Читать книгу Рассказы нашего времени - Рябцев Павел - Страница 4

Красный Шевролет исчез за углом и только рокот его мотора в этой кромешной тьме говорил, что он ещё рядом. Я проводил глазами на слух невидимый теперь уже автомобиль и, переборов желание курить, шагнул в темный подъезд и стал на ощупь подниматься по узкой крутой лестнице. Даже в темноте я чувствовал её мраморные ступени. Роскошь затерялась здесь в самых неожиданных местах.

Моя касса партикуляр¹ отличалась от известных мне красной табличкой при входе². Из мебели – кровать, большой шкаф в колониальном стиле, стол. Все из красного дерева³. Из удобств – французский балкон и деревянный сломанный вентилятор под потолком. Не люстры, а лампочки на проводах; не микроволновая печь, а плитка с газовым баллонном; не горячая вода, но плохо работающий водонагреватель⁴.

Я поспешил поставить свой небольшой чемодан в углу комнаты и подошёл к окну. За деревянными ставнями скрывалось небо, усыпанное звездами, словно драгоценными камнями. С моря шёл соленый запах, от которого щекочет в носу. Захотелось сигару и немного рома. С завтрашнего дня я так буду делать, но сейчас, в столь поздний час, мне негде взять ни того, ни другого; и потому я, давимый перелетом и разницей во времени, валюсь с ног в неразобранную кровать.

Теплое молоко с маслом и медом, чёрный чай по вечерам, туман на весь день, снег, и пресный запах реки родного города остались далеко позади, словно в мутном сумрачном забытии; они то проявляются, то вновь исчезают, оставляя меня наедине с моей новой реальностью, с моей новой жизнью. То, будто иной мир, существует для меня в некой параллельной вселенной, которой не суждено пересечься с этой.

Я проснулся от шума машин за окном – жизнь во всю кипела на улицах Гаваны. На часах было за полдень. Действительно, адаптация займет время. Но ничего, время приступить к тому, ради чего я приехал сюда.

Моей задачей является не только увидеть, но и понять, что из себя представляет умирающий в наше время, почти не распространенный на планете коммунистический режим и написать об этом статью. Я помню о нём из рассказов родителей, бабушка и дедушка рассказывали еще больше, особенно о том времени, когда в моей стране было особенно тяжело и страна с новой властью была ещё молода. И такое у меня складывалось впечатление, что все были молоды в то время, активны, целеустремленны и имели глубоко-глубоко внутри себя настоящую Мечту, лелея и храня её. Я помню.

Итак, с чего же начать? Конечно, я знаю, что должен нести и содержать в себе социализм, я читал об этом. Нужно проверить, как на самом деле обстоят дела здесь. Вдруг, половина из того, что я слышал – выдумки. Но ведь важно не только то, как это должно быть, а то, как это получилось у них. Что Революция принесла не только самим кубинцам, но и системе, которая была полностью изменена? Я вспоминаю признание Диего⁵ «У меня проблема с системой». Я не заметил, как закурил Креольские⁶, чашка с горячим терпким кофе была у меня в руках, а я в этот момент остановился у своего французского балкона и осматривал горизонт зданий. Город ждал меня. Я не хотел заставлять его ждать, и потому поспешил выйти на улицу и отправился на свою первую встречу с Кубой – на Площадь Революции. Мой водитель Хусто отвезет меня туда.

На самом деле Хусто никакой не водитель. Он работает в аэропорту механиком. Учился в Союзе и до сих пор, хотя уже и не так хорошо, говорит по-русски. Говорит он несколько забавно, как-будто рассказывает сказку таким голосом, которым обычно её и рассказывают. Когда он хочет сказать мне, что по этой набережной люди прогуливались и это была первая набережная в Гаване, он говорит: «Первая набережная, богатые люди ходили туда-сюда». И я представляю этих людей во всех деталях и подробностях с той же уверенностью, если бы мне описали их досконально. Бедный Хусто. Он зарабатывает не больше 40 долларов в месяц, теперь его отправили в отпуск на 11 дней. Но я же понимаю, что это никакой не отпуск.

На площади Революции пусто, как в рабочий день в церкви. За спиной Хосе Марти возвышается невыразительное сооружение, которую в иных условиях я принял бы за странную пагоду. Слева и справа на Марти строго смотрят со зданий министерств контурные лица Че и Фиделя. Я покидаю площадь ни с чем.

Пока мы едем обратно к Малекону, мне удается разговорить Хусто и он рассказывает мне про карточную систему продуктов питания. По этим карточкам гарантировано получение некоторых продуктов по бросовой цене. В доказательство своих слов он завозит меня в бодегу⁷. Ею оказывается серое помещение с серыми стенами. Здесь всё такое, тусклый свет лишь это подчеркивает. Торговля идёт быстро, люди стоят в очереди молча. Скоро становиться ясно почему. На один кук⁸ мы покупаем десять батонов хлеба. Удивительно. Например, мороженное стоит три с половиной кука. Я негодую и радуюсь одновременно. Социализм начинает открывать мне свое подлинное лицо.

Хусто довез белого туриста обратно до дома. Хлеб, купленный в бодеге, турист разделил на две части и отдал пять батонов ему. Если бы он знал, что так выйдет, то, конечно же не стал бы брать только хлеб на целый кук, а взял бы еще что-нибудь. Но он-то разумел, что турист хочет развлечений и Хусто ему их честно обеспечил. Тем более хлеб, что называется, не долларовый – тесто сероватое, мякиш твердый.

Чем заняться теперь, когда он больше не нужен? Он заработал семь долларов за поездку от Малекона до площади Революции и обратно. Очень неплохо. Можно было бы попросить и десять долларов, и эта цена так бы и сохранилась на все время пребывания туриста в Гаване. Но он не стал просить больше. Это его, Хусто, рекомендовали туристу, а могли и не порекомендовать и сидел бы сейчас он дома без заработка. Ему последнее время не нравилось проводить время дома из-за сантерийцев⁹, к которым часто приезжали просители. Точнее, не из-за сантерийцев, а из-за просителей. Их было слишком много, машины сменяли одна другую каждые пол часа и это движение нарушало его ритм, совсем иной и более медленный. Ведь что такое день у Хусто? Это либо работа в аэропорту, либо туристы. Но Хусто не таксист, его просто рекомендуют вновь прибывшим и только из России, потому что, так уж получилось, он знает одну женщину из посольской школы, а она уже рекомендует его. Сама женщина русская, но живет она здесь давно. Её зовут Нина. И вот все дела Хусто.

Зато забот – выше Капитолия. Машина все время ломается, а запчастей нет. Их нет, потому что китайцы машины поставили, а запчасти не поставили. Или правительство закупило только машины, но не закупило запчасти. Он этого не знает. Он знает, что сегодня нужно заехать к другу, который тоже работает в аэропорту, но его ещё не попросили уйти в отпуск на несколько недель.

В аэропорту есть цех со станками, где ему должны попробовать сделать запчасть для машины. Если не получится, то он останется с одним сломанным стеклом. Скорее всего, навсегда. Вообще, машина у Хусто считается хорошая. Достаточно новая – всего пять лет. Только купил он её, потому что её списывали с предприятия, где он отработал пятнадцать лет и был следующим на очереди. За это время тот, кто водил её, особо не щадил. Вот поэтому Хусто постоянно её чинит, но не жалуется.

В принципе, времени сейчас хватает. Можно поехать и на море. Правда, холодновато, все-таки зима¹⁰, но полежать на пляже всегда приятно. Но он не поедет. Потому что это бензин, а бензин приходится покупать за куки. Возможно, белый турист соберется отдохнуть в Гавана Клуб или, ещё лучше, в Варадеро. Тогда и он, Хусто, не преминёт воспользоваться случаем.

Сегодня никуда не надо. Поэтому он никуда не пойдет. Продукты можно купить и завтра, тем более рынок уже закрыт, а в бодегах брать нечего. Лучше выпить белого рому, у него как раз остался пакет¹¹ от предыдущего туриста. Тот хотел попробовать, что это такое и купил сразу несколько, но после первого же пакета ему разонравилось. Это, конечно, не старый Сантьяго да Куба¹², но для него, Хусто, как и для остальных его соотечественников, этот ром вполне подходит. Пусть туристам льют его исключительно в коктейли, потому что там вкус не разберешь, пусть, а он выпьет, ему подходит. Так думал Хусто, потягивая ром, медленно покачиваясь на своей меседоре¹³.

Уже несколько дней я шатаюсь по Гавана Вьеха¹⁴, наблюдая и подслушивая. Я хочу подсмотреть за жизнью кубинцев, чтобы узнать правду. Для этого я стал одеваться как кубинцы, то есть никаких рюкзаков, шортов, и уж тем более гуавейры¹⁵. Я кое-что понял за эти дни и вот что я вам скажу: в этой стране социализма есть классовость, причём классовость на уровне режимов. Думаю, как только правительство породило две валюты, так и произошло расслоение. Я пью чудесный кофе в «Эль Эскориал» или ужинаю во «Флоридите» или «Ла Марине» – это не мир социализма. Это настоящий капитализм с холёными кубинцами, которые рады услужить мне за доллары. Попрошайки на улицах или обманщики в кофейне Луз, что продают вам за куки то, что написано в песо¹⁶, и даже работники музеев, проводящие экскурсии «только для вас» на ломаном английском или даже на испанском, и им не важно, что вы его не понимаете, заглядывают в глаза после рассказа и даже тянут раскрытую ладонь. Все это мир капитализма на Острове Свободы.

А вот мир социализма: песовые магазины; продукты по карточкам; низкие, но примерно одинаковые зарплаты; бесплатное образование; бесплатная медицина; театр за 10 песо; бесплатное жильё.

Но одно не соотносится с другим, потому что невозможно, зарабатывая в десятки раз больше оставаться тем же, кто зарабатывает в десятки раз меньше. Получая, хотя для Кубы вернее будет говорит «выручая», четыреста куков в месяц вы не хотите быть Хусто. Более того, вы хотите показать окружающим, что вы не Хусто. Тем более, за это вас никто не накажет. Как сказал один черный своей белой соседке: «У меня есть машина, а у тебя нет. Я белее, чем ты».

Мне грустно от того, что присущая человеку жажда потребления разрывает всю систему, выстроенную на Кубе после Революции. Правила капитализма разрушат прежде всего те принципы социализма, которые присущи самой личности человека.

Помню, как я сам чуть не стал жертвой мошенников – с виду простой кубинской пары. Я встретил их случайно, как мне показалось, но теперь я понимаю, что это они нашли меня. Началось все с того, что я смотрел в карту, чтобы понять как пройти от Капитолия до Старой площади. Я знал, что мне нужно найти улицу Флорида, по которой я и смогу добраться. Невзначай ко мне подошел черный мужчина с супругой и поинтересовался, что я ищу. Я объяснил ему, но он сказал, что есть места поинтереснее, и он готов проводить меня на фестиваль фламенко. Я с радостью согласился, допустив тем самым ошибку. Капкан захлопнулся тогда, когда я последовал за ним. Потом они стали нарочито любезными, а став моими «друзьями» начали просить денег, конечно же «по дружбе».

Уродливое лицо капитализма, ловко описано Марксом, проявляется здесь как никогда явно: «Нет такого преступления, на которое не пойдет капиталист ради трёхсот процентной прибыли». И он идет, как идут и другие капиталисты во всем мире. Просто на Кубе у этой игры пока нет четких правил, а значит, такие «преступления» видны явно и их гнилостный запах заполняет легкие и заставляет неприятно морщиться похлеще любого залежалого пищевого мусора, баки с которым можно увидеть чуть ли не в каждом квартале. Мусор всегда можно вывезти на свалку, закопать в конце концов, а что делать с человеком?

Я размышляю на эту тему, сидя на тридцать третьем этаже здания Фокса – самый высокий бар в городе. Время около шести – значит скоро стемнеет. Солнце уже на горизонте, ещё минута и оно утонет в океане, погрузившись в него как терпящий бедствие теплоход – быстро и уверенно. Моментально зажгутся огни: сначала чёткие линии улиц, а потом и в окнах домов.

Заказываю еще один мохито, который здесь бесподобен. Мужчина, очень похожий на Джо Дассена, поёт на испанском и играет на клавишах. Мне хорошо, но когда становится хорошо, это значит, что пора уходить. Так я и делаю.

– Грациас, сеньор1! – говорю я официанту, протягивая деньги. Меня вновь тянет на Малекон и я спешу к лифту.

Я выхожу к Малекону по девятнадцатой, справа от меня возвышается величественный Насиональ¹⁷. Эта часть набережной считается местом сбора мариконов¹⁸. Видимо из-за прохладного ветра и прибоя народу здесь немного. Гаванцы любят сидеть прямо на парапете и смотреть в сторону Флориды. До Ки Уэст всего девяносто миль отсюда. Там у многих уже давно работают и живут родственники и регулярно отправляют деньги. И до сих пор многие уезжают, чтобы кто-то так же сидел на парапете и ждал очередного перевода, глядя в сторону Флориды.

Несмотря на боязнь высоты, я решаюсь сесть на парапет и закуриваю уже привычные мне Креольские. Хорошо бы сделать пару глотков рома. В голове борются два плана, как провести вечер. Два желания. Я могу поехать в Мизон²⁰ и найти там спутницу на ночь или на неделю, а могу остаться здесь и дышать морем, а потом поеду домой. Когда не можешь выбрать, нужно выбирать среднее. Поэтому, докурив, я ловлю первую попавшуюся машину.

– Буэнос тардас. Вамос а Майсон.2

Это оказался синий Шевроле пятьдесят седьмого года без центральных стоек. Шикарная машина. Обшивка в салоне из металла и выкрашена в цвет кузова, сидения перетянуты светлым кожзамом. Водитель – сухой мужчина низкого роста в костюме. Если бы не щетина, я подумал бы, что ребенок управляет автомобилем – настолько огромен салон Шевроле. Оказалось, что мой водитель знает русский. Он учился в Союзе на механика тепловозов. Так получилось, что он выучился, но на Кубе не появились тепловозы. Отношения с Союзом были разрушены и теперь надежды на то, что тепловозы пойдут по железным дорогам Кубы, развеялись даже у него.

– Откуда же у вас такая шикарная машина? – недоумеваю я.

– Я купил её за десять тысяч²¹. Брат работает в США. Он прислал мне деньги. – Ему сложно строить длинные фразы на русском, но он старается. Улыбка появляется на его лице, когда он рассказывает мне о своей учебе в Советском Союзе. И он снова возвращается к тому, с чего начал. – Потом восстановил. Я же механик.

В Мизоне уже весело – округу сотрясают ритмы Вивир ми вида²². Водитель просит восемь, я отдаю ему десят и выхожу из машины. Внутри клуба яблоку негде упасть – столы заняты туристами, а вокруг них стоят девушки и ждут своего часа. Музыка играет настолько громко, что невозможно расслышать официанта, который кричит тебе на ухо, что рыбы нет, но коктейли отличные.

Внезапно начинается модный показ. Модели очаровательны, но одежда местного дизайнера безлика и скучна. Допив действительно неплохой мохито, я покидаю Мэйсон и отправляюсь на пятую.

Ночью эта шумная «посольская» улица безлюдная, тихая и на удивление плохо освещённая. Я шёл по бульвару в сторону Малекона. Через пару кварталов я услышал слева от себя неловкое «Хэллоу». В темноте с трудом удалось различить женский силуэт.

– Ке кóза3? – машинально ответил я.

– Кóмо естáс4? – я с трудом уловил смысл этой простой фразы так похожей на знакомый мне итальянский язык.

– Тутто бене5. – Ответил я, не вспомнив ничего на испанском, но догадываясь, что моя фраза будет понятна девушке.

Она встала и приблизилась ко мне. Теперь я отчетливо видел её и мог разобрать красивую фигуру в обтягивающем платье, светлые крашеные волосы и миловидные черты лица мулатки. Через мгновение ее рука коснулась моей щеки.

– Куэрэс ир коминго6? – сказав это она посмотрела мне прямо в глаза. Я не мог и не хотел отказываться. Почему? Не знаю. Может быть, потому что это остров Свободы и я уже привык к безопасности.

– Вамос а каса миа7. – Прошептал я и взял её за руку.

Он понравился ей сразу же, как только она увидела его силуэт в темноте. Она прислушивалась к шагам и одновременно пристально смотрела в темноту. «Этот человек не может быть плохим» – подумала она, решив во что бы то ни стало заговорить с ним. На Кубе никогда не молчат, когда хотят заговорить.

Раз ей не страшно, то все должно пойти как по маслу. Она знает, что красива и не хуже других девушек с пятой может применять «особые приёмчики», чтобы понравиться мужчине. Это её коронное касание щеки ладонью, взгляд – она точно знает, что нужно делать, чтобы у него не осталось сомнений. Движения выучены; даже походка, легкая и уверенная, – она тренировать ни один месяц, в перерывах между её настоящей работой и этой, прежде, чем стать такой. Пока она ещё плохо говорит по-английски и это единственное, что её по-настоящему пугает – заговорить по-английски.

Ей очень понравилось, что он взял её за руку. Так, невзначай, вложил ее ладонь в свою, и они отправились по ночной Гаване на ту сторону реки Альмендарес. Ничего особенного, но ведь любой женщине, даже самой сильной всегда хочется иметь возможность побыть слабой, и, оказавшись в его ладони, она наконец-то почувствовала, что у неё есть теперь эта возможность.

Как странно чувствовать себя счастливой и связывать это счастье с человеком, приехавшим из другой страны. Тем более, что всё непривычно: другие объятья, другие поцелуи, другой запах, другой взгляд – все другое, но не чужое, не чуждое.

Болтали всю ночь! Она на своем ломанном английском, уже без тени смущения, и он, на красивом, но двояком итальянском.

Шептались! Как дети малые залезают под одеяло и шепчутся там, в темноте, и чувство в этот момент такое, будто вы вдвоём на всем белом свете, а больше никого нет, только снежная пустыня со своими холодными гулкими ветрами.

Да, он другой! Но не чужой и не чуждый. Кажется, Белинда наконец-то влюбилась и это чувство оказалось для неё новым.

Она проснулась одна. Его не было рядом, никого не было. Она хотела позвать его, но вспомнила, что она не спросила как его зовут, а он не представлялся. Так она помнила. Ветер гнал волну на занавесках, но как-то лениво, нехотя. Дверь скрипнула и на пороге появился он, а в руках у него были два бумажных пакета с надписью Эскориал²³. В одном оказалось два картонных стаканчика с кофе, а в другом круассаны.

– Корнетти е каффè8! – С восторгом выпалил он протягивая ей пакеты. – Она улыбнулась в ответ.

– Корнет – это документ. Как паспорт.

Они оба засмеялись. Кофе оказался на удивление вкусным, да каким! Она знала, что раньше не пила такой. А круассан! Чудо! Это было чудо.

– Я хочу пригласить тебя в театр Мелла на балет. – Она смотрела на него, облизывала свои красивые пальчики после круассана и не верила своим ушам. Никто. Никто! Не приглашал её в Мелла на балет. До него.

Так и пошло дальше. Они ходили на балет, на набережную, на тридцать третий этаж и даже забирались на холм к статуе Христа, что точь-в-точь, как в Рио. Это время тянулось как льется водка, полежавшая пару часов в морозильной камере. Тягучее счастье обволокло их и они, никуда не спеша и ничего не требуя, наслаждались этим погружением. Ему нравилось её тело, её ласки, ровная белоснежная улыбка, но его пугало то, что она так беззаветно приняла его, то есть полюбила. «У нас так не принято» – думал он поражённый, вспоминая о женщинах из своей страны. Такая любовь исчезает без следа очень быстро, но пока я здесь постараюсь дать ей все, что она захочет. Вот что он думал.

Хусто сидел в баре, куда ходили в основном кубинцы, на набережной напротив Касабланки²⁴. Он не имел никаких планов на этот день и ближайшую неделю. Турист из Росси не звонил ему уже три дня. Для него эти дни прошли дома; с включенным телевизором; с покачиванием на кресле-качалке; с открыванием и закрыванием пакета из-под сигар; с перелистываем дневников мотоциклиста²⁵; с белым ромом и песовым хлебом; с упущенной выгодой и сладкой дремотой днём.

Он смотрел на проходящих мимо туристов, на сидящих на парапете набережной гаванцев, на белые стены противоположного берега Канал де Энтрада. Хусто крутил свой стакан и думал. Думал о своей некрасивой подруге, которая давно не заходила к нему; думал, сам не зная зачем, об истории кубинского флага; думал о будущем своей страны, а именно о том, что станет с ней, когда Революция сгинет в небытие и страну захлестнет обозленная жестокая волна капитализма. Уже сейчас он чувствовал её гнилостный привкус. И если это происходит сейчас, когда лишь маленькие, еще робкие, ростки его пробиваются сквозь их коммунистические принципы, то что станет, когда всё изменится? Он не знал проклятие Конфуция, «что бы ты жил в эпоху перемен», но сейчас остро чувствовал на уровне ощущений эту мудрость.

Он вспомнил старую кубинскую пословицу: «Все само устроится». И он так хотел, чтобы всё так и было, и сейчас вспомнил свое детство, которое прошло в Санта Фе²⁶. В детстве и он знал, что так у всех, в детстве всё возможно и всё само происходит. Можно уютно устроится даже на ступеньках дома и дышать временем, думая о море и небе. Он часто ходил на берег, а точнее каждый день, где проводил время, провожая взглядом корабли. Они приходили и уходили, а он хотел всё так же сидеть на берегу, прямо на песке, обхватив руками колени, открывать лицо ветру, щуря глаза и невольно улыбаясь.

Ещё он вспомнил фразу своего соседа, черного, как телефон, как говорят в Сантьяго, который приехал домой на новом Ситроен и сказал в обычной беседе на крыльце, обращаясь к женщине, которая жила в одном доме с Хусто: «У меня новая машина. Теперь я белее, чем ты, соседка».

На Гавану внезапно, как и каждый день, спустилась ночь. Зажглись огни на том берегу. Хусто подошел к парапету. Дул сильный ветер и волны бились о каменную набережную, поднимая такие брызги, что вода то и дело переливалась через парапет. Он не боялся, что океан окатит его с ног до головы. В этот момент он вообще ничего не боялся.

Я решаю изменить тактику. Если ни старая Гавана, ни памятные места Революции и уж точно ни дом Хэммингуэя не открывают мне истинного лица Кубы, то те люди, что приехали сюда из Союза, вышли замуж или женились, родили детей или уже нянчат внуков, наверняка знают об этой стране все. Мне посоветовали обратиться к женщине, которая живет здесь уже тридцать пять лет и уж она-то точно знает ответы на мои вопросы.

Сидим вдвоем друг напротив друга. Оба курим Креольские. Только я не затягиваюсь – слишком крепкие. Нина Сергеевна сварила кофе и он разлит в скромные советские чашки. Нина Сергеевна – вахтер в русской школе. Она помнит много: дружба Советов и Кубы; счастливое время, когда все было; голодное время, когда ничего не было и всей улицей собирались варить суп – каждый приносил то, что у него есть и бросал это в общий котел; новое время, когда совсем недавно кубинцам разрешили оформлять на себя автомобиль или покупать и продавать недвижимость, заниматься мелким предпринимательством.

Она рассказывает, а я слушаю её, будто читаю учебник по истории для школьников. Всё, что я слышу, такое черно-белое, как в американском фильме. Здесь вообще много американского: номерные улицы, закрытые клубы тридцатых; автомобили пятидесятых; любовь к бейсболу и гамбургерам. Я хочу спросить напрямую «Какие они, кубинцы?», но понимаю, что на этот вопрос она мне не ответит. Сухая от тропического солнца и гордая, как отряд революционеров, она не станет говорить того, что испортит моё впечатления от «лекции» по новейшей истории Кубы. Она не будет врать или обманывать, но она не будет говорить всё.

Допив терпкий кофе и докурив очередную сигарету, я останавливаю Нину Сергеевну и задаю, на мой взгляд, ключевой вопрос: «Вы бы вернулись?» Повисла пауза, её сухое лицо обращено на меня, глаза смотрят, выжидая. Она затягивается медленно выдыхает дым, будто давая себе ещё немного времени на обдумывание ответа. «Нет» – говорит она: «Мне не к кому ехать. Вся моя жизнь здесь». Если у меня и были ещё вопросы, то после этих слов они сами собой испарились. Я благодарю Нину Сергеевну и ухожу прочь, оставив ей на память десятирублевую монету с изображением ракеты на аверсе.