Читать книгу Социально-психологические проблемы университетской интеллигенции во времена реформ. Взгляд преподавателя - С. А. Дружилов - Страница 4

Глобальная разруха – и не только в головах…

Послереволюционная Россия. Разруха. Полный упадок в промышленности. Не работает транспорт. Нет топлива, электроэнергии. Катастрофическая нехватка продовольствия – крупные города отрезаны от продовольственных страна. Этот страшный период советской истории Герберт Джорж Уэллс (1866-1946 гг.), английский писатель и публицист, автор фантастических романов, приехавший второй раз в Россию, называет временем полнейшего разгрома, социального разложения, распада общества. В книге «Россия во мгле» Герберт Уэлс пишет: «Громадная монархия, которую я видел в 1914 году, с ее административной, социальной, финансовой и экономической системами, рухнула и разбилась вдребезги под тяжким бременем шести лет непрерывных войн. История не знала еще такой грандиозной катастрофы» [Уэллс, 1964].

Общая численность населения страны по данным переписи 1920 г. (по состоянию на 28 августа) составила 136,8 млн. человек. По сравнению с началом 1917 г. численность населения сократилась на 6,7 млн. человек. Примерно 2 млн. из этого числа приходится на эмиграцию из страны, остальные 4,7 млн. – демографические потери от гражданской войны, вызванных ею голода и эпидемий, а также сокращения рождаемости [Волков, 1999].

Смертность в Петрограде в 1920 г., по сравнению с 1914 г., возросла почти в 4 раза и была выше 81 чел. на тысячу населения. Рождаемость среди недоедающего и «глубоко удрученного населения» (формулировка Г. Уэллса) снизилась по сравнению с довоенным уровнем в три раза и составила 15 чел. на тысячу [там же].

С фронтов по своим домам возвращаются миллионы солдат – голодных, разочарованных, озлобленных. А их путь к своим домам, – при разрушенной транспортной системе, – далек и долог и пролегает через крупные города. Послереволюционная разруха сопровождается уголовным «беспределом», разбоем.

Г. Уэллс пишет: «Это было время разгрома, время полнейшего социального разложения. Это был распад общества. … Среди бела дня на улицах Москвы и Петрограда людей грабили и раздевали, и никто не вмешивался. Тела убитых валялись в канавах порой по целым суткам, и пешеходы проходили мимо, не обращая на них внимания. Вооруженные люди, часто выдававшие себя за красногвардейцев, врывались в квартиры, грабили и убивали. В начале 1918 года новому, большевистскому правительству приходилось вести жестокую борьбу не только с контрреволюцией, но и с ворами и бандитами всех мастей. И только к середине 1918 года, после того как были расстреляны тысячи грабителей и мародеров, восстановилось элементарное спокойствие на улицах больших русских городов» [Уэллс, 1964].

Особенно тяжкая была ситуация в потребляющих районах России, включая крупные города, которые теперь мы называем университетскими центрами (Москва, Петроград, Томск, Казань, Екатеринбург, Таганрог, Новочеркасск, Харьков). Бешеная инфляция сочеталась с отсутствием продуктов и товаров.

В Москве за годы 1-й Мировой и гражданской войны цены на соль выросли в 125 тыс. раз, сахар – в 28 тыс. раз, картофель – в 21 тыс. раз, пшено – в 15 тыс. раз. В Петрограде в 1918 г. рыночные цены были выше, чем в Симбирске, в 15 раз, чем в Саратове – в 24 раза [Подлинная история РСДРП., 2010, с. 335].

Национализация предприятий предотвратила дальнейшее их закрытие и, казалось бы, создала условия для обеспечения полной занятости работников. Однако введенное на предприятиях принудительное регулирование заработной платы, которая в то время была ниже прожиточного минимума, привело к значительному падению производительности труда.

К апрелю 1918 г. было зарегистрировано уже 344 тыс. безработных, 33% из них составляли квалифицированные рабочие. Примерно столько же могли быть неучтены из-за отсутствия на местах органов трудоустройства.

Годы гражданской войны характеризуются чрезвычайной экономической бедности государства. «Искусство, литература, наука, все изящное и утонченное, все, что мы зовем "цивилизацией", было вовлечено в эту стихийную катастрофу» – пишет Г. Уэллс. Большинство населения страны в этих экстремальных условиях столкнулось с проблемой выживания. На грани жизни и смерти оказались и интеллигенция, включая ученых и преподавателей вузов.

Снабжение населения в городах осуществлялось по карточкам на основе классового принципа. Высшую норму получали рабочие. Естественно, что преподаватели вузов, «гнилая интеллигенция», к категории рабочих не могли быть отнесены, и продовольственная норма была для них значительно ниже. Введенный затем «спецпаёк»: красноармейский; совнаркомовский – для «ответственных» работников; «академический» паек, который был в 1,5-2 раза больше пайка рабочего с индустриального предприятия – для весьма ограниченного круга ученых, «пригретых» властями). А «обычным» преподавателям вузов спецпаек был не положен.

Обычные карточные нормы обеспечивали от 30 % до 50 % необходимых для выживания продуктов. Остальное приобреталось у «мешочников», доставлявших продукты из плодородных районов, нередко пересекая линию фронта. Широкое распространение получил натуральный безденежный обмен. В гости идут, взяв в качестве подарка хозяевам хоть немного еды, пару поленьев дров. Распространились заболевания, возникали эпидемии: тиф, холера. Нет мыла, редко работают бани. Учебные заведения не отапливаются.

Для науки, искусства, литературы, высшего образования страны катастрофа 1917-1918 г. оказалась совершенно гибельной. «Покупать книги и картины больше некому; ученый получает жалованье в совершенно обесцененных рублях. Новый, незрелый еще общественным строй, ведущий борьбу с грабежами, убийствами, с дикой разрухой, не нуждается в ученых; он забыл о них. […] Поэтому научным работникам, жизненно необходимым каждой цивилизованной стране, приходится терпеть сейчас невероятную нужду и лишения» [Уэллс, 1964].

В 1918 г. в 308 научных учреждениях Советской России, по разным данным, было от 7326 [Волков, 1999., табл. 4] до 12,5 тыс. [Изменения социальной. , 1976, с. 292-293] научных работников, значительная часть которых к 1920 г. сосредоточились, основном, в столицах – Петрограде и Москве. Они, как пишет Г. Уэллс, оказались не нужны молодому Советскому государству.

Только в самом конце 1919 г., когда многие преподаватели вузов уже умерли от голода и холода, советское правительство ввело для профессоров и доцентов продовольственные пайки, которые были достаточны, чтобы они и члены их семей не голодали.

Однако ситуация все еще оставалась чрезвычайно тяжелой. Г. Уэллс пишет: «Во время нашего пребывания в Петрограде (в сентябре 1920 г. – уточнение наше, С.Д.) введен бесплатный проезд (в трамвае – С.Д.). В прошлом году температура во многих жилых домах была ниже нуля, водопровод замерз, канализация не работала. Люди ютились в еле освещенных комнатах и поддерживали себя только чаем и беседой» [Уэллс, 1964].

Действия власти были направлены на удовлетворение исключительно тех сиюминутных потребностей, от которых зависело выживание государства и самой власти. К тому же у людей, управлявших в тот период страной, существовали идеи о необходимости коренной перестройки всей системы высшего образования, унаследованной от царской России («разрушим все до основанья, а затем…»). Выдающийся русский историк Ю.В. Готье (18731943 гг.), академик АН СССР (с 1939 г.), в своем дневнике приводит слова А.В. Луначарского, который весной 1918 г. называл российские университеты кучей мусора [Готье, 1997, с. 130]. И ныне признается, что А.В. Луначарский, как и все советские деятели того времени, был убежден в том, что старая школа себя изжила [Андреев, 2008, с. 198].

Обратим внимание на то, что Лев Троцкий, отдавая должное образованности A. В. Луначарского и признавая его заслуги «в повороте дипломированной и патентованной интеллигенции в сторону советской власти», пишет в 1934 г., что «как непосредственный организатор учебного дела, он оказался безнадежно слаб. После первых злополучных попыток, в которых дилетантская фантазия переплеталась с административной беспомощностью, Луначарский и сам перестал претендовать на практическое руководство. Центральный комитет снабжал его помощниками, которые под прикрытием авторитета народного комиссара твердо держали вожжи в руках» [Троцкий, 1934; Троцкий, 1991, с. 369-370].

Таким образом, на переломном этапе страны руководить образованием приходит дилетант, не специалист, пусть и хороший человек, и эрудит! Как похожа нынешняя ситуация с руководством Министерством науки и образования РФ с ситуацией в Наркомате просвещения страны 90 лет назад.

Что-то остановило большевиков от формальной ликвидации университетов. Тем не менее, введение новых правил приема в вузы на основании декрета

B. И. Ленина от 2 августа 1918 г., предоставляющего всем трудящимся право поступления в любое высшее учебное заведение независимо от предварительного образовательного ценза облегчило прием малообразованных людей. Ликвидация юридических и исторических факультетов и другие «инновации» существенно снизили качество высшего образования.

Однако, как отмечает Г.И. Ханин, наиболее трагические последствия имело катастрофическое сокращение финансирования вузов. Оно привело также к катастрофическому ухудшению материального положения преподавателей, поставив даже профессоров на грань, – и за грань голода и холода.

Полностью прекратилось обеспечение вузов новыми книгами и оборудованием, отопление учебных и научных помещений [Ханин, 2008].

Но и в этих условиях интеллектуальная жизнь творца продолжается – пусть и наедине с самим собой и своими мыслями. Подтверждение этому мы находим у графа Алексея Николаевича Толстого (1883-1945 гг.), русского и советского писателя в романе «Хождение по мукам: Восемнадцатый год». Возле печки-«буржуйки», – пишет А.Н. Толстой, «придвинув поближе изодранное кресло, профессора, обросшие бородами, в валенках и пледах, писали удивительные книги» [Толстой, 1971, с. 268].

Уже в начале 20-х г. власти Советской России приступили к формированию новой, пролетарской интеллигенции.

В то же время ряд ученых, профессоров, преподавателей вузов с энтузиазмом восприняли социальные преобразования, проводившиеся под лозунгами «социальная справедливость», «равенство», «свобода», «братство». Они искренне верили в то, что Россия стоит на пороге социального и духовного возрождения, что революция открыла новые, перспективы в развитии общества, стремились активно включиться в созидание новой жизни [Абульханова-Славская и др., 1997, с. 50].

Почти исключительно на энтузиазме «голодных и холодных» преподавателей, высшая школа продолжает работать! Молодые люди идут учиться! По данным, приводимым С.В. Волковым, если в начале 1918 г. в стране было всего 60 тыс. студентов, то к осени 1919 г. их число увеличилось от 2 -3,7 раза и составило 117 тыс. [Волков, 1999] (по другим данным, на которые также ссылается С.В. Волков – 231,3 тыс.). В 1919 г. насчитывалось 4100 университетских преподавателей (по другим данным – 1927). И они работают, занимаются образовательной и научной деятельностью!

Выпуск специалистов вузами небольшой: многие молодые люди, попавшие в вуз «по разнарядке», не имеющие элементарных знаний для обучения, студентами лишь числились. И все же выпуск дипломированных специалистов есть! Известно, что за 1918-1921 гг. вузы выпустили 1,6 тыс. инженеров [Сафразьян, 1977, с. 68].

31 января 1920 г. по инициативе М. Горького в Петрограде был открыт первый в советской России Дом ученых – во Владимирском дворце, по адресу: Дворцовая набережная, дом 26. Его история началась с размещения здесь Петроградского комитета по улучшению быта ученых (ПетроКУБУ). В 1921 г. по инициативе В.И. Ленина комитет был преобразован в правительственную организацию – Центральную комиссию по улучшению быта ученых (ЦеКУБУ) при Совете Народных Комисаров (СНК) страны, существовавшую до 1937 г.

Это был специальный центр распределения продовольствия, снабжавший, по данным Г. Уэллса, 4 тыс. научных работников и членов их семей, в общей сложности около десяти тысяч человек [Уэллс, 1964] Тут не только выдавали продукты по карточкам, но была и парикмахерская, ванные, сапожная и портняжная мастерские и другие виды обслуживания. Имелся даже небольшой запас обуви и одежды. Здесь же работал медицинский стационар для больных и ослабевших.

Деятельность созданной в 1921 г. ЦеКУБУ не ограничивалась организацией материальной помощи, в ее компетенцию входили также вопросы «культурного объединения» деятелей науки и искусства. Структура ЦеКУБУ изначально состояла из двух основных органов: экспертной комиссии, которая занималась вопросами распределения материальной помощи, и управления делами, взявшего на себя решение других организационных вопросов, в частности, вопросов санаторного лечения, обеспечения культурных и деловых связей с другими регионами и проч.

Для улучшения материального положения и обеспечения провинциальных ученых ЦеКУБУ в 1922 г. были образованы местные Комиссии по улучшению быта ученых (КУБУ).

Следует иметь в виду, что ЦеКУБУ создавалась по принципу элитарной, а не профсоюзной организации. По данным отечественных историков (Е.В. Водопьяновой, Л.В. Ивановой, Е.А. Осокиной), на ее обеспечении находилось 8000 человек с семьями – наиболее ценные специалисты всех отраслей знания и искусства. Списки ученых, как пишет Е.А. Осокина, составлялись «на местах» и рассматривались Экспертной комиссией ЦеКУБУ, после чего утверждались правительством. Ученые, профессора, преподаватели вузов, «попавшие в список» ЦеКУБУ, уже в то время получали определенные привилегии. Им выдавался бесплатный академический паек дополнительно к основному пайку, который получала интеллигенция в тот период.

Кроме того, ЦеКУБУ выдавала «списочным ученым» небольшое денежное обеспечение и премии, как считалось – «за лучшие научные труды», – а также, что более существенно, чем обесцененные деньги, дрова, белье, обувь, одежду, бумагу, карандаши, чернила, электрические лампочки. В условиях разрухи и голода это были бесценные дары.

С дальнейшим развитием ЦеКУБУ система благ и льгот расширялась. Но пока критериями для этой правительственной организации (сейчас бы ее, вероятно, именовали бы «фондом») были реальные научные труды. «Внутри интеллектуальной элиты, попавшей в списки ЦеКУБУ, формировалась внутренняя иерархия. Поскольку старые звания и регалии не действовали, а новые еще не были созданы, единственным мерилом значимости ученого служили его научные труды. Иерархия снабжения определялась научной значимостью ученого. Этот принцип действовал порой независимо от службы на государство. Ученые и деятели искусства могли получать блага, просто работая дома и даже находясь за границей» [Осокина, 1999, с. 103].

В то же время, через ЦеКУБУ советское правительство проводит политику искусственного расслоения научно-педагогического сообщества. Отнесенных к одной категории «правильных» ученых власти хорошо «пригревали и подкармливали». Ученым и профессорам, отнесенных к иной категории, не только выделялось меньшее ресурсное обеспечение, но и через этот правительственный орган давалось «добро» на проведение по отношении к ним санкций и репрессий. Но об этом – позже. А сейчас вернемся во времена разрухи в Советской стране.

Английский писатель, посетивший Россию в это страшное и жестокое время, отмечает позитивный вектор в действиях Советского правительства по отношению к выпуску «серьезной литературы». Г. Уэллс пишет: «В Англии и Америке выпуск серьезной литературы по доступным ценам фактически прекратился сейчас "из-за дороговизны бумаги". Духовная пища английских и американских масс становится все более скудной и низкопробной, и это нисколько не трогает тех, от кого это зависит» [Уэллс, 1964].

Обратим внимание, что эта проблема близка и понятна нашему, -думающему, - современнику второго десятилетия XXI века!

Далее писатель и публицист называет позитивные действия молодой Советской власти, изначально ориентированной на просвещение народа: «Большевистское правительство […] стоит на большей высоте [по сравнению с правительствами Великобритании и США, не уделяющего внимания изданию – С.Д.]. В умирающей с голоду России сотни людей работают над переводами; книги, переведенные ими, печатаются и смогут дать новой России такое знакомство с мировой литературой, какое недоступно ни одному Другому народу» [там же].

И мы помним, что это все продолжалось более 70-ти лет, и наша страна по праву была признана самой читающей в мире. Но продолжим воспоминания очевидца, высказывающего сожаления о том, что «эта созидательная работа носит отрывочный, наспех организованный характер. Какими путями всемирная литература дойдет до русского народа, я не представляю.

Книжные магазины закрыты, а торговля книгами запрещена, как и всякая торговля вообще. Вероятно, книги будут распределяться по школам и другим учреждениям» [там же].

Отметим, что в отечественной истории в разные ее периоды, – и не только в годы гражданской войны, – нужды высшего образования неизменно находились в числе приоритетов властей на одном из последних мест.

После гражданской войны, преодоления экономической разрухи, вся дальнейшая история советского высшего образования идеологически связана с двумя обстоятельствами факторами, на которые указывает Г.И. Ханин. С одной стороны – глубокое уважение, почтительное отношение к науке и образованию, признание их огромного значения для развития общества и экономики. С другой стороны, – стремление властных структур обеспечить политическую лояльность студенческого и преподавательского состава вузов [Ханин, 2008].

Трагизм положения интеллектуального слоя в годы разрухи усугубляется революционным террором (или так называемым «красным террором») по отношению к российской интеллигенции, важнейшей частью которой является научная и университетская интеллигенция.

Еще не раз в отечественной истории преподаватели и ученые будут жертвами репрессий и различных видов террора. Поэтому необходимо изначально разобраться в используемых в понятиях.