Читать книгу Золотые волки - Рошани Чокши - Страница 13

Гнев был вторым из семи отцов Северина.

Некоторые из его отцов оставались с ним на месяцы. Другие – на годы. У некоторых были жены, которые не позволяли ему называть себя матерями. Некоторые из отцов умерли раньше, чем он мог научиться их ненавидеть. Другие умерли из-за того, что он их ненавидел.

Когда Северин видел Кольцо отца в последний раз, оно выглядело как приплюснутый овал из тусклой меди. Украшение было выполнено в форме змея, кусающего свой хвост. Под хвостом находилось небольшое лезвие. После того, как его родители погибли в пожаре, матриарх Дома Ко́ры провела этим лезвием по ладони Северина, и змеиный хвост прошел через его кожу, как нож сквозь масло. На секунду он увидел блеск голубого цвета… Это было то самое свечение, о котором так часто говорил его отец. Оно доказывало, что Северин – истинный наследник Дома Ванф… но вдруг свечение исчезло, скрытое из виду плащом патриарха Дома Никс. Северин помнил, как они говорили шепотом. Люди, которых он называл «тетушкой» и «дядюшкой». Затем они повернулись к нему с такими лицами, словно никогда не качали его на коленях и не подкладывали на его тарелку лишнюю порцию десерта. В одно мгновение они превратились в незнакомцев.

– Мы не можем позволить тебе быть одним из нас, – сказала матриарх.

Он никогда не сможет забыть, как она посмотрела на него тогда… как она смела жалеть его.

– Тетушка… – начал он, но она прервала его резким взмахом руки, затянутой в перчатку.

– Ты не можешь больше меня так называть.

– Очень жаль, – сказал его бывший «дядюшка». – Но мы просто не можем оставить их обоих.

Адвокаты уведомили Северина, что о нем будут заботиться до тех пор, пока он не достигнет совершеннолетия, чтобы унаследовать все деньги с трастового счета Дома Ванф. Хоть он и не был кровным наследником, его имя стояло на всех документах и контрактах.

Северин скорбел по отцу не так сильно, как по Кахине. Отец не позволял ему называть ее мамой, и на публике она называла его «месье Северин». Но ночью… когда она проскальзывала в его комнату, чтобы петь колыбельные, перед уходом она всегда шептала ему одни и те же слова:

– Я – твоя ummi[8]. И я люблю тебя.

В первый день в доме Гнева Северин заплакал и сказал:

– Я скучаю по Кахине.

Гнев не обратил на это никакого внимания. На второй день Северин не прекратил плакать и снова сказал:

– Я скучаю по своей Кахине.

Тогда Гнев остановился на пути к умывальнику и обернулся. Его глаза были такими бледными, что иногда зрачки казались бесцветными.

– Скажи ее имя еще раз, – произнес старик.

Северин колебался, но он любил ее имя. Оно звучало так же, как она пахла… словно фрукты из сказочного сада. Юноше нравилось произносить ее имя, потому что он сразу вспоминал, как она наклонялась к нему, а ее черные волосы закрывали его маленькую голову, будто занавеской. Так он мог притвориться, что наступила ночь и пришло время историй.

Как только он произнес ее имя, Гнев ударил его с размаху. Он делал это снова и снова, требуя, чтобы мальчик произносил «Кахина», пока кровь не заменила сказочный вкус материнского имени.

– Она мертва, мальчик, – сказал Гнев. – Умерла в огне, вместе с твоим отцом. Я не хочу больше слышать ее имя.

Незаконнорожденный сын Гнева жил в этом же доме, хоть отец и не обращался с ним, как с родным ребенком. Мальчик был младше Северина, и у него были большие серые глаза. Когда Гнев приходил в ярость, он вымещал злость на одном из мальчиков, не разбирая, кто есть кто.

В своем кабинете Гнев хранил Шлем Фобоса – сотворенный предмет, относящийся к способности разума, который вытягивал из темных уголков сознания все кошмары и воспроизводил их без остановки…

Гнев надевал Шлем на одного из мальчиков и смотрел, как они кричат от ужаса. Он нечасто применял физическую силу.

– Я никогда не смогу причинить вам столько же боли, сколько ваш собственный разум, – говорил он.

Однажды Гнев послал за другим мальчиком. К тому времени Северин узнал, что его звали Тристан. В тот день он нашел Тристана свернувшимся в темном углу. Мальчик лежал там без движения.

– Ты его видел? – спросил Гнев.

У Северина был выбор, и он его сделал.

– Нет.

Тогда Гнев забрал в кабинет Северина.

На следующий день Гнев позвал их обоих. В это время Северин болтался на улице. Шаги Гнева неумолимо приближались, и Северина бы точно поймали, если бы он не почувствовал, как кто-то тянет его за рукав. В розовом кусте сидел маленький мальчик, и на его коленках лежали цветы. Он подвинулся, освобождая место для Северина.

– Я не дам тебя в обиду, – прошептал Северин.

* * *

Я не дам тебя в обиду.

Одно обещание.

Всего одно обещание, и он не смог его сдержать.

Каждый раз, когда Северин закрывал глаза, он видел их тела. Светлые волосы Зофьи испачкались в грязи. Сжавшийся, покачивающийся Тристан… и Лайла. Лайла, чьи волосы должны быть покрыты сахарной пудрой, а не осколками стекла. Лайла, которую он…

Сжав руку в кулак, он со всей силы вонзил ногти в ладонь и крикнул кучеру, чтобы он быстрее гнал лошадей. Рядом с ним сидел бледный Энрике; он шептал что-то себе под нос и перебирал в руках молитвенные четки. Как только карета остановилась у «Эдема», Энрике выскочил на улицу.

– Я поищу их в здании.

Северин кивнул и сорвался с места, побежав через Сад Семи Грехов.

Он не останавливался, пока не достиг мастерской Тристана в саду Зависти. Он увидел Тристана со спины. Юноша склонился над рабочим столом, который был засыпан маленькими ветками и лепестками: это были части миниатюрных миров, которые он так старательно строил.

Северин не мог дышать. Они задушили его? Если так, то где Лайла и Зофья? Неужели их мертвые тела лежали на кухне и в лаборатории? Или…

Тристан обернулся.

– Северин?

Северин стоял, покачиваясь.

– Ты выглядишь так, как будто тебя сейчас стошнит. Это из-за постояльца-лунатика из седьмого номера? Прошлой ночью я поймал его, когда он бродил по комнатам прислуги голым, и если то же самое случилось с тобой, то я тебя не виню…

– Остальные, – прохрипел Северин. – Они… они…

Тристан нахмурился.

– Я только что видел Лайлу и Зофью на кухне. Что случилось?

Северин в душевном порыве обнял Тристана.

– Такое чувство, что я не знаю чего-то очень важного, – захрипел Тристан.

– Я думал, что ты умер.

Тристан засмеялся.

– Как такое могло прийти тебе в голову? – Когда Северин даже не улыбнулся, он посерьезнел: – Что случилось?

Северин рассказал ему обо всем, начиная с предложения Гипноса… и заканчивая наградой, которую он пообещал за выполнение задания.

– Дом Ко́ры? – Тристан практически выплюнул эти слова. – После того, что она…

– Я знаю.

– Ты собираешься принять предложение?

Северин поднял руку, показывая причудливые татуировки – символ клятвы и заключенного договора.

– У меня нет выбора.

В тот момент лицо Тристана было абсолютно непроницаемым.

После мгновения, длившегося целую вечность, Тристан поднял руку. Его ладонь пересекал серебряный шрам, такой же, как у Северина; правда, никто из них не знал, откуда он появился. Это было не важно.

Наконец Тристан прижал свою ладонь к ладони Северина и сказал:

– Я не дам тебя в обиду.

Одним из самых больших секретов Падшего Дома было место их собраний.

Говорили, что ключ к месту их встреч и утерянному сокровищу был спрятан в костяных часах, которые были у каждого из членов Дома. Часы получили такое название из-за узора из костей, покрытого серебром, который их украшал. С тех пор, как члены Дома были изгнаны или казнены, прошло пятьдесят лет, но никто так и не смог разгадать их шифр. Теперь эта история считалась простым слухом, который со временем превратился в миф. Но это не значило, что интерес к часам совсем угас. Они стали предметом внимания многих коллекционеров.

Одни из немногих оставшихся часов хранились на книжной полке Северина.

За все время, что костяные часы находились у Северина, они так и не открыли ни одного из своих секретов. И все же иногда стрелки замирали на шести минутах третьего, что было довольно странно, учитывая, что на часах было всего одно слово: nocte.

Полночь.

Северин часто смотрел на них, когда о чем-то раздумывал.

Пятьдесят лет назад Падший Дом казался всем абсолютно непоколебимым. А теперь… эти часы стали для Северина важным напоминанием о том, что не существует ничего непоколебимого. Все можно разрушить. Башни, достающие до небес, Дома, чьим богатствам может позавидовать любая империя, сияющие серафимы, когда-то пользующиеся доверием Бога. Даже семьи, которые должны были тебя любить. В мире нет ничего постоянного, кроме перемен.

Северин все еще смотрел на часы, когда пришло письмо от Гипноса. Он разорвал конверт, прочел первую строчку и нахмурился.

Будем честны: на моем месте ты бы сделал то же самое.

Костяшки пальцев Северина побелели.

Прежде чем ты бросишь мое письмо в огонь, я надеюсь, ты сможешь найти под пеленой своей ярости хотя бы крупицу благоразумия. Мы будем работать вместе, и, возможно, я не умею презентовать свои предложения наилучшим образом, но я всегда выполняю обещания. Насколько я знаю – ты тоже.

Если во мне будет нужда – только скажи.

Северин ненавидел это слово. Нужда. Его злило, что обещание Гипноса провести тест на наследие пробуждало это самое слово к жизни.

Иногда Северину хотелось забыть, как ему жилось до Ордена. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь со способностями разума пробрался сквозь его воспоминания и уничтожил любое упоминание о том времени. Он чувствовал себя так, словно его преследовали. Не люди, а призраки, казалось бы, позабытых ощущений. Ярко очерченная тень его руки у огня; пушистый кот, дремлющий у него в ногах; белоснежные цветы на фоне темной кожи Кахины; долгожданная ложка меда; ветер, обдувающий лицо… и слова, упавшие в его душу как семена и распустившиеся под солнцем: «Я – твоя Ummi. И я тебя люблю». Северин зажмурился. Он хотел навсегда забыть о том, что потерял. Может, тогда он перестал бы чувствовать себя так, будто когда-то умел летать. Теперь же небо покинуло его, не оставив ничего, кроме воспоминаний о крыльях.

Северин расправил плечи, сжимая и без того измятое письмо Гипноса в кулаке. Он уже знал, что собирается делать – что он должен был сделать. Выходя из кабинета, он почувствовал фантомную боль в области лопаток.

Его тело скучало по тяжести крыльев.

Сквозь матовую стеклянную дверь кухни он увидел их фигуры, собравшиеся вокруг высокого стола. Он слышал звон серебряных ложек, ударявшихся о фарфор чайных чашек. Слышался громкий хруст печенья. Северин представлял их четко и ясно. Зофья осторожно разрезает свое печенье на две половинки и макает каждую из них в чай. Энрике требует от нее объяснений, зачем она мочит печенье. Тристану не нравится чай, ведь это – заваренные кипятком листья, он говорит что-то вроде: «Лайла, у нас есть горячий шоколад?» Лайла. Лайла, которая двигается грациозно, словно сильфида[9], и, смотря на каждого из них, видит самые темные секреты, но все равно прощает их. Лайла, волосы которой всегда покрыты сахарной пудрой.

Он чувствовал их всех, и это его пугало.

Северин коснулся дверной ручки. На него смотрели клятвенные отметки, оставленные на правой руке. Они могли сослужить хорошую службу; но все же Северин был связан ими по рукам и ногам.

Он всегда будет тем, кого покидают. Скоро долг Зофьи будет выплачен, и у нее останется достаточно средств, чтобы начать жизнь заново. Скоро Энрике войдет во внутренний круг филиппинских реформаторов и покинет «Эдем». Лайла тоже оставит его. Когда Лайла только предложила ему свои услуги, она доверила ему свою историю – точно так же, как он доверил ей свою. Тогда она предупредила Северина, что ищет один предмет, и, как только поиски позовут ее в другое место, она незамедлительно последует за ними.

Оставался только Тристан. Единственный, кто был согласен остаться по своей воле.

Но если они найдут Глаз Гора…

Гипнос будет обязан провести тест, – но в этот раз никто не сможет обмануть его. Дом Ванф будет восстановлен. Как патриарх, он сможет дать им нечто большее, чем просто связи. Он сможет устроить сестру Зофьи в медицинскую школу, дать Энрике доступ к информации для Илустрадос, помочь Лайле найти ее древнюю книгу и сдержать обещание, данное Тристану.

Он мог дать им больше, чем незамысловатые задания, придуманные для того, чтобы скоротать время между кражами. Он мог дать им все, о чем они мечтали, только бы они захотели остаться с ним.

Когда юноша вошел в кухню, все четверо повернули головы и уставились на него. Судя по пустым чашкам, они ждали его уже давно. Выдержав долгую паузу, Лайла налила ему чай, и, хотя волосы закрывали ее лицо, он чувствовал, что она улыбается. Северина злило, что он так хорошо ее знает. Еще два года назад ему бы и в голову не пришло, что такое возможно.

Тогда Лайла только начала работать его шпионкой во Дворце Сновидений и кондитером в «Эдеме». Однажды она ворвалась к нему в кабинет с белыми от муки волосами, с ярким фруктовым пирогом в руках. К тому моменту она уже очаровала половину прислуги отеля и за короткое время совершила больше краж, чем он один за несколько лет. Северина не волновало, как Лайла проводит свое свободное время. Она все время заставляла его пробовать всю свою выпечку, спрашивая мнения по любому мельчайшему поводу, в то время как он пытался работать. Хуже было только то, что она ничего не просила взамен. Она оставляла торты на его рабочем столе, а если он пытался ей заплатить, она била его по рукам.

– Попробуй, попробуй! – настаивала она, протягивая ему кусок десерта.

Он был застигнут врасплох, а потому даже не успевал сказать: «Я не хочу никаких чертовых сладостей». Она раздвигала его губы своими пальцами, и яркая смесь восхитительных вкусов распускалась у него на языке. Он не мог вспомнить наверняка, но, возможно, он даже застонал.

– Чувствуешь? – прошептала она. – Вместо лимонной кожуры я добавила цедру юзу в сахаре, а вместо ванильного экстракта здесь ванильные семена. Глазурь из гибискусового джема, а не из скучного абрикосового. Что ты думаешь? Разве это не вкус мечты?

Тогда он понял, что может чувствовать ее улыбку. Как свет, пробивающийся сквозь плотные занавески. Моргнув, он открыл глаза, чтобы увидеть ее ухмылку. С тех пор он вспоминал вкус того фруктового пирога, запах гибискуса и ванили каждый раз, когда она улыбалась. Неожиданный и сладкий.

Энрике закашлялся, и Северину пришлось стряхнуть с себя налет воспоминаний.

– Наконец-то, – сказал Энрике, закидывая в рот последнее печенье. – Считай это штрафом за опоздание.

Северин отодвинул стул, чувствуя на себе их пристальные взгляды. Конечно, первой заговорила Лайла.

– Северин… что нам теперь делать? Энрике рассказал нам, что случилось.

Историк виновато покраснел и очень вовремя сделал глоток из чашки.

– Ты связан с Гипносом, – сказала Лайла.

Он согнул пальцы, наблюдая, как растягивается его шрам.

– То, что будет происходить дальше, не зависит от меня, – сказал он. – Это не будет похоже на наши предыдущие дела. Гораздо опаснее. И если вы решите отказаться, я не буду держать на вас зла. Я сотру клятвенные татуировки и выплачу все, что вам причитается.

Северин не решался поднять глаза и посмотреть на них, пока не услышал смиренный вздох Энрике.

– Я в деле, – сказал историк после длинной паузы.

– Я тоже, – присоединилась Лайла.

Зофья промолчала, но кивнула головой, выражая свое согласие.

Тристан тяжело сглотнул, не сводя глаз с кухонного стола. Он выждал дольше всех остальных, прежде чем поднять голову и кивнуть.

В груди Северина разлилась жгучая боль. Не физическое недомогание: это были острые зубы чего-то гораздо более жестокого. Надежда. Он никак не выразил своего состояния, изобразив на лице вымученную улыбку.

– Хорошо. Итак, чтобы добыть Глаз Гора из хранилища, нам нужно сосредоточиться на двух вещах. Первое – определить точное местонахождение Глаза в хранилище. Для этого нам понадобится каталожная монета, и поэтому нам придется нанести визит нашему старому другу – посыльному Дома Ко́ры. Благодаря Лайле мы точно знаем, где он будет находиться завтра.