Читать книгу Транзитом в Израиль - С. Н. Ходоров - Страница 3

Ещё в университете Киру учили, что история развивается по спирали. Эта гегелевская истина подтвердилась и в её жизни. Не прошло и пяти лет, как эта самая спираль судьбы на своём новом витке возвратила её на тот же школьной двор, который она с букетом розоватых хризантем переступила несмышлёной первоклассницей и на котором потом, через десять лет, в пышном платье такого же цвета кружилась в прощальном вальсе выпускников.

Всё началось с того, что в аспирантуру, на учёбу в которой её пригласил профессор Бобков, она не попала. Вальяжная чиновница, которая ведала набором будущих доцентов, отводя глаза, скороговоркой объяснила ей, что приём в аспирантуру по специальности «история» в этом году отменяется. Буквально через месяц подруга сообщила ей, что на Кирино якобы забронированное место зачислен неисправимый троечник Юра Рукавишников. Та же подруга, усмотрев в этом причинно-следственную связь, успокаивающе проговорила:

– Не горюй, Кирочка! Что поделаешь, если Юрин папаша работает заместителем мэра города. Так жизнь наша устроена. Попробуешь в следующем году.

Однако девушка подозревала, что вышеуказанная связь заключалась ещё, наверное, и в том, что усердные и бдительные работники первого отдела университета обнаружили, что девичья фамилия её матери была вовсе не Дурова. В свидетельстве о рождении она была записана как Полина Лазаревна Гофман. Как следствие, Кира автоматически причислялась к лицам еврейской национальности. Преподавание общественных дисциплин в университете лицам с таким «ярлыком» не то чтобы запрещалось, а, мягко говоря, не приветствовалось, или, точнее, не рекомендовалось.

Ни на что особо не надеясь, Кира пришла за объяснением к профессору Бобкову и, утирая выступившие слёзы, еле слышно спросила:

– Как же так, Иван Ильич? Я же не напрашивалась быть вашей аспиранткой, вы меня сами пригласили. Что ж теперь получается, что Рукавишников, у которого средний балл оценок в зачётной книжке равен ровно трём, имеет какие-то скрытые преимущества передо мной, отличницей учёбы?

Иван Ильич так же, как и заведующая аспирантурой, внимательно рассматривал узорчатый паркет, а затем, протирая запотевшие очки, устало выдавил из себя:

– Поймите меня, правильно, Кира. Я в этом университете не бог и не царь, а всего лишь профессор, задача которого дать своим студентам и аспирантам качественные знания в исторической науке.

– Похоже, что аспирант Рукавишников, – перебила его Кира, – как раз и является носителем этого качества на нашем факультете.

– Послушайте меня внимательно, Кира, – насупился профессор, устремляя свой взгляд в окно, – я просто хотел сказать, что, к сожалению, не я решаю, кого брать в аспирантуру. Будь моя воля, я бы и половину студентов не допустил бы к государственному экзамену. Таковы, к великому моему сожалению, наши реалии.

– Что же мне теперь делать? – снова залилась слезами Кира, – получается, что я осталась не только без аспирантуры, но и без направления на работу. Ведь не соберётся же комиссия ради меня снова делать распределение?

– А вот это уже в моих силах, – повеселел профессор, – с работой я вам помогу.

Он тут же схватил телефонную трубку и, набрав номер, басовито пророкотал:

– Николай Николаевич! Добрый день! Профессор Бобков беспокоит. Вы недавно говорили, что нуждаетесь в хорошем учителе истории. Так вот, у меня для вас замечательный подарок, моя лучшая студентка, фамилия Дурова.

Уже на следующий день Кира с нахлынувшим волнением входила на тот самый школьный двор, который с трепетом покидала пять лет назад после выпускного вечера. Директор встретил её с чуть ли не с распростёртыми объятиями. Усадив её на стул напротив себя, он с доброжелательной улыбкой промолвил:

– Ты не представляешь, Кирочка, как это славно – принимать в своей школе свою бывшую ученицу.

Раскрасневшаяся от смущения Кира хотела было в ответ произнести нечто приятное, но Николай Николаевич, словно поперхнувшись, заглянул в какие-то бумаги на своём столе и виновато проронил:

– Я прошу прощения за фамильярность, но теперь вы в этой школе находитесь в другой ипостаси, и для меня вы уже Кира Андреевна, – и, переходя уже на деловой тон, продолжил:

– Времени для расшаркивания не так уж и много. Через час у вас начинается урок. Так что, в добрый час!

– Но позвольте, Николай Николаевич, – растерялась Кира, – мне же надо подготовиться. Вы меня вот так сразу – головой в омут.

– Ну, во-первых, не в омут, а в учебный класс, – рассмеялся директор, – во-вторых, вы пять лет готовились в университете и, наконец, в-третьих, говорят, чтобы научиться плавать, надо войти, а ещё лучше – прыгнуть в воду.

Перед тем, как столкнуть ее в эту воду, Кире всё-таки сообщили тему урока. А уже через полчаса она с упоением рассказывала шестиклассникам об изнурительной Столетней войне между Англией и Францией в далёком средневековье.

Процесс адаптации прошёл у Киры гладко и безболезненно. Она и сама не заметила, как непринуждённо втянулась в школьную педагогику, как учительствование стало неотъемлемой частью её ежедневного бытия. В считанные месяцы после начала работы в школе молодой преподаватель поняла, что находится на своём месте, и мысленно благодарила любимого дедушку, который надоумил её найти себя в профессии учителя. Даже умудрённые педагогическим опытом коллеги не могли взять в толк, как молодой необстрелянной девчонке удалось так сразу влюбить в себя своих учеников. На это обратило внимание и руководство школы: директор на педсовете с нескрываемым удовлетворением отметил, что успеваемость по истории в школе значительно повысилась.

Однако вместе с первыми успехами в работе и радостями от неё Киру охватывало мрачное ощущение какой-то безысходности дальнейшего существования как в профессии в частности, так и в жизни вообще. В школе стали задерживать зарплату, опытные учителя стали увольняться с любимой работы. Частная и мелкооптовая торговля и кустарное производство стали для многих способом выжить в развалившемся СССР. Поэтому многие педагоги вместо сеяния доброго и вечного отправлялись на рынок, чтобы, перепродавая накопленное годами, как-то кормить свои семьи. Да и ученики, почувствовав разброд и шатания в обществе, тут же сообразили, что школа вряд ли является той панацеей, которая выведет их в обещанное взрослыми светлое будущее.

Далеко не всё ладно было в «королевстве» российском. Невыплаты заработной платы приняли систематический и массовый характер, охватив большинство занятого населения. В стране сложилась крайне тяжёлая и политическая, и социальная, и в особой степени экономическая обстановка. Двумя десятилетиями позже Кирины коллеги, историки, назовут эти годы голодными. Причиной этого смутного явления явилось проведение правительством радикальных реформ, связанных с созданием рыночной экономики. Те же историки чуть позже назовут все эти экономические новации, либерализации и приватизации «шоковой терапией». Терапия, которая, по своей сути, означает лечение людей, на самом деле болезненно отразилась на уровне жизни простых граждан страны. При нерегулярном получении зарплаты цены на все товары стремительно выросли: стоимость продовольственных товаров повысилась всего-навсего в 36 раз.

Если бы существовал прибор, измеряющий уровень жизни простых россиян, то его стрелочный индикатор наверняка замер бы на отметке «невыносимый». Часть людей смирились с таким укладом существования. Но многие стали лихорадочно искать разумный выход из шока, охватившего страну. В семье Дуровых всё чаще вспоминали, что у матери Киры в пятой графе советского паспорта было записано «еврейка». Поскольку Кира в своей краснокожей книжице унаследовала коренную для страны русскую национальность отца, то арифметически складывалось, что иудейским происхождением была «поражена» только третья часть дружной семьи.

Отец Киры, Андрей Петрович Дуров, родился в семье военнослужащих на Чукотке, в далеко не стольном городе Анадыре. Здесь, на полярном краю земли российской, людей не делили по национальному признаку. Ценились искренность, трудолюбие, честность, отзывчивость и готовность прийти на помощь, а не принадлежность к тому или иному этносу. По большому счёту, Андрей Петрович не то чтобы не знал, что есть такая не очень уж почитаемая на Руси национальность – «еврей». Он просто никогда не придавал значения вопросу, который теоретики марксизма-ленинизма называли национальным. Ему было глубоко наплевать, с кем он имеет дело: с русским или якутом, чукчей или евреем. Для него люди различались ростом, характером, выражением лица, но никак не принадлежностью к той или иной национальности. Когда его отца, подполковника Дурова, перевели в цветущий в акациях южный город Ростов-на-Дону и он познакомился с жгучей и привлекательной брюнеткой Полиной Гофман, его больше интересовали прикрытые одеждой недоступные прелести будущей жены, чем то, что записано в пятой графе молоткастого и серпастого документа. Андрей Дуров и Полина Гофман учились вместе в торгово-экономическом институте, по окончанию которого еврейская фамилия Полины трансформировалась в русскую – Андрея. Он никогда не причислял себя к тем, кого вышеуказанные классики называли интернационалистами. Однако так горячо и искренне любил свою Полинку, что будь она литовкой, армянкой или даже из племени мумбу-юмбу, он всё равно без колебаний женился бы на ней.

Бесперспективность реформистских выкрутасов правительства заставила собрать экстренное заседание семейного совета семьи Гофман. Старейшинами тут считались Кирины дедушка Лазарь и бабушка Хана, авторитет которых в семье был непререкаем. Членами совета являлись семья Дуровых и семья Кедровых. Носительницей фамилии Кедровых являлась старшая сестра Полины – Рита. Семья Риты тоже была ассимилирована. В девичестве она довольно серьёзно занималась спортивными танцами на льду. Это повлияло и на её будущую семейную жизнь, поскольку в дальнейшем она вышла замуж за своего танцевального партнёра Анатолия Ивановича Кедрова. В отличие от Андрея Петровича, тот прекрасно разбирался в «еврейском вопросе», тщательно затушёванном советским правительством. Анатолий Иванович до переезда в Ростов вырос в черновицком дворике, преобладающими обитателями которого, разумеется, были дети еврейской национальности. Поэтому Анатолий даже немного говорил на идиш и в нюансах советского еврейства разбирался порой лучше, чем его представители.

На повестке дня семейного совещания стоял, по сути дела, один вопрос: выезд на ПМЖ (постоянное место жительства) в государство Израиль. Слово взял дедушка Лазарь. Он был, по обыкновению, не очень многословен. Протирая запотевшие от выступивших слёз очки, он грустно проронил:

– Похоже на то, что настал печальный момент и пришло время нашей большой и дружной русско-еврейской семье превратиться в семью израильскую и переехать в место, где не только наши еврейские, но также и, наверное, русские духовные корни. Потому что именно там родился Иисус Христос. Сегодня это место именуется еврейским государством Израиль, право на репатриацию в которое мы безоговорочно имеем.