Читать книгу Зимняя песнь - С. Джей-Джонс - Страница 6

По пути домой Кете со мной не разговаривала. Я и сама была в скверном настроении: гнев на сестру, встреча с подозрительными продавцами фруктов, знобкое волнение, которое всколыхнул во мне высокий элегантный незнакомец, – все вместе слилось в водоворот смятения. Воспоминания о событиях на рынке подернулись расплывчатой пеленой, так что я даже не была уверена, не привиделось ли мне все это.

Однако в моей сумке лежала флейта – подарок незнакомца. При каждом шаге она стукалась о бедро и была столь же реальна, как смычки Йозефа, зажатые у меня в руке. Зачем незнакомец подарил мне флейту? Флейтистка из меня весьма посредственная; слабые, робкие звуки, которые мне удавалось извлечь из инструмента, были скорее странными, чем приятными слуху. Как объяснить появление флейты маме? Как объяснить это себе самой?

– Лизель!

К моему удивлению, на крыльце нас встречал Йозеф. Выглядывая из-за столбиков, он беспокойно топтался на пороге.

– Зефф, что стряслось? – ласково спросила я.

Я знала, что братишка волнуется из-за прослушивания и что выступление перед чужими людьми дается ему огромной ценой. Подобно мне, он прятался в тени; в отличие от меня, предпочитал из нее не выходить.

– Маэстро Антониус, – прошептал Йозеф. – Он здесь.

– Что? – От неожиданности я выронила сумку. – Уже? – Скрипичного мастера мы ожидали не раньше вечера.

Брат кивнул. Тревога, искажавшая его бледные черты, сменилась озабоченностью.

– Он торопился перебраться через Альпы. Не хотел, чтобы в горах его застигла метель.

– Зря он беспокоился, – раздался голос Кете. Мы с Йозефом удивленно воззрились на нее. Сестра смотрела куда-то вдаль, и взгляд у нее был стеклянный. – Король все еще спит, спит и ждет. Зима пока не началась.

Кровь застучала у меня в висках.

– Кто спит? Кто ждет?

Но Кете больше ничего не сказала и просто прошла мимо Йозефа в гостиницу. Мы с братом переглянулись.

– С ней все в порядке? – спросил он.

Я закусила губу, вспомнив, как персиковый сок стекал по губам и подбородку сестры, будто кровь, но потом качнула головой.

– Все нормально. Где маэстро Антониус?

– Прилег отдохнуть. Мама велела его не беспокоить.

– А папа?

Йозеф посмотрел в сторону.

– Не знаю.

Я закрыла глаза. Именно сейчас отец куда-то запропастился! Он и старый маэстро дружили еще с той поры, когда играли при дворе князя-епископа. У обоих эти времена остались в прошлом, только один из друзей пошел дальше другого. Первый закончил карьеру приглашенным оркестрантом при дворе австрийского императора, а второй каждый вечер искал утешения на дне пивной бочки.

Я открыла глаза и заставила себя улыбнуться. Протянула Йозефу починенные смычки, обняла его за плечи.

– Ладно. Пора готовиться к выступлению, так?

* * *

На кухне бурлила работа: все пеклось, варилось, жарилось.

– Ты вовремя, – коротко бросила мама и подбородком кивнула в сторону большой миски на столе. – Фарш готов, займись оболочкой. – Сама она стояла у плиты и помешивала партию сарделек в чане с кипящей водой.

Я надела передник и не мешкая принялась начинять фаршем длинную кишку, завязывая узелок после каждой порции – так получались сардельки. Кете нигде не было видно, и я послала за ней Йозефа.

– Отца не видела? – спросила мама.

Я не осмелилась поднять глаз. Наша мама была невероятно хороша: фигура до сих пор сохранила девичью стройность, волосы не утратили блеска, кожа – гладкости. В вечернем сумраке, в неярких лучах рассвета и заката, в золотых бликах свечей все еще можно было найти подтверждение маминой славы не только как лучшей певицы Зальцбурга, но и как признанной красавицы. Однако в уголках ее пухлых губ и на переносице залегли морщины – их прорезало время. Время, тяжкий труд и отец.

– Лизель?

Я покачала головой.

Мама вздохнула. О, сколько всего означал этот вздох: гнев, разочарование, безнадежность, смирение. Она по-прежнему обладала даром выразить любую эмоцию при помощи звука, одного лишь звука.

– Ну что ж, – промолвила она, – будем надеяться, маэстро Антониус не сочтет его отсутствие оскорбительным.

– Уверена, папа скоро вернется. – Я взялась за нож, скрывая обман. Начинить, закрутить, отрезать. Начинить, закрутить, отрезать. – Мы должны верить.

– Верить! – Мама горько усмехнулась. – Одной верой сыт не будешь, Лизель.

Начинить, закрутить, отрезать. Начинить, закрутить, отрезать.

– Ты же знаешь, какой папа обаятельный. Он способен уговорить деревья плодоносить посреди зимы. Перед его шармом никто не устоит.

– Да уж, знаю, – сухо отозвалась мама.

Мои щеки вспыхнули: я появилась на свет всего через пять месяцев после того, как родители обменялись брачными клятвами.

– Шарм – это замечательно, – продолжала мама, выкладывая сардельки на бумажное полотенце, – только от этого хлеба в доме не прибавится. Весь свой шарм он растрачивает по вечерам на дружков, вместо того чтобы использовать его, показывая сына профессионалам.

Я промолчала. Когда-то семейной мечтой было возить Йозефа по столицам мира и представлять его таланты на суд более взыскательных и богатых слушателей, однако надежда эта не осуществилась. Теперь, в четырнадцать, мой брат уже слишком вырос, чтобы прослыть вундеркиндом подобно Моцарту и Линли[7], и в то же время был слишком юн, чтобы получить постоянное место в каком-нибудь оркестре. Несмотря на выдающиеся способности, ему предстояло еще не один год совершенствовать мастерство, и, если маэстро Антониус не возьмет его в ученики, на музыкальной карьере Йозефа можно ставить крест.

Таким образом, на сегодняшнее прослушивание возлагались большие надежды, и важным оно было не только для Йозефа, но и для всех нас. Мой брат получал шанс подняться над скромным происхождением и явить миру свой талант, а для нашего отца это была последняя возможность – в лице собственного сына – выступать на сцене перед лучшими аудиториями Европы. Мама надеялась, что успех поможет ее младшенькому избежать тяжелой, изнурительной участи, связанной с содержанием гостиницы; ну а Кете рассчитывала, что будет приезжать к знаменитому братцу во все крупные города: Мангейм, Мюнхен, Вену, а может, даже в Лондон, Париж или Рим.

А я… Для меня это был способ донести мою музыку до других людей, кого-то еще помимо меня самой и Йозефа. Пускай Кете и обнаружила мои тайные сочинения, спрятанные в шкатулке под кроватью, но слышал их один лишь Йозеф.

– Ганс, – удивленно воскликнула мама, – мы не ждали тебя так рано!

Нож в моей руке соскользнул. Чертыхнувшись себе под нос, я сунула палец в рот, чтобы остановить кровь из пореза.

– Не хочу пропустить такое важное событие в жизни Йозефа, фрау Фоглер, – отозвался Ганс. – Я пришел помочь.

– Ох, Ганс, благослови тебя Господь, – благодарно промолвила мама. – Ты – наше спасение.

Я забинтовала кровоточащий палец, оторвав полоску ткани от передника, и продолжила работу, изо всех сил стараясь не привлекать внимания. Это жених твоей сестры, повторяла я себе, и все равно невольно украдкой поглядывала на Ганса из-под ресниц.

Наши глаза встретились, и в тот же миг весь жар из кухни куда-то улетучился.

– Доброе утро, фройляйн, – поздоровался Ганс.

Дистанция, которую он тщательно соблюдал, ранила меня сильнее, чем соскользнувший нож. А ведь когда-то мы были близки. Когда-то звали друг друга просто Ганзль и Лизель, были друзьями, если не больше. Давным-давно – до того, как все мы повзрослели.

– А, Ганс, – я деланно хохотнула. – Мы же почти семья, ты по-прежнему можешь называть меня Лизель.

Он чопорно кивнул.

– Рад встрече, Элизабет.

Элизабет. Формально и холодно, как и наши теперешние отношения. Я выдавила улыбку.

– Как поживаешь?

– Хорошо, спасибо. – Карие глаза Ганса смотрели настороженно. – А ты?

– Тоже хорошо. Чуточку волнуюсь. Ну, то есть, из-за прослушивания.

Выражение лица Ганса смягчилось. Он подошел к столу, взял нож и стал делать то же, что и я, – набивать кишку фаршем, перекручивать и отрезать сардельки.

– За Йозефа можно не переживать, – сказал Ганс. – Твой брат играет, словно ангел.

Он улыбнулся, и лед между нами немного подтаял. Мы вошли в рабочий ритм: начинить, закрутить, отрезать, – и на мгновение я была готова притвориться, что все идет, как в детстве. Отец давал нам обоим уроки игры на клавире и скрипке, мы сидели на одной скамейке, вместе учили одни и те же ноты, одни и те же гаммы. И хотя Ганс не продвинулся дальше самых простых упражнений, мы проводили долгие часы за клавиром, соприкасаясь плечами, но никогда – пальцами.

– А где же сам Йозеф? – поинтересовался Ганс. – Убежал в Рощу гоблинов?

Как и все мы, Ганс сиживал на полу у ног Констанцы и слушал ее рассказы про кобольдов и хёдекенов, гоблинов и русалок, про Лесного царя – Владыку Зла. Прежняя близость затеплилась между нами, словно жар в угольках.

– Может, и там, – тихо ответила я. – Сегодня последняя ночь года.

Ганс фыркнул.

– Разве он еще не вырос из игр в фей и гоблинов?

Презрение в его голосе стало для меня ушатом холодной воды; оно уничтожило последние сентиментальные чувства, связанные с общими детскими воспоминаниями.

– Лизель, не присмотришь за чаном? – сказала мама, утирая пот со лба. – С минуты на минуту должны привезти пиво.

– Сударыня, давайте я присмотрю, – вызвался Ганс.

– Спасибо, мой хороший, – кивнула мама. Передала ему мешалку, вытерла руки о передник и вышла из кухни, оставив нас наедине.

Повисла тишина.

– Элизабет… – нерешительно начал Ганс.

Начинить, закрутить, отрезать. Начинить, закрутить, отрезать.

– Лизель.

На долю секунды мои руки замерли, потом возобновили работу.

– Да, Ганс?

– Я… – Он кашлянул. – Я надеялся застать тебя одну.

Вот как? Наши взгляды встретились, и я посмотрела на Ганса без всякого стеснения, открыто и смело. Раньше он казался мне куда более красивым, поняла я. Подбородок не такой уж и решительный, глаза посажены чересчур близко, рот – маленький, губы тонковаты. И все же Гансу не откажешь в привлекательности, и я первая готова это подтвердить.

– Меня? – Я произнесла это чуть хрипло, но твердо. – Зачем?

Его темные глаза скользнули по моему лицу, брови неуверенно нахмурились.

– Лизель… Элизабет. Я хочу прояснить наши отношения.

– Между нами что-то неясно?

– Нет. – Ганс уставился на бурлящую воду в чане, затем отложил в сторону мешалку и шагнул ко мне. – Нет. Я… Я по тебе соскучился.

Внезапно мне стало трудно дышать. Слишком уж близко стоял Ганс, слишком уж его было много.

– Когда-то мы были хорошими друзьями, верно? – спросил он.

– Верно.

Из-за этой невыносимой близости я ничего не соображала. Губы Ганса шевелились, складывая слова, но я их не слышала, только чувствовала щекочущее тепло его дыхания. Я стояла недвижно, усилием воли сдерживая желание броситься ему на грудь; зная, что должна отстраниться.

– Лизель… – Ганс схватил меня за руку.

Я вздрогнула. Вид его пальцев, сомкнутых вокруг моего запястья, привел меня в изумление. Как долго я мечтала прикоснуться к нему, ощутить, как эти самые пальцы переплетутся с моими! И вот Ганс сам дотронулся до меня, а я чувствовала себя, как во сне, точно смотрела на чужие пальцы и чужое запястье.

Он – не мой. Он не может быть моим. Или… может?

– Катарина ушла.

На кухню приковыляла Констанца. Мы с Гансом отскочили в стороны, однако моих пылающих щек бабушка не заметила.

– Катарина ушла, – повторила она.

– Ушла? – Я предприняла отчаянную попытку собраться с мыслями и спрятать неприкрытое желание. – Что значит – ушла? Куда?

– Просто ушла. – Констанца причмокнула, трогая языком шатающийся зуб.

– Я послала за ней Йозефа.

Констанца пожала плечами.

– В гостинице ее нет, да и твоя красная накидка исчезла.

– Хотите, я ее найду? – предложил Ганс.

– Нет, лучше я сама, – перебила я. Мне требовалось привести в порядок разум и тело, убраться подальше от Ганса и обрести душевный покой где-нибудь в лесу.

Констанца вонзила в меня взгляд темных глаз и тихо спросила:

– Так кого же ты выбрала, девонька?

Обеими руками она опиралась на трость и сгорбленной спиной напоминала хищную птицу. Концы черной шали свисали с плеч, будто вороньи крылья.

Перед моими глазами вновь встали губы и подбородок сестры, по которым алыми ручейками стекал сок колдовского плода. Имей в виду, присмотр нужен не только Йозефу. В глазах у меня потемнело.

– Поспеши, – проскрипела Констанца. – Чует мое сердце, она ушла за Королем гоблинов.

Я выбежала из кухни в главный зал, на ходу вытирая руки о передник. Схватила с вешалки шаль, накинула на плечи и отправилась искать сестру.

* * *

Углубляться в лес я не стала, решив, что Кете находится где-нибудь рядом с домом. В отличие от меня и Йозефа, ее никогда особо не тянуло к деревьям, камням и говорливым лесным ручьям. Кете не любила грязи и сырости, предпочитала сидеть дома, в тепле и уюте, где можно сладко бездельничать и без конца вертеться перед зеркалом.

На этот раз я не нашла сестру ни в одном из мест, где она обычно пряталась. Как правило, Кете не уходила дальше конюшни (лошадей мы не держали, однако некоторые постояльцы приезжали верхом) или дровяного сарая, за которым посевная трава, окружавшая гостиницу, заканчивалась и подступал лес. В воздухе мне чудился слабый, неуловимый аромат спелых персиков.

В ушах звенели слова Констанцы: Она ушла за Королем гоблинов. Плотнее запахнув шаль, я торопливо двинулась по тропинке, ведущей в лес.

Далеко за дровяным сараем и ручьем, что бежал позади гостиницы, в самом сердце леса кружком стояла купа ольх – их мы и называли Рощей гоблинов. Деревья росли близко друг к другу, и их ветви напоминали чудовищные конечности – частью переплетенные, частью навек застывшие в танце. Констанца любила рассказывать, что эти ольхи некогда были людьми – молодыми озорницами, которые прогневали Лесного царя. В детстве мы часто проводили здесь время, я и Йозеф, – играли, пели и танцевали, развлекая Владыку Зла. Король гоблинов был призрачным силуэтом, вокруг которого я создавала свою музыку, а роща служила местом, где оживали тени.

Впереди мелькнула красная ткань. Кете. В моей накидке, да еще и направляется в Рощу гоблинов! К страху и тревоге внезапно примешалась мелкая, бессмысленная злоба. Роща гоблинов – мой укромный уголок, мое убежище и святилище. Почему сестра постоянно у меня все отбирает? У Кете есть такая способность – превращать необычное в заурядное. В отличие от меня и брата, паривших в эфире магии и музыки, Кете жила в обыденном и прозаичном земном мире. В отличие от нас, не обладала верой.

Туманная дымка, вихрившаяся по краю моего зрения, искажала расстояние до предметов, делала далекое близким, а близкое – далеким. Роща гоблинов находилась всего в нескольких минутах ходьбы от гостиницы, однако время подшучивало надо мной, отчего казалось, что я шагаю уже целую вечность и в то же время нахожусь в одной точке.

Я вдруг вспомнила, что время, как и память, – просто еще одна забава Короля гоблинов, игрушка, которую он гнет и растягивает, как ему вздумается.

«Кете!» – позвала я, но сестра меня не слышала.

Ребенком я притворялась, будто вижу его, Эрлькёнига, загадочного подземного правителя. Никто не знал, как он выглядит, какова его истинная сущность, а я вот знала. Он представал мальчиком, юношей, мужчиной – тем, кем я хотела. Веселый, серьезный, занятный, дерзкий – он был разным, но при этом неизменно оставался моим другом. Разумеется, это была лишь греза, фантазия, но ведь фантазия – тоже разновидность веры.

Впрочем, все это – выдумки маленькой девочки, заявляла Констанца. Король гоблинов – совсем не такой, каким я его рисовала. Он – Владыка Зла, сумасбродный, меланхоличный, обольстительный, прекрасный, а главное – опасный.

Опасный? – переспрашивала маленькая Лизель. – Как что?

Как студеный зимний ветер, промораживающий изнутри, а не как острый клинок, что перерезает глотку снаружи.

Однако мне не стоило бояться, ибо перед чарами Короля гоблинов уязвимы были только красавицы. Они – его слабость, и это взаимно. Их влечет к нему – чувственному, взбалмошному, дикому, но желать его – все равно что льнуть к огню свечи или туману. Не будучи красавицей, я никогда особенно не прислушивалась к предостережениям Констанцы насчет Короля гоблинов. И Кете – тоже, для этого ей просто не хватало воображения.

А теперь я боялась за нас обеих.

«Кете!» – крикнула я еще раз. Подхватив юбки, припустила бегом, но, как быстро ни бежала, расстояние между нами не сокращалось. Кете продолжала идти ровным шагом, а я все не могла ее догнать. Она оставалась так же далеко, как в самом начале.

Войдя в Рощу гоблинов, сестра остановилась. Оглянулась – через плечо посмотрела прямо на меня, но меня так и не увидела. Ее взгляд скользил по лесу, она высматривала что-то конкретное. Что-то или кого-то.

А уже через миг Кете оказалась не одна. В роще, подле моей сестры, так, словно всегда был рядом, стоял высокий элегантный незнакомец с рынка. На нем был плащ, капюшон скрывал его лицо, но Кете смотрела на этого человека с обожанием.

Я оцепенела. На устах сестры играла странная улыбка, которой я никогда раньше не видела – жалкая, слабая улыбка калеки, встречающего новый день. Губы Кете выглядели искусанными, кожа – бледной и тусклой. Я испытала дикое чувство, будто меня предали – Кете или высокий незнакомец, я и сама не понимала. Пускай я его не знала, но он-то меня знал! Незнакомец стал очередной вещью, которую Кете у меня отобрала. Украла. Разве не так?

Я уже собралась вломиться в Рощу гоблинов, схватить сестру за руку и силой отвести домой, как вдруг незнакомец откинул капюшон. Я ахнула.

Сказать, что он был красив, было бы все равно что назвать Моцарта «просто музыкантом». Красота незнакомца одновременно завораживала и несла в себе смерть, подобно ледяному шторму. Он не был пригож собой, как, например, Ганс; его черты были чересчур вытянутыми, заостренными, нездешними. Удивительная, почти девичья привлекательность сочеталась в нем с не менее, если не более, притягательной уродливостью. Теперь я поняла, что имела в виду Констанца, когда сравнивала желание бедных, обреченных дев завладеть им с попыткой удержать в руках пламя свечи или туман. И все же сильнее всего меня поразила не причудливая и жестокая красота незнакомца, а то, что мне знакомо это лицо, эти волосы, этот взор. Знакомо так же хорошо, как моя собственная музыка. Это был Король гоблинов.

Осознание сего факта удивило меня не больше, чем, скажем, встреча с деревенским пекарем. Король гоблинов всегда был моим соседом, фигурой, прочно обосновавшейся в моей жизни, столь же постоянной, как церковная колокольня, торговец тканями и бедность, упорно преследовавшая нашу семью. Пока я росла, он всегда находился там, за окошком, как Ганс, молочница или женщины с деревенской площади, что глядят на всех, недовольно поджав губы. Разумеется, я его узнала. Разве не приходил он ко мне каждую ночь в детских грезах? Однако не было ли все это лишь… фантазией?

Да, это был Король гоблинов, и в объятьях он держал мою сестру. Это моя сестра приподняла голову, ища его губы, а он склонился к ней, дабы принять поцелуи, точно священные дары на жертвенном алтаре. Это Король гоблинов провел длинными изящными пальцами по шее сестры, ее плечам и спине. Это она сейчас смеялась звонким, мелодичным смехом, и это Король гоблинов улыбался ей в ответ и в то же время смотрел на меня, смотрел неотступно. Я с упоением взирала на обоих; она зачарованно глядела на него.

Зачарованно. Слово подействовало на меня, как ведро холодной воды. Вздрогнув, я вышла из оцепенения. Это же Король гоблинов, похититель юных дев, карающий меч, Владыка Зла и повелитель Подземного мира. Но не он ли – друг моего детства, наперсник юности? Я заколебалась, раздираемая желаниями.

Тряхнула головой; поняла: нужно спасти сестру, разрушить колдовские чары.

«Кете!» – закричала я. Звук эхом прокатился над деревьями, и к нему присоединилась целая какофония воплей всполошившихся ворон. Кар-р! Кар-р! Ке-те!

Шум привлек внимание Короля гоблинов. Он поднял глаза, и наши взгляды скрестились над неподвижной фигурой сестры. Светлые волосы обрамляли его узкое лицо, словно нимб, пух цветущего чертополоха или лохматая волчья грива, – золотистые, серебристые и бесцветные одновременно. Определить цвет глаз на расстоянии я не могла, однако они были такими же светлыми и излучали ледяной холод. Король гоблинов коротко кивнул, точно дуэлянт перед поединком, и слегка улыбнулся, обнажив острые кончики зубов. Я стиснула кулаки. Эта улыбка! Я поняла ее смысл. Король гоблинов бросал мне вызов. Приди и спаси ее, говорила улыбка. Приди и спаси… если сумеешь.