Читать книгу Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава - Страница 9

I

Маэда Нарихиро, владелец замка Канадзава в уезде Исикава провинции Кага, всякий раз посещая государственные палаты замка Эдо во время официальных визитов, непременно имел при себе свою любимую курительную трубку. Это было изысканное произведение работы знаменитого мастера Сумиёсия Ситибэя с узором в виде мечей и цветов сливы по золотому фону.

Клан Маэда по иерархии бакуфу имел места в зале собраний вслед за тремя семействами: Овари, Кисю и Мидзуно. Но по богатству почти никто из тогдашних даймё и мелкопоместных дворян не мог с ним соперничать. Поэтому для главы клана, Нарихиро, трубка из чистого золота была всего лишь красивой безделушкой, вполне соответствующей его положению.

Однако Нарихиро очень гордился этой трубкой. Правда, должно заметить, что сама по себе она вовсе не имела в его глазах какой-либо особенной ценности. Его радовало превосходство в сравнении с другими князьями собственной власти, позволявшей ему повседневно пользоваться такой трубкой. Пожалуй, можно даже сказать, что он гордился тем, что мог всегда иметь при себе этот символ миллиона коку дохода с земель провинции Кага.

Вот потому-то Нарихиро почти никогда не разлучался с трубкой во время посещений эдоского замка. И разговаривая с кем-нибудь, и даже в одиночестве он непременно доставал ее из-за пазухи и, зажав в зубах с важным видом, медленно пускал клубы ароматного дыма табака из Нагасаки или иных мест.

Конечно, его гордость, возможно, и не доходила до надменности, требующей выставлять напоказ трубку или олицетворяемый ею миллион коку, но, вне зависимости от его намерений, внимание всего дворца сёгуна явно было сосредоточено на трубке. И ощущение этого приносило Нарихиро изрядное удовольствие. По правде говоря, когда кто-нибудь из соседних даймё почтительно просил его оказать ему честь, позволив взглянуть на эту замечательную трубку, ему даже казалось, что после этого сам привычный дым табака ласкал язык приятнее, чем когда-либо.

II

Из тех, кого поражала трубка Нарихиро, особенно любило обсуждать ее, так сказать, духовное сословие. Стоило им собраться вместе, как они, наклонившись друг к другу, принимались чесать языки на любимую тему «трубки из Кага».

– Еще бы – княжеская вещь!

– Сколько, интересно, рё за такую в залог дали бы?

– А тебе-то что, да и кто ее станет закладывать?

В таком приблизительно духе велись эти разговоры.

И вот однажды, когда человек пять-шесть из них, выстроив в ряд свои бритые круглые головы, покуривали и по обыкновению обсуждали пресловутую трубку, к ним случайно подошел монах-щеголь Котияма Сосюн, приобретший в последние годы Тэмпо[33]role[34] главы «шести гениев поэзии».

– Хм, опять вы о трубке! – с подчеркнутым равнодушием процедил он, презрительно озирая собравшихся монахов.

– Что резьба, что металл – роскошная вещь! Для меня, у которого и серебряной-то трубки нет, один соблазн смотреть…

Увлекшись своими разглагольствованиями, монах по имени Рётэцу вдруг заметил, что Сосюн невесть когда подтянул к себе его кисет и, набив из него трубку, неторопливо пускал кольца дыма.

– Эй, эй, кисет-то не твой!

– Да ладно тебе!

Сосюн, даже не взглянув в сторону Рётэцу, снова набил трубку. Затем затянулся и, слегка зевнув, бросил кисет хозяину.

– М-да, дрянной табачишко. О твоих табачных вкусах даже слушать противно.

Рётэцу торопливо закрыл кисет.

– Чего? Да я ведь о том, что с такой-то трубкой, поди, и любой табак выкуришь!

– Опять трубка! – повторил Сосюн. – Ну, если она тебе так дорога, чего же не пойдешь и не попросишь ее?

– Трубку?

– Да!

Тут даже и Рётэцу опешил от наглости собеседника:

– Ну, знаешь, при всей моей жадности… Иное дело, будь она хотя бы серебряная… Но она все же золотая, трубка-то!

– Ясное дело! Потому и надо просить, что золотая. Какой дурак тебе возьмет дешевку из латуни?

– Это, однако, немного затруднительно!

И Рётэцу похлопал себя по гладко выбритому затылку, изображая смущение.

– Ты не попросишь, так я попрошу. Смотри, чтоб потом не пожалел! – сказал Котияма, выбивая трубку, и плечи его затряслись от глумливого смеха.

III

А вскоре после того, что случилось, произошло следующее.

Нарихиро по обыкновению дымил своей трубкой в одной из дворцовых палат, когда створка золоченой фусума с изображением феи Сэннё Сивамму бесшумно раздвинулась, а внутрь проскользнул на коленях и почтительно припал к татами монах в черном хаори с фамильными гербами на кимоно из желтого расписного шелка с острова Хатидзё. Головы он не поднимал, и разобрать, кто это, было невозможно. Нарихиро заключил, что у незнакомца какая-то просьба, и, выбивая трубку, снисходительно бросил:

– Ну, что тебе?

– Сосюн дерзает обратиться к вам с просьбой.

Сказав это, Котияма сделал некоторую паузу, а потом стал постепенно поднимать голову, в конце прямо уставившись Нарихиро в лицо. Он смотрел на князя с тем свойственным его сорту людей выражением, что соединяет своеобразную учтивость со взглядом змеи, направленным на жертву.

– Дело, собственно, в том, что я, недостойный, хотел бы получить трубку, что вы сейчас держите.

Нарихиро невольно взглянул на трубку в своей руке. Его взор упал на нее почти одновременно со следующими словами Котиямы, прозвучавшими как бы вдогонку:

– Так как же? Повелите ли вы мне взять трубку?

В словах Сосюна таилась не только просительная интонация, но и нотка угрозы, всегда присутствующая в отношениях духовенства с даймё различных рангов. При дворе сёгуна, где чтили обременительные уставы старины, даже высшая знать Поднебесной должна была следовать наставлениям священников. С одной стороны, Нарихиро также не был чужд этой слабости, а с другой – соображения чести принуждали его остерегаться репутации презренного скупца. К тому же сама золотая трубка отнюдь не была для него драгоценностью. Когда эти две мысли соединились в его голове, рука сама собой протянула трубку Котияме:

– Изволь. Бери и ступай.

– Покорнейше благодарю.

Приняв золотую трубку, Сосюн благоговейно вознес ее к своей склоненной голове и поспешно выполз из покоев задом, задвинув за собой фусума с образом Сивамму. Не успел он выйти, как кто-то потянул его сзади за рукав. Обернувшись, он увидел, что Рётэцу, наморщив свое в мелких рябинах лицо, с видимой завистью указывает на золотую трубку в его руке.

– На, смотри! – Шепнув это, Котияма поднес трубку к самому носу Рётэцу.

– Все-таки выудил ее!

– А я ведь тебе говорил. Теперь – жалей не жалей – уже поздно.

– Ну, тогда и я попрошу себе.

– Хм, вольному воля.

Котияма, прикинув трубку на вес, бросил взгляд в сторону скрытого за фусума Нарихиро, и плечи его вновь затряслись от смеха.

IV

Что же касается Нарихиро, у которого выманили трубку, то было бы поспешным предположить, что он был недоволен происшедшим. Это видно хотя бы из того, что свита удивлялась его необычно хорошему расположению духа при отъезде из резиденции сёгуна. Скорее, подарив трубку Сосюну, он чувствовал своего рода удовлетворение, возможно даже превосходившее удовольствие обладания ею. Впрочем, это весьма естественно. Ведь, как уже было замечено, он не особенно ценил эту трубку. В действительности предметом его гордости было олицетворяемое ею состояние в миллион коку. И разве для его тщеславия, которое он прежде тешил привычкой пользоваться золотой трубкой, не было еще более лестным так легко отдать ее постороннему? Даже если допустить, что, даря трубку Котияме, он в известной степени подчинился давлению внешних обстоятельств, это нисколько не портило ему удовольствия.

Поэтому, вернувшись в родное поместье, Нарихиро весело сказал всем приближенным вассалам:

– Этот монах, Сосюн, выманил у меня трубку!

V

Челядь и домочадцы, услыхав об этом, были поражены великодушием даймё. И только трое – Ямадзаки Канъэмон из совета старейшин, ключник Ивата Кураноскэ и кравчий Камики Куроэмон – нахмурились.

Разумеется, для хозяйства клана Кага утрата одной золотой трубки ровным счетом ничего не значит. Однако, если при каждом посещении замка на праздники и по первым и пятнадцатым числам придется непременно дарить монахам по трубке, это уже серьезный расход. А то еще чего доброго из-за этого увеличат налог, и чем тогда возмещать расходы на эти трубки? Тогда – беда, не сговариваясь, с тревогой подумали трое верных самураев.

Немедля посовещавшись между собой, они решили прибегнуть к наилучшему средству против этого. А средство было, конечно, всего лишь одно: полностью заменив материал трубки, сделать ее непривлекательной для монахов. Но когда дошло до вопроса о том, каким должен быть металл, мнения Иваты и Камики разошлись.

Ивата считал, что употребление металла менее благородного, чем серебро, несовместимо с княжеским достоинством; Камики же утверждал, что если уж защищаться от монашеской алчности, то лучше латуни ничего не придумаешь, и тут не до рассуждений о престиже. Каждый из них упорно отстаивал свой взгляд и яростно опровергал мнение соперника.

Тогда многоопытный Ямадзаки предложил компромиссное решение, заявив, что в обеих точках зрения есть много правды, но если монахи польстятся на серебро, с которого можно начать, то ничто не помешает позже заменить его латунью. С этим спорщики, разумеется, принуждены были согласиться. И наконец совет завершился решением приказать Сумиёсия Ситибэю сделать серебряную трубку.

VI

Отныне при посещениях замка Нарихиро имел при себе серебряную трубку. Она была такой же весьма тонкой работы, все с тем же узором из мечей и цветов сливы.

Конечно, князь уже не гордился новой вещью так, как прежней, и редко брал ее в руки, даже разговаривая с первыми лицами. А если и случалось взять, сразу же клал ее на место. Ведь и табак из Нагасаки уже не казался ему таким вкусным, как это было, когда он курил золотую трубку. Впрочем, перемена металла затронула не одного Нарихиро. Как и предполагали трое верных вассалов, это произвело свое действие и на монахов. Однако вышло так, что результаты совершенно опрокинули расчеты самураев. Дело в том, что когда монахи увидели, что золото заменено серебром, то даже те, кто прежде стеснялся, наперебой бросились выпрашивать себе трубки. При этом не питавший особой привязанности даже к золотой трубке Нарихиро, естественно, нисколько не жалел серебряных и без колебаний дарил их по первой же просьбе. Под конец ему самому уже стало просто непонятно, дарит ли он трубки по случаю визита в замок или, напротив, приезжает туда, чтобы их дарить?

Узнав об этом, Ямадзаки Канъэмон, Ивата Кураноскэ и Камики Куроэмон вновь держали совет и решили, что теперь ничего другого не остается, как последовать предложению Камики и распорядиться изготовить трубки из латуни. Когда они уже собирались отдать приказ Сумиёсия Ситибэю, тут-то оно и случилось. К ним явился слуга с повелением от Нарихиро.

– Его сиятельство изволят жаловаться, что, когда у них серебряная трубка, монахи досаждают своими просьбами. А посему повелевают трубки делать из золота, как прежде.

Растерявшись, они не знали, что предпринять.

VII

Котияма Сосюн ревниво наблюдал со стороны, как монахи наперебой спешили к Нарихиро за подарком. Однажды, когда Рётэцу радовался, получив трубку при посещении замка то ли в праздник урожая, то ли по какому-то другому случаю, он даже осадил его резким окриком в своей обычной манере: «Болван!» Ведь он и сам был бы вовсе не прочь получить серебряную трубку. Однако ему казалось слишком пошлым гоняться вместе с остальными монахами за совершенно одинаковыми поделками. Мучимый внутренним столкновением гордости с алчностью, он, словно говоря всем своим видом: «Ну, погодите, я еще вам покажу!» – с деланым равнодушием, но неукоснительно следил за судьбой трубок Нарихиро.

И вот однажды он заметил, что Нарихиро неторопливо попыхивает такой же, как и прежде, золотой трубкой, но никто из монахов, похоже, не решается просить ее. Тогда он, остановив проходившего мимо него Рётэцу, шепнул ему, слегка кивнув в сторону Нарихиро:

– Снова золотая, да?

В ответ Рётэцу изумленно уставился на Сосюна:

– Полно тебе жадничать, знай меру! Чего ради он принесет золотую, когда у него и серебряных столько выклянчили?

– Ну а тогда из чего же она?

– Верно, из латуни.

Сосюн затряс плечами в беззвучном смехе, чтобы не услышали окружающие.

– Ну хорошо, латунь так латунь. А я вот попрошу себе такую.

– С чего ты взял, что это золото? – Уверенность Рётэцу, похоже, пошатнулась.

– Вашей братии помыслы у них как на ладони. Вот они и носят золото под видом латуни. Главное, что владелец миллиона коку не станет пользоваться латунной трубкой.

Бросив это скороговоркой, Сосюн в одиночестве отправился к Нарихиро, покинув опешившего Рётэцу перед золотой фусума с образом Сивамму.

Прошло всего около часа, когда Рётэцу вновь встретил Котияму в коридоре, устланном татами.

– Ну как, Сосюн, с твоим делом?

– С каким делом?

Выпятив нижнюю губу, Рётэцу пристально вглядывался Сосюну в лицо.

– Не прикидывайся, я о трубке.

– Ах о трубке, так я ее тебе дарю!

Выхватив из-за пазухи отливавшую золотым блеском трубку, Котияма вдруг швырнул ее в лицо Рётэцу и удалился быстрыми шагами.

Потирая ушибленное место и обиженно бормоча что-то под нос, Рётэцу подобрал упавшую на пол трубку. Взглянув на нее, он понял, что это изысканное произведение с узором из мечей и цветов сливы… по латуни. С досадой бросив трубку вновь на татами, он изобразил, что гневно топчет ее ногами в белых носках таби…

VIII

С тех пор монахи совсем оставили обычай просить трубку у Нарихиро. Ведь от Сосюна и Рётэцу все проведали, что она из латуни.

Тогда трое верных вассалов, прежде втайне от Нарихиро заменивших золото трубки латунью, после совещания вновь велели Сумиёсия Ситибэю сделать золотую трубку. Она совершенно не отличалась от той, которую получил Котияма, – с узором из мечей и цветов сливы.

Отправляясь с этой трубкой во дворец, Нарихиро в душе был готов к тому, что монахи станут выпрашивать ее.

Однако теперь никто не обратился к нему с просьбой. Даже Котияма, выпросивший уже две золотые трубки, бросив пристальный взгляд, с легким поклоном прошел мимо. Даймё в собрании, конечно, тоже не просили посмотреть трубку, храня молчание. Нарихиро это показалось странным.

Да нет, не просто странным, под конец это даже стало вызывать у него тревогу. Теперь он уже сам окликнул Котияму, когда тот вновь оказался поблизости.

– Эй, Сосюн, не желаешь ли трубку?

– Нет, благодарствуйте. Ведь я уже имел честь получить от вас такую.

Сосюн, видимо, решил, что Нарихиро издевается над ним, а потому в его вежливом ответе звучала обида.

Расслышав ее, Нарихиро недовольно нахмурился. Даже вкус табака из Нагасаки не удовлетворял его в этот момент, поскольку у него было такое чувство, словно приятно ощущавшийся доселе вес миллиона коку вдруг растаял дымком из золотой трубки…

Как передают старики, после Нарихиро все наследники клана Маэда – и Нариясу, и Ёсиясу – пользовались трубками из латуни. Может статься, это следствие завещания, которое обжегшийся на золотой трубке Нарихиро оставил потомкам?

1916