Читать книгу Демон в моих глазах - Рут Ренделл - Страница 6

Никакой мебели у Антони Джонсона не было. У него вообще не было ничего, кроме небольшого количества одежды и очень большого количества книг. Все это он привез в дом номер 142 по Тринити-роуд в большом старом чемодане и матерчатом рюкзаке. Библиотека Антони состояла из книг по социологии, физиологии, словаря по психологии и учебника, который являлся библией для любого аспиранта, изучающего его курс: «“Психопат” Уильяма и Джоанны Маккорд». Если ему понадобится еще что-то, то он может всегда получить это в Британском музее или в отличной библиотеке по криминалистике – как утверждали, лучшей в Лондоне, – расположенной в Колледже Рэдклиф на Кенборн-вейл. В этой же библиотеке он напишет свою работу на тему «Некоторые аспекты психопатической личности», которая, как он надеялся, принесет ему титул доктора наук в Лондонском университете.

Часть этой работы, размышлял Антони, рассматривая комнату № 2, будет написана здесь. Возможно, даже в этом самом кресле у камина, сиденье которого все уделано катышками от женской твидовой юбки. И на этом трехногом столе, под лампой, свисающей с потолка и выглядящей как громадная игрушечная медуза. Антони очень хотел стать доктором философии[7], и все вот это – та цена, которую ему придется заплатить за право именоваться Доктор Джонсон. Естественно, сам он не будет называть себя доктором. Ведь Хелен отметила, что в этой стране парадоксов интерна[8] называют доктором, а доктора философии – мистером. Она очень хорошо чувствовала весь юмор титула «доктор» и засыпала его эпиграммами и разговорами о Босуэлле[9], пока до него наконец тоже не дошло. Но ведь в этом не было ничего нового. Иногда Антони казалось, что, несмотря на его оксфордский диплом, почетную грамоту от Министерства внутренних дел и опыт работы с бедными, больными и ущербными, до встречи с Хелен его способности к состраданию и пониманию спали. Именно Хелен на многое открыла ему глаза.

Размышляя над этим, он обратил внимание на зеленоватое зеркало, все заляпанное пальцами, и внимательно изучил свое отражение в нем. Антони не был тщеславным человеком. Он очень редко задумывался над тем, как выглядит. То, что он был высок, хорошо сложен и имел правильные черты лица и густые светлые волосы, его мало волновало. Антони считал, что это просто свидетельства его физического здоровья. Однако в последнее время он стал задумываться. Его интересовало, что же такое было в Роджере, чего не было в нем. Ведь он был симпатичный, общительный – компанейский парень, ведь правда? – высокообразованный и в будущем мог претендовать на высокую зарплату. А Роджер был скучным, глупым собственником, которого хватало только на то, чтобы выигрывать соревнования по стрельбе. Однако Антони понимал, что дело совсем не в Роджере. Все дело было в Хелен, которая, несмотря на всю свою проницательность, никак не могла сделать свой выбор. Именно для того, чтобы дать ей возможность все обдумать и сделать наконец этот выбор, Антони и перебрался в эту дыру. Конечно, близость к библиотеке была большим преимуществом, но работу он с таким же успехом мог написать и в Бристоле. Антони придерживался теории, что разлука заставляет сердца биться чаще. Если бы он уехал к родителям в Йорк, то Хелен могла бы звонить ему каждый вечер. Здешний телефонный номер он ей не сообщит – он еще и сам его не знает, – а общаться с ней будет только раз в месяц, каждую последнюю среду, когда Роджер будет уезжать в свой стрелковый клуб. Писать письма Антони вообще не мог, так как они могли попасть в руки Роджера. Хелен сама будет писать ему раз в неделю. Разбирая книги, Джонсон подумал, что было бы, если бы он предоставил ей возможность организовать все самой. Ну что ж, он поставил ей предельный срок. К ноябрю она должна решить, останется ли в своей тюрьме или вместе с ним выйдет на свободу.

Антони распахнул окно – воздух в комнате был застоявшимся и спертым. Сразу под окном располагался узкий дворик. Свет на него падал от крохотного кусочка неба, обрамленного верхушками деревьев. Это пространство имело треугольную форму, ограниченную пересекающимися на высоте четырех ярдов кирпичными стенами. В одной из этих стен, украшенной проходящими прямо по ней толстыми трубами, которые, в свою очередь, были, как лианами, опутаны трубами потоньше, находилась дверь. Так как рядом с ней не было никакого окна, Антони решил, что эта дверь должна вести в подвал. Однако уже пять часов вечера. Наверное, пора уже посетить близлежащий магазин и купить себе какой-то еды, которую ему теперь придется готовить вот на этой старой и, наверное, малоэффективной плите.

В холле стоял едва уловимый запах чеснока и гораздо более сильный запах старой, нестираной одежды. Скорее всего, это ванная комната – вот эта дверь между его дверью и дверью комнаты № 1, а другая дверь, с другой стороны старого столика, – туалет.

Размышляя о том, что за женщиной или девушкой окажется мисс Чан и будет ли она занимать ванную именно в тот момент, когда она будет нужна ему самому, Антони вышел на улицу Тринити-роуд. Через Ориэл-мьюз вышел на Баллиол-стрит. Подумал, что топонимика лондонских улиц требует отдельного изучения. Ведь должен же быть кто-то, кто знает, почему улицы в этой части города названы именами городов Девоншира, а улицы в Криклвуде – именами Гибридских островов. Были ли Барбара, Доринда и Лесли, в честь которых названы дороги к северу от Сити, когда-то любовницами Барнсбэри? А на Уорлок-роуд в Килбурн-парк действительно ли жила колдунья? В той части Кенборн-вейл, в которую судьба забросила Антони, какой-то умник назвал убогие аллеи и террасы именами оксфордских колледжей. Наверняка никто не имел в виду ничего плохого. Член городского совета, или городской архитектор, или строитель чувствовали патриотический прилив, давая улицам названия Тринити-роуд, Олл-Соулз-гроув, Магдален-хилл, Бразенос-авеню и Вадхэм-стрит. Одно было совершенно очевидно, подумал Антони, – тот, кто дал улицам эти названия никогда не учился и не жил в Оксфорде, никогда не бродил по его старинным улочкам и не любовался шпилями его церквей. Подобные изысканные размышления раньше никогда бы не пришли Антони в голову. Однако после знакомства с Хелен он научился смотреть на мир ее глазами – сравнивать, мечтать и придумывать ассоциации. Она всегда витала в облаках; он из них двоих был самым практичным. И, будучи практичным человеком, подмечал по дороге множество важных вещей. Кафе «Вейл», для быстрого перекуса, «Кемаль’с кебаб хаус» – пахнущий тмином, кунжутом и пажитником – это когда захочется чего-то более существенного; паб «Водяная лилия», который сейчас только открывался. Сквозь окна Антони увидел стулья с красными сиденьями, коричневый потолок со следами плесени и экраны из резаного стекла по бокам от барной стойки.

Черные пластиковые мешки с мусором загромождали все тротуары. Скорее всего, мусорщики бастуют. Школьные занятия уже закончились. Антони задумался, где же располагаются игровые площадки. Или что, здесь дети играют прямо на тротуарах, выложенных портлендским булыжником? Или вон на том клочке пустыря, огороженном ржавой сеткой, поврежденной во многих местах, который расположился между строительным магазином «Грейнерс» и станцией метро?

Дома в этой части города явно предназначены к сносу. И чем быстрее их снесут, тем лучше – пусть на их месте строят новые, с большими квартирами, широкими окнами и зелеными пространствами между домами. В районе было не так уж много настоящих англичан. Женщины с коричневой кожей толкали перед собой коляски с темнокожими младенцами, на тротуарах стояли похожие на цыганок женщины с суровыми, усталыми лицами; проходили индианки в кардиганах из «Маркс энд Спенсер»[10], наброшенных поверх лиловых и золотистых сари. Вдоль всех тротуаров были припаркованы машины; транспортные фургоны парковались вторым рядом на улицах, засыпанных рваной бумагой, раздавленными овощами и серебристой рыбьей чешуей – по-видимому, в этом месте был рынок, который только что закончил работу. Пять тридцать вечера. Будем надеяться, что вот тот магазин на углу, «Винтерс», все еще работает. Антони вошел в него и купил себе упаковку ветчины, банку фасоли, хлеб, яйца, чай, маргарин и замороженный горох. Подхваченный толпой окрестных жителей, направляющихся домой после рабочего дня, он вернулся на Тринити-роуд, 142. К этому моменту в доме уже появились люди.

Мужчина лет пятидесяти стоял около стола в холле, держа в руках целый ворох дешевых скидочных купонов. Ростом он был выше среднего, худой, с грубым лицом красноватого оттенка. Его жидкие волосы грязно-белого цвета были тщательно зачесаны на уже появившуюся лысину и покрыты бриллиантином. Одет он был в великолепный костюм, белоснежную рубашку и темно-бордовый галстук в мелких серебристых точках. На его длинном, прямом и узком носу были надеты очки в позолоченной оправе. Увидев Антони, мужчина вздрогнул от неожиданности.

– Они валялись на ковре, – объяснил он, кивая на бумаги в руке. – Их присылают каждый день. Глядя на эти кипы, никогда не подумаешь, что в мире проблемы с бумагой, правда? Я их просто складываю. Ведь они никому не нужны. А я все никак не могу решиться их выбросить.

Антони никак не мог понять, к чему эти объяснения.

– Я Антони Джонсон, – представился он, – переехал только сегодня.

– Ах вот как, – произнес мужчина и протянул руку. У него был довольно чопорный вид – судя по нему, он вполне мог отвечать за наименование улиц в этом районе. Однако произношение выдавало в нем простолюдина – в его разговоре постоянно звучали интонации кокни, присущие именно этому району Кенборн-вейл. – Так это вы въехали в комнату на первом этаже? Мы все здесь держимся очень обособленно. Вы ведь не собираетесь пользоваться телефоном после одиннадцати вечера, нет?

Антони спросил, где находится этот самый телефон.

– На первой лестничной площадке. Моя квартира на второй площадке. У меня здесь квартира, а не комната, понятно?

– Так вы, часом, не другой Джонсон? – догадался Антони.

– Наверное, вы хотите сказать, что это вы другой Джонсон, – ответил мужчина с сухим, неодобрительным смешком, – я-то живу здесь уже двадцать лет.

На это Антони не нашелся что ответить. Он вошел в комнату № 2 и закрыл за собой дверь. В такие мягкие, тихие летние дни в комнате, со всех сторон окруженной кирпичными стенами, темнело уже к шести вечера. Антони включил лампу-медузу и посмотрел, как свет осветил весь дворик под окном. Высунувшись из окна, посмотрел наверх. В кирпичной стене, возвышавшейся над его головой, было еще всего одно окно. Оно располагалось на верхнем этаже. Легкомысленные тюлевые занавески в этом окне пошевелились. Было понятно, что кто-то смотрит на него и на свет, льющийся из его окна, но Антони еще слишком плохо знал расположение комнат дома, чтобы можно было определить, кто же это был.

С того самого дня в течение всей недели Артур каждое утро внимательно прислушивался, когда же Антони Джонсон отправится на работу. Но Джонатан Дин и семейка Котовски по утрам всегда уходили с таким шумом и грохотом, что остальных постояльцев просто не было слышно. Однако Артур был совершенно уверен, что по вечерам Антони Джонсон оставался дома. Каждый вечер Артур наблюдал из своего окна пятно света, перечеркнутое крестом от оконной рамы, падавшее из окна другого Джонсона, который даже не удосуживался задергивать шторы. Пока Артур еще не испытывал острого желания посетить подвал, однако он уже начинал нервничать.

Разбирая почту в пятницу утром, Артур увидел, как дверь комнаты Антони открылась, и тот прошел в ванную, одетый только в джинсы. Этот человек что, никогда не работает? Именно в этой почте и было первое письмо, пришедшее на имя Антони Джонсона. Артур знал, что письмо адресовано именно Антони, потому что отправлено оно было из Йорка, и адрес отправителя был: Миссис Р. Л. Джонсон, 22 Вест-Хайэм-гейт, Йорк. Однако адрес получателя был написан с явной претензией: А. Джонсону, эсквайру[11], 2/142 Тринити-роуд, Лондон W15 6HD. Артур в раздражении прикусил губу, и, когда через минуту из ванной вышел Антони Джонсон, весь пахнущий зубной пастой и свежестью, Артур не преминул обратить его внимание на возможные последствия подобной неточности.

Казалось, что на молодого человека это не произвело никакого впечатления.

– Письмо от моей матушки, – пояснил он. – Если это так уж важно, то я скажу ей, чтобы впредь она писала «комната № 2».

– Буду вам очень благодарен, мистер Джонсон. Подобная небрежность может привести к значительным затруднениям и неловкости.

Антони Джонсон улыбнулся, продемонстрировав великолепные зубы. Казалось, что он лучится здоровьем, жизнелюбием и мужским началом до такой степени, что Артур Джонсон даже поежился. Кроме того, Артур не любил смотреть на обнаженные мужские торсы в девять десять утра – это совсем не для него, благодарю покорно.

– К значительной неловкости, – повторил он.

– Не думаю. Давайте не будем бежать впереди паровоза. Я полагаю, что мне будет приходить не так уж много писем, и все они будут или из Йорка, или из Бристоля.

– Очень хорошо. Я считал своим долгом предупредить вас, что я и сделал. Теперь вы не сможете сказать, что не были предупреждены, в случае если письма перепутаются.

– Да я и не собираюсь в чем-то вас обвинять.

Больше Артур ничего не сказал. Манеры этого человека обезоружили его. Антони был совершенно спокоен, доброжелателен и великолепно небрежен. Артур мог бы согласиться на извинение или попытку оправдаться, но подобное холодное признание вины – да нет, даже не холодное, а теплое и дружелюбное – было чем-то, с чем ему еще никогда не приходилось сталкиваться. Все это выглядело так, как будто из них двоих Антони Джонсон был старше и мудрее и поэтому мог себе позволить относиться к подобным бытовым проблемам со снисхождением.

Это происшествие здорово выбило Артура из колеи. Когда он разбирал письма на следующий день, у него было желание взять, да и распечатать письмо из Бристоля, якобы по ошибке. Конечно, он этого не сделал, хотя штамп почтового отделения был совсем бледный, а адресовано оно опять было А. Джонсону, эсквайру, 2/142 Тринити-роуд, Лондон W15 6HD. Конверт был сделан из толстой бумаги, лилово-лавандового цвета, явно не из дешевых.

Артур поместил его на самом краю стола справа – именно это место он определил для корреспонденции на имя Антони Джонсона. После этого вышел в палисадник, чтобы хоть как-нибудь попытаться привести в порядок разруху внутри и вокруг бака для мусора. Мусорщики бастовали уже две недели. В неподвижном воздухе мусор издавал резкий вонючий запах с примесью сероводорода.

Когда он вернулся в дом, конверта уже не было.

Артуру было абсолютно все равно, что было написано в письме или кто его написал. Он вообще обращал внимание на Антони только для того, чтобы понять расписание его передвижений. И вот, в последнюю среду месяца, вечером следующего дня, он наконец получил частичные ответы на вопросы, которые его мучили.

Было около восьми вечера, и на улице уже стемнело. Артур уже давно отужинал, вымыл посуду и собирался уже расположиться перед телевизором, как вдруг вспомнил, что забыл закрыть окно в спальне. Тетушка Грейси всегда особенно обращала его внимание на опасности, которые таил в себе ночной воздух. В тот момент, когда он тянул за шнур, стараясь, чтобы тонкие тюлевые занавески не попали между кольцами шторы, Артур увидел, как огонь в нижнем окне погас. Он быстро прошел к входной двери, открыл ее и прислушался. Однако, вместо того чтобы выйти из дома, Антони Джонсон стал подниматься по лестнице.

Артур услышал, как вращается телефонный диск. Цифр было много, а не только семь, как для Лондона. И, естественно, много монеток было вставлено в приемник.

– Как я понимаю, побережье безлюдно, он не подслушивает и не появится завтра здесь, чтобы застрелить меня, – раздался голос Антони. Пауза. – Ну конечно, я шучу, любимая. Да, мне кажется, что все совсем плохо. – Артур внимательно прислушивался. – Получил от тебя письмо. Милая, мне нужна расшифровка. Мне кажется, что ты единственная замужняя женщина в мире, которая в письме к любовнику цитирует «Путешествие Пилигрима»[12]… Ах, так это была «Духовная война»?[13] Ну, тогда мне точно нужна расшифровка. – Длинная, длинная пауза. Было слышно, как Антони тихо ругается, так как ему приходится скармливать телефону все новые и новые монетки.

– Счет за этот разговор переслать тебе? Нет, ну конечно, нет. Ведь Роджер может увидеть счет, ну и так далее. – Тишина. Смех. Опять тишина. Потом: – Семестр начинается на следующей неделе, но я буду ходить только на те лекции, которые меня касаются. А так я все время здесь – работаю и, наверное, размышляю. Выходить вечером? Детка, куда и с кем?

Артур совершенно бесшумно закрыл дверь – умение, которое он выработал многолетней практикой.