Читать книгу Творчество Н. Я. Мясковского и русская музыкальная культура первой половины XX века - С. В. Венчакова - Страница 4

Цель урока — проследить эволюцию некоторых стилевых аспектов выдающегося русского композитора XX века Н. Мясковского (1881 – 1950) в контексте традиций и новаторства.

План урока:

1. Русский композитор XX века Н. Я. Мясковский

Н. Я. Мясковский сыграл исключительно важную роль в русской музыкальной культуре первой половины XX века. Он происходил из семьи потомственных военных (как и другой выдающийся русский композитор – Н. А. Римский-Корсаков). Несмотря на рано проявившуюся склонность к музыке, Мясковский шёл к творчеству достаточно долго. Долгое время специальная музыковедческая и исследовательская литература, посвящённая Мясковскому, появлялась крайне редко. В 2006 году (с 3 марта по 20 апреля) состоялся фестиваль, посвящённый 125-летию со дня рождения Мясковского – выдающегося русского музыканта, музыкального писателя, критика и общественного деятеля, эрудита, обладающего энциклопедическими знаниями. Фестиваль завершился проведением научной конференции, собравшей обширную аудиторию. «Участвовали исследователи творчества Мясковского не только из Москвы, но и из Екатеринбурга, Асбеста, Ашхабада, Тамбова, Саратова и других волжских городов. «Русская музыкальная газета» (2006, №4, №5) писала: «В трёх вечерах в Рахманиновском зале известный пианист Михаил Лидский сыграл все сонаты Мясковского (факт исключительный в истории отечественной музыки XX столетия).

Вокальному творчеству композитора был посвящен концерт, тоже в Рахманиновском зале, где прозвучали романсы разных лет на стихи русских и зарубежных поэтов. В том же зале кафедра камерного ансамбля и квартета представила программу, где молодые исполнители озвучили страницы богатейшего камерного наследия композитора: Сонату для скрипки и фортепиано, соч. 70, Первую сонату для виолончели, Девятый струнный квартет, а также фрагменты сюиты «Мадригал» из цикла «Из юношеских лет» на слова К. Бальмонта, из «Тетради лирики».

Программа «Мясковский и время» включала вокальные произведения Н. Мясковского, С. Прокофьева, А. Хачатуряна, В. Шебалина, Д. Кабалевского, Ю. Шапорина, Д. Шостаковича, В. Нечаева, Ан. Александрова, А. Гедике. В Большом зале Московской консерватории в исполнении симфонического оркестра консерватории под управлением Анатолия Левина прозвучали Концерт с оркестром Мясковского (солист Александр Бузлов) и Пятая симфония Прокофьева» [5, с. 5 – 6].

Как известно, в настоящее время современные объективные исследования заново открывают многие «неизвестные страницы» прошлых лет, создавая переоценку ценностей культуры советской эпохи. Тема конференции – «Неизвестный Мясковский: взгляд из XXI века» – предусматривала достаточно широкую проблематику, обращённую к творчеству композитора, его эстетике, средствам музыкальной выразительности, а также к объективному взгляду на судьбу композитора, который был современником многих трагических событий своего века. Е. Долинская, руководитель юбилейной конференции, отмечает: «Мясковскому, одному из глубочайших трагиков минувшего столетия, был уготован тяжелейший конец жизни, который пришёлся на один из самых страшных периодов в истории отечественной музыки. Постановление ЦК ВКП (б) «Об опере В. И. Мурадели «Великая дружба»» от 10 февраля 1948 года обвинило Прокофьева, Мясковского, Шостаковича и нескольких других композиторов в формализме. Последовавшие за этим действия властей нанесли сокрушительный удар по всем жанрам. Мясковский встретил испытание достойно: он не признавал своих ошибок (как были вынуждены многие поступить в тот роковой период). Композитор ответил молчанием – так, кстати, называлась одна из его двух ранних трагических симфонических поэм («Молчание» и «Аластор»). В два последних года жизни он продолжал напряжённо работать (в своей квартире в Сивцевом Вражке и на даче у П. А. Ламма, на Николиной горе). Одна за одной рождались последние фортепианные сонаты, Двадцать шестая и Двадцать седьмая симфонии, Тринадцатый квартет. Вернувшись к своим ранним работам, композитор составил сборник «Из прошлых лет» [5, с. 6 – 7].

Тематика юбилейной конференции обозначила несколько направлений: изучение стиля вокальной музыки Мясковского, хоровых песен; проблемы гармонии, полифонии и мелодики в общем контексте творческого стиля композитора; исполнительские аспекты музыки Мясковского в сфере симфонических исканий, виолончельного творчества, хорового наследия. Следует особо отметить, что работа конференции выявила целостный взгляд на художественные искания композитора в дистанции времени – один из исследователей напрямую обратился к теме «Художник наших дней»: полвека спустя» (строка заголовка, как известно, взята из письма композитора к музыковеду А. Иконникову, автору научного труда, посвященного анализу симфонического творчества Мясковского).

2. Некоторые факты биографии Н. Я. Мясковского

Современные биографы композитора отмечают, что он был русским интеллигентом чеховского склада, из тех великих музыкантов, что говорить о себе не любили, а писать о своей персоне – тем более. Вместе с тем Мясковский являлся талантливым музыкальным писателем, много сотрудничавшим с отечественной периодикой, и, по всеобщему признанию, авторитетным «экспертом» современного творчества, чьи заметки и эссе во многом способствовали свободе развития отечественного музыкального искусства. В 30-е годы по настоятельной просьбе журнала «Советская музыка», главным редактором которого был тогда музыковед Г. Хубов, Мясковский написал краткие «Автобиографические заметки о творческом пути».

Будущий композитор родился в крепости Новогеоргиевск Варшавской губернии, военная карьера отца требовала постоянных переездов (Оренбург, Казань, Нижний Новгород, Петербург). Ещё в детстве мальчик испытывал сильное тяготение к музыке, даже были начаты занятия музыкой (игра на фортепиано; пение в концертном хоре), но семейные традиции требовали продолжения династии и военной карьеры – Н. Мясковский становится студентом инженерного училища. Впоследствии композитор писал: «Как только я вырвался из ненавистных стен закрытого учебного заведения и попал на службу в Москву, я начал искать способ возобновить музыкальные занятия, но теперь уже исключительно композицией. <…> Я написал наивное письмо Н. А. Римскому-Корсакову с просьбой рекомендовать мне кого-нибудь в Москве. К своему удивлению, получил весьма любезный ответ с рекомендацией обратиться к С. И. Танееву, причём был дан даже адрес последнего. Следствием было то, что через некоторое время, произведя на Танеева, вероятно, довольно странное впечатление, так как я отказался показать свои композиторские бредни, я сделался по его совету учеником Р. М. Глиэра, с которым в полгода прошёл весь курс гармонии. <…> Глиэр рекомендовал меня своему приятелю – И. И. Крыжановскому (ученику Римского-Корсакова, одному из основателей „Вечеров современной музыки“), с которым я прошёл конрапункт, форму, фугу и немного оркестровку» [цит. по 6, с. 13].

Среди ярчайших впечатлений молодого Мясковского было посещение репетиции, где Рахманинов играл свой Второй фортепианный концерт (оркестром дирижировал А. Зилоти). Тогда же в зале рядом с Р. М. Глиэром сидел мальчик лет одиннадцати в обычной гимназической куртке. Это был Серёжа Прокофьев.

С 1906 по 1911 год Мясковский учится в Петербургской консерватории (класс Н. А. Римского-Корсакова и А. К. Лядова), где его сокурсниками были С. Прокофьев и Б. Асафьев. Между Мясковским и Прокофьевым была десятилетняя разница в возрасте, но она не явилась препятствием для их дружбы. Офицер-сапёр русской армии, увлечённый музыкой, и феноменально одарённый подросток тесно общались в годы учёбы в консерватории и активно переписывались в период летних каникул. Причём именно Прокофьев, гордясь дружбой взрослого человека, необыкновенно ценил все советы Мясковского. Среди большинства студентов консерватории Мясковский выделялся зрелым интеллектуализмом. Спустя много лет Мясковский напишет Прокофьеву в связи с созданием оперы «Огненный ангел» следующие строки: «Ещё стоит жить на свете, пока сочиняется такая музыка». Партитура Третьей симфонии, созданная Прокофьевым на основе музыкального тематизма этой оперы, будет переложена Мясковским для фортепианного исполнения. Оба великих русских музыканта были не просто друзьями – они явились свидетелями творческой эволюции каждого.

В 1914 году в период Первой мировой войны Мясковский был призван в армию (австрийский фронт – Перемышль; граница Венгрии – Бескиды; затем Галиция и Польша; участие в постройке морской крепости Ревель). После Октябрьской революции Мясковский был переведён в Морской генеральный штаб, в котором прослужил до демобилизации. В 1921 году он был приглашён профессором в Московскую консерваторию, с которой он связал свою судьбу до конца жизни. Композитор воспитал более 80 учеников, в числе которых – В. Шебалин, А. Хачатурян, Д. Кабалевский, К. Хачатурян, Е. Голубев, А. Мосолов, Н. Пейко, Б. Чайковский, А. Эшпай, Н. Макарова и др. Н. Мясковский, согласно общему мнению, был прекрасным учителем, попасть в его класс было высшей честью для молодого музыканта.

Теснейшая творческая и человеческая взаимосвязь Прокофьева и Мясковского продолжалась всю жизнь и оборвалась только со смертью последнего. Их Переписка стала уникальным памятником эпистолярного наследия, подобно литературному «диалогу» Чайковского с Танеевым, Рахманиновым с Метнером и др.

Е. Долинская отмечает: «В зарубежный период жизни Прокофьева контакты с Мясковским не прерывались. Прокофьев снабжал коллегу и друга новинками мировой музыкальной литературы, прилагал усилия к тому, чтобы новая русская музыка звучала и за рубежом. Показательно, в частности, что в середине 30-х годов Прокофьев в очередной раз обратился к Мясковскому с просьбой прислать что-либо из своих новых сочинений для организуемого концерта русской музыки. Мясковский, знавший все новейшие системы композиции не по рассказам (Прокофьев и другие респонденты постоянно присылали Мясковскому партитуры современных зарубежных композиторов), в тот период «попробовал», по его собственному признанию, систему Шёнберга, которая уже тогда его заинтересовала «не алхимией интервальных построений, а кинетической энергией тематизма». В русле исканий Шёнберга были написаны Десятая и Тринадцатая симфонии. Именно эти сочинения, не представленные на родине, и просил Прокофьев для организуемого концерта. Мясковский ответил решительным отказом, сказав, что его сочинения подобны страницам очень личного дневника, а потому смогут лишь «испортить витрину советской музыки».

Как известно, только через полвека после смерти Прокофьева Дневник, который он вёл с 1907 по 1933 год, был открыт для ознакомления и затем издан в Париже внуком композитора. После смерти Прокофьева он находился в Москве и, прежде чем попасть в РГАЛИ (Государственный архив России по литературе и искусству), хранился в квартире Мясковского, который сберёг его для истории и современности. Свой же Дневник, ставший по сути летописью русской музыкальной жизни 1910 – 1940-х годов, композитор уничтожил незадолго до смерти – в 1948 году – в связи с известными эпизодами травли представителей отечественной культуры.

Тема «художник и власть» в наши дни вызывает много размышлений. В период Октябрьского переворота Мясковский был уже достаточно взрослым человеком. Он создал множество сочинений, но был ли он типично советским художником? Названия его произведений – «Колхозная», «Авиационная» симфонии; кантаты «Киров с нами», о Кремле и т. д. свидетельствуют об определённой идеологической позиции. Какова она была на самом деле? «От жизни своей страны Мясковский не отстранялся и не мыслил свою жизнь в другом месте. Именно он мог говорить Прокофьеву: „Не убегайте от событий, события не простят Вам этого“ (Прокофьев пишет, что эти слова произнёс один мудрый человек). Когда Л. Гумилёв говорит, что в разрушенной русской нации остались отдельные особи как носители лучших её (нации) свойств, имя Мясковского следует вспомнить в первую очередь. Мясковский хотел знать, составить собственное представление о том, куда идёт Россия» [9, с. 42 – 43].

3. Н. Я. Мясковский – педагог

По свидетельству многих своих учеников, Мясковский стремился максимально раскрыть дарование, заложенное природой. Его деликатность в обхождении с учениками поражала: он всегда обращался по имени-отчеству, лично подавал пальто по окончании занятий, часто проходивших у него дома, в маленькой двухкомнатной квартирке в одном из переулков старого Арбата. Здесь Мясковский жил вместе с двумя своими сёстрами. Здесь же размещалась уникальная библиотека – собрание партитур русской и зарубежной музыки XIX – XX веков, причём многие сочинения в СССР были неизвестны. Ученики Мясковского получали право пользоваться личной библиотекой профессора.

Один из его учеников, К. Хачатурян, вспоминает: «Я проучился у Шостаковича вплоть до того момента, когда Дмитрий Дмитриевич был уволен из консерватории в связи с Постановлением 1948 года. Тогда же был снят с поста ректора и В. Я. Шебалин. Таким образом, с весны 1948 года я начал заниматься у Мясковского, взявшего к себе в класс учеников Шостаковича. <…> Занятия его были потрясающе интересными. Но они отличались от того, что делал на уроках Шостакович. Дмитрий Дмитриевич хорошо владел композиторской «кухней», оркестром, полифонией; Николай Яковлевич этим, конечно, тоже владел, но кроме этого он был колоссальным эрудитом. Если у нас, учеников, в процессе сочинения возникало какое-то затруднение, то он говорил: «Да что Вы мучаетесь? И тут же доставал из шкафа какую-нибудь партитуру и говорил, к примеру: «Вот, посмотрите, как это сделано у Франка в симфонии» [19, с. 30]. Музыкант размышляет о том, что музыку Мясковского исполняют достаточно редко: «Светланов много исполнял его и записал, по-моему, всего Мясковского. Николаю Яковлевичу не везло с исполнителями. Он долгое время был связан с Сараджевым, который был очень хорошим музыкантом, но дирижёром – несколько суховатым. А музыка у Николая Яковлевича очень эмоциональная, но не открыто эмоциональная, а будто композитор стеснялся раскрыть свою душу и свой темперамент. <…> Уже будучи тяжело больным, Николай Яковлевич привёл в порядок весь свой архив, выверил партитуру Двадцать седьмой симфонии – ничего не оставил после себя незаконченным. Всю свою жизнь он отдал искусству, строительству музыкальной культуры страны, создал композиторскую школу, много сил отдавал издательскому деду (он был негласным главой Государственного музыкального издательства, хотя не занимал никаких должностей), и тем не менее в 1948 году оказался в числе тех композиторов, которые названы «антинародными». Безусловно, Постановлением 1948 года Мясковскому сократили жизнь.

Николай Яковлевич удивительно умел схватить суть явления, дать ему абсолютно точное определение. Такой у него был ум. Однажды на кафедре композиции Герман Галынин играл своё новое сочинение. Мясковскому оно очень понравилось, он произнёс какие-то одобрительные слова, а Герман в ответ сказал: «Не знаю, Николай Яковлевич, как назвать это сочинение: может быть, Поэма?». И Мясковский тут же дал название: «Эпическая поэма». Он умел услышать главное и точно обозначить это в названии.

Новые материалы о Мясковском, которыми являются эссе-мемуары «Алогизмы» (1986 – 1987) композитора Голубева, его ученика и последователя, представляют новые факты биографии и педагогической деятельности. В этих воспоминаниях Голубева раскрывается редчайший талант Мясковского-педагога, сложность и многоаспектность его дара, многие черты личности которого трудно передать словами, а выявляются они только в тесном общении, постоянном контакте. Так ярко охарактеризовал педагогический талант Мясковского Д. Д. Шостакович: «У Мясковского была редкая хватка, позволявшая ему что называется „с налёту“, с одного взгляда в партитуру подметить в ней как главное, так и детали. В своих высказываниях он был немногословен, порой строг. Но даже суровые слова его критики – это чувствовалось – шли от большого сердца и любви к музыке, и потому никогда не обижали. Тем более что с такой же выносливостью (это было известно) он относился к самому себе» [цит. по 14, с. 37].

В «Алогизмах» Голубев подчёркивает удивительную скромность и самокритичность своего учителя, его стремление к постоянному совершенству: «Приведу глубочайший пример авторского самопостижения. Кто-то из учеников Рафаэля спросил его: „Маэстро, зачем Вы в сотый раз поправляете Мадонну, когда она уже верх совершенства?“. Рафаэль ответил ему, что нам, авторам, как никому другому, дано видеть как свои недостатки, так и свои достоинства. Николай Яковлевич даже огромный успех своей Шестой симфонии склонен был преуменьшать. Пройдёт ещё много лет до того, как определится место и значение Мясковского в истории русской и мировой музыки. Мало кому удавалось с такой силой проникновения отразить самое сокровенное в душе русского народа, принявшего многовековые страдания. Мимо этих страданий, так глубоко отразившихся в народном творчестве, не мог пройти ни один истинно русский художник. После М. Мусоргского апокрифическое содержание музыки сильнее всего было у Н. Я. Мясковского». В 1969 году Голубев создаёт Шестую фортепианную сонату, которая сопровождена авторской ремаркой: «Памяти Н. Я. Мясковского». Посвящение полно глубокой символики – такова творческая дань благодарного ученика любимому учителю. Но это не только дань – это желание оставить в истории образ выдающегося музыканта. Если у Шумана образы великих музыкантов были поданы в сфере карнавальности, то у Голубева образ учителя предстал в жанре одночастной фортепианной сонаты“ [цит. по 14, с. 38]. Таким образом, подобно Двадцать первой симфонии Мясковского, ставшей ярким образцом одночастного цикла, ученик и последователь Мастера на примере своего сочинения создал тип одночастной фортепианной сонаты-посвящения, обладающей индивидуальными чертами, проявившимися в композиционном строении, характере тематизма, своеобразии стилевого синтеза. Так проявилось желание автора обобщить всё лучшее, что было дорого его учителю. Представляя личность Мясковского-педагога, музыковед А. Комиссаренко отмечает: „Музыкально-критическая деятельность Мясковского, которой он занимался с 1911 года, тоже привнесла свою лепту в последующую педагогическую работу. Это проявилось в умении подметить сильные и слабые стороны произведения с первого прослушивания. В «Автобиографических заметках» Николай Яковлевич писал, что работа в качестве критика-рецензента «обострила моё критическое чутьё и дала некоторые навыки, которые сказываются даже в теперешней моей педагогической работе». В статьях содержатся его размышления о музыке, о профессии композитора. «Первое требование, какое я предъявляю к музыке вообще, это – непосредственность, сила и благородство выражения; вне этого триединства музыка для меня не существует, или если и существует, то в чисто утилитарном приложении» [цит. по 10, с. 54].

4. Н. Я. Мясковский – критик

Изучение любой музыкальной культуры невозможно без анализа развития в ней музыкально-критической мысли. Выступления Н. Я. Мясковского и других критиков, его современников, содержат немало ценных наблюдений, выводов, суждений о музыке, о творчестве разных авторов; о сложных, часто противоречивых явлениях русского искусства первой половины XX века. Многие работы Мясковского сохранили свою актуальность и в наше время. Изучение отечественного музыкально-критического наследия является одной из насущных задач русского музыкознания. Это поможет современным музыковедам в наиболее полной мере представить противоречивую ситуацию, сложившуюся в период творческого формирования многих выдающихся деятелей советской культуры.

В историю русской музыки Мясковский вошёл как выдающийся композитор, один из основоположников советского симфонизма, музыкант высочайшего авторитета, видный педагог и общественный деятель. Литература, анализирующая творческое наследие Мясковского-композитора, как уже было указано, дополнена многими ценными работами современных исследователей. Однако о Мясковском-критике специальных работ немного: «Мясковский-критик» и «Мясковский и оперное творчество» С. Шлифштейна, исследование о статье Н. Я. Мясковского «Чайковский и Бетховен» И. Райскина, статьи

О. Белогрудова «Н. Я. Мясковский-критик», «Эстетические взгляды Н. Я. Мясковского-критика», «Принципы и методы критического анализа Н. Я. Мясковского», «Жанры критических работ Н. Я. Мясковского», «Особенности языковых и стилистических средств Мясковского-критика».

Литературно-критическое наследие Н. Я. Мясковского фактически открыл музыкальному миру С. Шлифштейн, под редакцией которого в 1959 – 1960 гг., вышло двухтомное издание «Н. Я. Мясковский. Статьи, письма, воспоминания». В первый том, кроме вышеуказанной статьи «Мясковский-критик» самого редактора-составителя вошли воспоминания современников о Мясковском – человеке, друге, композиторе, педагоге, общественном деятеле и т. д. Второй том включал автобиографические заметки о творческом пути композитора, его музыкально-критические работы, фрагменты переписки.

Музыкально-критическое наследие Мясковского позволяет представить многие особенности художественного мышления автора. Это, прежде всего, различные публикации в журнале «Музыка» и других органах русской и советской периодики. Глава московской композиторской школы, член различных жюри, коллегий, советов, Н. Я. Мясковский занимался критической деятельностью всю жизнь. Существует немало его рукописных работ в виде отзывов, характеристик, кратких рекомендаций и рецензий по поводу новых сочинений различных авторов, их публикации или исполнения. Особой исторической заслугой Мясковского-критика является создание одной из музыкальных летописей своей эпохи. Критическое наследие Мясковского убедительно доказывает, как важно иметь профессиональное мастерство, чтобы дать адекватную оценку музыкальным «событиям» сохранить высоту критериев и учесть особенности конкретной художественной практики. Также важна объективность в оценке новых явлений музыкального искусства, стилистическая точность. Мастерство музыкального критика, как и композитора, явилось для Мясковского одним из аспектов в выявлении эстетической позиции автора, а также необходимым условием успешного воздействия на слушателя.

О. Белогрудов [2] отмечает: «В 1911 – 1914 годах, когда Мясковский выступал в прессе, появилось немало художественно ценных произведений Прокофьева, Скрябина, Стравинского, позднее получивших мировую известность, остро встал вопрос о традициях и новаторстве в разгоревшейся борьбе различных эстетико-художественных течений. Сочинения малоизвестных и даже ныне забытых композиторов также получили оценку в критических выступлениях Н. Я. Мясковского. В них с достаточной полнотой отразились ведущие художественные тенденции, основные процессы и общая направленность искусства» [2, с. 9]. В указанный период времени композитор уже состоялся как личность и имел собственные эстетические критерии в оценке явлений жизни и искусства, а также являлся автором многих известных сочинений, в числе которых: романсы на стихи К. Бальмонта, З. Гиппиус, Е. Баратынского, А. Голенищева-Кутузова, А. Толстого; симфонической поэмы «Аластор» и сказки «Молчание», двух симфоний, квартета, ряда фортепианных пьес и др.

Музыкально-критическая деятельность Мясковского в 1923 – 1925 годы была связана с журналами «К новым берегам», «Современная музыка», «Музыкальная культура». В 1927 году Мясковский награждается званием заслуженного деятеля искусств. В 1939 году Совнарком СССР назначает его членом комитета по Государственным премиям. В 1940 году Мясковский становится доктором искусствоведения. В 1940 – 1941 годах композитор входит в состав редакционной коллегии журнала «Советская музыка».

О. Белогрудов, исследуя музыкально-критическое наследие Мясковского, говорит о следующих типах критики: общенаучном, научном и эстетико-художественном. В основе общенаучного типа критики – популяризация явлений музыкального искусств, рассчитанная на неподготовленного слушателя. Анализируя новые сочинения, Мясковский избегал произвольного истолкования музыки, аргументируя свою позицию с точки зрения стилевых аспектов автора и влияний различных тенденций. Далее следовал детальный анализ определённых разделов произведений композитора. Такой метод был направлен прежде всего на популяризацию нового сочинения. Следует отметить, что популяризация в общенаучном типе критики – это не только пропаганда положительного опыта в творчестве композиторов – любое произведение могло иметь и недостатки. «Мясковский стремится упростить научное понимание анализируемого произведения, сделать своё изложение доступным для широкого читателя, но не идя на поводу вкусов, а ведя его за собой, поднимая тем самым на новую ступень познания» [2, с. 66]. Общенаучный тип критики не предполагает детального анализа музыкального произведения. Но и в этом случае Мясковский с позиции учёного-исследователя, ориентируясь на широкого читателя, пишет живым «разговорным» языком, незаметно добавляя специфические аспекты научного анализа, необходимого музыкантам-профессионалам и исполнителям. Именно в этом заключается один из важнейших методических приёмов музыканта-критика.

В научном типе критики Мясковский использует специфическую терминологию, доступную музыкантам-профессионалам, представляя в итоге аргументированный анализ музыкального сочинения.

Эстетико-художественный тип критики Мясковского является наиболее распространённым (рецензии, обзоры, информации различного рода) и направлен на наиболее полное раскрытие содержания музыкального произведения через мир идей, эмоций и образных представлений.

Важнейший критерий критики – принцип объективности – проявлялся в особом отношении к объекту исследования – с позиций природы национальной школы, эстетических убеждений, определённой эпохи, страны, традиций. «Принцип объективности находит убедительное воплощение своеобразного таланта Прокофьева, достижения которого Мясковский связывает с характеристикой важнейших задач в современном музыкальном искусстве, на что было необходимо направить внимание общественности. Анализ таланта композитора, характеристика самобытных качеств его музыки в различных ракурсах давали критику возможность объективного исследования» [2, с. 71].

Принцип историзма Мясковского основан на всестороннем рассмотрении явлений в историческом масштабе, когда творчество композитора рассматривается в контексте музыкальных явлений определённой эпохи. Указанный принцип давал возможность Мясковскому демонстрировать русскую музыку во всём многообразии, в динамичном развитии; творчество того или иного композитора представлялось не только как результат его собственных достижений, но и как отдельное звено всей русской музыкальной культуры.

«Критик рассматривает процесс творчества в непрерывном движении, которому диалектически сопутствуют и удачи, и неудачи. Неоднократно анализируя произведения одного и того автора, Мясковский в каждом отдельном случае находит совершенно новые слова, с помощью которых выявляет грани таланта, ранее не замеченные критиками-современниками, слушателями или им самим. Но, отмечая положительные явления и тенденции, Мясковский не становится в своих критических работах на путь односторонний, только положительной, комплементарной критики. Его обобщения, значение которых часто выходит за рамки анализируемых явлений, тесно переплетаются с точными и конкретными критическими замечаниями, указывающими на реальные недостатки или достоинства сочинения» [2, с. 76]. Таким образом, система эстетических взглядов Мясковского включает рассмотрение любого аспекта музыкального творчества как составную часть непрерывно изменяющегося явления, в условиях постоянно движущегося исторического времени.

Рационализм мышления Мясковского-критика и Мясковского-композитора находятся в постоянной связи. Эрудиция, аналитический метод мышления, владение теоретическими и практическими законами композиции и средствами музыкальной выразительности – все эти факторы направлены на создание ассоциативно-образных представлений, эстетико-художественной модели в восприятии темы. Говоря о «Мимолётностях» Прокофьева, Мясковский отмечает: «Это как бы моментальные записи минутных настроений, капризных вспышек фантазии, моментов внезапного душевного сосредоточения или беспредметного лиризма; то это лёгкая шутка, как бы луч улыбки, то острой, неожиданно сорвавшийся афоризм, то взволнованно-негодующий порыв, то, наконец, какое-то безвольное погружение в потустороннее» [цит. по 2, с. 82].

5. Специфические качества мелодики Н. Я. Мясковского в контексте позднеромантических традиций

Многие современные музыковеды отмечают стилевые взаимосвязи творчества Мясковского с музыкой Бетховена и Листа, Рахманинова и Скрябина, Глазунова и Чайковского. Мелодически стиль композитора являет собой сложный и многоплановый феномен, в условиях которого органично взаимодействуют разнонациональные художественные традиции (в числе которых – русское песенное начало) и современные ему музыкальные явления. Музыковед О. Шелудякова отмечает: «В мелодике Мясковского позднеромантические традиции проявляются весьма многообразно: в конкретных явлениях звуковысотной и ритмической организации и способах развёртывания тематического материала, жанровой системе и программных названиях. Так, название пьес – „Напев“, „Тяжёлая утрата“, „Воспоминание“, „Элегическое настроение“, Рапсодия, „Порыв“, „Элегия“, „Баркарола-сонатина“ – явственно связаны с позднеромантической традицией и напоминают о многих сочинениях Грига, Чайковского, Рахманинова» [17, с. 171].

Свойства мелоса Мясковского особенно наглядно проявляются в инструментальных произведениях, именно в этих жанрах во многом фокусировались художественные тенденции сложного периода рубежа XIX – XX веков, проецируя многие музыкальные «открытия» дальнейшего периода. Мелодический стиль Мясковского во многом основан на «эмансипации диссонанса», насыщен диссонантной интерваликой; музыкальная ткань хроматизирована; в числе конструктивных единиц выступают трудноинтонируемые тритоновые интервалы. Диссонантная свобода предполагает исчерпание консонантных отношений и появление термина «совершенный диссонанс» (Ю. Холопов). Местоположение мелодической линии в музыкальной ткани целого изменяется: уже в начале XX века особую роль в звуковысотной организации приобретает принцип взаимопроекции горизонтали и вертикали. Одни и те же интервальные комплексы развиваются горизонтально-мелодически, в то же время – образуют интервально-аккордовую вертикаль. Также сама вертикаль становится материалом для формирования интонационного фонда.

Анализ кантиленных тем, предпринятый современным музыковедом О. Шелудяковой, свидетельствует о значительном расширении спектра возможных в инструментальной кантилене средств – интервалов, различных типов ритмических рисунков и др., их изменения в процессе целого – все эти факты свидетельствуют о предельной музыкальной выразительности, психологической детализации (такова, например, лейттема Первой фортепианной сонаты: предельная концентрация скачков – на ч. 4, ч. 5, ув. 5, м. 7, ум. 7 – сочетается с многочисленными отклонениями). Пятитактовая тема буквально насыщена хроматизмами, вместе с тем она воспринимается как очень выразительная и пластичная. Любой интервал темы подразумевает скрытое интонационное содержание, заставляя слушателя пребывать на грани неожиданного, и, вместе с тем, закономерного – это качество мелодики Мясковского станет одной из важнейших стилевых особенностей.

Важнейшую роль в музыкальном развитии играют процессы тематического варьирования – во многих сочинениях исходный интонационный материал преобразуется очень интенсивно; композитор использует приём разработочного развития (усиление интонационной концентрации, тенденция к объединению мотивов) в экспозиционной фазе, что также способствует росту напряжения и экспрессии мелодической линии.

О. Шелудякова отмечает: «Большую роль в мелодике Мясковского играет и речевое начало. Очевидны ритмическая иррегулярность и апериодичность, большая длительность мелодического развертывания, интонационная разноэлементность, при которой мелодия складывается как цепь жанрово-контрастных импульсов. В мелодике формируется особый прозаический монологический стиль высказывания, который диктуется непосредственно развёртывающимися интонационными событиями. Соответственно меняется и тип музыкальной речи – драматическое воззвание может смениться лирически-интимным признанием и т. д. Весьма важно и то, что прототипом музыкальной речи часто становится именно прозаическая, а порой и обиходная, речевая интонация – кличи, воззвания, стоны, вопросы, утверждения и проч.» [17, с. 174 – 175].

Мясковский часто использует приём создания темы-образа (это явление типично для позднего романтизма) на основе специфического музыкального материала – характерные попевки сразу вовлекаются в орбиту интенсивного развития. Композитор часто создаёт и своеобразный «стилевой диалог», используя интонации-тезисы (явление, характерное для эпохи Барокко). Свойства таких интонаций общеизвестны: определённая замкнутость в структурном плане, предельная выразительность, и, одновременно, мощный энергетический потенциал. У Мясковского функцию импульса в этом случае выполняют специфические ладогармонические средства, отсутствие кадансов, высокая степень интонационной концентрации. В таких случаях развитие музыкальной ткани обычно следует в медленном темпе, в условиях которого особенно наглядно выделены все нюансы.

Следует отметить ещё один характерный приём: свободная комбинация разножанровых и разностилевых мотивов (например, интонации «вздоха», «стона», и наряду с ними – импульсивные ходы; развёрнутые эпизоды чередуются с краткими мотивами). Это ведёт к апериодичности, возникновению свободных структур, формируемых логикой развёртывания музыкальной мысли. Смещение акцентов, свободное взаимодействие интонаций, выявление скрытых возможностей музыкальной выразительности, возникновение неожиданных кульминационных вершин – всё это создаёт своеобразную логику мелодики Мясковского.

«В музыкальном языке Мясковского проявляются и другие признаки позднеромантического стиля. Воскрешён эмоциональный модус позднеромантической музыки – напряжённость изложения, когда даже светлое чистое „слово“ сопровождалось ощущением трепетности, тревожности, когда любой образ порой мог содержать полярный подтекст, явную и скрытую конфликтность. Иначе говоря, конфликт переносится из области соотношения тем и образов вглубь единого образа» [17, с. 177].

Величайший композитор-симфонист (Мясковский не был «мастером зрелищного показа»), представивший подлинный «мир музыки души», в этом аспекте явился прямым наследником мелодического стиля позднего романтизма. В сочинениях Мясковского осуществляется мелодизация всей ткани (возрастает количество голосов, фактурных планов, расширяется тесситура). Фактурные планы наделяются полифункциональным значением, сочетая ведущую и аккомпанирующую функции. Так появляются новые синтетические виды мелоса, что во многом предопределяет важнейшие стороны развития мелодии в XX веке.

6. Некоторые черты гармонии Н. Я. Мясковского

Советский музыковед Л. Карклиньш [8] в специальном исследовании, посвящённым проблемам гармонии композитора, полагает, что в начале своего творческого пути, на стадии формирования стиля Мясковский в области гармонии во многом продолжает традиции русских классиков: Мусорского, Чайковского, Римского-Корсакова. В это время им создан ряд ранних вокальных и инструментальных произведений (в их числе – Семь романсов для голоса и фортепиано на сл. Е. Баратынского «Размышления» (1907, ор. 1); «На грани» (1904 – 1908, ор. 4), 18 романсов для голоса и фортепиано на сл. З. Гиппиус; «Три наброска для голоса и фортепиано на сл. Вяч. Иванова» (1908, ор. 8а); Первая соната для фортепиано (1907 – 1909, ор. 6)), полностью или почти полностью выдержанных в диатонических ладах. К тому же периоду относится и большое количество фортепианных пьес, весьма насыщенных хроматикой, которая, однако, всё же не затеняет ясную диатоническую основу. В сочинениях тех лет нередко используются гармонические разновидности мажора и минора, характерны частые тональные переходы. В первых опусах, особенно в цикле романсов «Из юношеских лет», 12 романсов для голоса и фортепиано на сл. К. Бальмонта (в 1903 – 1906, ор. 2; вторая редакция – в 1945), встречаются плагальные обороты и каденции, характерные для русской музыки. Расширенная диатоника, по мнению Л. Карклиньша, господствует; кроме того, встречаются эпизоды с противопоставлением диатоники и хроматики.

В процессе эволюции музыкальный язык Мясковского подвергался усложнениям, этот естественный процесс также шёл под влиянием обширных личных впечатлений (в числе которых – участие в первой мировой войне, потеря близких).

Всё большее значение приобретают линеарные принципы изложения (например, Третья соната для фортепиано, 1920, ор. 19). Ладовое развитие приводит на этом этапе к эмансипации всех ступеней, возникновению политональности, в каденционных зонах функциональность проявляется менее активно. Впоследствии (период 30-х годов, создание симфоний №12, №13, №14 и др.) вновь намечается постепенное возрастание роли диатоники, снижается общий уровень диссонантности музыкального языка. Именно в 30-годы возобновляется широкое использование натурального минора, в том числе и применение в этом ладу для Мясковского аккордов V ступени без терции и с квартой. В произведениях позднего периода следует отметить типичные для диатоники явления: ладовое колорирование, различные формы переменности, преобладание побочных ступеней, наличие двух устоев в мелодической линии (I и V), создание своеобразного колорита в условиях секундовых соотношений созвучий и др.

Ладовое колорирование (термин В. А. Таранущенко) – кратковременное появление различных ладовых наклонений при неизменном тональном центре, реализуемое хроматическим изменением определённых ступеней, характерных для некоторых видов 7-ступенных ладов (лидийского, миксолидийского, дорийского, фригийского). В отличие от других видов хроматизма, связанных с явлениями тональных переходов или внутриладовой альтерацией, отличительным признаком 7-ступенных ладов является направленность движения ступеней: нисходящее движение IV ступени в условиях лидийского лада, восходящее движение VII ступени в условиях миксолидийского лада, нисходящее движение VI ступени в условиях дорийского лада; нисходящее движение II ступени фригийского лада идентично натуральному минору. Приём ладового колорирования встречается во многих сочинениях русских классиков (опера «Борис Годунов» Мусоргского, монолог Пимена и др.); современник Мясковского – С. Прокофьев использует этот приём в главной партии Третьей фортепианной сонаты.

В музыке Мясковского можно отметить интересный пример двойного колорирования: симфония №18, вторая часть, первая тема: на тоническом органном пункте натурального a-moll возникают элементы фригийского, затем – дорийского ладов. Л. Карклиньш отмечает: «В музыке Мясковского ладовое колорирование применяется прежде всего как средство обогащения минора. Это связано с тем, что мажор вообще реже используется композитором»

[8, с. 13]. Темы с дорийской секстой, в частности, встречаются во вступительных разделах симфоний №8, №15, №24 (одноголосные темы); раздел Largo из шестой пьесы цикла «Пожелтевшие страницы»; главная партия первой части симфонии №15 (темы с гармоническим сопровождением). Элементы фригийского лада присутствуют, в частности, в центральном эпизоде третьей части симфонии №23.

Ладовая переменность (переменно-параллельный лад) Это явление типично для русской классической музыки, его истоки – в русском фольклоре. Этот приём использован Мясковским во многих сочинениях. Ладовая переменность ощущается особенно явственно, выступая на гранях структуры («Напев» из цикла «Воспоминания» и др.); при сопоставлениях тоник обоих ладов («Пожелтевшие страницы», пьеса №3и др.). Параллельная переменность у Мясковского встречается также в условиях 7-ми ступенных ладов: симфония №24, первая часть, побочная партия (Е лидийский – cis дорийский). В Сонатине ор. 57 (вторая часть) создаётся необычный ладовый колорит – a-moll – F лидийский: приём использования ладовой переменности объединяет два далёких лада. В ряде случаев Мясковский использует приём медиантовой переменности в условиях натурального мажора: симфония №11, вторая часть, первая тема: неоднократное проведение медиантовой гармонии приводит к появлению медиантовой переменности (Es-dur – g фригийский), затем возникает переменный лад (Es-dur – с-moll). В квартете №12 (первая часть, побочная партия) ладовая ситуация образует три устоя: D-dur – fis фригийский – h-moll, что подчёркивает русский национальный колорит этого фрагмента. Л. Карклиньш отмечает: «…у Мясковского медиантовая переменность в условиях главной мажорной тональности приводит к возникновению черт фригийского лада. Подобное обогащение ладовой основы представляет индивидуальную особенность диатоники этого композитора» [8, с. 19].

Хроматический и диатонический контрасты

В ряде случаев Мясковский выстраивает развитие произведения на основе диатоники (цикл «Пожелтевшие страницы», пьеса №7 – натуральный минор; пьеса «Беззаботная песенка» – натуральный мажор; пьеса «Уныние» – дорийский лад). Но чаще диатоника проявляется лишь как первоначальная ладовая основа темы или фрагмента произведения, в процессе развития ей противопоставляется хроматика, образуя яркий ладовый контраст, создающий важный импульс для дальнейшего драматургического развития (цикл «Причуды», пьеса №1, экспозиционная часть – диатоника; середина – хроматика и ряд др. соч.). Наряду с этим приёмом композитор использует диатонический контраст, создающий интересные образцы музыкальной драматургии. Если хроматический контраст в условиях начальной диатонической ладовой основы образует потенциал для активного развития, то диатонический контраст в условиях хроматического музыкального языка может представить большую образную палитру. В зависимости от конкретного «настроя» сочинения это может быть жанровый или лирический эпизод, концентрирующий энергию для дальнейшего развития. Примером такого сочинения может служить эпизод из второй части симфонии №27 (тема e-moll).

Типичные явления в аккордике

В условиях натурального минора можно отметить следующие разновидности натуральной доминанты: трезвучие и септаккорд V ступени и септаккорд V ступени с квартой без терцового тона. Эти аккорды неоднократно используются в русской классической музыке, в частности, у Мусоргского. Мясковский также применяет нонаккорд V ступени без терцового тона, что не нарушает ладовую структуру натурального минора; в отдельных случаях применение специфической аккордики способствует созданию русского национального колорита.

Аккорды с побочными тонами (к типу которых относится септаккорд V ступени с квартой) используются в виде доминантсептаккорда и доминантнонаккорда с секстой (в мажоре). В музыке Мясковского встречаются также аккорды с заменными тонами. Так, в Дивертисменте ор. 80 (первая часть, главная партия) одновременно звучат в тоническом аккорде квинтовый и секстовый тоны; аналогичная ситуация – в доминантовом нонаккорде.

К числу характерных гармоний композитора можно отнести аккорды с дорийской секстой и фригийской секундой, разносторонне использованные во многих сочинениях (симфония №6, финал, вторая тема побочной партии – мажорное трезвучие IV ступени; симфония №15, первая часть, главная партия – большой мажорный нонаккорд IV ступени). В целом следует отметить преобладание диссонирующих гармоний субдоминантовой функции (малый минорный септаккорд II ступени и его обращения); определённая роль в гармонии Мясковского принадлежит аккордам дорийской VI ступени, представленных в форме малого уменьшенного септаккорда на VI ступени (симфония №15, первая часть, главная партия; симфония №6, первая часть, первая тема, побочная партия). Эти типы субдоминантовых гармоний встречаются также в условиях фригийского лада.

Л. Карклиньш отмечает: «К интересным явлениям в гармонических оборотах произведений Мясковского относятся рядовые ступени. Термин „рядовые ступени“ принадлежит Кастальскому и обозначает секундовые соотношения аккордов, весьма показательные для русского народного многоголосия» [8, с. 34]. Примерами таких оборотов могут служить автентические, плагальные типы; обороты, в которые не входит тоника (II—III, III—IV—V, V—VI), обороты, включающие тонику (III—II—I, VI—VII—I). Так, в симфонии №27 (финал, вторая тема побочной партии) многократно присутствуют плагальные обороты рядовых ступеней, придавая необычный колорит маршеобразной теме, выдержанной в условиях фактуры, содержащей несколько уровневых пластов.

Фактура многих произведений Мясковского содержит характерные образования в виде параллельных интервалов или аккордов, заполняющих определённый фактурный уровень, либо всю музыкальную ткань (цикл «Пожелтевшие страницы», пьеса №7, средний раздел: трёхголосное движение параллельными трезвучиями и др. соч.).

Важную формообразующую роль играют органные пункты. Одним из многочисленных примеров может служить тонический органный пункт в коде первой части симфонии №6.

Следует отметить, что наряду с диатоникой в музыке Мясковского встречаются различные проявления хроматики. По мнению Л. Карклиньша, самыми распространёнными ладовыми формами являются диатонизированные мажор и минор; в некоторых случаях композитор использует политональность (симфония №3, вступление: на фоне остинатного движения нижнего пласта в основной тональности а-moll накладывается верхний пласт в тональности тритонового соотношения – Es-dur).

Инновационные оценки музыкальных событий прошлых лет, знакомство с архивными, доселе скрытыми документами и личными записями виднейших деятелей советского периода дают неожиданные результаты.

Современные музыковеды на основе детального анализа музыки Мясковского выявляют глубинное содержание, в прошлые годы трактуемое с совершенно иных позиций. С помощью «дешифровки» некоторых семантических смыслов его гармонического языка прослеживается иной уровень выразительных ресурсов. Такой подход к анализу возможен при учёте особенностей личности и характера композитора. С позиций музыкального авангарда начала XX века Н. Мясковский вполне обоснованно слыл традиционалистом. Попытка, спустя целый век, вести философский диалог с одним из самых значительных отечественных художников-мыслителей представляется в определённой степени осуществимой на основе семантического анализа некоторых аспектов гармонии композитора.

Мясковский прекрасно понимал и приветствовал смелые эксперименты соотечественников – Стравинского, Прокофьева и др., но сам работал в условиях тональной системы на протяжении всей творческой жизни. Исследователь Л. Шабалина полагает, что «…ответ на данные вопросы следует искать, исходя из музыкально-семантических ресурсов тональной системы и руководствуясь стремлением вникнуть в глубинное содержание музыки Н. Мясковского. Для этого необходимо приблизиться к пониманию личности музыканта – человека, высоко интеллигентного, жившего внутренне напряжённой духовной жизнью и крайне деликатного (если не сказать застенчивого), скрытного и ранимого. В манере художественного высказывания того сокровенного, чем хотел композитор, поделиться с понимающим слушателем, в самом тоне его музыкального общения с чутким собеседником проступают эти черты. Чтобы уловить тайну музыки Н. Мясковского, надо особенно внимательно вслушиваться в его полную глубокого смысла поэтическую речь, а чтобы проникнуть в суть сказанного им, нужно изнутри знать язык, на котором он говорит. Возникает потребность во владении условным, сложившимися в композиторской практике языком-посредником: наряду с явными музыкально-эмоциональными смыслами, он содержит и некие „договорные“, конвенциональные значения» [16, с. 181].

Речь идёт о семантическом слое языка тональной гармонии, помогающем художнику говорить в музыке о сложных мировоззренческих проблемах, обращаясь к слушателям, способным расшифровать сказанное. В творческом решении описываемого способа общения с аудиторией испытанная временем тональная гармония была незаменима. Истоки её наполненности семантически окрашенными элементами, неоднократно апробированными, уходят в глубокие корни системы. Некоторые из них исходят, например, от старинной модальной организации (например, фригийский оборот). К рубежу XIX—XX веков тональная гармония прошла сложный этап эволюции. Её особой семантической перегрузке способствовало специфическое понимание мира, присущее романтикам: взаимодействие философского и личного; синтез искусств – музыки, изобразительного искусства, литературы и театра. Именно отсюда исходит тяготение музыкантов к программности – проводника художественных замыслов.

Л. Шабалина поясняет: «Таковы вероятные причины, объясняющие соответствие тональной гармонии – в позднеромантической стадии её развития – творческим установкам и художническим задачам Н. Мясковского-композитора. Были они использованы интуитивно или сознательно, но семантически определённые элементы гармонического языка в музыке композитора выглядят не случайными. Чтобы убедиться в этом, целесообразно обратиться к чисто инструментальным, лишённых каких-либо словесных разъяснений сочинениям Н. Мясковского» [16, с. 182].

Музыковед анализирует фортепианные циклы, созданные на протяжении 1906 – 1917 годов – ор. 25 «Причуды», ор. 28 «Воспоминания», ор. 31 «Пожелтевшие страницы», ор. 74 «Шесть импровизаций». Все они являются программными; составляющие же их пьесы имели свои прообразы в виде зафиксированных композитором психологических эскизов. В рукописных тетрадках, что давно известно, они имели конкретные названия. Большинство из них свидетельствуют о пережитых критических состояниях души – Безнадёжность, Тяжёлая утрата, Унынье, Безволье, Сумрак, В бессонницу, Безотчётное, Недоговорённое…

«Можно предположить, что публикации сочинений с признаниями в испытанных душевных муках не совсем отвечала этическим критериям композитора и (что совершенно очевидно) была в советское время не только неуместна, но и опасна, и даже невозможна. Снятые при публикации названия, компенсируют многочисленные исполнительские ремарки. Текст буквально испещрён итальянскими терминами, причём далеко не самыми употребительными lugubre (печально), irato и adirato (гневно), languente (с томлением), conaffito (с печалью), abbadonamento (отдаваясь чувству), tenebroso (мрачно), declamando, melancolico… В столь подробных указаниях нельзя не видеть явного желания композитора быть понятым и подсказать исполнителю содержание инструментального произведения, а оно далеко уходит за грани лирических «психограмм» [16, с. 183].

Над чередой «дневниковых записей» звучит авторская мысль о жизни и смерти, о мучительных духовных поисках и непростых решениях человеческих судеб. А присутствие философской концепции, объединяющей все четыре серии фортепианных миниатюр, вполне явственно выражено в логике построения каждого цикла и всех четырёх опусов вместе. Недаром они содержат полярные противопоставления наивно-трогательных песенных номеров (часто в жанре колыбельной) с агрессивными скерцо и маршами – авторская мысль присутствует в фатально-замкнутом пространстве.

Расположение номеров во всех сборниках подчинено однотипному «сценарию», а итог развёртывания сюжета неизменно приводит к трагическому концу. То же самое происходит и на уровне макроцикла: если первый из опубликованных сборников 1922 года открывает пьеса «Сказочка», то последний 1946 год завершается пьесой с символическим названием «Конец сказки». Можно предположить наличие исповедальной концепции в этом макроцикле.

Более конкретно можно предположить о содержании циклов, основываясь на средства музыкальной выразительности, к числу которых относится гармония. В процессе анализа других составляющих музыкального языка может быть осуществлено осмысление подтекста содержания циклов и высказана гипотеза о философском основании их программы. В самом общем плане конфликтность сфер продемонстрирована композитором традиционно: диатоника (или модусы 7-ступенных звукорядов) и хроматика. Показательны также другие гармонические средства, в полном соответствии с их «знаковой» символикой используемые автором – как на уровне тональных, так и аккордовых структур. Чтобы выявить их роль в воплощении содержания исследуемых сочинений, можно обратиться к одному из самых известных среди циклов для фортепиано – ор. 31 «Пожелтевшие страницы». Изданный в 1928 году, он основывается на рукописных набросках 1906 – 1907 и 1917 годов. Две пьесы 1917 года (№1 – монолог, №6 – диалог в рукописях автора «Спор») составляют динамические вершины цикла.

Гармония уже в первом номере опуса насыщена трагическим смыслом: как известными в музыке до Мясковского, так получившими распространение после него. Так называемая «шубертова VI» введена в момент мрачной кульминации: при исходном e-moll звучит отклонение в VI минорную – с-moll. Точное по высоте воспроизведение тональной пары «Приюта» Шуберта (Прокофьев использует этот приём в кантате «Александр Невский», 6-я часть «Мертвое поле» – С. В.). В цикле Н. Мясковского колебания и e-moll и с-moll выносятся далее на уровень соотношения тональностей 3-й, 4-й, и 5-й пьес. Тем самым укрупнена и подчёркнута их тональная семантика – особенно тональность с-moll. В основном звукорядная структура с-moll деформирована Мясковским понижающими альтерациями II и IV ступеней; в результате образуется своеобразная ладовая форма, получившая впоследствии известность как «лады Шостаковича».

В точке «золотого сечения» пьесы с помощью низких II и IV ступеней с-moll (тонов f и as) строится вертикаль dis – h – f – as. Она воспроизводит точный звуковой состав вагнеровского «тристан-аккорда» f – h – dis – gis – «аккорда томления», известного романтического символа. У Мясковского в контексте тональности e-moll этот аккорд является Д⁶₅ с пониженной V и VII, а в условиях с-moll – «рахманиновской гармонией»; через неё и совершается возвращение в основной тональности e-moll. В кодовом разделе главная тональность обретает свой собственный (по внутритональной позиции) «тристанов-аккорд» ais – dis – fis – с, в котором задействованы тоны с и es (dis).

В драматургии описываемого цикла состояние боли не находит выхода вплоть заключительных номеров. В предпоследней пьесе (первичное название – «Спор») вновь возвращается «голос» персонажа, узнаваемого по предельно открытому выражению чувств – интонация буквально переходит на крик. На том этапе появляется бесстрастно-спокойный собеседник, тон которого характеризуется. Все ответы второго персонажа выдержаны в одном темпе Largo и в мерном ритме при соблюдении аккордовой фактуры и неизменного d-moll, к тому же содержащего аккорды дорийского лада (явно напоминающие о гармоническом решении партии Пимена в «Борисе Годунове»). Набор этих признаков подсказывает возможный ответ: второй участник диалога – лицо церковного сана. Примечательно и то, что продолжительность его увещевательных речей с каждым выступлением всё увеличивается, и «последнее слово» явно остаётся за ним. Тогда вырисовывается и предмет разговора: вера и религия, как спасительный выход, – в личной судьбе, в судьбе России…

Окончательный ответ вынесен за пределы данного фрагмента и раскрыт в заключительной пьесе (в рукописи – «Апокрифическая песнь»). В христианской литературе апокрифы (от греч. аpokryphos – тайный) – это внеслужебные тексты, нередко посвящённые житиям отдельных святых. Быть может, в самом названии был скрыт намёк автора на поворот чьей-то судьбы. В Финале суровому, напоминающему мужское монашеское пение, хору противопоставлены (в средней части) моления-жалобы одинокого голоса (ремарка dolce). В завершающем morendo коды остаются только глухие удары погребального колокола.

Благодатная возможность вести диалог с художником, общаясь с ним через годы и поколения, возникает по-настоящему лишь тогда, когда язык музыки открывается слушателям не только как язык чувств, но и как носитель определённых смыслов. Этим свойством в высокой мере обладал гармонический язык тональной системы, накопившей за период своего существования ценнейший семантический потенциал. Указанные выразительные средства общеизвестны и музыкантам, и слушателям. Гармоническое мышление Мясковского может быть истолковано с позиции иного уровня осмысления выразительных ресурсов и толкований их с точки зрения символистской поэтики. Прибегая к своеобразным «кодам» в процессе музыкального высказывания, можно предположить, что Мясковский надеялся быть услышанным.

7. Некоторые черты полифонии Н. Я. Мясковского

Долгое время эта проблема не находилась в орбите исследований советского и российского музыковедения. Монографическая глава в учебнике «История полифонии». В. Протопопова представляла единственный развёрнутый очерк, охватывающий значительную часть творческого наследия композитора с выводами об особенностях полифонического тематизма и его развития, о специфике строения крупных полифонических эпизодов в рамках сонатно-симфонических циклов и т. д. Возникает необходимость более детального рассмотрения проблемы, связанной с полифоническим стилем Н. Мясковского: эволюция, взаимоотношения вертикали и горизонтали на разных этапах творчества, определение этапных сочинений, концентрирующих инновационные средства музыкальной выразительности.

Современный музыковед М. Басок поясняет: «Уже на раннем этапе творчества Н. Мясковского в его сочетаниях проявился комплекс стилевых чёрт, тонко подмеченных Б. Асафьевым в работе 1924 года. В музыке своего соученика и коллеги он обнаруживает «преобладание насыщенной, вязкой гармонической ткани. Гармонист по складу мышления, Мясковский пользуется приёмом полифонический разработки лишь в качестве контраста гармонической насыщенности. При этом гармоническая ткань, будучи сложной и плотной, никогда не организуется под воздействием колористического начала. Она сплетается из плавного по существу сочетания аккордов, вытекающих из структуры трезвучий, как бы ни был сложен и видоизменён состав» [1, с. 192]. Так, в основе композиторского мышления Мясковского – усложнённая вертикаль, но магистралью гармонии является опора на классическую консонирующую тонику и классический тип тональности.

В одном из первых крупных опусов раннего периода – Первой фортепианной сонате (1907 – 1910) показательна схема строения четырёхчастного цикла, открывающегося фугой. Хроматизированная тема содержит ряд характерных скачков, подчёркивающих интервал увеличенной октавы. Показательны барочные истоки темы: опора на тонику в начале и конце, опевание устоев, подчёркнутая функциональность и наличие скрытого двухголосия. В процессе дальнейшего развития эта тема подвергается мастерскому полифоническому и фактурному варьированию.

М. Басок приводит интересный пример «…образного в драматургическом смысле использования полифонических средств находим во Второй фортепианной сонате (1912), где кульминация „стянута“ к двум полифоническим эпизодам – basso ostinato на тему Dies irae и вихревое фугато на изменённую главную тему, после чего оба тематических элемента проходят в контрапункте. Полифония становится важным фактором в Первой симфонии (1908) – назовём фугато во вступительном разделе I части, формирующее тематизм главной партии, канонические эпизоды во II части отметим применение подголосочной полифонии, в ранний период творчества ещё не являющихся характерными для автора» [1, с. 193 – 194].

Н. Мясковский в целом сохраняет стилевые черты своей музыки вплоть до середины тридцатых годов, несмотря на глубинные потрясения, которые не могли не затронуть его как творческую личность. Он ведёт активные поиски в жанре симфонии: связь с современностью сохраняется в них часто с помощью скрытой программности (симфонии №10, №12, №16); использовании «знакового» тематизма. Всё более частое привлечение народно-песенного музыкального материала, цитирования народных мелодий приводит к использованию средств подголосочной полифонии. По мнению ряда музыковедов, симфония №18 (1937) является показательной в плане стилевой эволюции. «Композитор практически полностью отказывается от характерного для него комплекса гармонических средств, ограничиваясь ясной диатоникой в С-dur при наполнении абсолютно чётких форм (I часть и финал – сонатные формы, II часть – трёхчастная), предельно простым мелодическим материалом с простейшим же функциональным решением (единственное колористическое «пятно» в финале – соотношение главной и побочной C – gis). Предельно «узнаваемы» – как по тематическим стереотипам, так и по местоположению в разделах – полифонические эпизоды: от контрапункта трубы, сопровождающего второе проведение главной темы в I части, ц. 1, до конца в октаву у низких струнных и валторны, в котором проводится минорный вариант темы (цифра 4), затем ещё повторённый. «Типичное» полифоническое оформление (подголосок у деревянных) получает второе проведение побочной темы, ц. 10. Все указанные эпизоды получают симметричное повторение в репризе. Использование столь же «отработанных» конрапунктических стандартов свойственно и двум другим частям симфонии (сошлёмся, например, на подголосок английского рожка в первой вариации на тему народного характера в среднем разделе II части)» [1, с. 195 – 196].

Использование указанных типов полифонических средств не является показателем новаторских принципов в этом сочинении. Важно другое: именно в этот период в творческом стиле композитора возникает тенденция к использованию в условиях крупных форм (сонатной, рондо-сонаты, сложной трёхчастной) целостной системы полифонических приёмов на материале сквозного тематизма. В ряде сочинений полифонические принципы развития выходят на уровень музыкально-драматургической концепции. Эта тенденция продолжает традицию русских мастеров-полифонистов (прежде всего С. Танеева). В качестве примеров можно привести ряд сочинений, где указанный принцип действует на уровне целых частей или их фрагментов: симфонии №21 (в начале симфонии – двойное фугато, затем – бесконечный канон), №24, №27; квартет №13; кантата-ноктюрн «Кремль ночью» на сл. С. Васильева, в которой использованы различные виды полифонических приёмов (каноны, имитации, фрагменты подголосочной полифонии и др.).

8. Некоторые аспекты мировоззрения Н. Я. Мясковского в общем философско-эстетическом контексте первой половины XX века

Художественная ситуация советского периода, как известно, являла сложное сосуществование «политически узаконенного соцреализма» и модернистской линии, существующей вопреки государственной политике, отстаивая семантические связи с искусством «серебряного века». Проблема «Н. Мясковский и русские символисты»; наличие экспрессионистских образов в ряде ранних сочинений, в числе которых Романсы на стихи З. Гиппиус, симфонические поэмы «Аластор» и «Молчание»; экзистенциальные философские образы и их воплощения в симфонических циклах. Музыковед Д. Житомирский говорил: «Мясковский глубоко современен. Он всегда был в первом ряду художников-искателей. Отсюда непреходящее и далеко ещё неоцененное влияние его творчества на музыкальный стиль нашей эпохи»

[цит. по 13, с. 33].

Для наиболее полноценного представления личности Мясковского следует подробнее остановиться на темах «Русский модернизм как эпоха», «Некоторые аспекты русской философии начала XX века» с позиции музыковедения XXI века – историческое расстояние, способствующее объективности представления художественной ситуации, во многом избавило от идеологических препон.

Время рубежа веков, начало личностного формирования и творческого пути композитора (середина 1890 – начало 1920-х гг.) получило название «Серебряный век». В начале 1890-х годов (начало русского символизма)

Д. Мережковский выпустил книгу «Вечные спутники», в которой выразил своё отношение к культуре XIX века. В 1894 году В. Брюсов издаёт сборник «Русские символисты». В одной из дневниковой записи Брюсова есть слова: «Талант, даже гений честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало. Надо выбрать иное. <…> Найти путеводную звезду в тумане» [цит. по 3, с. 7]. Здесь выражено представление о литературе как о деле, требующем не только таланта, сколько умения отыскать новое, современное и потому ценное. Составной частью модернизма было стремление к непрестанному обновлению на самых различных уровнях. Приняв это убеждение как аксиому, модернизм как стилевое течение способствовал буквальной «перестройке» литературы. Подобное воздействие модернизма даёт возможность говорить не только о появлении собственно модернистских течений (символизм и акмеизм), но и об авангардистских – футуризм, конструктивизм и др., которые тоже ориентировались в первую очередь на создание новой поэтики, соответствующей новому содержанию. Вл. Ходасевич говорил: «Дух литературы есть дух вечного взрыва и вечного обновления» [цит. по 3, с. 7]. Рубеж веков – время творчества К. Бальмонта, А. Белого, Вяч. Иванова, А. Блока, Д. Мережковского, З. Гиппиус, Ф. Сологуба, Н. Гумилёва, Вл. Ходасевича, С. Соловьёва и др.

Менялось время; достигнув высшей точки развития, символизм стал постепенно терять самодостаточность. Нужно было искать новые пути. Важно, что русский символизм сформировал целую систему представлений о том, что такое искусство и каким образом оно воплощается в современной литературе; важно также, что в это время появились незаурядные и сложные мыслители, в числе которых – Вл. Соловьёв, Вяч. Иванов, А. Белый, Д. Мережковский, П. Флоренский, Н. Бердяев.

Бердяев Николай Александрович (1874 – 1948) – русский религиозный философ, представитель персонализма. На рубеже XIX – XX веков находился под воздействием идей марксизма, но вскоре обратился к религиозной философии, испытав влияние Ф. Достоевского, Вл. Соловьева и др. В 1922 году за идею создания Вольной академии духовной культуры был выслан из России. В 1922 – 1924 гг. создал Религиозно-философскую академию; также являлся преподавателем Русского научного института. Оказал значительное влияние на развитие французского экзистенциализма (направление в философии, акцентирующее внимание на уникальности бытия человека и его эмоциональных процессов). Философские позиции Бердяева базируются на принципе совокупности нескольких независимых идейных комплексов, каждый из которых вырастает из определённой первичной интуиции: идеи свободы, идеи творчества, идеи личности, социальной философии и этики, идеи «метаисторического» смысла истории. Общей основой этих идей служит дуалистическая картина реальности, в которой противопоставляются два ряда начал: свобода, дух (Бог), субъект, личность (Я) – с одной стороны; необходимость, мир, объект – с другой. Оба ряда характеризуют два различных рода реальности, взаимодействуя между собой.

Понятие безосновной и безначальной свободы, существующей до времени и бытия, лишённой субстантного содержания, но наделённого волей, влияет на творение бытия и мира. Объективация, по Бердяеву, есть не столько раскрытие духа, сколько его «закрытие», искажение. Мир объектов лишён духовности и свободы, его закон – страдание и рабство. Смысл истории, по Бердяеву, избавление от объективации. Само историческое время есть существование разделённых между собой прошлого, настоящего и будущего, то есть «распад времени» и следствие объективации. Бердяев отвергает представление о целенаправленности и осмыслении истории в каждом её моменте, как и доктрину Божественного провидения: Бог открывает себя миру, но не управляет им. Личность в концепции Бердяева мыслится как средоточие всех духовных способностей человека, его «внутренний экзистенциальный центр», осуществляющий связь человека с миром свободы и творчества [4, с. 348 – 349]. Влияние философии Бердяева испытали многие художники «серебряного века».

Продолжая тему «Русский модернизм как эпоха», следует указать на одну наиболее существенных особенностей символизма: несказанное должно пронизывать жизнь истинного человека этой эпохи. Каждый момент жизни определялся в двух планах – земном и одновременно потусторонним, подвластным иным силам. Важно отметить тот факт, что поэты-символисты сумели раскрыть в символе единство жизни и искусства. Определения символа многочисленны и восходят ещё к античной поэтике. Символ – то слово, которое соединяет две сферы бытия; с помощью символа можно показать любому, желающему видеть, что в мире ничего не существует само по себе. Отличительным признаком символизма было расширение художественной впечатлительности – все стороны земного бытия могли быть охвачены взором поэта-символиста и должны были вдохновить его на создание грандиозной перспективы.

Время постсимволизма охватывает 10-е годы XX века; формируются акмеизм, кубо-футуризм и др. Это время связано с творчеством Б. Пастернака, Н. Асеева, К. Большакова; также следует отметить творчество поэтов, оставшихся вне литературных течений в этот период времени: М. Кузмина, Вл. Ходасевича, М. Цветаевой, С. Есенина, Н. Клюева и др. Проблема поэтического слова остаётся актуальной; футуристы выдвинули лозунг: «Душа – Истина», это означало, что человеческая личность (душа) в её постоянной изменчивости порождает ряд переживаний, становящихся истиной в последней инстанции (программа «Академии Эго-Поэзии»). Самый значительный из эго-футуристов, И. Северянин, именно на этой основе строил свою поэтику; по подобному пути последовали Сологуб, Брюсов, Ходасевич, Гумилёв, Мандельштам. К акмеизму впоследствии обратились Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, которым удалось достичь уравновешенности сложно организованной смысловой системы своей поэзии. Важным оказался тот факт, что этих поэтов воспринимали как голос всего русского народа.

В СССР впоследствии «протянулось» творчество Сологуба, Белого, Волошина, Ахматовой, Мандельштама, Маяковского, Пастернака, Асеева, Кузмина и др.; в эмиграции оказались Бунин, Гиппиус, Бальмонт, Вяч. Иванов, Адамович, Цветаева, Ходасевич и др. Судьба каждого из этих личностей стала одним из символов своей эпохи.

Важно отметить, что обозначенная литературная эпоха – русский модернизм, отличалась необыкновенной целостностью. Этот период, насыщенный самыми различными внутренними устремлениями – явился временем существования русской поэзии рубежа веков; и эта поэзия обладала реальной художественной свободой [3, с. 5 – 18].

Творчество Н. Я. Мясковского, выдающегося русского композитора, своими корнями вросло в профессиональную музыку Петербурга конца XIX – начала XX столетий с его широкой стилевой и жанровой амплитудой, обилием художественных направлений, активной концертной жизнью. Творческий стиль композитора впитал только те аспекты, которые отвечали внутренним потребностям его личности, его нравственным установкам и своему видению себя в этом мире, в котором ценой невероятных усилий и преодолений сложился его долгий жизненный путь – путь познания себя через творческое откровение, через трудное, но благотворящее исповедничество. Этот факт явился определяющим в концепции содержания и смысла его творчества, принятого и понятного только ближайшими его друзьями по духу. Представители широкой общественности не раз выносили противоречивые оценки его творчеству; сам композитор отличался необыкновенной самокритичностью и требовательностью к себе; вмешательство высшей власти в творческий процесс (события 1948 года) в буквальном смысле слова сократило жизнь многим творцам русской культуры.

Естественной формой музыкального «высказывания» для композитора послужила инструментальная музыка. По мнению виднейшего русского музыковеда Б. Асафьева, именно симфонии Мясковского передали новому советскому искусству высшие формы музыкально-философского сознания. По мнению многих современных музыковедов, композитор испытал влияние русской экзистенциальной философии Н. Бердяева (причём экзистенциальная философия как система миропонимания, полностью формирует жизненную позицию художника, направляет эволюцию всего творчества композитора и определяет концепцию сочинений не только раннего периода, но и 20-х – 40-х годов); русского символизма; экспрессионистские образы представлены в ранних сочинениях – романсах на ст. З. Гиппиус (18 романсов для голоса с фортепиано «На грани», 1904 – 1908; три пьесы для голоса с фортепиано «Из З. Гиппиус», 1905 – 1908), а также в симфонических поэмах «Аластор» по поэме Шелли (1912 – 1913), «Молчание» по притче Эдгара По (1909 – 1910). Симфонизм Мясковского, представивший синтез двух традиций: лирико-драматического и эпического, во многом определил концепцию конфликтно-медитативного симфонизма второй половины XX века. Полифония стала одним из ведущих принципов музыкального мышления композитора; черты стереотипа «большой полифонической формы», синтезирующей полифоническое и гомофонное начала, можно обнаружить в схеме строения одного из последних крупных сочинений Мясковского, написанного в нехарактерном для композитора кантатно-ораториальном жанре (в пятичастной кантате-ноктюрне «Кремль ночью» на стихи С. Васильева (1947) при преобладании строфических структур наблюдается характерная для автора склонность к симметрии, тематическим перекличкам между частями). Современные исследователи также указывают на наличие типично медитативной лирики во многих вокальных произведениях композитора; фортепианные циклы имеют явные признаки неоклассицизма.