Читать книгу Небесная канцелярия. Сборник рассказов - Руслан Васильевич Ковальчук - Страница 4

На окраине города, в общем-то, не такого большого, чтобы считаться мегаполисом, но и не такого маленького, чтобы быть селом, поселился один мужичок. Там, на окраине, все еще стояли небольшие домики, тихонько бытовавшие в тени замков нуворишей, небольшие огородики, домашняя скотинка и прочие милые прелести, совсем не присущие суетливому городу. И, как водится в местах не суетных, все не суетные жители в округе прекрасно знали друг о друге почти все. Не то, что город со своими людскими муравейниками, где соседи, прожив полвека напротив, друг дружку в лицо не знают.

Мужичок тот домик небольшой прикупил. Справный, небольшой домик с огородиком. Лет пяток назад прикупил и переехал туда с семьей. Хороший мужичок. И семья хорошая. Шрам у мужичка был, через все лицо змеей вился…

Нет. Пожалуй, начнем не с этого.

Еще один апрельский день, стартовавший истошным ревом будильника на последнем издыхании, близился к завершению. Простые работяги, золотыми руками рождавшие такие нужные вещи для всего народа, потихоньку заканчивали свои дела. Производство готовилось к отдыху.

С самого утра, примчав на работу, на удивление без перегара и опоздания, славный труженик, электрик Анатолий Петрович, быстро сменил привычный «прикид» обычного гражданина на одеяние трудового героя.

Классик писал: «Бесконечно можно смотреть на три вещи: горящий огонь, бегущую воду и на то, как работает другой человек». Поскольку в цеху сегодня ничего не горело и не текло, Петрович с самого утра принялся с интересом наблюдать за трудовым подвигом своих коллег. К объектам же своего труда Петрович предпочитал приступать после обстоятельного обдумывания. Ведь электричество – штука обстоятельная и заниматься им нужно только по обстоятельствам, то есть когда припечет. А чтобы никто, в особенности начальник цеха, не мешал суровым думам об обстоятельном, Петрович всегда носил с собой моток проводов, перекинутый через плечо. На любой вопрос о пути и цели следования, Петрович смело отвечал: «Я это сейчас там…». В пылу производственного подвига никто не разбирался, что такое «это», где оно и когда случится это «сейчас».

Начальника цеха на горизонте не было, и Петрович, поскрипывая стулом, безнаказанно искрил мозгами, наслаждаясь сказочным зрелищем чужой деятельности.

День был просто прекрасен! Во-первых, это была пятница, что само по себе уже праздник. Во-вторых, получка, нет так давно любезно выданная Гавриловной, все еще оттопыривала карман, открывая широкие перспективы на выходные. И, в-третьих, сегодня, в этот знаменательный день, праздновал свой день рождения наладчик Пяткин. Трудовой коллектив был прекрасно осведомлен об этом памятном событии и уже с самого утра готовился к поздравлениям. Чего нельзя было сказать о Пяткине.

С самого утра Пяткина поразила коварная болезнь, названия которой медицина пока не придумала, а смекалистый народ окрестил «жаба». Пяткин удумал совершить непозволительный поступок: утаить радость своего рождения от трудового коллектива. Трудовой коллектив из того самого смекалистого народа прекрасно знал, как бороться с этой хворью. И Пяткин, доставая свою новую, едва ли не недельной давности робу из ведра с мазутом, горько сожалел о задуманном.

Излечившись от коварной хвори, Пяткин пулей мотнулся мимо проходной за «сидором» и принялся кропотливо организовывать скромный банкет, грозивший скрасить конец трудового дня обычных работяг. Местом проведения банкета была выбрана коморка в углу цеха, которая, казалось бы, для этого специально задумывалась. Все, что происходило в этом маленьком помещении, было надежно скрыто от посторонних глаз «потустороннего» начальства.

Трудовой день подошел к концу и все, включая Петровича, устремились к праздничному столу, норовя занять место поближе к источнику пищи. Да будет праздник!

Где-то посередине празднества, когда селедка уже была съедена, а тарелка с бутербродами грозилась обнажить дно, в цеху раздался «потусторонний» крик начальника цеха. Раскатываясь эхом по просторному помещению, голос начальника сильно походил на грозный глас Сатаны из самих глубин ада.

– Петрович! Петро-ооович, твою мать!

Петрович, понимая всю серьезность положения, быстро опрокинул стопарь, протолкнув его шпротиной, и тяжело вздохнул. Как заправский танцор с цветком в зубах, Петрович метнул в рот массивную ветку укропа и бодрым, слегка сбивающимся шагом, устремился к трудовым свершениям на благо человечества.

– Да ты, …………, опять синий, Петрович! – справедливо заметил начальник цеха.

Петрович, открыто выступавший против расизма, тут же выдвинул протест против цветовой дифференциации людей. Увы, протест принят не был.

– Ты мне что две недели назад обещал, паршивец эдакий?! – продолжал чихвостить начальник цеха. – Правильно! Разобраться со щитком!

– Так я того, этого… – принялся оправдываться Петрович.

– А вчера на складе готовой продукции пропал свет. По твоей милости, балбес искрометный! Понимаешь?

– А я-то к свету при чем? – непонимающе ответил Петрович.

– Не понимаешь? Ты вообще что-то понимаешь?! Щиток… свет… – медленно, едва ли не на пальцах стал объяснять разгневанный начальник цеха, – ты же, гад проспиртованный, его еще две недели назад грозился сделать!

– Так я и сделал! – возразил Петрович, вспоминая, как он давеча самоотверженно ковырялся в этом лабиринте проводов.

– Да ладно?! Ты, верно, запамятовал, забулдыга подворотний?! Так я тебе напомню, что ты тогда сказал, накрутив черта лысого в щитке. Ты, как ты выразился: «принял экстренные меры по временному восстановлению энергоснабжения производства из материалов, имевшихся в наличии». Так вот, твое «временное восстановление» накрылось медным тазом, не выдержав проверку временем.

Начальнику цеха очень запомнилась фраза Петровича. Не столько своей содержательностью, сколь тем, что рождена она была именно из уст электрика, человека, измученного невыносимыми условиями бытия.

– Так я того…

– Короче, Петрович, резво шуруй и восстанови мне свет на складе. И не временно, а так, чтобы твои внуки увидели! Иначе я тебя уволю к чертям собачьим и уже уволенного повешу посреди цеха на этом твоем мотке проводов. Будешь болтаться в назидание преемникам!

Перспектива быть уволенным, пугавшая Петровича даже больше, чем суд Линча, придала усталому электрику жизненных сил и Петрович, прихватив ящик с пыльными инструментами, отправился сражаться со злополучным щитком. Начальник цеха уже давно грозился уволить нерадивого электрика, но замены ему так и не мог найти. Толковые парни не очень обольщались той зарплатой, что сулил им коварный скупердяй. А менять Петровича на «Петровича» – гиблое дело. Уж лучше то зло, с которым ты хоть как-то знаком.

По дороге, заскочив на склад, Петрович воочию убедился в абсолютном отсутствии света. Склад был погружен в зловещую тьму, изредка озаряемую фонариком сторожа. Более того, света не было даже в коридоре, где, собственно, и размещался злополучный щиток. А путь доблестному воину с электрическими неполадками преграждали какие-то ящики и прочий хлам, которые, как на зло, свалили здесь грузчики-лиходеи. Водрузив модный фонарь на голову, Петрович смело двинулся вперед, к месту трудовой славы.

Спотыкаясь и матерясь по пути, Петрович наконец-то добрался до искомого объекта обстоятельного труда. Да, давненько они не виделись! В том, что торчало из стены, сложно было узнать щиток. Конструкция из висящих макаронами проводов и искрящих соединений, в темноте коридора больше напоминала убранство новогодней елки, чем электрический щиток. И с этими «временными мерами» двухнедельной давности что-то надо было делать.

Решение было принято мгновенно: поменять двухнедельные конструкции на сегодняшние, не утрачивая концепции «временности». Петрович давно себе грозился перебрать к чертовой матери этот щиток. И не только его. Но чертова мать, видимо занятая иными заботами, не давала своего согласия на упорядочивание хаотичного движения электронов. И, тем более, сегодня, вечером, в пятницу. Крутить электрику до полуночи в преддверии выходных было грехом, похлеще чем копать компостную яму в разгар Шабата для махрового хасида.

Было бы совсем неплохо обесточить щиток. Во всяком случае, того требовали нормы ТБ, с которыми Петрович был хорошо знаком. Но чтобы это сделать, нужно было пробраться дальше, по темному и захламленному коридору. А, по подсчетам Петровича, времени до конца последнего пузыря практически не оставалось. И он, славный электрик и верный товарищ в сплоченном трудовом коллективе, рисковал остаться у пустого корыта, выполняя требования этого самого ТБ. Совершенно недопустимо!

Самоотверженно зарывшись в искрящих проводах, Петрович начал колдовать. И первое заклинание удалось ему на славу: в коридоре появился свет. «Верной дорогой идете, товарищи!» – подбодрил себя Петрович и продолжил дальше.

– Ты бы щиток обесточил, Макклауд! – послышался голос начальника цеха, стоявшего неподалеку в уже озаренном коридоре.

– Да все путем, ща будет… – бравурно ответил Петрович, пытаясь разжевать ветку укропа, по жесткости ничем не уступавшую верблюжьей колючке.

Каждый настоящий электрик хоть раз в своей жизни должен за руку поздороваться с током. А Петрович был самым, что ни на есть, настоящим. И моменты этих крепких рукопожатий вспоминал без особой радости, памятуя о том, что ручканье с электричеством ничего хорошего не несет для человека из плоти и крови. Но, хвала небесам, все обходилось легким испугом и испорченными штанами. Однако не сегодня…

Дурной глаз начальника цеха сыграл-таки свою злополучную роль. Высунув язык для большей сосредоточенности, Петрович смело копался во внутренностях щитка. И конец работе вроде уже был виден. Но тут… Петрович внезапно ощутил хорошо знакомый и весьма не долгожданный прилив энергии по телу. Приняв асану, доселе неизвестную йоге, Петрович с прикушенным языком и выпученными глазами застыл подле щитка, помигивая фонариком на многострадальной башке.

Начальник цеха, лицезревший весь этот театр абсурда, быстро схватил попавшийся под руку дрын и наотмашь, что было дури, лупанул Петровича, воплотив еще одну заветную мечту этим пятничным вечером. Петрович, как подкошенный, рухнул на пол, не выпуская искусанного языка из зубов.

Для Петровича же события развивались несколько по другому сценарию. После первого удара судьбы, Петрович ощутил второй, куда крепче первого. Его, словно бильярдный шарик, гонимый кием, что-то пнуло под зад. Да так, что он, с прикушенным языком и фонарем на голове, будто супергерой со стрингами поверх лосин, лихо устремился вверх, рассекая по пути облака и грозясь протаранить небесную твердь. Петрович даже не понял, как оказался в длинном светлом коридоре, вроде того, что был в заводоуправлении.

В нескольких шагах от него была большая стойка, вроде той, что выбили себе «продаванцы» из отдела продаж. Им, видите ли, клиентов надо обслуживать! А то, что славный электрик до сих пор ходит неприкаянным, без своего кабинета и кожаного кресла, их не интересовало. Хапуги!

Возле стойки стоял какой-то рыжий гражданин, по виду очень напоминавший автослесаря Могорыча. Могорыч был чрезвычайно творческим человеком и мастером с поистине золотыми руками. И, как любой творческий человек, Могорыч чудил не по-детски. Он мог смело прийти в гараж после недельного запоя, совершенно не озаботившись несанкционированным прогулом и отчаянно «забив» на свою гигиену. Но золотые руки Могорыча удерживали завгара от необдуманного поступка. В пылу творческого порыва Могорыч смело мог поставить на колеса то, что уже лет пять, как было списано завгаром на металлолом. Неопрятный внешний вид и специфический запах гражданина у стойки совершенно не смутил Петровича, лишь придав большую схожесть с уже знакомым персонажем. Чтобы не путаться, Петрович сразу окрестил стоявшего Рыжим. В его жизни и одного Могорыча было с лихвой.

– Ты бы язык отпустил, – спокойно сказал Петровичу Рыжий.

Петрович разжал зубы и израненный язык, как побитая собака, уполз глубоко в рот.

– А ты, как я погляжу, не из тех, кто опасностей боится. Смелый. Не каждый смертный решится крутить электрику под напряжением. Ты случаем машину не водишь?

Петрович покачал головой из стороны в сторону. Израненный язык мстил Петровичу адской болью и наотрез отказывался произносить слова.

– Жаль. Было бы забавно посмотреть на «мистера-тормоза придумали трусы»… – задумчиво продолжал Рыжий. – У тебя с техникой безопасности как? Ты ее вообще учил?

Петрович одобрительно хрюкнул.

– А чего тогда щиток не обесточил? – укоризненно спрашивал Рыжий.

Петрович лишь виновато пожал плечами.

– Ладно, смертничек, сейчас дождемся вердикта сверху, а там будем решать, куда тебя затулить, – вяло сказал Рыжий и, указывая на гражданку, что сидела за стойкой, добавил: – как только матушка соизволит выдать нам предписание по твою душу, – и Рыжий картинно поклонился гражданке за стойкой.

Гражданка за стойкой своей важностью и бюрократической выправкой очень напоминала Петровичу их кассиршу, Раису Гавриловну. Дважды в месяц Гавриловна становилась едва ли не самым главным человеком на производстве. Ну, пожалуй, вторым после главного инженера. В день аванса и день получки. В эти дни Гавриловна шла на работу с высоко поднятой головой, предвкушая сладостную власть над простыми работягами, дармоедами и даже начальником цеха. Гавриловна смело могла захлопнуть окошко кассы перед самым носом очередного просящего, чтобы пару часов погонять чаи в бухгалтерии. И спорить с ней было совершенно бесполезно! Даже опасно. Можно было смело отправиться в конец очереди, к тем, чьи «зарплатные ведомости пока отсутствовали». Ни шоколадок, ни цветов Гавриловна не принимала, оставаясь стойкой к попыткам подкупа должностного лица, что еще больше поднимало ее авторитет в глазах трудящихся. Вот Кассирша, как она есть!

Кассирша что-то усердно писала за стойкой, не обращая внимания на Рыжего и Петровича, ожидавших от нее чего-то.

Чего ждал Рыжий, он, по-видимому, знал, только не говорил. А вот чего парился Петрович, он понять никак не мог. Как и того, куда он попал и что ему за это будет.

В минуты томительного ожидания к стойке подошел какой-то паренек, одетый во все светлое. Он и сам был светлым. Соломенные волосы модной прической ниспадали ему на плечи, сливаясь своей светлостью с таким же светлым одеянием. Паренек в светлом выглядел, как маляр, только что закончивший белить потолок. Только, в отличие от маляра, пахло от паренька не побелкой и краской, а чем-то очень-очень приятным.

– Воспитываешь? – спросил он у Рыжего.

Рыжий ленно кивнул головой.

– И как? – не унимался Маляр.

– Хочь, тебе дам на воспитание? – отрезал Рыжий.

– Спасибо, у меня своих орлов хватает! – ответил Маляр и принялся с интересом наблюдать за тем, что будет происходить далее.

Время тянулось бесконечно долго. Петрович уже попрощался со своей последней электричкой, прекрасно понимая, что уже к этому времени боекомплект весь, до капли, был отстрелян и прямо сейчас не вяжущего лыка Пяткина боевые товарищи торжественно проносят через проходную. Перспектив вскочить в последний вагон не было никаких.

– Слышь, Толян, ты бы дышал через раз и не в мою сторону, – пренебрежительно сказал Рыжий, – мне еще работать, знаешь ли.

Петрович втянул голову и стал выдыхать себе в робу, наполняя внутренности рабочей одежды дивными ароматами укропа, не переваренной шпротины и огненного зелья.

Наконец Кассирша протянула какую-то бумажку Рыжему, обозвав ее строгим голосом «предписанием».

Рыжий лениво взял бумагу из рук Кассирши, мельком бросил на нее взгляд и удивленно сказал Петровичу:

– А ты везучий!

Петрович так и не понял, в чем состояло его везение, потому что тут же обнаружил себя на больничной койке. Очень болел язык и большой палец на руке.

Следующим утром с перебинтованным пальцем и заштопанным, распухшим донельзя языком, Петрович был торжественно отправлен домой, как пациент, не представляющий никакого интереса для больницы.

Тем же вечером дома, лежа на продавленном диване, Петрович был погружен в тяжкие думы. То, что его долбануло током, он прекрасно понимал. Не впервой. Но вот что это такое было после? Что-то подобное с ним пару раз случалось в жизни, когда он имел неосторожность «зажечь огни» с Могорычом. Неделя беспробудного запоя у Петровича обычно венчалась задорно скачущими медведиками, нарисованными на обоях, бубнящими чертями, нагло растаскивавшими остатки закуси и манящими русалками, бередившими животные инстинкты еще о-го-го мужика. Из всего этого Петрович заключил, что с ним стался глюк и он отловил галюны на почве крайней усталости и нестерпимых побоев электротоком.

В перерывах между думами незадачливый электрик пытался носом выкурить сигарету. Из-за того, что язык, ополчившийся на коварство хозяина, нарочито не вмещался в рот и нахально выпирал, сомкнуть губы вокруг курева не представлялось возможным.

К концу второго дня к еще безмолвному Петровичу пожаловал сам начальник цеха. Начальник цеха культурно подивился необычному виду своего сотрудника, в душе наверняка не раз взоржав как сивый мерин. Заботливый руководитель торжественно объявил, что Петрович своим героическим поступком заслужил неделю больничного. И клятвенно пообещал отпуск летом, если его любимый электрик подпишет акт о поражении электротоком за пределами завода. Отпуска летом у Петровича не было очень давно, и он любезно согласился подписать коварную бумагу, одобрительно икнув при этом.

А третьего дня Петровича ждал визит его трудовых товарищей. Они завалились к нему в крохотную однушку шумной ватагой во главе с уже вышедшим из комы Пяткиным. Вот уж кто не стал лукавить, так это верные товарищи, всегда готовые подставить плечо помощи своему соратнику по труду. Вволю нахохотавшись и настебавшись, парни стали поздравлять Петровича со вторым днем рождения. А уж если такая оказия приключилась? Да, законы трудового коллектива надо чтить! И не важно, первый это день рождения или двадцать пятый. Благо дело, арсенал парни прихватили с собой, избавив Петровича от необходимости на пальцах изъясняться в ближайшем магазинчике. Хорошо, хоть Могорыч был настолько занят очередными поисками истины, что проведать Петровича никак не мог. Иначе больничный электрика автоматически продлился бы еще на пару недель.

Спустя неделю бодрый и радостный Петрович наконец приступил к своим служебным обязанностям. Ноготь на большом пальце причудливо цвел разными красками, а язык, уже примирившийся с хозяином, болел все меньше и меньше. Жизнь налаживалась.

Тот злополучный щиток Петрович все-таки сделал. Сделал на славу, насколько велела ему профессиональная сноровка, как того требовал начальника цеха и насколько позволяла чертова мать. К несчастью, щиток был не единственным объектом на производстве, требовавшим руки мастера с уже отцветавшим и отваливающимся ногтем большого пальца.

Не прошло и месяца после инцидента, как вновь случилась неприятность. В очередной раз погасли фонари, освещавшие небольшую аллейку перед заводоуправлением. Плевое дело. Петрович знал о проблеме, потому что проблема с завидной регулярностью напоминала о себе. Все дело было в контактной группе щитка, находившейся в здании завода. В отличие от «новогоднего», складского, щиток наружного освещения был вполне приличным на вид. Но уж очень старым! Менять «кишки» никто не собирался, и проблема решалась пресловутыми «временными мерами». Проблема наружного освещения перед руководством стояла на последнем месте, сразу после кабинета и кожаного кресла Петровича, поэтому финансировать облагораживание щитка никто не торопился.

Да и хрен бы с тем светом, если бы не главный инженер, не в добрый час решивший прогуляться по аллейке в темное время суток. Гордо дефилируя по своим владениям, грозный помещик впотьмах перецепился через какой-то дрын и растянулся, вымазав свой дорогущий костюм и порвав брюки.

Об этом досадном событии тут же узнал весь завод, включая Петровича. Главный инженер был человеком, не особо стеснявшимся в выражениях. А уж выражаться он мог красочно и долго. Матерный слог главного инженера, не уступавший певучестью пушкинским творениям, животворящим ручьем изливался на весь завод, вгоняя в краску молодых практиканток и вызывая неподдельную зависть у старожилов.

Прослушав вкратце изложенную альтернативную биографию и узнав о ближайших перспективах из уст раздосадованного главного инженера, Петрович принялся устранять неполадку. На удивление, щиток был исправен, о чем свидетельствовал яркий огонек тестера в руках электрика. И без того непростое дело усложнялось на глазах. Еще бы! Пятница! Вечер! И Петрович навеселе. События норовили повториться…

Единственным местом где, возможно, таилась проблема, был большой железный короб, присобаченный к первому от заводоуправления фонарю. Залезть в него можно было сквозь небольшие железные дверцы внизу, став по-собачьи и извернувшись дугой. За эту удачную конструкцию Петрович не единожды возблагодарил ее создателя, отводя тому отдельный котел в аду. Но делать было нечего, надо было устранять.

Оставив робу в помещении, чтобы не измазать и нацепив на голову фонарь, Петрович ринулся в бой, приняв весьма неоднозначную позу. И ведь, как на беду, тестер остался в робе. Не бежать же за ним, не так ли?

Беда не приходит одна…

Гороховая каша, съеденная Петровичем в обед, была на редкость вкусна. Но, видимо, что-то в рецепте не очень сочеталось с организмом электрика. Это «несочетание» буквально через час дало о себе знать загадочными бурлениями в животе и вполне конкретными позывами. Опасную симптоматику Петрович, как ему показалось, успешно подавил пятью стопарями «Пшеничной». Но ему показалось. Естество остро дало о себе знать, как только Петрович подле ящика принял позу, не очень-то приличную для приличной женщины и категорично неприемлемую для нормального мужика. Променад в заводоуправление и обратно грозила перерасти в сущую катастрофу перед лицом высокого начальства.

Особую пикантность позе придавали штаны, весьма неплотно державшиеся на иссушенном торсе электрика. Так и не найдя на чем держаться, штаны аккуратно сползли, обнажив волосатый зад Петровича взору главного инженера, стоявшего сразу за ним.

Каждый электрик знает, как в критических ситуациях обойтись без тестера. Петрович, будучи настоящим электриком в критической ситуации, принял волевое решение аккуратно потрогать пальцем соединение. Быстро так, вскользь. Если тяпнет – значит ток есть.

Но за палец Петровича никто не тяпнул. А это означало, что проблема таилась в кабеле, идущем к наружному освещению. И это автоматически означало, что решение такой масштабной проблемы точно откладывается на неопределенный срок. Ну, хотя бы до понедельника. На радостях, Петрович встрепенулся и лихо мотнул головой вверх, со всего маху приехав плешью во что-то железное и твердое, напоминавшее контакт. И Петровича ТЯПНУЛО.

Позабыв о пикантности позы, о высоком начальстве, о природных позывах и обо всем мирском, Петрович устремился в небеса. В это раз пендель был очень хорош!

Возле стойки Петровича уже ожидал совсем не добрый Рыжий в компании двоих светлых мужичков. На этот раз компанию Рыжему составил Маляр и еще один долговязый паренек. Высокий и худой, на тоненьких ножках, с пышными, кучерявыми волосами почти белого цвета, торчавшими в разные стороны, паренек очень смахивал на одуванчик.

Завидев знакомое лицо, Петрович воодушевился и на свою беду выпалил:

– О, снова галюн!

Рыжий, по-видимому, не очень согласный с такой трактовкой, незамедлительно отписал Петровичу смачную плюху. Версия о галлюцинациях тут же была отвергнута Петровичем, как несостоятельная.

– Не ждал я столь скорого свидания! – начал Рыжий. – И месяца не прошло. Но на собственную жизнь у тебя, как я погляжу, другие планы.

– Не понял, – с наивным непониманием ответил Петрович.

– А чего ты не понял, угорь электрический? То, что тебя током побило? Или то, что ты – хронический идиот?

– Как током? – продолжая тупить, возражал Петрович. – Линия то обесточена была! Я же пальцем ее пробовал!

– Ты бы еще …

– Молчать! – тут же прервала Рыжего Кассирша, доселе тихо писавшая что-то.

– … детородным органом попробовал! – повинуясь требованию ее величества бюрократии, перефразировал Рыжий. – Или ты думаешь, тебя в башку Амур стрелой долбанул?!

Твою дивизию! Неужели он, опытный электрик, опять дал маху?!

– Раз уж каску не носишь, хоть бы шапочку-вонючку свою одел! – продолжал Рыжий.

У Петровича действительно была вязаная шапочка, которая уже давно валялась в ящике электрика среди пыльных инструментов. Петрович надевал ее неохотно. Шапка неприятно кусала досадную плешь электрика и вызывала дикое чесание головы.

Подле Рыжего стояли и мило улыбались Маляр с Одуванчиком, предвкушая, видимо, дальнейшие повороты на редкость интеллектуального диалога.

– Вот ты, блин, покосившаяся вершина эволюции, вот почему ты тестер с собой не прихватил? – продолжал уличать Петровича в недочетах Рыжий.

– Так он того, в заводе был… – смело ответил Петрович, наивно полагая, что его ответа достаточно для оправдания.

– А с собой прихватить – не судьба? Это ж не ящик пива, неандерталец хренов!

Ну, ящик пива Петрович бы точно не оставил!

– Я его… того… забыл… – промямлил Петрович.

– Я тебе этот тестер в задницу воткну! – не унимался Рыжий. – Всегда под рукой будет. Тем более что руки у тебя оттуда же растут! Или лучше лом! Память здорово тренирует, склеротик!

– Не надо! – виновато ответил Петрович, понимая, что лом в заднем проходе ему по жизни понадобится меньше, чем тестер.

– Кстати, искрометный мой, – Рыжий разулыбался, предвкушая, видимо, какую-то пакость, – тебе твоя задница знатный сюрприз подготовила.

Маляр и Одуванчик, стоявшие рядом, расхохотались. Они, гады, наверняка знали, какой это такой сюрприз ждал беднягу Петровича! Лишь Петровичу было совсем не весело. Почему-то живо представлялся ржавый лом, которым дворник отбивал зимой наледь со ступенек. И виделся этот самый лом совсем не в руках у дворника!

– Так ведь напряжения-то… – продолжая не верить в свою досадную оплошность и ища ответа, предполагал Петрович, – не было его. Я же пробовал.

– Да ты, как я погляжу, совсем дурачок! – как теплое пиво, тут же вспенился Рыжий. – Напряжение-то! Пробовал! С какого лешего ты вдруг решил, что напряжения нет? Чердаком проверил? Долбануло? Если техника безопасности тебе уже не указчик – мозгами хоть воспользуйся! Тебя же, остолопа, в технаре учили! Думать учили, прежде чем свою бестолковку совать куда ни попади!

– Ну да. У меня и допуски есть, – оправдывался Петрович.

– Да я б тебе, падлюка, к батарейке допуск бы не давал!

– Так ведь не было же!

– Ты мне, гад, поспорь еще тут! Я тебе, полупроводнику, высоковольтную линию к котлу проведу!

Петрович решил прекратить бесполезный спор. Тем более что оправдательных аргументов у него, к сожалению, не было.

– Слушай, ну почему именно мне такие сказочные до…, персонажи достаются?! – взмолился Рыжий, обращаясь уже к Кассирше. – Вот чего не им, довольным мордам? – и Рыжий показал в сторону Одуванчика и Маляра, стоявших с откровенно довольными физиономиями.

Кассирша вместо ответа вручила Рыжему какую-то бумажку.

Рыжий глянул на бумажку и сквозь зубы прошипел что-то нецензурное.

– Пошел вон! – рявкнул он Петровичу. – В ближайшие двадцать лет я тебя видеть не хочу!

Рыжий щелкнул пальцами, и Петрович мигом оказался… на больничной койке.

Дико болела башка. Еще бы! На многострадальной плеши электрика, и без того не изобиловавшей растительностью, образовался шикарный шрам, как напоминание о славных подвигах мастера своего дела.

Но головная боль была лишь малой толикой того безутешного горя, что посетило Петровича, разделив его вполне размеренную жизнь на «до» и «после». Об этом удивительном по смелости событии Петровичу поведал Пяткин, пришедший в больницу проведать невинно пострадавшего электрика.

Да! Это событие войдет в анналы истории славных будней завода! О нем уже судачили все, кто имел язык и уши. Этот подвиг грозил стать притчей во языцех, быстро выпорхнув за пределы производства.

Никто! Никто из смертных, кроме нахальных голубей и годовалого внука, не смел так беспардонно обгадить главного инженера, в буквальном смысле этого слова! Когда Петрович, стоя в позе Сфинкса, пытался понять истинную суть тьмы, он попутно боролся с абсолютно естественными, но крайне несвоевременными позывами организма. И лишь невероятная сила воли Анатолия Петровича сдерживала негативное развитие ситуации. Как оказалось, сила тока куда мощнее силы воли. Как только святой Ампер захватил власть над телом незадачливого электрика, все его естество, до капли, с ураганной силой выстрелило наружу, уже не будучи сдерживаемым ничем. В лучших традициях черного юмора, выстрел пришелся как раз в того, кто на свою беду стоял сразу за Петровичем. Главный инженер, совсем не подозревавший о надвигающейся опасности, был обстрелян прямой наводкой уже безвольным орудием в руках коварного тока.

Пяткин умел здорово рассказать! Он смаковал каждый момент, то прерываясь на смех, то делая театральные паузы. Он мастерски обыгрывал каждый момент того, что было «до» и что стряслось «после». А Петрович? Бедняга краснел и бледнел по ходу рассказа, меняя цвета, как хамелеон, стонал и плакал… Такого конфуза в жизни Петровича еще не было! Петрович думал о том, как он, местами приличный человек, станет смотреть людям в глаза. Он с ужасом представлял, что с ним будет дальше. Даже повешенье посреди цеха казалось ему величайшей милостью!

Но судьба была благосклонна к Петровичу. За ту неделю, что он провел в больнице, его никто не четвертовал, не сжег и не расчленил тупым ножом. Даже больше! Его еще никогда так тепло не встречали на заводе! Теперь он был не просто Петровичем. Он стал «Артиллеристом» и «Ворошиловским стрелком»! Авторитет обычного электрика в глазах сотрудников возвысился до небес. Даже начальник цеха какое-то время был весьма почтителен с Петровичем, ехидно улыбаясь и издавая ртом в сторонку неоднозначные звуки. А главный инженер с того момента предпочитал не приближаться к Петровичу ближе чем на пять метров.

Теперь Петрович твердо решил приобрести две вещи: ремень и головной убор. И вскоре на его сухом торсе красовался кожаный ремень с блестящей бляхой, а голову украшала модная шапочка с надписью «Superman».

Серые будни рабочего человека вновь поглотили все буйство красок жизни, измазав все яркие оттенки памятных воспоминаний своей серостью. Унылая жизнь текла своим чередом, изредка прерывая свою унылость в дни авансов, получек и чьих-то дней рождения.

А вечерами… вечерами, после парочки заслуженных стопарей, Петрович курил, лежа на продавленном диване, и вслушивался в голоса многоквартирного дома. Дома ведь тоже умеют говорить, не так ли?

Дом Петровича, со всеми его квартирами, подъездами, двором и трансформаторной будкой был чрезвычайно многоголосым. Двор голосил воющей сигнализацией какого-то авто, владелец которого еще не ловил кирпич в лобовое, криками мальчишек, гонявших ошалевшего кота, суровой руганью мужиков и истеричными криками их прекрасных половинок. Из подъезда доносилось чахоточное кашлянье соседа, вышедшего проветрить засмоленные легкие. Сверху дом топтался пудовыми тапочками с железными набойками. Справа назойливо бубнил телевизор, включенный на полную громкость практически глухой и от того еще более вредной Клавдией Ивановной. А снизу… Снизу едва слышно доносился задорный детский смех и чье-то женское: «Сейчас поймаю!».

В жизни Петровича тоже были такие голоса. И женский: ласковый, нежный и любящий. И детский. Младенческий плач, сводивший с ума и днем, и ночью. Первое, выдавливающее слезу даже с самого сурового мужика, слово: «Папа». И ночные скандалы, слезы и мольбы: «Толя, не пей!». Все это было… И как-то в одночасье стихло с последним стуком дверью. С годами голоса минувших дней стихали, перемешиваясь с однотонным гулом рутинного бытия. Петрович уже едва мог вспомнить те интонации, те оттенки и переливы, что когда-то звучали в унисон с его порхающей душой. Все когда-нибудь проходит: и радость, и боль, и разочарованье… Когда-нибудь, в самый неподходящий момент, вот так вот хлопнув дверью перед самым носом, уйдет жизнь. Уйдет, так и не дав сделать самого главного, самого важного, самого-самого, что сделать следовало в первую очередь.

Внезапно телевизор справа затих, сменившись старушечьими причитаниями, вскорости переросшими в брань скрипучим, старушечьим голосом.

– Да ты ж ирод окаянный, сто чертей тебе в зад!

«По мою душу» – быстро смекнул Петрович и, нырнув в тапочки, выскочил в подъезд в продранных труселях и майке-алкоголичке.

Клавдия Ивановна, почтенная старушка, современница Сталина и ярый адепт коммунизма, внезапно лишилась последней радости жизни. Телевизор, бывший ее глазами и ушами, скоропостижно прекратил вещание, уставившись на нее одним, как у циклопа, выпуклым глазом.

– Да что ж это деется? – причитала Ивановна. – Ты ж, лиходей, давеча мне говорил, что будет работать. Ты ж, гад, даже пузырь вперед взял, чтоб тебе пусто было!

Петрович вспомнил, как клятвенно обещал своей соседке починить проводку. В ее квартире, видевшей последний раз ремонт сразу после постройки дома, все давно пришло в полнейшую негодность. Розетки, питавшие электроприборы живительным током, просто разваливались на глазах. Да и проводка была ни к черту. Ремонт старушка делать не собиралась. К чему он ей на старости? Петровичу в возникшей ситуации ничего не оставалось делать, как кинуть пару проводов от электрического щитка в квартире.

Петрович намеревался протянуть провода по плинтусам и надежно их закрепить, чтобы бабка ненароком не перецепилась и не дала дуба, рухнув по вине соседа. Он даже кинул «временные меры» в виде свободно болтавшихся проводов, которые змеей вились к переноске телевизора. И он даже клятвенно пообещал «все сделать», взяв со старушки аванс поллитровкой. Но руки никак не доходили. Само собой, провод, питавший отраду жизни Ивановны, постоянно задевался, бился дверью о лутку и выдергивался, нарушая «временное соединение».

Петрович резво мотнулся за отверткой и, будучи облаченным в продранные семейники с майкой-алкоголичкой, полез на табуретку, чтобы восстановить справедливость и дать жизнь скоропостижно потухшему зомбоящику. Электрик прекрасно помнил досадный инцидент, ставшийся с ним на заводе. Но обесточить щиток в квартире не представлялось возможным. Чахоточный пенсионер-маразматик, дабы пресечь возможное воровство родненькой электроэнергии коварными недругами, задул щиток на этаже монтажной пеной. И чтобы обесточить старушку, нужно было обесточить весь дом. А такого проступка соседи Петровичу точны бы не простили.

С аккуратностью врача-офтальмолога, Петрович скрутил петлю, вставил в нее болт и уже готовился к главной части операции: точному попаданию в резьбу контакта. Чтобы болт не выпадал, Петрович предусмотрительно поместил в борозду немного пластилина. Болт четко держался на отвертке, петля на болте, провод на петле… Все было более чем продумано. Единственной непродуманной вещью был сам провод, спагетиной ниспадавший на пол и норовивший своей тяжестью открепить болт с отвертки. Петрович запихнул провод себе между ног, облегчив тем самым всю конструкцию.

Каждый настоящий электрик знает: изоляции доверять нельзя! Даже если выглядит она вполне сносно. Знамо дело, Петрович был в курсе, но то ли позднее время, то ли заслуженные 200 грамм… Петрович упустил из виду самое главное. Провод, который бился и пинался старушкой достаточно длительное время, таки обнажил свою медную внутренность. И именно в том месте, которое горе-электрик так крепко прижимал к себе. Еще большей бедой было то, что семейники Петровича вытерлись до дыр именно там, в самом деликатном месте. И именно туда Петрович неосмотрительно прислонил провод.