Читать книгу Половинный код. Тот, кто спасет - Салли Грин - Страница 13

Габриэль открывает жестянку, просматривает все письма и выбирает одно, из середины пачки. На конверте черный отпечаток моих пальцев, еще с тех пор, когда я нашел их в дымовой трубе в женевской квартире.

Габриэль кладет это письмо на стол между собой, и Ван и говорит:

– Амулет. Он твой. Спасибо. Если бы не ты, я бы умер. – Он разворачивает сложенное в несколько раз письмо, и мы все наклоняемся над ним, чтобы посмотреть.

Ван говорит:

– Спасибо, Габриэль. Он и впрямь прекрасен.

Я подвигаюсь еще ближе. Не уверен, что прекрасный – именно то слово, которым я воспользовался бы сам. Передо мной кусок пергамента, пожелтевший от старости, со следами выцветших чернил – что-то было написано на нем, только совсем не так, как я видел раньше. Строчки здесь идут кругами. Точнее, полукругами, потому что пергамент разорван надвое.

– Что тебе говорила о нем мать? – спрашивает Ван.

– Не много. Она считала, что он может оказаться ценным, из-за возраста. Рассказывала, что ее бабка нашла его в одном старом доме в Берлине. В смысле, украла. Но больше она не знала ничего.

– И где вторая половина, тоже не знала?

– Нет, это все, чем мы владели.

– А Меркури его видела? Ты объяснил ей, о чем идет речь?

Габриэль пожимает плечами.

– Я не говорил, что у меня только половина. Боялся, что она не заинтересуется, если узнает. Сказал только, что у меня есть амулет, который оставила мне мать, что он старый и очень ценный. Она даже не спросила у меня, какой именно амулет, наверное, потому, что их совсем немного.

– Да, амулетов на свете по пальцам перечесть, это верно, да и те по большей части никуда не годятся. Мне очень повезло, что ты не описал его ей. Да и тебе, по чести сказать, тоже. Меркури немедленно догадалась бы, о чем идет речь, и, не задумываясь, убила бы тебя за одну только половину. – Ван очень осторожно завернула амулет в письмо и спрятала его в карман пиджака.

– Но почему? – спросил Габриэль. – И ты знаешь, у кого вторая половина?

Ван повернулась к Несбиту.

– Думаю, нам стоит выпить шампанского, как ты считаешь? Наверняка в здешних погребах великолепная коллекция. – Она улыбнулась Габриэлю. – А может быть, юноши предпочтут обойтись чаем?

…Позже мы с Габриэлем вдвоем сидим в его спальне. Шампанское пили мы оба. Правда, я не понимал, ни зачем я пью, ни что я праздную, и мне это совсем не нравилось. Раньше я никогда не пробовал шампанского, да и вообще алкоголя. Зато Габриэль и Ван говорили о нем так, словно обсуждали хорошую книгу.

Когда мы шли в комнату Габриэля, коридор как будто накренился. Я сказал об этом Габриэлю, он назвал меня «легковесом» и пошел вперед. Потом обернулся и стал смотреть, как я приближаюсь. Приятно было видеть его улыбку; как будто он совсем стал самим собой. И вот мы с ним одни, сидим на его кровати, и я, наконец, могу попросить его рассказать мне свою историю.

– Оставив тебя, я побежал. Просто бежал, и все, ничего особенного. Я бежал, Охотники за мной. Я кричал, торопил тебя, как будто ты все еще был со мной. Подействовало – они решили, что мы вместе. Повезло. Лучшей защитой мне служили люди – в смысле, фейны. Я все время держался таких мест, где было много народу, шума, толчеи, всего, что так не любят Охотники: фейнов, их полиции, крика, паники и стрельбы. Я наделся, что они и меня примут за фейна, но, с другой стороны, мне надо было, чтобы они продолжали бежать за мной. Они стреляли в меня, два раза, пока я бежал. Раны были пустяковые, но яд от пуль делал свое дело, а я не могу залечиваться и потому знал, что долго не протяну. Но я думал только об одном: продолжать бежать. Помню, ко мне подъехала машина, наверное, это была Ван. Потом полный провал до тех пор, пока я не очнулся здесь, в этой комнате, много дней спустя. Я был болен, но потом, уже когда я выздоровел, Ван дала мне какое-то снадобье, и я все ей рассказал. О себе, о своей семье, о письмах, об амулете… и о тебе. Прости меня, Натан. Знаю, что я не должен был. Я…

– Все в порядке. Рассказал, так рассказал. Главное, что ты жив. Я так этому рад. Ведь я думал, что ты умер. Не хотел верить, но как иначе: будь ты жив, ты был бы уже в пещере.

– Я бы умер, если бы не Ван.

– Но как она оказалась в Женеве? Зачем рисковать жизнью ради какого-то амулета – точнее, половинки?

– Не знаю. Она говорила мне, что как раз незадолго до всего этого узнала, что половинка может быть у меня. О том, что я в Женеве, ищу Меркури, узнать было не сложно. Сначала она боялась, что амулет попадет в руки Меркури, но потом, когда Несбит сказал ей, что ты умер, она стала бояться, как бы его не захватили Охотники.

– Зачем он им? Что он делает?

– Половинка амулета не делает ничего. Но вообще амулеты, когда они целые, исцеляют и защищают. Она потратила немало усилий на поиск одной половинки и, я думаю, полна решимости во что бы то ни стало найти вторую; когда у нее в руках окажется целый амулет, то он, может быть, восстановит свою силу.

– И ты правда совсем ничего про него не знаешь?

– Правда. Для меня это просто вещь, которой владела когда-то моя мать. Письмами я дорожу больше. – Мы оба сидим на краю кровати, но тут он отодвигается назад и опирается спиной о стену. – Пусть Ван берет его себе. Меня такие вещи не интересуют.

– Какие – такие?

– Всякие. Не простые. Амулеты, ножи и прочее.

– Так я и думал.

Упираясь в стену затылком, он не сводит с меня глаз.

– До чего же хорошо снова видеть тебя, Натан. Я так рад, что ты жив. Очень рад. – Вид у него усталый: кожа бледная, почти серая, под глазами темные круги. Он продолжает:

– Кто бы мог подумать, что мы с тобой окажемся здесь, в этом красивом доме? И будем сидеть бок о бок, живые. И пьяные от шампанского.

Но его слова насчет «непростых вещей» не дают мне покоя: может быть, это неправильно, что я так хочу Фэйрборн обратно? Я думал, что если он будет у меня, то я докажу своему отцу, что не убью его. Хотя, может быть, для этого не нужен Фэйрборн.

– О чем ты думаешь?

– Да так, о разном. О Фэйрборне. О моем отце.

– Какой он?

– Мой отец? Сам не знаю. Я вообще его незнаю. Он куда симпатичнее, чем я его себе представлял, в смысле, чище. Носит костюм. Глядя на него, и не подумаешь, что он убил сотни людей.

– Я спрашиваю, какой он человек, а не во что он был одет.

– И что ты хочешь от меня услышать? Что он могучий? Потрясающий? Да, он такой. И даже сильнее, чем я считал возможным. Он сделал такую штуку, вроде как остановил время – снежинки висели вокруг нас и ждали, когда им разрешат упасть, а мы сидели и разговаривали, как будто в порядке вещей. Во мне еще сидела охотничья пуля. Он ее вырезал. Потом дал мне три подарка: кольцо, пулю из моего тела и мою жизнь. – Я снимаю с пальца кольцо и протягиваю его Габриэлю. – Потом он порезал себе ладонь, и я выпил его кровь. Я думаю, что он уже давно, всю мою жизнь, думал о том, как даст мне три подарка. Он ждал, когда я вернусь к Меркури; он знал, что я пойду туда. И он столько сделал: остановил для меня время, спас мне жизнь своими тремя подарками, а потом… ушел! Бросил меня снова! Оставил меня в долине один на один с Меркури и целой стаей Охотников.

Габриэль молчит.

– Я всегда думал, что, когда мы встретимся, я объясню, я докажу ему, что я никогда его не убью. И я пытался сказать ему это, но он как будто не слушал. Он мог меня убить, а вместо этого спас мне жизнь. И все было так удивительно, так замечательно, а потом… все пропало.

– Он твой отец, но он верит видениям – о том, что ты его убьешь.

– Он сказал: «Я не слишком верю видениям. Но я осторожный человек», или как-то в этом роде. То есть, по большому счету, он мне не доверяет. Не верит, что я потерял Фэйрборн. Так что «непростые вещи» кое-что значат, Габриэль, ведь, будь у меня нож и отдай я его отцу, он бы не бросил меня снова. Глупость в том, что я ненавижу его за то, что он ушел. Не за то, что он убивал людей, не за то, что ел их сердца, а за то, что он бросил меня в детстве, а теперь бросил опять.

– Это не ненависть. Это просто злость. – Габриэль усмехнулся. – А значит, ты не питаешь к нему никаких особых чувств, ведь ты почти всегда на кого-нибудь да злишься.

Я отвечаю ему матом, а потом добавляю:

– Я рад, что ты жив, Габриэль. С тобой мне всегда есть на кого злиться. – В голове у меня все плывет, и я утыкаюсь лицом в кровать. – Мне надо поспать. И тебе тоже.

Конечно, я не сплю, потому что мы в доме, но я сижу рядом с ним так долго, как только могу, то есть не очень долго, ведь я не могу спать под крышей ночью. Мне надо на воздух.

Я выхожу и осматриваю территорию вокруг дома. Участок – большой, заросший лесом, со всех сторон огороженный стеной и колючей проволокой – плавно спускается к воде. Но озеро не огородишь, и участок кончается узким каменистым пляжем с небольшим деревянным причалом без лодки. Красиво. Напротив черными силуэтами встают горы. Теплый ветерок разгоняет облака, выглядывает луна. Самое время окунуться.

Вода прохладная. Тихая. В ней словно растворилось отражение луны. Я заплываю далеко от берега, ложусь на спину и долго смотрю в небо.

Вдруг что-то щекочет мне ногу, и я чувствую, как звериный адреналин тут же начинает наполнять клетки моего тела. Но медленно, постепенно, потому что я говорю себе успокоиться, глубоко дышу, объясняю себе, что это всего лишь рыба или еще что-нибудь плавает в воде. И так я дышу и уговариваю себя до тех пор, пока адреналин не улетучивается, не рассасывается в крови, как будто и не было никогда.

Луна по-прежнему смотрится в воду, когда я спрашиваю себя, смогу ли я заставить адреналин вернуться. Я выдумываю всякие опасности, таящиеся в воде, чудовищ, дремлющих в глубинах, рыскающих во тьме, крадущихся ко мне снизу – например, огромного угря, который поднимается на поверхность, чтобы проглотить меня целиком. Я погружаюсь с головой, открываю глаза, оглядываюсь под водой, чувствую, как подо мной темно и холодно, представляю, как угорь подплывает ко мне…

Ничего не происходит. Угри, даже если они здесь есть, спят, и мой адреналин тоже. Я выныриваю и озираюсь, почти надеясь, что какое-нибудь чудовище все же появится, но все спокойно, и через пару минут я уже выбираюсь на берег.

На траве у самой воды сидит Габриэль и ждет меня. Я одеваюсь и сажусь рядом.

Он говорит:

– Я посплю здесь, с тобой.

Я собираю хворост и развожу костер, мы садимся возле него и скармливаем огню одну веточку за другой, а когда они кончаются, я встаю и набираю еще. Мне интересно, спросит Габриэль, почему я не сплю, или нет, но он молчит. Перед рассветом он засыпает. Тогда и я решаюсь, наконец, закрыть глаза. Днем я еще никогда не превращался в зверя, только если меня преследовали Охотники, но не думаю, чтобы это случилось сейчас. А вот ночью… кто знает?

Мы просыпаемся несколько часов спустя, и Габриэль уже выглядит лучше: краски частично вернулись к его лицу, он улыбается, увидев меня.

Мне надо поговорить с ним об Анне-Лизе, но я откладываю этот разговор на потом.

– Ты поспал? – спрашивает он.

– Так же, как и ты. Довольно.

– Хорошо. – Он встает и потягивается. – Нам надо позавтракать. Кофе, круассаны, булочки и яйца… Особенно яйца.

Мы едим весь день. Мы оба порядком отощали: по крайней мере, утром дело обстоит именно так. В обед мы купаемся и лежим на солнышке, чтобы просохнуть. Второй день над нами безоблачное небо и палящее солнце.

Габриэль говорит:

– Мы все говорим да говорим, а о том, в чем мы с тобой расходимся, ни слова.

– А я не хочу с тобой расходиться, мы и так долго не виделись. – Но я знаю, что от разговора об Анне-Лизе никуда не денешься. Я должен ее спасти: как бы смешно, напыщенно и даже глупо это ни звучало, но это мой долг. Не могу же я бросить ее в плену у Меркури. И я говорю:

– Я должен помочь ей.

– Ничего ты не должен.

– Должен, Габриэль. Это из-за меня Анна-Лиза в беде. Эта кома, или что там еще с ней случилось, из-за меня.

– Это не кома, и ты ничего ей не должен.

– Я хочу помочь ей, Габриэль. Мне нужно ее освободить. Анна-Лиза – мой друг. Я очень… мне она очень нравится. Я понимаю, ты ей не доверяешь, но она никогда не предаст меня и никогда не предавала.

Теперь он смотрит на меня.

– Как Охотники узнали о квартире Меркури в Женеве?

– Что?

– Не притворяйся, ты слышал. Как они туда попали? Ты сказал, что они были в той квартире, подстерегали тебя на подступах к ней. Я их туда не приводил. Я там и близко не был в тот день. Так как они узнали?

– Маркус сказал мне, что Охотники научились распознавать проходы в пространстве. Наверное, так они и вычислили квартиру.

Габриэль садится.

– Нет, Натан. Думаю, все было совсем не так. Вряд ли они могут распознавать прорехи с большого расстояния. Умей они это, проход к настоящему дому Меркури уже давно был бы ими найден.

– Может быть, он и найден, откуда нам знать. А может, Меркури успела его уничтожить, и теперь его никто никогда не найдет.

– Ты выдумываешь причины и подбираешь объяснения, тогда как настоящая причина у тебя под носом, просто ты не хочешь ее видеть: Анна-Лиза выдала квартиру Охотникам.

– Ты сам говорил мне, чтобы я не выходил из квартиры, а я вышел. Кто-нибудь, не знаю кто, какой-нибудь информатор, стукач, полукровка, увидел, как я шел за тобой. Он и сообщил Охотникам, вот они и ждали меня там, когда я пришел.

Габриэль молча ложится.

Я говорю:

– Согласись, такое тоже возможно.

Он не смотрит на меня, и я считаю это признанием своей правоты.

Я говорю:

– Габриэль, я ей верю. Она пыталась нам помочь. Она сказала мне о том, как Охотники охраняют свою базу, какими заклинаниями пользуются.

– Просто ей надо было укрепить твое доверие, Натан, доказать тебе свою преданность. Шпионам ведь не пишут на лбу: «Я шпион». Наоборот, они обычно ведут себя так, как будто они на твоей стороне, в этом все дело.

Я вспоминаю Анну-Лизу, как она сидела рядом со мной на крыше коттеджа Меркури и тряслась от страха, и знаю, что она меня не выдавала.

– Я должен хотя бы попытаться помочь ей, Габриэль. Ты сделал это для меня, а я должен сделать то же самое для нее.

Он молчит.

– Она очень нравится мне, Габриэль. Ты же знаешь.

Габриэль закрывает лицо рукой, согнутой в локте. Он молчит, но его грудь часто поднимается и опускается.

– Я хочу обратиться к тебе с серьезной просьбой.

Я жду.

Молчание.

– Ты поможешь мне найти Меркури? – Мы оба знаем, где бы ни была сейчас Меркури, Анна-Лиза с ней. – Мне нужна твоя помощь, Габриэль.

Он не отвечает. И не открывает лица.

Больше сделать ничего нельзя, и я спускаюсь к озеру.

Немного погодя он подходит ко мне, садится рядом, и мы вместе смотрим на тихую воду, горы за ней и чистое голубое небо надо всем этим.

Габриэль говорит:

– Ван говорила мне, что ты умер. Несбит описывал твое тело, рану в боку. Он принес Фэйрборн, а я знал, что ты не отдал бы ему нож, если бы был жив. Поэтому я поверил, что ты умер. У меня не было ни тени сомнения. – Он скользит по мне взглядом, но тут же снова поворачивается к озеру. – Я плакал. Долго плакал, Натан. И придумал, что, когда смогу, пойду, найду твое тело, прижму его к груди и не отпущу больше никогда. Так и останусь с тобой, умру с голоду, но, по крайней мере, с тобой рядом. Я думал, это все, что мне осталось.

– Габриэль… – Но я не знаю, что еще сказать. Я не хочу, чтобы он голодал и умер. – Ты мой друг, Габриэль. Мой лучший, мой единственный друг. Но…

Он поворачивается ко мне лицом.

– Я всегда буду с тобой; куда бы ты ни пошел, я за тобой, всегда. Потому что я не хочу быть нигде больше. Если ты пойдешь к Меркури, значит, и я пойду к ней. Если захочешь, чтобы я помог тебе освободить Анну-Лизу, я помогу.

Я смотрю ему в глаза и вижу, как он сердится.

– Спасибо. – Кажется, я в первый раз благодарю Габриэля, но я знаю, что ему не нужна моя благодарность; ничего такого ему не нужно.