерзали. Я искал глазами такси. Файза хлопала себя рукавицами по плечам. Наконец перед нами резко затормозила последняя модель Ауди. Файза засветилась улыбкой и впрыгнула на переднее сидение. Инженер всю дорогу проговорил по телефону, едва процедив приветствие мне и ни разу не посмотрев на Файзу. Через год они расстались. Покахонтас несколько месяцев молчала и почти не выходила из своего кабинета. Доктора до сих пор обеспокоены её здоровьем. Месяцами она сидит на больничном. Её кабинет пустует. Потом все же выходит на работу. Целуется с женщинами, подставляет щеку и мне. Я снова захожу в её кабинет, но не так часто, как во времена инженера. Кажется, мы уже обо всем переговорили.

15/10/2014

Бедная Файза. Наполовину ненастоящая мигрантка, наполовину ненастоящая бельгийка. Удручённая любовным горем сопроводительница новоприбывших. Новоприбывшие делятся на беженцев и создателей семей (бельгийские подданные в паре с мигрантами). Если к беженцам можно как-то привыкнуть, поделить их на категории, то что делать со смешанными парами? Этими непредсказуемыми комбинациями, этими фантастичными фигуристами из парного фигурного катания? Экзотические пары появляются на льду. Я наблюдаю за ними печальными глазами Файзы.

Филиппинка, похожая на десятилетнюю девочку, едва достающая до локтей долговязого фламандца-сантехника. Обоим по тридцать пять лет.

Досрочный пенсионер, бывший работник муниципалитета, в парике брюнета со своей таиландской подружкой. Тридцать пять лет возрастной разницы.

Местная глуповатая дамочка со скалящем зубы бритоголовым арабом.

Волоокий рыжий бухгалтер и его перуанский друг с толстыми коричневыми губами.

Шестидесятилетняя блондинка с обвислыми напудренными щеками и молодым сенегальцем в цветных бигудях.

Учительница из Алжира – кривой рот, измученные, колючие глаза. И её супруг – толстый лупоглазый водитель грузовика с волосатыми лапами.

О запахе изо рта у этого господина я распространяться не буду. Это клиенты для Файзы. Вон там, дальше по коридору, дверь в её кабинет.

17/10/2014

Хоббиты. Настоящие Хоббиты. Слышал недавно о коренных жителях, фламандцах. От пожилой армянки, собирательницы социальных пособий, матери большого семейства дармоедов. Звучит одновременно и с любовью и крайне пренебрежительно. Так говорят о близких родственниках. То, что автохтоны не любят новоприбывших – это оправдано историей, но чтобы аллохтоны не любили автохтонов – это и непонятно и просто неслыханно. Что я только не слышал о фламандцах от различных чужеземцев! Хитрые стяжатели, хамы импульсивные, у каждого свое маленькое хобби, свое тайно взлелеянное сексуальное извращеньеце. Чем отвечают автохтоны? Великодушным терпением и пониманием.

Между мной и моей фламандской соседкой справа нет перегородки. Большой кабинет на двоих. Я упоминал её уже пару раз в своих письмах. Это «Африканская любовница». Зовут её Фамке. Дамочка-самочка, бабочка-павлиноглазка, автохтонка, рядом с которой я провожу свою дневную жизнь. Ночью она мне один раз приснилась. Мучительно грустный, абсолютно асексуальный сон получился. Сидит у меня на коленях, тихо склонив голову. Покачиваю её тельце, глажу ладонью поверх прозрачной блузки её хрупкую спину. Средний её сегмент, ниже лифчика и выше короткой юбки. Так утешают больных детей и усыхающих престарелых. Что заставляет Фамке приходить каждое утро в нашу контору? Она не нуждается в деньгах. От родителей – рьяных католиков – она унаследовала две кухонные фабрики. Ими управляет её муж – мордастый, животастый, белобрысый викинг из семьи рабочих-социалистов. У них есть три взрослые дочки. Расскажу тебе и о двух замечательных хобби Фамке. Первое хобби: коллекционирование очков – с прошлого века до наших дней. Другое хобби: краткосрочные связи с молодыми мужчинами. Она предпочитает выходцев из стран африканского рога (Эфиопии или Кении – чтоб хоть немного с примесью Обамы). Находит их среди своих клиентов. Шепчется с ними в кабинете часами. Два раза года викинг везёт её в аэропорт на своём мерседесе. Они чмокаются на прощание. Фамке улетает в Найроби. Возвращается похудевшая, с чёрными мешками под дикими глазами.

Однажды, в порыве странного откровения, в конце кофейной паузы, она мне сказала: «семья – это для меня святое». Верит ли она в загробную жизнь? Говорит, что хочет прожить до девяносто лет. Я вижу перед собой немощную старуху. Ваяет из чёрного воска головы бывших любовников. И украшает их антикварными роговыми очками из своей богатой коллекции.

20/10/2014

Работают ли у нас арабы? А почему бы им у нас не работать? В приёмной у нас работает арабка. В чёрном мусульманском платке. Ключ от дверей нашей конторы по традиции хранится у нее. Система интеграции изначально возникла для регистрации прежде всего арабов. Остальные мигранты худо-бедно сами по себе внедряются в систему. Превращаются в полезную микрофлору. Другое дело арабы. Несговорчивы, переменчивы, нетерпеливы, горды и агрессивны по пустякам. Система регистрации прожорлива, но не всеядна. Арабов система не переваривает. Пронюхав про это, арабы прибывают ещё в больших количествах. И как ни в чём ни бывало становятся в очередь на регистрацию. Система даёт сбои, делает глупые ошибки. Эксперты предлагают регистрировать арабов дважды.

Местные жители арабов боятся. В нашей конторе к ним относятся с осторожной почтительностью. Мой кабинет и кабинет моей арабской коллеги находится на одном этаже. Её зовут Рашида. Это низкорослая светская арабка с кудрявыми чёрными волосами. Точнее, не арабка, а берберка. Похожа на гречанку.

У Рашиды продолговатые глаза, то вспыхивающие, то потухающие тусклым блеском. Две глубокие морщины вокруг рта и верблюжьи зубы. У неё взрослый сын от распавшегося брака с местным учителем физкультуры. Отец его зовёт Ален, мать – Али. У сына мания чистоты. Протирает руки спиртовым раствором и питается смесью моркови с финиками. Он тоже учитель физкультуры. Рашида ненавидит просроченные продукты, компьютерную регистрацию, лицемерие начальства и раболепие коллег. Меня Рашида называет своим северным сыном. Призывает на помощь при компьютерной регистрации. Гладит меня, сидящего за её столом, распяленной ладонью по голове. Рашида считает, что новоприбывших надо встречать за столом с кускусом и что регистрацию в один день отменят. Благодаря арабам. Что в этом их миссия. Считает меня единственным в конторе, кто не презирает арабов.

У нас ходят легенды, что Рашида восстала и в одиночку победила Ящера. Думаю, что она скоро сцепится в смертельной схватке с косым Вилли. Готов ли я на роль её оруженосца? Вчера после обеда она заваривала мятный чай. Коллеги неспешно расползались по рабочим местам. Одними глазами заставила меня не вставать со стула. Достала из пластикового мешка металическую коробку с халвой. Воткнула в неё нож. Запричитала. Долго ли мы будем ходить под косым Вилли? Не говори так громко, сказал я.

– Да не убоялся ещё ни один араб фламандца, – ответила Рашида. – Что может быть хуже, чем страх перед Косым Вилли? Ты видел, как он мазал на хлеб этот сырой фарш? Сделанный из вонючей розовой крови и свиных отходов? Разве ты не хочешь сам стать начальником?

Я вздрогнул. Косой Вилли был на пути в туалет для джентельменов. Повернулся и сфокусировал левый глаз. Наклонил туловище вперёд и произнёс гормонально заискивающим голосом:

– Когда ты, Рашидочка, опять будешь угощать нас тёплым кускусом? И танцевать в хороводе, как на прошлой неделе? На закрытии курса интеграции на арабском языке?

26/10/2014

Моё любимое голландское слово – лёоппистэ. Мне необъяснимо нравится его звучание. И значение. Круговая дорожка для бегунов в лесу или парке. Ранним октябрьским утром ближайшая к дому дорожка для бегунов принадлежит мне одному. Нажимаю кнопку освещения. Низкие фонари загораются холмистой петлёй. Чуть наклоняю туловище вперёд. Отталкиваюсь адидасами от древесной коры, уложенной между бордюрами. Мягко опускаю ступни под собой. Не стучу копытами. Я ведь не конь Александра Македонского. Ощущаю голыми коленками и лбом паутинки, сплетённые за ночь лесными пауками. От нежного касания провожу ладонью по лбу.

Я не хочу становиться начальником. Не такой у меня характер. Наш отец был командиром танкового полка. Помнишь, ни одного солдата не мог отправить на гауптвахту. Рано ушёл на пенсию. Мама – заведующая детским садом. Они не понимали своего счастья. Просто были уважаемыми людьми в стране, где родились.

У здешних начальников есть, конечно, свои преимущества. Отдельный кабинет. Свобода передвижения по конторе. Могут выйти и зайти в неё в любую минуту. Могут стать на лестнице и прислушаться. Пташки чирикают внизу по телефону. Секретарша заискивающе улыбается, разрезает румяное яблоко на дольки, вырезает сердцевину и приносит на блюдечке.

Бывает, что и большие жуки поедаются муравьями. Лучше наберусь терпения, насобираю денег на увеличительную камеру и займусь снятием многосерийного документального фильма. Из жизни насекомых. Уверен, очень интересный фильм получится. И для детей и для взрослых.

27/10/2014

Помнишь, сестрица Аленушка говорила братцу Иванушке: не пей, Иванушка, водицы из лужицы – козленочком станешь. Так и мне хочется тебе бесконечно повторять: не выходи замуж за фламандца – несчастлива будешь. Заберет лиходей Стевен или Питер тебя в свою берлогу. Раз в неделю будешь выходить оттуда. Бродить с ним по проходам супермаркета, толкать перед собой тележку, бросать в неё замороженные желуди и чипсы. С тоской катить полную тележку назад к машине. Вдвоём будете разгружать содержимое тележки. Самодовольный супруг будет норовить лизнуть тебя языком в шею. Появится у тебя интерес к ясновидению и черной магии, книги по психологии читать начнешь. Пару деток нарожаешь, любить будешь их безмерно и русскому языку учить. А они на своем шведском наречии отвечать будут.

Бормочу всё это из чистой любви к тебе. Нет у меня больше никаких аргументов, как нет давно уже ни гордости, ни эгоизма. Не надо тебе сюда приезжать и пытаться остаться. Знаю эту глупую народную песню «мне красивого не надо, я красивая сама». Не надо тебе фламандского мужа. Обойдусь без этой твоей ранней женской жертвенности. Я сам тут справлюсь и домой вернусь через пару лет.

28/10/2014

Еду в поезде на собрание мелких чешуйчатокрылых. Разворачиваю на коленях бесплатную газету. Новое правительство. Правое. Стоят уроды-красавцы, как на школьном фото. В первом ряду министр интеграции, городского строительства и огражданивания. Пятидесятилетняя стройная блондинка. С красиво уложенными – золотым шлемом – волосами. В короткой, как у римского центуриона, юбке. С ужасно помятыми, слоновыми коленями и c перекошенным, как у парализованного, ртом. Эту даму-министра мы будем видеть только по телевизору. Тыквоголовая будет у неё первая помощница – она назначена главой агентства интеграции. Косой Вилли станет нашим главным провинциальным директором. Под ним рассядутся по веточкам начальники и координаторы, доморощенные эксперты и командные лидеры. Пауки-теоретики. Ленивцы-кровопийцы. Паразиты летучие и ползучие.

Напротив меня в поезде сидит моя коллега Инке. Эксперт по заманиванию новоприбывших на регистрацию. Щиплет булочку и кладёт кусочками себе в рот. Невыразительные бусинки зелёных глаз. Тонкие ножки и ручки. Балерина-дюймовочка. Жалкая и упрямая. Легко прилипает и присасывается к жертве-сопроводителю моего подвида. Но не может удержаться, соскальзывает в повторение указаний свыше. Когда мы вдвоём сходим с поезда, на перроне вдруг поднимается сильный ветер. Я вдруг понимаю, что гусеницы и бабочки, жуки и пауки одинаково беззащитны перед природными явлениями, что никакой я не режиссер, а жалкое действующее лицо. Пишу тебе это письмо, ползу и прижимаюсь гусеницей к странице.

29/10/2014

Вгрызаюсь в цифры, базы данных и папки регистрации. Мне это удаётся на какое-то время. Стучит в дверь и входит эксперт Инке. Ложится худой грудью мне на спину. Водит пальчиком, рисует на моём компьютерном экране график. Волны прилива и отлива новоприбывших. Слышу спасительный крик Рашиды, открепляюсь от Инке и плыву на помощь коллеге. Затем возвращаюсь в тихую гавань своего кабинета. Бесплотный голос Инке слабо плещется о тонкую стенку кабинета Файзы. Одиночество обычно успокаивает и утешает. Но в это раз меня вдруг начинает мутить, как при морской болезни. Встаю, поднимаюсь на палубу, вспоминаю Владимира Владимировича и начинаю отжиматься от пола.

Эта Дюймовочка так и липнет ко мне. Ей тридцать лет. Живёт со своим другом, пожарником. В Брюгге – старинном городе на каналах, называемым северной Венецией. Детей нет и не предвидится. На рабочем столе стоит фотография. Инке и чёрная собака с открытой весёлой пастью. Собака в прошлом году околела. Инке полгода после этого не ходила на работу, пролежала в лечебнице. Вчера шёл с ней на собрание в Брюсселе по Авеню Дэ Сталинград. Удивительно грязная иммигрантская улица. Исламистские мясные лавки. Заколоченные фанерой окна запустелого дворца. Кусок кариатиды прямо на моих глазах отлепился и медленно упал на тротуар. Рядом с Инке. Я отскочил в сторону, а она даже не вздрогнула. После собрания, уже на обратном пути, спросил, нравится ли ей город Брюссель. Ответила, что нравится. Его людское многоцветие и разноликость. В Брюгге одни только богатые туристы, а в Брюсселе много других. Многодетных и бедных. Дословно передаю.

30/10/2014

Сырое утро. Тёмные кусты и деревья хранят капли вчерашнего дождя. Освещённую беговую дорожку окружает неподвижная тишина. Малейший звук заставляет со страхом оборачиваться. Не хочу превращаться в насекомое, затвердеть спиной в сухой панцирь. Бегаю каждое утро, чтобы слышать тихий звон тёплой крови. На третьем беговом круге страх исчезает.

Речка в лесу, за забором военного городка. Жаркий день. По зеркальной водяной поверхности прыгают водяные паучки. В глубине водятся раки и пиявки. Я стою в трусах на глинистом берегу. Мне лет девять. Мальчишки плещутся в холодной воде. Рядом со мной стоишь ты, моя маленькая сестрёнка. Яркие лучи солнца отражаются от тёмно-зелёной воды. Вдруг моё детское сознание пронзает мысль, что ты можешь утонуть. Отвожу тебя подальше в древесную тень. Там мы стоим вдвоём в высокой траве, как завороженные. Несколько часов, пока мои друзья-мальчишки не накупаются вдоволь и не захотят вернуться домой.

Пришли как-то раз в мой кабинет муж и жена. Русские. Оба научные работники. Мария Соколова и Олег Орлов. Заговорил я с ними на языке Пушкина. Дёрнулись мы было друг другу навстречу, как интеллигентные собаки при встрече на улице. Поводок с моей стороны натянулся. А с ними сынишка. C таким же затылком, как у русских мальчишек. Тех, что в речке купались. Сердце у меня застучало. Встал из-за стола. Погладил мальчика по голове на прощание. И почувствовал, какая черствая у меня ладонь стала. Словно рука отсыхает.

03/11/2014

Я привык к работе в конторе. Иногда после регистрации на меня находит умиротворение. Похожее на благодушный дурман. Чувствую себя мухой, плавающей в сиропе. Муха предполагает, что скоро выползет наверх. Оботрёт крылышки и ножки и полетит зигзагами дальше. Кто бы мог подумать? Лучший ученик Владимирской школы и университета стал слепой мухой.

Хаотичный полет мысли выводит меня из гнетущего благодушия в гнетущую тоску. Там – в тоске – по крайней мере, привычно. Смотрю на профсоюзный календарь на стене. Конторская стена представляется мне больнично-тюремной. Что ждет меня на моём гуманитарном поприще – форпосте миграционного помешательства?

Чёрно-коричневое неподвижное лицо в мусульманском платке. Беженка из Гвинеи. Говорит только на языке фула. Ни слова по-французски. Как она добралась до Бельгии с шестью малолетними детьми? Кто оплатил дорогу поводырю? Рассчитываться за доставку ей придётся из прожиточного пособия и детских денег. Не больна эболой. Это все только мои мысли. Их я не произношу вслух. Мне надо вести беседу, согласно предписаниям. Рядом со мной, по ту же сторону стола, сидит коуч Каролин. Яркий поучительный казус, шепчет мне в ухо. По другую сторону стола, рядом с гвинейской беженкой, сидит ассистентка из соцслужбы. Короткие соломенные волосы, толстое лицо, выжидательные коровьи глаза. На шее намотана акссесуарная шаль. Даю объяснения гвинейке через телевизионного переводчика. Выписываю направление в школу для безграмотных. Шесть лет обучения начальной грамоте. Затем шесть лет прохождения базисного уровня нидерландского. Месяц спустя соцасситентка звонит мне. Хочет поделиться радостной новостью. Наша общая клиентка беременна. От кого, мысленно спрашиваю себя. Неужели от телевизионного переводчика Дьялло?

04/11/2014

Регистрация новоприбывших производится в программе «Матрица-Клетка». Эта программа создана по заказу правительства. Одной частной компьютерной фирмой. За очень кругленькую сумму. Концепцию и макет «Клетки» скрупулёзно и беззастенчиво содрали со знаменитого «Фейсбука». Меня почему-то особенно зацепило название. Почему, спрашивается, «Матрица-Клетка»? Предыдущая программа называлась «Матрица-Траектория». Тут сразу понятно почему. Ассоциация с безумным полётом мухи. А вот почему «Клетка»? Но ты уже, наверно, догадалась. Открыто намекают на птицу, чтобы о мухе и думать забыли. Заносишь в эту программу номер новоприбывшего, выбираешь из длинного списка подходящий эпитет и ставишь птичку в клетку. Потом следующий эпитет и так далее. Главное, не останавливаться. Программа сама ведёт тебя через дебри регистрации. Нескончаемый процесс, похожий на строительство Вавилонской башни. Клиент регистрируется годами и этажами языкового продвижения. В это же время в параллельной реальности монастыри и казармы перестраиваются в школы для взрослых. Для обучения нидерландскому языку, как второму. Сеть этих школ разрастается с буйством лесов Амазонии. Мигранты годами ездят по городам Фландрии на трамваях из одного класса в другой. В руках держат папки с логотипом нашей конторы. Это дает им право на бесплатный проезд. Здания наших контор расположены в центре каждого города. На главных городских площадях с древних времён сохранились крепостные башни-часовни. В них-то и даются обзорные курсы ориентации. Для перелётных птиц пройти такой курс совсем не трудно и даже полезно. За чашкой кофе чужеземцы знакомятся с доцентом Мухаммедом и друг с другом, обмениваются информацией, осознают свои права, учатся по глянцевым картинкам сортировать мусор, запоминают места выплаты пособий. Для простоты и доходчивости курс даётся на персидском, аглицком, фракийском, сомалийском и древнеарабском языках. Но независимо от родного наречия, все зарегистрированные, поголовно, должны пройти курс ориентации в течение года. Только тогда конторе выделяются субсидии на следующий год.

Об этом первая забота наших начальников, которые обзавелись помощниками. Ещё их называют экспертами. Есть у нас эксперт по учёту долгих досье и отправке писем. Эксперт первого приветствия и заключительной беседы. Эксперт ясно-прозрачного общения и языкового опрощения. Эксперт по активизации слабых, ранимых и отстающих. Эксперт по презентации мультикультуры. Эксперт по обучению самообучению. Архивариус экспертной базы данных. Эксперт по коучингу. И, наконец, директор экспертного отдела нашей конторы (второй этаж башни, вход через левую дверь) – тихая, слабоголосая дама – философ по образованию – с худой спиной и недоразвитым отростком вместо правой руки. Недавно вышла замуж за исправленного лёгким штрафом торговца наркотиками.

06/11/2014

Каролин – эксперт по коучингу и сама коуч. Имеет грубое толстое лицо, всегда некстати растягивающееся в улыбку. Вкрадчивую и постылую. Готова за посушку сдать с потрохами любого сопроводителя Косому Вилли. Вбила себе в голову, что является тонким психологом и природным лидером, что может управлять скользкой начинкой насекомых. Научилась ползать по новой регистрационной программе «Клетка» в Брюсселе. После индивидуальных сессий с известным компьютерным гуру. Фото бельгийского бородача в тёмных очках сделала заставкой своего гигантского лаптопа. Решила, что пришёл её звёздный час. Распечатала полсотни страниц пошаговых инструкций. Свистнула, созвала сопроводителей со всей провинции в одну башню. Села на стол посередине душной аудитории, выставила по-дурному напоказ чёрные сапоги, толстые ляжки в бордовых колготках и запищала мышиным голоском.

За окнами стоял тихий осенний день. С деревьев падали последние жёлтые листья. Сопроводители до изнеможения наползались по компьютерной клетке. Приближался полдень. Потеряв нить инструкций, сидели мы, прилипнув глазами к экранам, а подхвостьем к юродивым стульчикам. Мучимые страхом перед новой компьютерной клеткой. В обморочной духоте. Одна только Лули поднимала голову в такт писку Каролин, переворачивала листочки и живо таращилась на экран. Вдруг писк Каролин перешёл в громкий скрип. Слышу и не верю своим ушам, едва разбираю её странную речь:

– Прошли первые три часа презентации «Клетки». Запрыгнете на стол те, кто рад новоразработанной регистрационной программе.

Пара дураков прыгнуло. Остальные пошли на перерыв. Все нормально. Я не один. Не только Рашида против. Но и целая дюжина других сопроводителей из разных городов громко жужжали, выражая своё недовольство. Во второй половине дня после бесплатных сэндвичей глаза наши помутнели, на лицах изобразилась неизбывная мука. Первой не выдержала Рашида. Перебила Каролин и начала присыпать её вопросами с подвохом. Что делать при многократной беременности малограмотной клиентки? А при тошноте со справкой от врача? А при грудном кормлении? Каролин терпеливо отвечала, раздувала ноздри и хмурила брови: регистрировать отсрочку, каждый раз на три месяца. А если двойня родится, спросила одна недалекая, но ехидная сопроводительница из Брюгге. Каролин покраснела и зло посмотрела на ехидницу.

Но пробудившиеся сопроводители уже почувствовали запах крови.

– Но ведь тогда клиент не пройдет курс ориентации за год? – выкатила тяжелую артиллерию Фамке.

– Срок в один год не является священным.

– Но это же предписано законом.

– Нет никакого закона, есть только я, вы, клеточная регистрация и правило отсрочки, – отрезала Каролин.

– Как нет никакого закона? – в негодовании вскрикнула Рашида.

На её крик в аудиторию вбежал Косой Вилли.

– Рашида права и Каролин права. Все дело в интерпретации.

– А закон это просто древняя притча, – добавил я, нарушив молчание после слов Вилли. Раздался сдержанный, но единодушный смех. Я смеялся вместе со всеми. Вилли смеялся громче всех.

– Ты победил, – сказала мне Фамке в поезде, приглаживая широкой крестьянской ладонью края короткой юбки.

– Нет, не я, а Клетка – ответил я. И опять все остались довольны моим ответом. Дружно засмеялись. Так громко, что другие пассажиры оглянулись на нас.

10/11/2014

Эксперты все, как на подбор, гордые, некрасивые автохтонские женщины от тридцати пяти лет и старше. Сопроводители намного моложе. Почти половина сопроводителей – аллохтоны. Первого или второго поколения. Мы разобщены и разномастны. Эксперты кормятся нами. Нашими цифрами и фактами о клиентах. Эти крупные паразиты подпитываются нами, но им запрещено нас поедать сразу и целиком. Это ни в чьих интересах. Это понимал даже бесноватый Ящер, размноживший и насадивший экспертов по пустым углам центральной конторы. Но и самих экспертов Ящер не щадил. Откармливал их, как на убой. Повышал им зарплаты. Выдавал им новые планшеты и смартфоны. Держал их в насекомом страхе разом потерять всё, незаслуженно нажитое. Обещал взять их с собой на работу в Европейскую комиссию. Куда Ящеру была прямая дорога, если б он не ополоумел на полпути от своих успехов. Под Косым Вилли эксперты окончательно распустились. Потеряли всякий страх, сплотились, присвоили себе ещё больше привилегий. Например, получили возможность писать отчеты, чертить графики и строить бизнес-модели, не выходя из дома. В те дни, когда им не хотелось выходить из дома.

Каролин – прикрепленный ко мне эксперт. Источает нечистый запах, когда сидит рядом. Имеет двоих детей от бразильского мулата. Который бросил её сразу после рождения двойни. Шансов найти другого мужа или секс-партнёра у неё практически нет. Неясно, насколько глубоко она сама это осознаёт. Но характер у неё испорчен не на шутку.

Во время индивидуальных бесед со мной Каролин сидит чуть позади меня. Мы оба смотрим на компьютерный экран. Она пригибается к моему уху, щекочет его тишайшим шёпотом:

– Клетку ты освоил, не подкопаешься. Отрапортую о твоих достижениях директору.

Затем приставляет нож к спине:

– Мы знаем, что ты друг Рашиды. Она причиняет много неудобств Вилли и мне.

– Но ведь она самая интегрированная из всех арабов, – пробую возразить, поддаваясь логике удушающего кошмара.

– Она лезет не в свои дела. До сих пор не освоила клетку. Мы должны её уволить, но она – профсоюзный лидер, и сделать это можно только с твоей подписью. Ты готов её поставить?

Давит мне ножом под лопатку:

– Не думай так долго, а то я проткну тебе панцирь и выпущу твою оранжевую начинку.

Срывается на трубный хриплый крик:

– Отомщу тебе за моего мужа – могучего мулата Паоло. Я двойню от него родила, а твои дружки-чеченцы зарезали его прямо на моих глазах в больничной палате. Со звериной жесткостью. Размажу тебя, как клопа, по стене. Ух, раздавлю сапогом ползучего таракана.

Каролин встаёт со стула и топает слоновыми ногами по полу.

Я просыпаюсь. Тихая ноябрьская ночь. Твердый уголок книги, которую я читал перед сном, упирается мне в спину.

11/11/2014

За третий триместр снова получил позитивную оценку. От Каролин, за подписью Косого Вилли. С живейшим пожатием руки и пожеланиями дальнейшей успешной регистрации. Сочетание каких качеств обеспечивает подобный успех? Скромная исполнительность и ленивая изобретательность. Глубокое равнодушие и холодная вежливость. Замедленная реакция и осторожность при контакте с липкими поверхностями. Регистрация на автопилоте, не больше четверти часа за один присест. Навык переключения с тупой серьёзности на пошловатую шутливость. И, наконец, следование золотому правилу: помни, самая неприглядная тварь может стать твоим начальником.

Не всем аллохтонам удаётся, как мне, пригреться в тёплых конторах. Яркий тому пример – Николина. Маленькая щуплая румынка. Жучок-светлячок. Появилась на пороге нашей конторы прошлой зимой. C бледным лицом, светящимся радостью первого трудоустройства и верой в западную цивилизацию. С высокой, как у Раскольникова, шляпой-цилиндром на голове. В тяжёлых сапогах на каблуках. В перспективе – ещё меньше ростом от всего этого. Николина в шестнадцать лет сбежала с румынских Карпат в Бельгию. Работала уборщицей. Десять лет вдыхала ядовитые пары бытовой химии. Потом, когда стало совсем невмоготу, пошла учиться в университет. С дипломом университета пришла к нам в контору. Коучи получили её в своё распоряжение. Месяц пичкали шальными методиками и блаженной терминологией. Проблема Николины была в том, что она воспринимала слова трудоустройство, зарплата, регистрация слишком буквально. Следовала пошаговым инструкциям, как врачебным предписаниям. Записывала эпитеты клиентов, как стихи в отдельную толстую тетрадь. Чтобы потом регистрировать их в «Клетке-Матрице». В конце пятой недели Николина уже не могла ни принимать клиентов, ни вести регистрацию. Коучи вывели её, рыдающую, из кабинета. Ей нельзя было уже ничем помочь. Через неделю после своего увольнения румынка позвонила мне. Сквозь слёзы и придыхания попросила меня доесть банку йогурта. Которую она забыла в холодильнике в конторе. Поблагодарила меня. Сказала, что никого больше из конторы не хочет ни видеть, ни слышать, что не может больше работать уборщицей, что я единственный, кто похож на человека из всех насекомых конторы. Это я-то, который тут же, на кофейной паузе рассказал сопроводителям о Николинином йогурте, выбросил его в мусорный мешок, и тихо, в сторонке, наблюдал за искривлёнными смехом женскими туловищами.

12/11/2014

Приснился сегодня Путин. Ехал с ним и его дочкой в одном купе. Чай пили вместе. Разговаривали. Шапку он мне подарил. Зимнюю, из рыжеватого меха с ушами наверх и кожаным козырьком. Прямо с его головы. Говорит мне: у нас зима уже наступила, отморозишь себе уши после Бельгии. Я вертел шапку в руках. На голову не надел. Не поверят, ведь, говорю, что лично Ваша. Он засмеялся, шутка моя понравилась. Дочка у него, красивая, хоть и старше меня. Я сразу в нее влюбился. Всегда в тех, что старше меня, влюбляюсь. Это от инфантильности. Подумал, как это я один заграницей уже пять лет живу? Смех у Владимира Владимировича хороший, себя мнущий и давящий. Совсем не такой, громко лающий, как у Барака Хусейна Обамы.

Возвращаешься, говорит, на родину. Это правильно. Дочка моя тоже возвращается. Немца своего, датчанина, наконец, бросила. Друг её, петух голландский, не хотел отпускать по-хорошему. Пришлось с ним по-мужски поговорить. Возникла пауза. Дочка улыбается мне, садится отцу на колени. Хороший он, Путин, простой, понятный, на отца нашего похож. И дочка у него – настоящая русская красавица. Приятно было с ними в одном купе ехать. Ночью с ними хорошо спалось. Сны такие яркие, из детства. Спит Путин на боку, свернувшись калачиком. Нижнюю полку я ему с дочкой уступил.

Передай отцу и маме, что я скоро приеду. Представляю, как вы меня, мои родные, ждёте. Слёзы у самого на глазах выступают. Пишу тебе почти каждый день эти свои электронные письма. Всё о себе, да о себе, да о своей заклятой жизни. И забываю сказать, как я тебя и маму с папой люблю. Целую вас всех крепко.

17/11/2014

Каролин и рядом с ней ещё один эксперт, поменьше росточком, Герда. После утренней летучки эксперты спустились на наш этаж. Разбились по парам. Начальники отпустили их передохнуть. Как же они там у себя наверху, наверно, пыжатся, сучат верхними конечностями, нервничают, изводят себя по пустякам! А сколько, должно быть, там напряженного жужжания, пикирования, позиционирования по поводу последних брюссельских указов!

Герда, пожилая лесбиянка – стрижка «седой ёжик», руки в карманах пиджака – едва поспевает за бокастым крупом раскрасневшейся Каролин. У Герды шаркающая разбитная походка. Постреливает опустошенными глазами в сторону Фамке и Файзы. Я сижу рядом. Но меня Герда как будто не замечает, смотрит мимо, как сквозь воздух. Заговаривает с Фамкой. Мне только в самом конце беседы выдавливает из сжатых челюстей краткое приветствие. Чувствую себя при этом тонким прозрачным комариком. Герда бледна и немощна. Задумчива и часто прикладывает руку ко лбу. Её лишили в прошлом должности в министерстве. За сексуальные домогательства и активное растление подчиненных. Файза загуглила эту историю десятилетней давности. С нами по случаю поделилась. Вроде как, все доказано было, но судья решил Герду в тюрьму не сажать. Я, наивный аллохтон, выразил своё возмущение. Такое мягкое наказание за такие грязные дела? А как же слабые жертвы властной извращенки? Фамке ответила, что жертв, конечно, жалко, но суровые наказания ничего не исправляют, а приносят только ненужное ожесточение. Я посмотрел в конец длинного коридора. Там беседовали друг с другом Каролин и Герда. Соблазн поспорить и поругаться с Фамке был очень велик.

18/11/2014

Как попадают новоприбывшие в нашу контору? Им высылается заказное письмо. Мигранты-рекруты являются в нашу контору в назначенный день. Приводят своих жен и детей. При первой встрече проявляют наигранное доброхотство. Уклониться от интеграции пробуют только мигранты, трудоустроенные на стройках и мясобойнях. Эти не читают никаких повесток и не видят смысла в сопровождении. Их труд достаточно тяжёл, самодовлеющ и сам по себе избавляет от излишних забот. Так думают они. Но наши посыльные вводят их адрес себе в навигатор. В воскресный полдень, под бой колоколов близлежащего костёла, в дверь мигрантов-уклонистов настойчиво звонят. Их застают дома врасплох. Мигранты польщены вниманием, виновато улыбаются и с готовностью подписывают интеграционный контракт. Напоследок угощают посыльного снедью, которая, по инструкции, выкидывается в ближайший мусорный ящик.

Не всякая регистрация проходит так гладко. Вот фламандский мужчина – по виду успешный предприниматель – заходит в приёмную. В одной руке держит украинскую даму в белом коротком платье. В другой заказное письмо. В его звучном голосе слышны нотки раздражения. Он быстро теряет терпение и начинает трясти заказным письмом перед носом нашей секретарши – арабки в черном платке. Требует аудиенции с начальником. Его направляют к Грет – эксперту по предварительной беседе. Это пожилая дама с узким лицом и неподвижным взглядом. В складках натянутой улыбки блестит густой слой крема. Грет никогда не выходит из себя. Слегка только жмурится от нервного тика. Ничто её глубоко не волнует. Она только тихо, как водоросль, покачивается на своём стуле. По совету психиатра ежедневно ведёт дневник – толстую тетрадь в твердой обложке. Позволила мне однажды заглянуть в неё и тут же захлопнула. Страницы аккуратно, до краев, заполнены убористым почерком. «Только факты», – поспешила объяснить. – События текущего дня без рассуждений, сравнений, прилагательных и причастий. Это помогает мне внести порядок в безумный мир». Грет пятьдесят пять лет. За спиной у нее четыре десятилетия сексуального разврата, секс-клубов, долгие годы депрессии. Грет обо всем этом рассказывает каждому из нас. Многократно, в мельчайших, отвратных и скучных деталях. Не скрывает, что была больна, что и сейчас не совсем здорова. Не пытается оправдать свою болезнь трудным детством в сиротском приюте.

Дуэль Грет с предпринимателем стала притчей во языцех нашей конторы. Украинка стояла рядом со своим новым мужем, но не могла ему ничем помочь. Разговор проходил на голландском языке, которого она не знала. Предприниматель сразу выпалил весь свой заряд. Кричал, что платит большие налоги, что его жена-блондинка ни за что не сядет за парту рядом с бородатыми арабами. Этого он не допустит, обратится к адвокату. Никто не смеет навязывать обязательные курсы его законной жене. Мешать её с другими мигрантами. Этими кочевниками с черными выпученными глазами, прогуливающимися по городу в платках и халатах, говорящих на неудобоваримых наречиях. В ответ Грет даже не привстала со стула. Произнесла нудным голосом с носовыми придыханиями:

– Понимаю ваше желание правосудия, никто так не жаждет его, как мы, большие грешники. Но правосудие не на вашей стороне, господин Дирк. Ваша расистская речь записана на диктофон, – тут Грет повертела смартфоном у себя над головой. – Мне остаётся только написать заявление на имя прокурора, и вас обложат огромным штрафом. Итак, считаю до трёх, даёте согласие на прохождение программы интеграции?