Читать книгу Вера в прозе и стихах - Руслан Гулькович - Страница 4
Исповедь жизнью
рассказ
ОглавлениеВ Спасо-Преображенском соборе собралось множество людей. Божественная литургия подходила к концу.
Приятное тепло и свет от церковных свечей дарили спокойствие и благодать. Все прихожане знали, что сегодня, 24 октября 1933 года, последний раз служит митрополит Серафим. От этого у многих на сердце лежала грусть, которая не скрывалась и была видна в глазах людей. Всем было понятно, что батюшка Серафим (а именно так называли его прихожане) уже достиг почтенного возраста и проводить службы для него становилось очень трудно.
По окончании литургии митрополит вышел к прихожанам, как делал это всегда, и стал говорить:
– Дорогие мои! Сердечные и хорошие мои! Много лет я служил и жил вместе с вами. Через меня Господь помогал вам преодолеть невзгоды и трудности. Через меня Господь дарил вам веру и духовный свет, который она несет. Но вот пришло время, и мне становится непосильно смотреть за этим прекрасным домом нашего Господа… Поэтому я ухожу на покой, однако буду помогать советами и постараюсь написать кое-какие труды. Я буду молиться за вас. Я буду молиться за нашу Россию! Я верю, Господь образумит тех, кто поддался мракобесию и в 1917-м окунул нашу матушку Русь в реку крови и испытаний. Вместо меня здесь остается отец Алексий, и вы можете обращаться к нему со всеми вопросами и проблемами. Да хранит вас Господь! – закончил владыка Серафим и осенил крестом собравшихся в храме прихожан.
Слушавшие его люди крестились и кланялись ему в пояс. После этого прихожане стали подходить к митрополиту, повторяя: «Спасибо. Да хранит вас Господь!»
Кого – то он успевал погладить по голове и благословить.
Через два часа он сидел на скамье у собора и разговаривал с двумя священнослужителями.
– Владыка Серафим, сказали, что вы решили в Москву поехать?
– Да, поеду… погляжу, как там оно, в Москве. Только не решил еще, когда.
– Переживаем мы за вас, здоровье-то после двух арестов слабое. А вдруг вздумают опять вас по темницам прятать да мучить?!
– Что уж тут поделаешь?.. Наслаждаются они своей властью, только каждый перед Господом стоять будет и за дела свои земные отвечать. А их я не боюсь: слава Господу, мне уже семьдесят восемь, а ежели Господь даст, и еще поживем!
– Владыка… может, не стоит ругать их в открытую?.. Пусть забудут о вас…
– Их власть не от Бога, а от антихриста. А я всю жизнь со злом борюсь и им в лицо говорю, что ногами в кровь помазанника Божьего они встали, и не дело нам, слугам Господа нашего, подстраиваться под них! Я не могу смотреть спокойно, как они из храмов склады да лавки делают. Как они в репрессиях братьев наших уничтожают и люд мирской лишениям подвергают…
– Ох, владыка, за правду вашу они и лютуют, не нравится она им! Очень Господа просим, чтоб даровал вам еще многие лета… Они правды вашей боятся, а народ правду вашу ждет и верит, что Господь поможет!
– Спаси и сохрани, Господи! – ответил митрополит и перекрестился. Опираясь на трость, он поднялся и продолжил: – Пойдем до дому, а то заждались меня, поди!
И они втроем неторопливо пошли в сторону аллеи, за которой проходила узкая улочка, – по ней можно было выйти к домам старинной постройки, где и проживали эти духовные лица.
Любой художник, увидев такую картину, пожелал бы ее написать. Три священнослужителя в подобающем облачении вышли на аллею, где перед ними лежал красочный многоцветный ковер из опавших листьев, а легкий ветерок заставлял деревья изредка осыпать идущих зеленовато-желтой и желто-красной листвой. Осень в том октябре была мягкой и слегка прохладной.
Прошло три недели.
Владыка Серафим сидел за столом у окна и делал кое-какие наброски для своей книги. В комнату вошла келейница Дарья и спросила:
– Батюшка, может, чаю попьете? А то ведь с утра ничего не ели…
– Да, Дашенька, теперь, пожалуй, выпью! И к чайку чего-нибудь! – митрополит отложил перо и, улыбнувшись, потянулся.
– Вот и хорошо! Я сейчас, мигом! – и Дарья скрылась за дверью.
Когда через десять минут она вернулась, владыка сосредоточенно что-то писал. Келейница аккуратно поставила на край стола чай в красивом подстаканнике и небольшую тарелку с бутербродами. Владыка Серафим молча продолжал писать.
Дарья стояла и смотрела, а потом с досадой сказала:
– Батюшка, я на вас обижусь! Так же нельзя… Я не дам вам писать, пока вы чаю не выпьете и хлебушка с маслом не съедите!
– Ну всё, всё, моя хорошая, не сердись! – улыбнулся митрополит и, отложив перо, взял бутерброд. Только сейчас он почувствовал, что действительно проголодался.
Даша, довольная тем, что добилась своего, улыбнулась и вышла из комнаты.
Закончив скромную трапезу, митрополит почувствовал, что усталость берет свое и желание писать или о чем-то думать пропадает. «Стоило только поесть – и никакой работы! Вот почему люди умственного труда творят на голодный желудок или пьют пустой чай», – подумал он и пересел в кресло.
Почти задремав, услышал шум и голоса в коридоре. Открылась дверь в комнату, и заглянула Дарья. Увидев, что владыка Серафим не спит, сказала:
– Отец Алексий пришел, батюшка.
– Так чего он там ждет?.. Пусть проходит! Уж заждался я его, – сказал митрополит и встал, чтобы встретить гостя.
Тепло поприветствовав друг друга, служители церкви прошли в комнату. Усадив гостя на стул у небольшого обеденного стола, митрополит сел напротив.
– Сейчас нам Дашенька чайку принесет, а ты пока расскажи, как там дела?.. Как службы?.. Много ли людей ходят?.. А то, почитай, ты у меня пять дней не был!
– Службы идут. Людей не много, но ходят, – отец Алексий потупил голову. – Я к вам с нерадостной вестью, владыка…
– А что случилось?.. Я их пока не браню, живу смирно и на улицу-то редко выхожу. Всё больше Даша да Прасковья до лавки или булочной сходят.
– Отца Иннокентия арестовали!
– Ка-а-ак?! – воскликнул пораженный митрополит. – За что?! Вот безбожники! А этот-то святой человек что им сделал?..
– Кто – то донес, якобы он высказывался на проповеди против советской власти. Я уж не знаю, что он там говорил, но забрали его вчера прямо из дома!
– Вот ироды! – простонал владыка. – Что предпринимаете?
– Сейчас готовим прошения. Отец Сергий сказал, надобно общее письмо писать. Но я к вам пришел, чтобы передать: временный патриарший Синод собирался, и все как один просят вас поберечь себя и уехать в Москву. В собор приходили люди из НКВД и интересовались вами.
– Вы же знаете, что я их не боюсь. Я, безусловно, благодарен всем нашим за заботу, но считаю, что мне необходимо самому написать требование к властям об освобождении всех наших братьев и сестер!
– Владыка Серафим, прошу вас, – умоляюще произнес отец Алексий, – послушайте нас! Мы сами всё сделаем и никого не бросим. Даст Господь, мы всё преодолеем… Важно вас поберечь! За ваше здоровье все тревожатся, вы много значите для нас всех…
– Значит, вы считаете, что необходимо ехать в Москву?! – призадумался митрополит.
– Да, владыка, надо!
– Что ж, я поеду… но хочу первым подписать письмо с требованием отпустить отца Иннокентия. И прошу вас, милейший мой брат, передать всем: я считаю, что письмо должно подписать только мне, дабы избежать гонений на духовенство!
– Хорошо, владыка! – поспешно согласился гость. – Я все передам, обязательно. Мы проводим вас и просим беречь себя! Я там Даше передал кое-какие продукты, и чернила принес, чтобы вы могли писать. А еще достал вам хорошие кисти для ваших картин и икон!
– Господи, помилуй! – митрополит размашисто перекрестился. – Спасибо вам, а за чернила и кисти так отдельный поклон. Знаете, так хочется писать, чтобы оставить на бумаге и в музыке мысли и характер нашего трудного времени… и всю нашу жизнь… Да хранит вас Господь!
– Конечно, владыка, вы должны писать! Ваши рукописи останутся в поколениях, и потомки будут знать о нашем времени и о том, как мы сохраняли веру и несли ее людям!
– Вы и вправду так считаете?
– Конечно, – с искренней убежденностью произнес отец Алексий. – Вы даже не представляете, насколько важны ваши мысли, ваше мнение о происходящем в стране и в мире!
– Спасибо вам на добром слове… Буду трудиться!
Они еще поговорили минут двадцать, и отец Алексий ушел.
А владыка Серафим сел в кресло и стал сосредоточенно размышлять.
Он понимал, что гонения на духовенство вселяют в души людей сомнения и страх, поэтому иные прихожане уже боятся ходить в храмы, а многие служители Церкви находятся в тюрьмах и ссылках, подвергаясь избиениям и пыткам.
Власть не обращала внимания на просьбы епархии, и кровавая машина репрессий раскручивалась все сильней и сильней, ломая и уничтожая жизни тысяч людей. Обдумывая это, митрополит всю ночь составлял письмо, в котором одновременно и просил, и требовал прекратить преследовать духовенство.
Лишь к четырем часам утра он закончил работу над письмом и прилег отдохнуть.
Утром вторая келейница Прасковья не стала будить владыку, давая возможность поспать подольше. Он проснулся ближе к десяти часам. Настроение было приподнятым от чувства удовлетворения работой.
Еще раз прочитав письмо, владыка Серафим остался доволен. Уже чуть позже, умывшись и одевшись, прокручивая в голове написанные им строки, он вдруг подумал: «Не резковато ли?.. Может, эти два слова заменить?» Митрополит не хотел, чтоб письмо вызвало ненужную агрессию в отношении временного патриаршего Синода, а потому раз за разом вспоминал каждую строчку.
– Владыка, идите завтракать! – позвала Прасковья.
– Иду, иду, моя милая! Заспался я сегодня, скоро уж обедать надобно! И вот что, моя хорошая… ты меня зови батюшкой. А иначе я на тебя обижусь, дочка! Мы ведь уже говорили об этом.
– Хорошо, хорошо, батюшка. Не сердитесь. А то, что поспали подольше, так вы же под утро только легли. Я уж хотела вас отругать! Нельзя же так в вашем-то возрасте…
– Не бранись, моя хорошая, – ласково сказал митрополит. – Дело уж больно важное, вот и надобно было закончить! Ну, давай, теперь и закусить не худо.
Когда после завтрака келейница стала собирать со стола посуду, в дверь постучали.
– Прасковья, открой! Кто-то из прихожан, видимо, – сказал владыка Серафим, направляясь в свою комнату.
Через мгновение Прасковья крикнула:
– Батюшка, это к вам!
Задержав шаг, он повернулся и увидел троих мужчин в военной форме.
– Здравствуйте, господа! Чем обязан? – спросил владыка, стараясь не показать волнения.
Когда он видел людей в такой форме, в памяти сами собой всплывали картины первого его ареста, и внутри чувствовался холод тюремной камеры. Эту одежду митрополит знал хорошо – синие фуражки, серые шинели… Один из военных был в кожаном плаще. Многие цепенели от ужаса, видя одетых таким образом людей, и добра от них точно не ждали.
Военные прошли, не раздеваясь, и встали грязными сапогами на ковер.
– Чичагов Леонид Михайлович? – спросил тот, что был в кожанке.
– Да, это я! – Митрополит посмотрел ему прямо в глаза.
– Я майор Константинов! Мы из…
Он не успел договорить, так как владыка Серафим его перебил:
– Я понимаю, откуда. У вас такая солидная организация, что трудно сейчас найти человека, который не понял бы, кто вы.
– Вот и хорошо, – усмехнулся майор. – Это избавит меня от излишних объяснений.
– Да что вы, я давно привык к тому, что люди из НКВД вообще избегают что-либо объяснять… Так что говорите: что вам нужно?.. Если мне необходимо идти с вами, то я должен одеться!
– Одеться вы успеете, а пока мне необходимо задать вам кое-какие вопросы. Давайте пройдем в комнату, – строго сказал Константинов и показал рукой, чтобы двое сопровождавших его сотрудников следовали за ним.
Владыка Серафим прошел в комнату и встал у старинного комода. Незваные гости не отставали. Константинов вальяжно развалился в кресле, а двое его подчиненных встали у дверей.
– Вы не возражаете, если я сяду? – спросил митрополит.
– Так вы уже и стоять не можете? А всё агитируете против Советской власти! – со злостью произнес Константинов.
– Нет, что вы… Постоять я могу, просто считаю, что это очень некрасиво, когда седой, умудренный жизнью старик будет стоять, а такие сильные молодые мужчины станут сидя задавать ему вопросы, – с этими словами митрополит сел на стул.
– А, так вы стараетесь указать нам на наше бескультурье?! – сделал заключение майор и, повернув голову в сторону своих сотрудников, усмехнулся: – А слышали, орлы, как он нас обозвал некультурными?..
– Разрешите, товарищ майор, я ему культуру покажу? – громко отозвался один из подчиненных.
– Подожди, Стрельников, еще успеешь… а то зубы выбьешь, он и сказать не сможет, как они антисоветскую пропаганду вели! – оскалился в улыбке Константинов и, повернувшись лицом к митрополиту, продолжил: – Советую вам, Леонид Михайлович, вспомнить, о чем вы разговаривали с вашим знакомым… как у вас там принято называть?.. отцом Иннокентием.
– Простите, могу я узнать ваше имя-отчество? – спокойно спросил владыка Серафим.
– Антон Иванович!
– Так вот, Антон Иванович… Могу вам сказать, что с отцом Иннокентием мы никогда и ни в коем разе не обсуждали советскую власть. Мы разбирали только некоторые вопросы, касающиеся церкви и помощи прихожанам.
– Вы хотите, чтоб я в это поверил? – ухмыльнулся майор.
– Поверите вы или нет, это ваше дело. Я знаю одно… что говорю вам правду!
– Хорошо, допустим. А не высказывался ли этот отец Иннокентий против Советской власти?.. И не хотел ли, чтоб вы спрятали кое-какие вещи у себя?
– Что вы! – стараясь сохранять хладнокровие, произнес владыка. – Отец Иннокентий в высшей степени порядочный человек и никогда бы не стал втягивать меня в опасные или сомнительные дела. Я очень бы вас просил разобраться во всем и отпустить его. Прошу, поверьте, он стал жертвой наветов!
– Наветов, говорите?! – Константинов поднялся с кресла. – Он уже сам готов во всем сознаться и рассказать обо всех, кто ему помогал! – зашагал по комнате майор.
– Простите, – твердо сказал митрополит, – но я даже не понимаю, в чем может признаться ни в чем не повинный человек!
– Так… Я понял, вы не хотите сами признаваться и помочь нам выявить врагов народа!
– Поймите, Антон Иванович, я ничем помочь не могу! А признаваться мне не в чем.
– Что ж, приступайте! – резко сказал майор, повернувшись к своим спутникам. Затем он подошел к митрополиту и продолжил: – Мы сейчас поищем, не у вас ли, случаем, находятся кое-какие вещи отца Иннокентия?
– Только попросил бы вас быть аккуратнее! – негромко ответил владыка Серафим.
Но его уже никто не слушал. Из комода и шкафа вещи бросались на пол. Константинов подошел к секретеру, на котором рядом с чернильницей лежало письмо, составленное ночью. Майор взял его в руки и пробежал глазами текст.
– Очень интересное письмецо! Не так ли, святой отец? – последние слова Константинов произнес, с издевкой глядя на митрополита.
– Я рад, что оно вас заинтересовало, вот бы к нему еще и прислушались, – спокойно ответил владыка.
– Только вот чего-то не хватает на этом листе! Как думаете, дедуля, чего не хватает?! – спросил Константинов, показывая листок в вытянутой руке.
– Вы думаете, я что-то пропустил? – серьезно произнес митрополит.
– Думаю, да! А вам не кажется, что вы многого требуете от ЦК?! Не просите, не умоляете, склонив голову, а требуете! Ничего не сделав для народа, вы еще осмеливаетесь что-то требовать?!
– Это вы считаете, что я ничего не сделал для народа, а рассудит нас только Господь! Я помогаю людям сохранить веру, а это главное.
– Да кому она нужна, ваша вера?! Неужели вы сами верите в эту ерунду?! Бога нет! Он просто придуман! «Господь рассудит»?.. Ну вы и рассмешили!
– Это вовсе не смешно. У каждого в жизни – слышите, у каждого! – наступает момент, когда человек начинает искать Господа. Человеку необходима вера, без веры человек пуст!
– Товарищ майор, нет ничего! – вмешался в разговор один из сотрудников.
– Хорошо, я понял. Ждите. А вы, гражданин Чичагов, так и не ответили: чего не хватает на этой бумаге?
– Я думаю, там всё в порядке, – устало произнес владыка Серафим.
– Ну как же?.. Подписи вашей нет и числа. Надо бы подписать, а то непонятно, кто сочинял. Или, может, вы боитесь?
– Вы же, если вам надо, можете почерк сравнить с моими записями… но я не отрицаю, что писал это письмо. Дайте мне перо и чернила. Я прошу и ходатайствую за отца Иннокентия, который подвергается в ваших застенках пыткам.
– Вы не просите! Вы требуете отпустить, а требование – это почти угроза! Что ж, возьмите! – Константинов бросил на стол письмо.
Митрополит сел за стол, подвинул ближе чернильницу, пробежал еще раз бумагу глазами и спокойно подписал ее. Константинов быстро взял листок, посмотрел на подпись и дату и сделал заключение:
– Вы так спокойно, Леонид Михайлович, подписали себе третий арест! В вашем-то возрасте, я думаю, последний. Сегодня мы вас забирать не будем, но думаю, что руководство решит вашу судьбу в ближайшее время!
– Как вам будет угодно… – владыка пересел на старый диван, посмотрел на майора и продолжил: – Если уж забирать не будете, то я хотел бы прилечь, а то что-то уморился. Возраст, как вы изволили упомянуть…
– Всё, что надо, у нас уже есть. Уходим! – резко сказал Константинов.
– Прасковья! – позвал митрополит, когда дверь захлопнулась.
– Я здесь, батюшка! Вам плохо?! – волновалась келейница, помогая ему прилечь.
– Что-то в глазах потемнело… и сердчишко давит, – тихо проговорил владыка Серафим.
– Потерпите, батюшка, я сейчас! – Прасковья побежала на кухню, откуда принесла два пузырька с микстурами и бумажные пакетики с лекарствами. Она высыпала из одного пакетика порошок в стакан с водой и размешала. – Батюшка, вот… выпейте, – помогая ему привстать, Прасковья подала митрополиту стакан. Затем взяла небольшую рюмочку из буфета и налила микстуру. – Так… и вот это надо, батюшка!
– Ох, что-то я устал, Прасковьюшка… – владыка выпил лекарство и утомленно опустился на подушку.
– Да вот всё эти ироды! Мучают вас… Совести у них нет.
– Не ругайся, моя хорошая. Даст Господь, все уладится. Ты сходи до отца Сергия, сообщи: мол, приходили… а я подремлю покуда.
– Хорошо, батюшка, – закивала Прасковья, – я схожу, а вы обязательно поспите.
После приема лекарств митрополиту стало легче, но внезапная усталость постепенно окутывала его дремотой. Проваливаясь в спокойный, такой нужный сон, он успел подумать: «Надо подсказать Алексию, что хватит моего прошения, а им писать не надо… А то еще, не дай Господь, всех арестуют и в темницу бросят…»
Владыка Серафим проснулся только вечером, услышав, как на кухне кто-то разговаривает. Он не торопясь встал и, открыв дверь, прошел на кухню.
– Ой, батюшка, вы проснулись?.. А мы с отцом Сергием чаевничаем, – вскочила из-за стола Прасковья.
– А я что-то как лег, так и проспал до сумерек… Который час уже? – спросил митрополит. Подошел и обнялся с отцом Сергием, продолжив: – Давно ли чай пьете?.. Что ж не разбудили?
– Без четверти шесть уже, – ответила Прасковья.
– Да я вот пришел, как узнал, что у вас гости побывали, – поддерживая его за локоть, добродушно отозвался отец Сергий. – Прасковья мне рассказала, и как служба закончилась, я сразу прибежал. Просил, чтоб не будила, чтоб вы, владыка Серафим, отдохнули. Прасковья вот меня и вареньем угостила…
– Идемте, идемте, дорогой! – встрепенулся митрополит. – Нам надо с вами кое-что обсудить. Прасковья, ты чай ко мне в комнату принеси, мы там посидим.
– Хорошо, батюшка!
Они прошли в комнату и сели у письменного стола. Прасковья принесла стаканы с чаем, поставила блюдце с вареньем.
– Владыка Серафим, – с тревогой спросил отец Сергий, – чего хотели от вас утрешние гости?
– Приходил некий Константинов из НКВД, и с ним еще двое супостатов. Якобы по делу отца Иннокентия, да обыск у меня учинили. Я вчера написал письмо с просьбой одуматься и требованием отпустить отца Иннокентия. Это письмо они и забрали, хотя адресовано оно было руководству страны.
– Господи, помилуй! – ужаснулся отец Сергий. – Это плохо… Прежде чем прийти к вам, я разговаривал с отцом Алексием, и он сказал – многие склоняются к тому, что вам необходимо уехать. И я лично очень вас прошу: чтобы сохранить свою жизнь, вы должны отбыть в Москву.
– Да, я знаю, мы уже об этом говорили… – задумчиво сказал владыка. – Однако считал, что еще успею сделать здесь кое-какие дела.
– Вы и так много сделали и делаете. Оставаться дольше очень опасно! Они видят в вас угрозу для себя и наверняка захотят, чтоб вы замолчали. Вы и так прошли множество испытаний. В вашем почтенном возрасте надо поберечься…
– Так вы считаете, мне надо уезжать?.. Когда же? И потом, они забрали письмо… и думаю, будут искать меня.
– Вы должны уехать самое позднее послезавтра. А чтобы вас отыскать, им понадобится много времени: ведь только я и отец Алексий будем знать, где вы! Когда все немного успокоится, мы сообщим отцу Владимиру в Москву, чтоб он смог вас навестить. С вами поедут Вера и Севастиана из Воскресенского Феодоровского монастыря. Вы их хорошо знаете, эти келейницы помогали вам много лет!
– Как же, знаю, они мои верные помощницы… Вижу, что вы, мои хорошие, всё продумали. Спасибо вам за заботу и тревоги!.. В Москве мне есть где жить, там же мои дочери. Остановлюсь у них, дабы вас не обременять.
– Владыка Серафим, мы считаем, что надо остановиться не у родни, – осторожно возразил отец Сергий. – А то, не дай Господь, еще и их эта власть привлечет. Да и найти вас там будет легче. А когда все успокоится, то можно и к дочерям переехать.
– Да, пожалуй, вы правы! Эти же ни перед чем не остановятся… Правильнее будет снять жилье в Подмосковье. Однако я хотел бы вас попросить, чтобы вы забрали и сохранили вот эти три иконы, которые я написал здесь.
– Владыка, за это можете не тревожиться. Мы сохраним их в соборе. Прихожане должны лицезреть эту красоту, наполненную подлинной духовной силой…
– Очень лестно такое суждение о моих трудах, – улыбнулся митрополит. – Я и вправду писал их на особом душевном подъеме. Любуюсь на них и хочу, чтоб они людям служили да по душе пришлись!
– Что ж, владыка… припозднился я у вас. Почитай, третий час в гостях. Пойду до дому, а вы собирайтесь потихоньку, – серьезно произнес отец Сергий. – Завтра Вера придет и поможет, а Прасковья пусть позаботится, чтоб на первое время у вас лекарства были.
– Хорошо, завтра я ее отправлю, – согласился митрополит. – Спасибо вам, отец Сергий, за поддержку и участие! Да хранит вас Господь!
Он проводил гостя до дверей и, возвращаясь в комнату, сказал Прасковье, что завтра необходимо будет сходить к врачу и взять нужные снадобья в дорогу.
– Батюшка, а вы никак уезжаете? – встревожилась келейница.
– Да, мне придется на какое-то время уехать.
– А кто же будет вам помогать, батюшка?.. Мы с Дашей могли бы с вами поехать!
– Нет, милая, при мне Вера и Севастиана будут. Они уже ездили со мной, незачем вас обременять…
– Ну и ладно! – Было заметно, что сестра Прасковья обиделась.
Владыка Серафим прошел в свою комнату и, сев за стол, стал разбирать свои рукописи, пробегая их глазами и складывая в разные стопки.
* * *
Митрополит сидел у окна своей комнатки и смотрел на снежную метель на улице. Казалось, этот пронизывающий до костей ветер сейчас ворвется в жилище и все окажутся во власти февральской пурги.
– Батюшка, не холодно вам? – заглянула в дверь сестра Севастиана.
– Нет-нет, милая… тепло, хорошо! – спокойно ответил владыка Серафим.
– Но я все равно три полешка подкинула… Может, вам чайку согреть?
– Вот ты негодница какая. Дрова-то экономить надо! – он улыбнулся и продолжил: – Чаю немного погодя выпью!
– Хорошо, батюшка, позовете тогда, – кивнула Севастиана.
А владыка Серафим посмотрел в окно и опять окунулся в размышления: «Уже конец февраля. Скоро весна. А что такое весна?.. Весна дарована Господом как рождение. С ее приходом душа каждого человека радуется и поет. Вот и эта метель пройдет… через каких-то пять дней март, а это уже весна!»
Прошло уже три месяца после переезда владыки в поселок Малаховка, что под Москвой.
«Три месяца! – с печалью рассуждал про себя митрополит. – А я по-прежнему никак не могу закончить свою книгу, тяжкие думы мешают сосредоточиться. Да и здоровье шалит и все чаще подводит. Все труднее становится передвигаться, и эта проклятая одышка замучила совсем… Одно мне радостно: силы есть читать и писать. Надо обязательно собраться с мыслями и закончить рукопись… Дай, Господи, силы!»
Он перекрестился.
– Батюшка, к вам гости! – заглянула в комнату Севастиана.
В комнату вошли два священнослужителя, и владыка Серафим поднялся из кресла навстречу им.
– Дорогие мои! Рад, очень рад вас видеть! – воскликнул он и обнялся с каждым из гостей.
– Приехали, владыка, узнать: как вы тут живете?.. Как здоровье?.. – сев на стул, начал разговор отец Сергий. – Ну и о новостях поведать, что да как у нас в Ленинграде. От прихожан наших передаем низкий поклон! И сестре Севастиане отдали гостинцы, которые люди собрали для вас.
– Севастиана, надо бы накормить гостей! – сказал митрополит, указав рукой на стол. Потом, взяв табурет, поставил его у стола, уселся и продолжил: – Никак привыкнуть не могу, да и не хочу называть город Петра именем бесовским! Так что буду называть его по старинке – Петербургом.
Сестра Севастиана быстро накрывала на стол, пока три умудренных жизнью священника вели беседу. Она отметила для себя, как повеселел владыка, как он оживленно участвовал в разговоре, а потом еще что-то рассказывал гостям.
– Прошу к столу! – пригласила Севастиана.
– Вот умница, так быстро угощение нам приготовила! – с улыбкой сказал владыка Серафим.
За трапезой отец Михаил спросил:
– Владыка, а как вы отнеслись к предложению отца Владимира?
– Конечно же, согласился! Но мне надо быть уверенным, – заметил митрополит, – что если я раз или два в полгода буду помогать или участвовать в Божественных литургиях, то никто из духовенства не пострадает. А в остальном – я готов и хочу послужить Господу нашему и с прихожанами пообщаться.
– Отец Владимир сообщил нам, что хочет провести несколько служб и чтобы вы присутствовали… Он говорит – и мы с ним согласны, – что, увидев вас, прихожане обрадуются и воспрянут духом, – поддержал разговор отец Сергий. – Вот мы и приехали вам сказать, что обстановка разрядилась и интерес со стороны НКВД утих. Временный патриарший Синод принял решение: если здоровье вам позволяет, следует вам, владыка, участвовать в службах. Потому как одно ваше присутствие вселяет в людей надежду. А уж проповеди ваши…
– Спасибо вам за добрые вести! – радостно произнес митрополит. – Но вы же понимаете, дорогие мои… Молчать не смогу, глядя на произвол, и подстраиваться под них не буду!
– Владыка, все это прекрасно понимают… Однако просят хоть малую толику беречь себя. Правда – она часто нелицеприятна, а власть нынешняя не терпит неугодных. Все мы, всё духовенство молимся за вас!
– Да хранит вас Господь! Надеюсь и верю, что Отец наш Небесный не оставит Россию и поможет вернуть ее на путь веры православной… – И владыка Серафим осенил себя крестным знамением, глядя на большой образ Спасителя.
Священнослужители тоже встали и, трижды поклонившись иконе, перекрестились.
– А сейчас, мои дорогие, я покажу вам, что закончил месяц назад! – сказал владыка и вышел из комнаты.
Через минуту он вернулся с холстом, на котором был изображен библейский сюжет. Он аккуратно поставил картину на стул и обратился к гостям:
– Что скажете?
– Господи… Какая прелесть! – отец Сергий восторженно перекрестился.
– Это просто чудо! Какие краски… Какая душа в холсте… – сказал отец Михаил.
– Я рад, что вам пришлось по душе, – лицо владыки озарилось светом. – Значит, и людям понравится!
– Владыка, как же такое может не понравиться? Обязательно творение это должно быть в соборе или монастыре… А в каком уж, вы сами определите!
– Какое чудо! Владыка, вы свою душу в каждый мазок кисти вложили! – восхищался отец Михаил.
– С душой писал, – улыбнулся митрополит, – а иначе не получилось бы!
Через час гости ушли, взяв с него обещание: если Господь подарит вдохновение, то владыка напишет для их собора икону.
Митрополит сел на кровать и долго смотрел на картину… Она действительно удалась и нравилась ему самому.
Память вернула его на много лет назад…
Он вспомнил первые годы священства, после того как оставил армию. Как вместе с женой Натальей преодолевал разрыв с привычной жизнью военной «аристократии» и входил в незнакомый, непонятный мир духовенства. Как потом, после смерти жены, остался с четырьмя дочками, и только вера не дала ему упасть и погибнуть…
Вспоминая о прожитых годах, владыка Серафим вдруг пришел к тому, что надо завтра отправить Севастиану или Веру к отцу Владимиру, чтобы узнать, когда приходить на службу. Он встал с кровати, подошел к углу комнаты, где на полке стояла икона Спасителя, перекрестился и негромко проговорил:
– Прости, Господи! Дай силы, Господи, послужить тебе! Благослови, Господи!
* * *
В заботах и трудах о Церкви и православной вере минули еще два года.
Митрополит привык к жизни под Москвой. Постоянные его помощницы – сестры Вера и Севастиана – заботились о нем и облегчали быт. Иногда они прогуливались по парку или долго сидели на скамье, и владыка рассказывал им историю своей жизни.
Ему удалось за два года принять участие в пяти Божественных литургиях и прочесть прихожанам свои проповеди. Часто его навещал отец Владимир, который всегда радовался, если митрополит приходил к службе. Много времени владыка Серафим проводил за написанием духовных трактатов, музыки и картин.
Но особенно счастлив был, когда приходила внучка Варвара.
Она всегда живо интересовалась, как живет дед, чем занимается и что пишет. А он, в свою очередь, объяснял девочке, как следует читать Библию, на что обратить внимание в каждой главе Священного Писания.
Часто они допоздна разговаривали о том, чем сейчас живет молодое поколение и почему отдаляется от веры. Владыка Серафим не скрывал от внучки свою нелюбовь к советской власти и считал, что Церковь не должна идти у нее на поводу.
– Дедушка, но почему все утверждают, что вера в Бога не нужна? – спрашивала Варвара.
– Утверждают такое те, кто продался новой власти, которая убила помазанника Божьего и всю его семью!.. А Россия все равно вернется к вере, по-другому быть не может. Ты посмотри, внучка: старшее поколение приходит в храм и общается с Господом, просит его о милости и помощи. Господь наш милосердный, он никогда не оставит Русь-матушку. Просто на данном временном отрезке он ниспослал нам испытания, через которые надо пройти.
– Дедушка, но и среди молодежи много хороших людей! – горячо убеждала Варя. – Да, они не верят в Бога, но они верят в светлое будущее, в коммунизм!
– Без веры, внучка, ничего хорошего не построить, Душа каждого человека тоскует, когда ей запрещают говорить с Господом. А их с детства учат безверию!
– Хорошо, дедушка, ты только не нервничай так… А то мне матушки рассказали, как тебе во время проповеди в храме плохо стало и ты чуть не упал. А я так за тебя волнуюсь, дедушка! – и Варвара обняла его, прижавшись к плечу.
Так, день за днем, вечер за вечером проходили месяцы. Болезни владыки Серафима то обострялись, то отпускали, и тогда он снова окунался в свои труды.
В один из дней осени 1937 года владыка сильно захворал. Иногда боль заставляла стонать, двигаться было настолько мучительно, что митрополит, едва шевельнувшись, громко начинал повторять молитву. Сестры Севастиана и Вера всегда были рядом. Без их помощи ему не удавалось встать. Лекарства помогали слабо, а иной раз владыка и отказывался их принимать. И только хитроумные уговоры сестер заставляли митрополита поддерживать свое здоровье.
– Батюшка, там какая-то машина приехала и люди, – наклонившись к кровати, шепнула Вера.
– Машина, говоришь? – владыке даже говорить было тяжело.
– Да, батюшка! Машина, и люди в ней. Я в окошко видела…
В дверь постучали.
Дверь открыла Севастиана, и в дом вошли четыре человека в грязных сапогах. В глазах сестер зажглась тревога.
– Нам нужен Чичагов Леонид Михайлович! – громко сказал военный, первым зашедший в комнату.
– Верочка, ну-ка, подсоби-ка мне приподняться, – попросил митрополит, поднимаясь, опершись на локти.
Вера быстро помогла ему сесть на кровати, и в ту же минуту ее грубо отстранили.
– Чичагов Леонид Михайлович?
– Да, это я, – тяжело дыша, ответил владыка Серафим.
– Вы арестованы! Одевайтесь!
– Да вы что, с ума сошли?! Батюшка болен, сильно болен! – вмешалась в разговор Вера.
– Булыжников! Убери ее отсюда! – дал команду старший военный.
– Есть! – ответил один из сопровождавших, схватил Веру за руку и стал выталкивать из комнаты.
– Верочка, не бойся! Собери-ка мои вещи… Не ругайся с ними, – сказал владыка Серафим.
– Это разумно, – согласился главный из «гостей».
– Извините, вас как зовут? – кротко спросил митрополит.
– Реденс Станислав Францевич, комиссар государственной безопасности! – официально представился старший военный.
– Станислав Францевич, буду вам много признателен, если ваши люди помогут мне одеться, так как мне без помощи не осилить. Стар стал и немощен…
– Вы что, издеваетесь?! Мне рассказывали, что вы опытный враг! – Взгляд Реденса был наполнен ненавистью.
– Ни в коей мере. Я не издеваюсь, просто прошу. Мне тяжело двигаться, водянка совсем замучила.
– Одевайтесь! Ни я, ни мои люди вам прислуживать не будут!
– Что ж, на всё воля Божия… Спаси, Господи! – спокойно сказал митрополит и попробовал встать на ноги.
– Бросьте вы этот церковный спектакль! В него давно никто не верит, а вы всё продолжаете молитвы возносить! Лучше сразу скажите: что замышляли здесь со своими гостями, которые приезжали к вам?..
Владыка Серафим смог простоять на ногах меньше минуты и обессиленно повалился на кровать. На лбу выступили капельки пота, и он застонал.
– Я вам еще раз повторяю – одевайтесь и прекратите это представление!
– Вы люди или звери?! – закричала Севастиана и хотела войти в комнату.
Дорогу ей преградил один из сотрудников НКВД и, грубо ее оттолкнув, крикнул:
– Пошла отсюда!
– Ах ты, ирод! – воскликнула Севастиана, ударив его в грудь, и попыталась протиснуться в комнату.
Тот опять ее оттолкнул и, выхватив из кобуры пистолет, закричал:
– А ну пошла! Пристрелю гадину!
Женщина рухнула на стул и заплакала. Вера подала ей стакан воды и села за стол на кухне.
– Я вам еще раз повторяю – одевайтесь! – продолжал Реденс. – Без вас мы отсюда не уйдем!
– Вы же видите, товарищ офицер, я не могу. Ноги ослабли, я плохо себя чувствую.
– Ну-ка, посадите его на кровати! – Реденс дал команду своим подчиненным.
Митрополита приподняли за плечи и помогли сесть. Владыка Серафим с трудом дышал, веки стали тяжелыми, голова кружилась.
– Я так понимаю, вы не хотите добровольно проследовать с нами? – злобно спросил Реденс.
– Господи, на тебя одного уповаю. Дай разум этому человеку, – негромко произнес митрополит.
– Так… Этот враг народа, прикрываясь болезнью, хочет избежать суда! Вызовите сюда медиков! Я этого не допущу! Тюрьма вылечит вас быстро!
– Господи, помилуй. Спаси и осени нас, Боже, Твоею благодатью! Неужели вы, взрослый человек, офицер, считаете, что восьмидесятилетний старик будет притворяться больным, дабы чего-то избежать?
– Мне плевать, сколько вам лет! Вы враг, и ваше место в тюрьме… а лучше бы вообще к стенке! – ответил Реденс и, повернувшись к подчиненным, продолжил: – Медиков вызвали?
– Так точно, едут!
Через полчаса приехала машина скорой помощи. Зашедшие в комнату врач и медсестра стали быстро готовить необходимые растворы для инъекций.
– Я комиссар Реденс! Необходимо сделать так, чтобы этот старик смог поехать с нами! – обратился он к врачу.
– Этого я вам обещать не могу! – ответил тот, делая укол митрополиту.
– Что-о-о?! Вы меня плохо слышали? – схватив врача за ворот, заорал Реденс.
– Успокойтесь, я всё слышал. Вы мешаете мне выполнять мою работу, а этот пациент очень болен, – спокойно ответил тот и, оторвав руку комиссара от воротника, продолжил вводить лекарство.
– Мне плевать, какое у него состояние! Важно, чтобы он стоял на ногах! – не унимался Реденс.
Проведя небольшую диагностику и сделав две инъекции, врач покачал головой.
– Всё, что можно и нужно, я сделал, но пациенту сейчас нужен покой. Иначе мы его потеряем, – заключил он и, сев за стол и достав рецептурные бланки, стал писать.
– Какой «покой»?! Я вас спрашиваю, может старик стоять на ногах?
– Однозначно нет. Извините, он и сидеть пока не сможет, только лежать, – посмотрев на комиссара и оторвавшись от записей, сказал доктор.
– Так… а носилки у вас есть?!
– Носилки? Есть, в машине. А что?..
– Значит, поедет в тюрьму на носилках. Булыжников! – позвал Реденс.
– Да вы что?.. Так же нельзя! Он умрет без постоянного присмотра! – запротестовал врач.
– Тихо! Тебе что, врага народа жалко?! А то у нас места много, для присмотра и тебе камеру найдем!
– Товарищ комиссар, я здесь! – отозвался сотрудник, которого звал Реденс.
– Булыжников, возьми еще подмогу и принесите носилки из машины медиков! Понесем на носилках!
– Понял, есть!
Спустя минут пятнадцать, под тихое негодование и ропот соседей на улице, владыку Серафима на носилках погрузили в машину. Он слышал, как Севастиана и Вера кричали и пытались последовать за ним.
– Поехали! Да давите их! Поехали, сказал! – командовал Реденс.
И машины, медленно раздвигая собравшихся людей, двинулись в сторону Московского шоссе…
– Эй, дядя! Ты вообще живой там? – сквозь тяжелый сон услышал митрополит.
Открыв глаза, он осмотрелся. В небольшой, покрытой по стенам плесенью камере их было трое. Какой-то парень лет двадцати – двадцати пяти и взрослый мужчина. Лица второго сокамерника он не видел, и определить его возраст не мог.
– Дядя, мы уж подумали, что ты ноги протянул! – громко и насмешливо воскликнул молодой.
– Сынок, я тебе в дедушки гожусь, а ты хамовато разговариваешь. Да и слова мне непонятные, – спокойно ответил владыка Серафим.
– Ты что, дед?! Ты, случаем, не учитель?! А то я их со школы не терплю! – встав с нар и направляясь к нему, процедил парень.
– А ну сядь! Сядь, сказал, быть блатная! – грубо и резко вмешался мужчина.
Молодой остановился, потом вернулся и сел на нары.
Мужчина приблизился к митрополиту. Только теперь тот мог рассмотреть его. Это был мужчина лет сорока пяти, одетый в военную форму, но без ремня. Было понятно, что его арестовали не так давно. Он присел на нары, где лежал владыка.
– Я полковник Саблин, Андрей Игнатьевич, – представился мужчина и слегка пожал митрополиту руку.
– А, чувствуется офицерская твердость… Вы уж простите меня, милейший, что встать не могу и представиться, болезнь берет свое. Я митрополит Серафим, а в миру – Чичагов Леонид Михайлович.
– Неужели?.. – лицо Саблина дрогнуло. – Слышал, слышал о вас. Вы же один из самых влиятельных людей церкви!
– Ну, вы хватили, милейший, – со слабой улыбкой произнес владыка. – Я обычный человек, просто истинно верю в Господа нашего милосердного, а тот, кто верит истинно, того Бог бережет!
Саблин тоже улыбнулся и сказал:
– Да уж, отец митрополит, в вашем положении это даже смешно как-то звучит. Вы же не дома в кресле-качалке сидите, а в тюремной камере, сырой да вонючей… Для меня, атеиста, это показатель – как он бережет.
– Как же вам объяснить, дорогой мой?.. Истинная вера – это не обмен дашь на дашь. Ты можешь всю жизнь идти сквозь страдания и испытания, и порой сил уж нет, и хочется самому наложить руки и закончить это… Но в какой-то момент в душе оживает надежда, и ты опять идешь дальше. Да еще не просто идешь, а и другим помочь стараешься, у кого духа не хватает. Вот помолишься – и силы берутся на дальнейший путь.
– Мне, думаю, этого не понять, – задумчиво проговорил Саблин. – Вы лучше скажите, чем вам помочь?
– Благодарствую… Если вас не затруднит, приподнимите меня, чтоб сесть. Только вот облокотиться не на что…
– Эй, ты, Бублик, кинь сюда мою шинель! – обратился Саблин к парню.
Тот подал Саблину шинель, и офицер скатал ее. Потом он помог сесть митрополиту и подложил полученный валик под спину.
– Вот спасибо, добрый человек. Я чуть-чуть посижу и отдам вам шинель, – сказал владыка Серафим и слегка пожал Саблину руку.
– Да ничего, вы за меня не переживайте, я же военный. Сколько хотите, столько и пользуйтесь, тем паче ночью в камере холодно.
– Благодарю вас, душевный вы человек. Я ведь тоже офицером был много лет назад, в царской армии еще. Это уж потом судьба привела меня к вере.
– Вот собралась компания: один офицер, враг народа, другой святоша-антисоветчик! – громко сказал парень.
– А ну, рот закрой, Бублик! А то прямо здесь в армию служить приму! – в голосе Саблина прозвучала угроза.
– Не злитесь, дорогой мой, – кротко сказал митрополит, – он еще слишком молод, чтоб осознать всю меру страдания. Юноше же кажется, что жизнь впереди, что смерть еще так далеко. Вы, молодой человек, и не теряли никого из близких, наверное? – спросил отец Серафим.
– А вам зачем знать?! Терял – не терял, жил – не жил? Мне эти ваши мысли и рассуждения ни к чему! – резко ответил тот.
– Оно и понятно, что нынче вам ни к чему… А вот взяли бы да почитали Библию, помолились.
– Оно мне надо?! – злобно оскалился парень.
– Тебе, Бублик, в этой жизни, кроме чужих карманов, ничего не надо! – вмешался в разговор Саблин.
В это время открылась дверь камеры, и вошли три солдата.
– Саблин Андрей Игнатьевич, на выход! – громко сказал один из них.
– Куда?! – встав, спокойно спросил офицер.
– Сейчас узнаешь! На выход, сказано! – грубо ответил второй.
Саблин вышел из камеры, конвоиры последовали за ним. Отец Серафим негромко стал молиться, беседуя мысленно с Господом. В молитвах он просил не за себя, а за тех, с кем оказался в камере. «Жаль, водички святой с собой не взял…» – подумал владыка.
Время шло медленно, а так как в камере не было окна, невозможно было понять, утро сейчас или ночь. Постоянный полумрак заставлял бояться дневного света, потому что глаза, привыкшие к темноте, на время слепли и болели.
Прошло довольно много времени. Саблин не возвращался.
– Что-то долго не возвращается наш офицер. Молодой человек, вы спите? – спросил митрополит.
– Чего тебе, дед? – отозвался тот.
– А почему вас Бубликом называют?
– Слышь, дед, я для тебя не Бублик, ты понял?! – резко ответил парень и вскочил с нар.
– Что вы, не обижайтесь! Я же просто узнать… Вы бы хоть представились, а то и неизвестно, с кем сидеть довелось.
– Дедуля, я тебе серьезно говорю, ты свои интеллигентские вопросики и речи брось! Понял?! А шинельку-то отдай! – и он выдернул шинель из-под спины владыки Серафима.
– Что же вы делаете, молодой человек?.. И вещь эта не ваша!
– Молчи, говорю, святоша! – парень с яростью замахнулся.
Митрополит закрыл глаза, ожидая удара по лицу.
– То-то! А то учить надумал! – сокамерник накинул на плечи шинель.
Владыка попытался привстать, но слабость в ногах и теле не давала этого сделать.
– Господи, спаси и сохрани! Дай силы, Господи! – негромко стал молиться митрополит.
– Заткнись! А то я сейчас встану и закрою тебе рот! – закричал парень.
Владыка Серафим перекрестился и, собрав силы, повернулся на бок.
Спустя некоторое время дверь камеры открылась, и двое солдат заволокли нещадно избитого Саблина. Втащив его за руки, они бросили его на пол и ушли.
Митрополит хотел подняться, чтоб помочь, но не мог. Саблин стонал.
– Господи, помилуй! Спаси и сохрани нас, Боже, твоею благодатью! Дай силы, Господи, преодолеть всё! Господи, помилуй! Господи, спаси… – повторял владыка, осеняя себя крестом.
Декабрьский мороз делал свое дело, и в камере становилось холодно. Владыка Серафим видел, что лежащий на полу Саблин стал дрожать. Подняться на нары он не мог. В избитом человеке с трудом можно было узнать того крепкого мужчину, который вышел из камеры… Он открыл глаза.
– Как дела, отец митрополит? – сплевывая кровь, тихо спросил Саблин.
– Дорогой мой, за что они так?.. На вас же живого места нет!
– А… говорят, «враг народа». Кто-то донес, будто я критиковал политику руководства страны, – сквозь стоны ответил Саблин.
– Ничего святого у этих людей! Извините, не по силам мне помочь вам подняться. Я вижу, вы дрожите.
Но офицер его не слышал, снова потеряв сознание.
– Молодой человек! – позвал владыка Серафим.
– Чего?! – нехотя отозвался молодой сокамерник.
– Я бы попросил вас… Помогите ему или укройте шинелью. В конце концов, это же его шинель!
– Что? Дед, ты умом тронулся?! Ему недолго осталось, кончится скоро, а ежели сегодня не сдохнет, то завтра добьют!
– Господи, сколько в вас черной злобы! – простонал владыка. – Почему так ожесточены, в таком-то юном возрасте?.. Вы же не живете, вы страдаете и несете только зло!
– Я тебе сказал: заткнись! Я тебя терпеть не собираюсь, святоша! – парень подскочил к лежащему митрополиту.
– Я вас не боюсь, молодой человек. Я взываю вас к вашей совести! – спокойно произнес владыка Серафим.
В этот момент парень схватил митрополита за ворот одежды и потянул, приподнимая.
– С каким бы удовольствием я пошарил бы в твоем доме! Наверняка золотишко имеется! – продолжая тянуть митрополита вверх, шипел сокамерник.
– Как-к вам… не стыдно?.. Что вы дела-е…те?! Образумьтесь! – уже хрипел владыка Серафим.
– А, страшно?! А где же бог твой?! Самое время ему появиться! – с довольной ухмылкой сказал парень и с силой ударил владыку о нары. После чего пошел к своему месту, переступив через лежащего.
Митрополит посмотрел на Саблина, который скрючился на полу и дрожал.
– Господи, не остави нас… Прости прегрешения наши… Спаси и сохрани нас Твоею благодатью, – шептал владыка и, собрав силы, поднялся и сел на нарах. Слегка отдышавшись, он осторожно спустился на пол, на руках и коленях сумев подобраться к Саблину.
– Андрей Игнатьевич, как вы чувствуете себя? – негромко спросил он.
– А, это вы, отец митрополит… Ребра все сломали, суки! И три зуба выбили, сволочи, – сквозь стоны ответил Саблин.
– Вы замерзнете на полу, на нары бы надо.
– Да, пробирает морозец-то… Силенок только нет, а вы мне точно не помощник.
– Это вы правильно заметили, толку от меня никакого…
– Мы с вами, отец Серафим, можем только по полу перекатываться, туда-сюда, туда-сюда! – Саблин с трудом растянул разбитые в кровь губы в подобии улыбки.
– Вот, мил человек, словно шарики! – и оба рассмеялись.
Митрополит лег рядом с Саблиным на полу, и они забылись сном, прижавшись друг к другу. Им и вправду стало теплее.
Владыка проснулся и удивился, что лежит на своих нарах, укрытый шинелью офицера. В дальнем углу камеры по стойке «смирно» стоял их молодой сокамерник, а рядом с ним, держась за живот и хромая, вышагивал Саблин. Митрополит прислушался к их диалогу.
– Итак, товарищ Бублик, повторяю последний раз! Если еще раз ты оскорбишь этого святого человека, то я засуну твою голову куда?
– Я понял, – еле слышно сказал парень.
– Я не слышал. Куда?
– В жопу, – вздыхая, ответил тот.
– Правильно, товарищ Бублик! Твою голову в твою задницу. Ты только представь, Бублик, как тебе для этого придется свернуться! Но ты не переживай, я тебе помогу. Ты понял меня, Бублик?..
– Понял… – парень не поднимал головы.
– И боже тебя упаси, Бублик, еще раз прикоснуться к моей шинели. Что тебя ждет за это?
– Я понял.
– Не слышу! Что ждет за это?! – Саблин остановился совсем рядом с с собеседником.
– Моя голова будет в моей жопе…
– Правильно. И поверь мне, Бублик, я не шучу! И учись разговаривать нормально, человеческим языком, а не этим блатным жаргоном! Здесь с тобой, между прочим, интеллигентные люди сидят, воспитанные и много знающие. Понял?
– Ага.
– Никак, Андрей Игнатьевич, вы решили воспитанием заняться? – улыбаясь, обратился владыка к Саблину.
– А, отец митрополит, вы проснулись? Да, тут малость к порядку некоторых решил призвать! – ответил офицер и, присев на нары рядом, продолжил: – Спасибо вам, митрополит Серафим, от души спасибо! Честно говоря, никак не ожидал, что со мной на сыром полу спать будете. Если бы не вы, околел бы, наверное, от холода.
– Ну что вы! Мы же с вами понимаем, что люди должны помогать друг другу. У меня к вам просьба есть.
– Да, слушаю вас.
– Вы уж называйте меня попроще, а то «митрополит» уж больно официально. Можно «отец Серафим», а можно «батюшка», меня так прихожане звали.
– Хорошо… митрополит.
В это время дверь камеры открылась, и вошли трое солдат. Потом они расступились, и в камеру шагнул Реденс.
В камере воцарилась тишина, только комиссар тяжелыми шагами прошел по камере и пристально посмотрел в глаза Саблину и Бублику. Затем он приблизился к нарам, где лежал митрополит.
– Ну что, поговорим, Леонид Михайлович?! – присев рядом, спросил Реденс.
– Здравствуйте, Станислав Францевич, – негромко ответил владыка Серафим. – Давайте поговорим. Извините, встать не могу.
– Этих двоих убрать отсюда! – дал команду Реденс.
– Саблин! Бубликов! На выход! – громко сказал один из солдат.
Офицер и парень вышли из камеры вместе с конвойными.
– Простите, как фамилия того юноши? – спросил митрополит.
– Бубликов. А что?
– Нет, ничего… просто теперь понятно, почему Бубликом зовут. Так о чем вы хотели со мной поговорить?
– Вы же понимаете, что у вас нет выбора, – холодно глядя на митрополита, заявил Реденс. – За антисоветскую пропаганду, которую вы вели на своих проповедях, вам дадут десять лет или расстрел! При вашем возрасте и здоровье любой срок – это смертный приговор.
– Да уж, незавидные перспективы у меня, – согласился владыка Серафим. – Даже интересно: есть ли выход из этой дурной ситуации?
– Выход есть. Учитывая ваше влияние на духовенство, вы бы могли официально заявить, что церковь – это обман, который придумали, чтобы контролировать массы людей! А я со своей стороны, уполномочен довести до вас, что после такого заявления вас немедленно отпустят домой.
– Да… такое предложение можно делать иудам, готовым ради своей жизни предать Господа нашего и веру святую!
– Да бросьте вы этот бред! Даже дети, и те знают, что Бога нет. Слышите – нет!
– Это вы так считаете! А многие люди веруют в Господа нашего и приходят в храмы, и молятся, прося помощи и защиты.
– Да они приходят в церковь, потому что больны вашими бредовыми мыслями. Еще с царского времени отойти не могут. Но ничего, молодежь уже все больше атеисты, а комсомольцы верят только в светлое будущее!
– Я вам так скажу: светлого будущего не будет без веры. Вера – это духовность, а безверие – мертвая жизнь, которая закончится тьмой. Нельзя без веры, нельзя без души. И только истинная вера нас спасет.
– Вы старый человек, и я не пойму: то ли вы специально делаете вид, что не понимаете всю серьезность положения, то ли вы действительно готовы умереть в сырой вонючей камере?
– Думаю, что вам не понять, – с сожалением произнес митрополит. – Смертью меня не испугать, я прожил жизнь и видел много страданий. Это уже третий арест, а в предыдущей ссылке мне делали много похожих предложений. Предать Господа… что может быть хуже? Для меня такое неприемлемо! Я готов умереть с верой в душе!
– Ой-ой-ой! Какие мы отважные… Но думаю, вы немного недооценили меня. Раз мне поставили задачу уговорить вас, то я вас вразумлю любым способом… Бурцев! – встав с нар, крикнул Реденс.
Дверь открылась, и вошел один из солдат.
– Бурцев, ну-ка давай тех двоих! – обратился Реденс к солдату.
Тот вышел, и через две минуты в камеру ввели Саблина и Бублика.
– Так вот, товарищи арестованные… Если завтра этот старик не откажется от своей лживой, одурманивающей людей веры, то готовьтесь к стенке!
– Реденс, что вы творите?! Они в нашем споре не виноваты! Вы не посмеете! Это бесчеловечно! – слегка приподнявшись на локтях, воскликнул митрополит.
– Так, может, вы своего Бога попросите?! Время пока есть! – смеясь, произнес комиссар и вышел вместе с сопровождающими из камеры.
Саблин и Бублик молча смотрели на владыку Серафима. А он отвернулся к стене и задумался. Никто не проронил и слова. Гнетущая тюремная тишина и ожидание неизвестности завтра заставляли всех обитателей камеры молчать и думать.
Разговаривать не хотелось. С тяжелыми мыслями митрополит задремал.
– Дедушка, дедуля, – парень тихонько трогал его за плечо.
– Что тебе? – пробудившись, спросил владыка Серафим.
– Пока этот спит, – Бублик показал на нары Саблина, – я… это… поговорить хотел.
– Давай поговорим, – шепотом ответил митрополит, повернувшись к собеседнику.
– Я чего хотел-то, дедуля… ты это… ну того, сам понимаешь, – запинаясь, шелестел парень.
– Ничего не понимаю. Ты, сынок, либо говори нормально, либо вообще молчи. О чем хотел сказать-то?
– Ну, дед, чего ты такой непонятливый? Жить мне охота!
– А, ты об этом… Так жить, сынок, всем хочется. И тебе, и мне, и ему, – митрополит кивнул в сторону Саблина.
– Дедуля, ты же слышал, что этот сказал. Если ты не отступишься, расстреляет всех к едрене фене!
– Испугался? – владыка Серафим погладил парня по руке. – Не бойся, молиться надо. Господь поможет.
– Я тебя прошу, дед, пожалей! Ну откажись ты, а потом опять это… поверишь.
– Ну, сынок, ты сказал! Видно, шибко страшно тебе стало. Однако ты пойми…
– Ничего я понимать не хочу! Я жить хочу… Я еще и не пожил толком! – уже в полный голос сорвался Бублик.
– Тише, тише! Что ты кричишь? Человека разбудишь, – держа его за руку, негромко говорил владыка Серафим.
– Ты что, дедуля, не понимаешь?! Нас же всех, всех троих порешат! Откажись, дедуля, откажись! – парень с яростью схватил митрополита за одежду.
– Сынок, сынок, отпусти… Пусти, задушишь! – владыка пытался оторвать руки Бублика от своей одежды.
– Задушу?! А что, это тоже идея! И нас тогда в покое оставят! – кричал в истерике парень.
Вдруг он охнул, отпустив митрополита, упал на пол и заскулил. За его спиной стоял Саблин.
– Ты что, паскуда?! Я тебя сколько раз предупреждал! А ну уполз отсюда! – прикрикнул офицер.
– Спасибо вам, Андрей Игнатьевич! А то молодой человек от страха разум потерял, – негромко сказал владыка Серафим.
– Он, тварь этакая, совесть потерял… Он вас-то не ушиб? – присев рядом, поинтересовался Саблин.
– Да ничего, ничего!.. Молодой он еще, вот и боится.
– Ну и ладно, отдыхайте, отец Серафим, – сказал Саблин.
Но митрополит придержал его за руку и спросил:
– Андрей Игнатьевич… а вы как считаете?
– Вы о чем?
– О том, что времени до утра.
– Вы ведь, отец Серафим, по-другому поступить не сможете… Вы же не станете повторять поступок Иуды – предавать Бога?.. Лично я бы перестал вас уважать. Наши судьбы – это капля, это песчинка в океане жизни! А ваше слово и любой поступок отразятся на тысячах, сотнях тысяч людей. И что бы с нами ни случилось, вы не должны идти у них на поводу! Я так считаю.
– Непривычно слышать такие рассуждения от советского командира…
– Ну, рос-то я в семье, где и мать, и отец верили и старались нам эту веру привить. Это уж потом я атеистом стал, потому что зла и смертей насмотрелся. А уж если спросят меня там, – Саблин указал пальцем вверх, – почему я потерял веру… Я отвечу, что столько зла и страданий невинных людей Бог терпеть бы не стал! Такое просто не вытерпеть!.. Поэтому лучше думать, что его нет.
– Вы глубоко душевный человек и веру не потеряли, – медленно, но уверенно проговорил митрополит. – Просто вы видели много страданий и горя, но душа у вас светлая! Я вам очень благодарен за понимание.
– У каждого из нас, батюшка, своя дорога… Однако если она прервется завтра, то я хотел бы попросить вас…
– Да, конечно, слушаю вас, – слегка приподнявшись на локтях и глядя на офицера, ответил владыка.
– Если уж всё… я… хочу, чтоб вы помолились за меня. А впрочем… – Саблин замолчал, опустив голову.
– Андрей Игнатьевич, я всегда буду поминать вас в своих молитвах. Будьте покойны. А вас, в свою очередь, хочу попросить…
– Да, батюшка, слушаю вас.
– Если, даст Бог, останетесь живы, то подите, как будет возможность, в храм и восславьте молитвой Господа нашего, да свечечку поставьте, – погладив Саблина по руке, попросил владыка.
– Вы что, шутите?.. Мне, отец Серафим, отсюда уже не выйти. С такими обвинениями, как у меня, конец один – стенка!
– На всё воля Божья! Верить надо, сынок. Не отчаиваться и верить. Господь милостив.
– Что ж, слово офицера… Останусь жив – приду в храм. Давайте спать, батюшка, а то завтра трудный день, – негромко сказал Саблин и несильно пожал руку владыке.
– Вы идите, ложитесь… а я еще помолюсь, – ответил митрополит.
Утро заявило о себе скрипом открывающейся двери. В камеру вошли два солдата, вслед за ними – Реденс.
– Подъем! – крикнул один из солдат.
Комиссар подошел к нарам, на которых лежал митрополит.
– Доброе утро! – громко сказал Реденс.
– Доброе… если вы его злым не сделаете, – ответил владыка.
– Я?.. Ну, что вы. Надеюсь, вы дадите мне ответ на вчерашнее предложение?
– Конечно же, дам, товарищ комиссар.
– Ну-ну, гражданин Чичагов, какой я вам товарищ?.. Вы для меня враг! Так что у меня с вами один разговор! – грубо сказал Реденс.
– Хорошо, Станислав Францевич… Но я вас врагом не считаю, – негромко заметил владыка.
– Так… хватит любезностей. Итак, граждане враги народа, на чем порешили? – громко спросил Реденс, повернувшись к Саблину и Бублику.
– А нам нечего решать. Отец Серафим сам все решит! – ответил Саблин.
– Что-о-о?! – воскликнул Реденс и ближе подошел к Саблину. – Вы, советский командир… может, вы мне еще скажете, что тоже поверили в Бога?!
– И скажу! – твердо ответил Саблин.
– Это уже интересно! А ну, скажите! – усмехнулся Реденс.
Саблин посмотрел на Бублика, потом на митрополита и, переведя взгляд на комиссара, начал произносить слова молитвы, припоминая нужные слова:
– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
– Замолчать! Заткнись! – кричал комиссар.
В это время Бублик упал на колени и стал, крестясь, кричать:
– Господи, помилуй! Господи, спаси! Спаси и сохрани нас!
– Ну-ка закройте им рты! – крикнул Реденс и сильно ударил Саблина кулаком в живот.
Солдаты подбежали и стали избивать офицера и парня.
Комиссар быстро подошел к нарам, на которых лежал митрополит, схватил его за ворот рубахи, приподняв, ударил и закричал:
– Это ты! Это ты, святоша хренов! Ты заставил их поверить! Как?! Как ты это сделал?! – тряся митрополита, злобно хрипел Реденс.
Владыка Серафим хотел что-то ответить, но сильный удар головой о нары заставил его застонать.
– Бросьте их! – крикнул солдатам Реденс.
Они оставили Саблина с Бубликом и подошли к комиссару.
– Осипов! Сходи наверх, скажи капитану Кузнецову, пусть приговор на эту гниду делает… Надо с ним кончать! – срываясь на крик, шипел Реденс.
Один из солдат ответил: «Понял!» – и быстро вышел из камеры.
– У вас есть десять, максимум пятнадцать минут. Подумайте! Еще есть время отказаться от своей бредовой веры…
– Господи, прости. Дай силы, Господи, преодолеть. Прости, Господи, – шептал владыка Серафим.
– Вот упрямый старик! Ты что, не понимаешь, что сейчас умрешь за свою глупую веру?! – кричал Реденс, схватив митрополита за одежду у шеи.
– Зло плещется в вас через край. Но моя вера не глупая, моя вера – это жизнь! Господь каждому воздаст за поступки его! – задыхаясь, говорил владыка Серафим.
– Закрой рот, поганый старик! Именно ты являешься отравой нашего народа! Скажи, что ошибался! Скажи, что вера – это дурман для людей! Я обещаю, тут же отпущу домой! Подумай о семье! – вне себя орал комиссар.
В это время в камеру вернулся уходивший солдат, и с ним явился капитан. В руках у него была бумага, которую он передал Реденсу. Они о чем-то пошептались, и комиссар громко зачитал:
– Постановлением судебной тройки НКВД согласно статье 58 пункт 10 Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, выражавшуюся в проведении глубоко законспирированной работы среди церковников, ставящей своей целью возрождение монархии, гражданин Чичагов Леонид Михайлович приговаривается к высшей мере наказания – расстрелу!
– О, отец Серафим, вы, оказывается, глубоко законспирированный шпион! – сидя на полу камеры и сплевывая кровь, усмехнулся Саблин.
Комиссар повернулся к конвойным:
– Добавьте товарищу за сарказм!
Солдаты подошли к Саблину и несколько раз ударили его сапогами в грудь и голову. Он застонал и повалился на пол.
– Ну что, поп! Вставай и пошли! Ты дммал, что я шучу?! – говорил комиссар.
– Ни в коем разе не думал, что вы шутите, – отвечал митрополит. – Вы же не в цирке клоуном служите, а в серьезной организации, которая разговаривает только с помощью рук и ног!
– Ты еще издеваешься? Кузнецов, поднимите его! – приказал Реденс.
Капитан и двое солдат подняли владыку, но его ноги были слабы и не держали.
– Господи, помилуй. Господи, прости, – шептал митрополит.
– Товарищ комиссар! Он не стоит на ногах. Что делать нам? – спросил капитан.
Реденс задумался. Потом посмотрел на одного из солдат и сказал:
– Носилки сюда, быстро!
Когда принесли носилки, солдаты грубо переложили на них владыку, и комиссар распорядился:
– Несите! Там у ворот машина, туда его!
Автомобиль остановился у пустыря. Солдаты выгрузили носилки с отцом Серафимом и положили их на снег.
Владыка приподнялся на локтях и посмотрел на пустырь. Метрах в ста был набросан вал свежевырытой земли, а рядом с ним – глубокий ров.
В это время подъехала другая машина, из которой вылезли капитан и комиссар. Они подошли к носилкам, и Реденс спросил:
– Вы не передумали? Еще не поздно всё изменить.
– Я не Иуда, – тихо, но твердо произнес митрополит. – Я всю жизнь нес людям веру. Я служил Господу нашему! А истинная вера – это самоотречение. Зло, которое вы сеете, вернется к вам… и тогда вы поймете, что вы творили!
– Ладно, хватит ваших проповедей! Несите туда! – И комиссар показал рукой, куда нести носилки.
Двое солдат положили их у края рва. Когда они уходили, владыка попросил одного из них:
– Сынок, помоги мне подняться.
Солдат помог, но ноги были совсем слабыми, и митрополит смог встать только на одно колено. Он увидел перед собой трех солдат и чуть в стороне от них комиссара и капитана.
Солдат отошел, оставив его стоять коленопреклоненным. Владыка Серафим поднял голову, глубоко вдохнул морозный декабрьский воздух и, глядя на далекие облака, стал негромко говорить:
– Господи, помилуй! Дай силы, Господи, честно свой крест пронести! Прости их, Господи! Ибо не ведают…
– Вот и все! – сказал Реденс и с довольным видом хлопнул по плечу капитана.
…Он тогда еще не знал, что ровно через три года зло вернется бумерангом. И уже он, Реденс Станислав Францевич, будет просить помощи и кричать от боли в сыром темном подвале, после чего будет расстрелян как шпион и враг народа.
А в 1941 году, поднимая солдат в контратаку, будет смертельно ранен оправданный в 38-м полковник Саблин.
До начала войны Андрей Игнатьевич постоянно будет ходить в храм и поминать митрополита Серафима, который в дни тяжелых испытаний дал ему урок духовной силы и истинной веры.
