Читать книгу Девичья башня - Самид Агаев - Страница 3

– На этом мы закончим урок. В следующий раз я расскажу вам об учении хариджитов. А сейчас все свободны.

Али убрал свои записи в кожаную сумку, с которой он ходил в медресе. Дождался, пока последний ученик покинет класс, и сам вышел. В коридоре, прислонившись к стене, стоял администратор и, видимо, ожидал его. Он был молод, но всем своим видом старался производить впечатление более взрослого человека. Ходил, сутулясь, не подстригал бороды и не выпускал четки из рук, что должно было, по его соображению, свидетельствовать о набожности. Он часто цитировал Коран, но всегда невпопад. Али несколько раз неосторожно поправил его, безо всякого умысла, но этому случились свидетели, и администратор с тех пор Али невзлюбил. Во всяком случае, всегда был с ним подчеркнуто вежлив и холоден. Администратор проявлял интерес к лекциям Али. Последний несколько раз заставал его у дверей своей аудитории.

– Мударисс Али, – сказал администратор, когда они встретились взглядами, – ректор ждет вас.

– Зачем? – спросил Али.

– Наверное, чтобы поговорить с вами, о чем – я не знаю.

Что-то в его голосе, а особенно последние слова сказали Али о том, что администратор лукавит.

– Ректор у себя? – спросил Али.

Хотя вопрос был лишним, но администратор, его звали Маир, качнул головой.

– Он во внутреннем дворе. Я вас провожу. Прошу вас.

Али шел за ним, пытаясь понять, что бы все это значило. Во всяком случае, человек, который его недолюбливает, не мог принести ему хорошую весть.

Ректор стоял во дворе, разглядывая стену в том месте, где медресе примыкало к мечети.

– Рамиз муэллим,[2] – сказал Али, прижав ладонь к груди и, наклонив голову.

– Здравствуй Али, – отозвался ректор, не отрываясь от стены, – в этом месте все время протекает, – сказал он. – Сейчас начнутся дожди, и опять потечет. Надо вскрыть швы и опять все промазать.

– Вы хотите поручить это мне? – спросил Али.

Ректор недоуменно посмотрел на него и вдруг захохотал.

– Ты это нарочно, – отсмеявшись, и вытерев слезы, спросил ректор, – или серьезно?

– Я пошутил, – без улыбки сказал Али.

– Молодец. Люблю людей с чувством юмора. Однако я, в свою очередь, не могу тебя повеселить. Да. Дело в том, что некоторое время назад мне настойчиво рекомендовали тебя уволить. Я отказался, потому что ценю тебя как преподавателя и как человека, ты мне симпатичен.

– Благодарю вас, – сказал Али.

– Подожди благодарить, было бы лучше, если бы я тебя уволил, может, этим все и ограничилось. А теперь тебя вызывают на совет улемов, и это не очень хорошо. Выходит, что я сослужил тебе дурную службу.

– Медвежью услугу, – сказал Али.

– Что? Я не понял.

– У русских есть такое выражение – оказать медвежью услугу, – пояснил Али.

– Надо запомнить, только ты не очень-то. Я могу так о себе сказать, а ты – нет. Я старался помочь тебе. А уж что из этого вышло – это уже другой вопрос.

– Простите, это я к слову, ассоциация.

– У меня еще не было такого образованного преподавателя как ты. Мне это сразу понравилось в тебе. Как ты сказал? Медвежья услуга?

– Да, еще говорят – дорога в ад вымощена благими намерениями.

– Хорошо сказано, – заметил ректор. – Но к нашему случаю это ведь не относится. Это было бы чересчур. Верно?

– Да, конечно. К слову пришлось. Скажите, к чему мне надо быть готовым.

– К сожалению, я ни о чем не могу сказать с уверенностью, – произнес ректор.

Али невольно оглянулся и увидел администратора, который с отсутствующим видом стоял в крытой галерее.

– Ты мыслишь в правильном направлении, – вдруг обронил ректор.

Али удивленно взглянул на него, но тот уже был занят созерцанием стены.

– Благодарю вас, – сказал Али, – я могу идти.

– Иди, – бросил ректор.

Администратор с любопытством смотрел на приближающегося Али. Проходя мимо, Али бросил «Будьте здоровы». Однако Маир увязался за ним. Когда Али невольно оглянулся, тот сказал.

– Провожу вас, дверь закрою. Вы последний. Все уже отучились и разошлись.

Они шли длинным коридором, в конце которого, Али остановился, с досадой сказав вслух.

– Забыл спросить, во сколько надо там быть.

– Завтра в десять утра, – сказал администратор.

– Благодарю вас, – сказал Али и посмотрел в лицо своего спутника. Оно было непроницаемым, но не настолько, чтобы скрыть некое выражение злорадства.

В десять утра следующего дня Али стоял перед советом улемов. Дело происходило в одном из внутренних помещений большой соборной мечети Дамаска. Их было пять человек, они сидели на большом ковре, подоткнув под бока продолговатые подушки. Шейхи и муфтии, имеющие право выносить решение по толкованию шариата и норм жизни мусульманина. Али не предложили сесть, и он счел это дурным знаком. Хотя не мог понять, какое отношение его жизнь имеет к совету улемов. Святоши негромко переговаривались между собой, передавая, друг другу небольшой листок бумаги. Слов было не разобрать, но акустика в комнате была такова, что гул возникал и уносился вверх под сводчатый потолок с витражными окошками.

На него так долго не обращали внимания, что Али подумал, что вполне может повернуться, надеть обувь и уйти. Он вообще не понимал, почему должен стоять здесь, поскольку чувствовал себя совершенно свободным и независимым человеком. И находился здесь, только потому, что послушался ректора медресе. Он начинал раздражаться, часто переступал с ноги на ногу. И когда ему это все надоело, он опустился на ковер и уселся, скрестив ноги. Это его вызывающее, видимо, поведение послужило толчком к началу беседы. «Надо было раньше сесть», – подумал Али.

– Мударис Али, скажите, чему вы учите своих студентов? – прозвучал вопрос.

– Мусульманскому праву и юриспруденции, – ответил Али.

После этого последовала такая долгая пауза, что он, не выдержав, спросил:

– Это единственный вопрос, который мне собирались задать?

Выдержав строгие взгляды, он добавил:

– Могу ли я узнать, по какой причине меня пригласили сюда?

– Вам предъявлено обвинение в вольнодумстве, – сказал ему один из улемов, – и мы собрались здесь для того, чтобы рассмотреть это обвинение.

– Могу я узнать ваше имя? – спросил Али.

– Мое, – удивился тот, – зачем?

– Чтобы знать, как к вам обращаться.

– Шейх Рукн ад-Дин.

– Шейх Рукн ад-Дин, обвинение в вольнодумстве, видимо, изложено на это листочке бумаги? – спросил Али.

– Да.

– Могу я узнать, кто автор обвинения?

– Здесь нет подписи.

– Если там нет подписи – это анонимка. Стоит ли всерьез обвинять человека по анонимному доносу?

– Для этого мы и вызвали вас сюда. Мы зададим вам несколько вопросов, чтобы утвердить или опровергнуть это обвинение. Итак, верно ли, что вы, рассказывая о благословенном пророке Мухаммаде, да будет, доволен им Аллах, не прибегаете к известным и одобренным советом улемов хадисам, но говорите о нем как о человеке обыкновенном, подверженным человеческим страстям и слабостям.

– Но он был человек, – сказал Али, – пророк Мухаммад никогда не заявляет о своей божественной сущности.

– Это так, – согласился Рукн ад-Дин, – но здесь есть определенная тонкость. Вы обязаны воспитывать в своих учениках благоговение к пророку, да будет доволен им Аллах. А какое благоговение будет испытывать ученик, если вы ему рассказываете о его женах, детях, привычках. Ученик, слыша все это, будет думать, что пророк был таким же, как он сам.

– Я не подумал об этом. Я преследовал совсем другие цели.

– Какие цели вы преследовали, – настороженно спросил Рукн ад-Дин.

– Знание, эрудиция, осведомленность о жизни основателя ислама, а не мифы.

– Мифы создают ореол вокруг человека, а знакомство с личной жизнью – развенчивают его, – заявил улем.

– С этим положением я не буду спорить.

– То есть, вы признаете.

– Выходит, что так.

– Не говорите обиняками. Да или нет.

– Да.

Улемы переглянулись, затем последовал новый вопрос.

– Верно ли, что вы рассказываете о том, что пророк Мухаммад грабил караваны?

– Это не совсем так. В частности, рассказывал о нападении на торговый караван курайшитов, имевший место в декабре 623 года.

– Какое отношение будет у ваших студентов к пророку после подобных рассказов?

– Но это факты его биографии.

– Мударис Али, отношение к грабежам за прошедшие шестьсот лет сильно изменилось. Для песков Аравии – это было нормой, военной добычей – ганимат. Но для культурной сирийской среды – это имеет совсем другой смысл. И не все так умны, чтобы понимать это.

– Мне нечего возразить, – вздохнул Али.

– Значит, вы признаете?

– Да.

– Кстати, о том, что пророк умер, вы тоже рассказываете своим ученикам?

– Жизнеописание пророка включало в себя и жизнь, и смерть. Что-нибудь не так?

Улемы стали переглядываться.

– Не будете же вы утверждать, что он не умер? – спросил Али на всякий случай.

– Сейчас идут консультации по этому вопросу.

Али показалось, что он ослышался.

– Простите? – сказал он.

– Есть мнение, что он не умер, а вознесся на небо, – услышал он в ответ.

– Вы это серьезно? – удивился Али, он не верил своим ушам.

– А чем мы хуже христиан?

– Но ведь всем известно, что он умер. Пророк всегда говорил о том, что он человек, и он смертен. Он умер на руках своей жены Айши.

– Достаточно, – остановили его, – вы свободны. Мы известим вас о своем решении.

Али направился к выходу, но был остановлен вопросом:

– Какой предмет вы вели в медресе?

– Основы фикха, – ответил Али. – А почему вы употребили прошедшее время?

Улемы сурово глядели на него, и отвечать ему никто не собирался.

Когда Али вернулся в медресе, был полдень. Ученики сидели в классе смирно и заметно обрадовались его появлению. Али провел оставшиеся часы занятий, затем зашел к ректору.

– Какие новости? – спросил ректор.

– Главная новость в том, что пророк не умер, а вознесся на небо.

Поскольку ректор смотрел на него без улыбки, Али добавил:

– Оказывается, в жизнеописании пророка появились изменения. Я не знал этого.

Ректор вздохнул.

– Какой-то ретивый муфтий, недалекий, но ревнитель веры, вдруг заявил, о том, что пророк на самом деле не умер, а также как Иса Масих,[3] вознесся на небо. Дело было на расширенном ежегодном собрании муфтиев. И, представь себе, что не нашлось никого, кто бы взял на себя смелость возразить ему и заявить, что это не так. Теперь по этому поводу идут консультации, решение не принимается потому, что это очевидная глупость, но никто не может и не хочет взять ответственность на себя, и сказать, что пророк умер. Вот так. Иди домой, решения еще нет.

– Простите, – сказал Али, – я не могу понять. Это все серьезно?

– Более чем.

– Но ведь, я веду не теологию, а светский предмет – мусульманское право.

– Медресе – не светское заведение, – возразил ректор, – надо было ограничиться правом.

– Я рассказывал это для общего развития. Чем это мне грозит? Неужели я от них завишу?

– Совет улемов очень влиятелен. Иди домой, поживем, увидим.

По дороге домой Али зашел на центральный рынок, купил всякой еды – тонких и длинных свежеиспеченных лепешек, зелени, овощей, всяких приправ и баранью корейку.

– Нарубить для кебаба? – спросил мясник.

– Наруби, – согласился Али.

Все это добро он сложил в плетеную ивовую корзину, повесил на руку. Перед тем, как уйти он заглянул в контору писцов и менял, это было постоянное рабочее место маклера, с помощью которого он сначала арендовал, а позже купил дом, с видом на гору. Юнуса на месте не оказалось, Али спросил о нем, но все, кого он спрашивал, пожимали плечами.

Дома он вымыл овощи, зелень, все это выложил на большое серебряное блюдо. На отдельное маленькое блюдо положил кусок белоснежного блестящего козьего сыра, вылив туда же всю закваску. Развел огонь в мангале и в ожидании углей долго сидел, глядя на пещеру, в которой Каин убил своего брата. Вечерело. На голубом небосводе стали появляться первые звездочки. Когда огонь прогорел, Али нанизал на шампур несколько кусков мяса и установил его над углями. Тут же от жара зашипел жир, капая и вспыхивая на пламенеющих углях.

– А компанию-то разделить не с кем, – произнес он вслух.

Али подумал о Егорке, который ушел в Египет вместе с хорезмийцами. Вспомнив о Егорке, он следом вспомнил о том десятке кувшинов с вином, которые закупил его друг. Часть они тогда же и выпили. Али с тех пор не пил, но трезвый образ жизни ни к чему хорошему не привел. В течение года ни капли вина, бесконечные мысли, не дающие покоя, плохой сон. Трезвому особенно тяжело мириться со вселенской несправедливостью, лицемерием и фарисейством вокруг. Час настал. Али принес из укромного места небольшой глиняный кувшин, сломал печать. До его обоняния донесся божественный запах вина многолетней выдержки. Али выплеснул воду из чаши, наполнил его вином и сделал глоток. Помедлил и сделал еще один. Через некоторое время допрос и претензии улемов казались ему несущественным недоразумением. Хрустящий свежеиспеченный хлеб вдруг напомнил ему судьбоносную встречу с Шамс ад-Дином на стенах Табриза. Сквозь толщу времени те тревожные дни сейчас виделись ему радостными и беззаботными. Они предшествовали знакомству с Йасмин. Дойдя в мыслях до умершей жены, Али повернул обратно.

– Куда бы уехать? – он сказал это вслух, и заданный вопрос повис в воздухе. Али наполнил чашу вином и совершенно серьезно ожидал ответа. Не обязательно слова, а какой-нибудь знак. В ворота постучали. Али отложил чашу и пошел открывать. В дверном проеме стоял маклер Юнус и радушно приветствовал его. После того, как он узнал, что Али преподает в медресе, он стал относиться к нему еще более почтительно.

– Алим[4], – сказал он, – мне передали, что вы искали меня?

– Не то, что бы я вас искал, просто был на рынке, заглянул в вашу контору. Хотел спросить кое-что.

– Я весь во внимании, господин Али.

– Как быстро и за какую цену можно продать этот дом?

– Хотите уехать? – вопросом на вопрос ответил Юнус.

– Я еще не решил, но вероятность существует такая. Ты можешь не спешить с ответом.

– Вы здесь, сколько живете уже? Цены на недвижимость нестабильны. Все зависит от того, мир на дворе или война. В любом случае этот дом можно будет продать по той цене, что вы заплатили за него. Но, если продавать срочно, придется дать существенную скидку. Я не стараюсь занизить цену. Поверьте моему слову. Вы же знаете, как я вас уважаю.

– Я не сомневаюсь в твоей искренности. Однако, что же мы стоим в дверях? Проходи в дом.

Али провел маклера в беседку, предложил сесть.

– Сейчас я приготовлю тебе кебаб.

– Это большая честь для меня, – смущенно произнес Юнус.

– Выпьешь со мной?

– Вино! Что вы! – в ужасе воскликнул Юнус.

– Почему ты так испугался?

– Харам[5]. Как можно?

– Кому ты это говоришь. Мне? Профессору богословия?

– А что? Можно? – осторожно спросил Юнус. – Вообще-то я после смерти надеюсь попасть в рай.

– Это тебе не помешает.

– Вы думаете?

– Чтобы ты знал. На небесах только и разговоров, что о вине и девках. Пророк тебе что обещал?

– Источники, бьющие вином и целомудренных дев.

– Ну, так я тебе, о чем говорю. Только имей в виду, что вина там маловато. Если здесь не добрал, там не восполнишь.

– В таком случае, – нерешительно сказал Юнус, – если вы разрешаете, я выпью.

Али налил ему вина, пожелал здоровья и выпил вместе с ним. Вскоре кебаб был готов. Али снял шампур и положил перед гостем.

– Изумительно, – сказал маклер, попробовав мясо, – неужели вы еще и готовить умеете? Это как-то несправедливо.

– Почему ты так решил?

– Нельзя, чтобы ученый человек еще и готовить умел. Что же тогда бедняге повару останется. Он умом не вышел, зато еду готовить мастак.

– Ученый человек должен уметь делать все. А уж на долю повара едоков хватит. Так что не жалей его.

– Да, нет, ничего, это я так к слову. Пошутил, можно сказать.

Маклер выпил, потом еще. Уходил, слегка покачиваясь, клянясь в дружбе, обещая продать дом за самую выгодную цену. Али закрыл за ним дверь и внезапно загрустил. В небесах буйствовали звезды. Он сидел во дворе под открытым небом, вороша угли в жаровне. Ему нестерпимо хотелось общения. Но Егорка где-то совершал набеги, руководя отрядом хорезмийцев. А Лада была еще дальше. В единственном полученном от нее письме она писала, что вполне счастлива своей жизнью. Али засыпал угли золой, чтобы обезопасить дом от случайной искры. Накинул плащ и вышел из дома. За три года, что он прожил в Дамаске, он хорошо изучил столицу Сирии. Так как все свободное время отдавал прогулкам. Как-то он забрел в район, называемый Кучук Кала, в малонаселенную престижную часть города, где дома не лепились друг к другу, а отстояли обнесенные высокими глухими заборами. Тогда он заметил красивый двухэтажный дом и остановился, чтобы полюбоваться его архитектурой. В этот момент к его ногам упало яблоко. Али поднял его и, разглядывая его спелые румяные щечки, гадал, предвестником чего явился этот плод – раздора или искушения. Это было первое, что пришло ему в голову. Он поднял голову и в окне дома увидел девичье лицо. Оно показалось ему красивым, но исчезло так быстро, что Али засомневался в реальности произошедшего. Но яблоко было вполне осязаемым. Али ушел, размышляя над инцидентом. Подойдя к воротам своего дома, он вдруг вспомнил, что в тюркском вербальном общении яблоко – алма, имеет устойчивую рифму – гял яныма – иди ко мне. То есть, это могло быть приглашением на свидание. Али, человек, не склонный к авантюрам, особливо любовным, загадал, что если яблоко на вкус окажется кислым, то он выбросит его и забудет об этом. Если же – сладким, то ответит на призывы сердца незнакомки. Яблоко оказалось кисло-сладким. Али колебался примерно неделю. После смерти Йасмин прошло около двух лет. Все это время он не знал женщин. Жизнь его текла спокойно, тихо и размеренно. Не считая периода иерусалимских приключений. Но Али был еще молод, тридцать с небольшим. Что это за возраст для мужчины. А он жил жизнью престарелого затворника. Им овладевала хандра. И он решился на эту авантюру. Спустя неделю он отправился к этому дому и занял выжидающую позицию невдалеке, но в пределах видимости, в зоне обзора, так что взгляд, брошенный из окна, мог заметить его. И пришел он за час до заката солнца, чтобы его можно было разглядеть. Как только сумерки опустились, он медленным шагом направился к дому. Когда он проходил мимо окна, к ногам упал скомканный клочок бумаги. Али вернулся домой и в свете свечи прочел следующее: «Сук[6], полдень, ткани». На следующий день в полдень Али был на центральном рынке. Он дождался появления двух женщин в чадрах и вслед за ними вошел в лавку продавца тканей. С ними был еще мужчина крепкого телосложения. Но он был нагружен покупками и остался снаружи. Очевидно, кроме носильщика, он еще и выполнял функции телохранителя. Али, оказавшись в прохладной лавке, встал поодаль у другого конца прилавка. Приказчик суетился перед женщинами, одну за другой разворачивая штуки шелковых тканей. Собственно, ткани выбирала одна из них. Другая, со скучающим видом стояла рядом.

– Откуда этот шелк? – спрашивала она мелодичным голосом.

– Из Китая, драгоценная госпожа, – отвечал приказчик.

– Неужели из самого Китая? Может быть, где-нибудь в Персии ткут, а выдают за китайский товар.

– Что вы, что вы. Ни в коем случае, – клялся продавец.

Девушка выбрала ткань и попросила отрезать несколько локтей. Получив отрез, она передала его спутнице и сказала:

– Отнеси Бахраму и жди меня там, я сейчас приду, я еще кое-что посмотрю.

Когда служанка вышла, она, улучив момент, повернулась к Али и открыла лицо. В окне она показалась красивей, но все же была недурна собой. Затем она сказала продавцу:

– Запишите на мой счет. Муж в отъезде, вернется и заплатит.

– Конечно, – согласился продавец.

Он достал книжечку и сделал в ней запись. Пока он корпел над письменами, девушка еще раз повернулась в Али и открыла лицо.

Она была замужем. Это упрощало отношения, поскольку второй раз Али не собирался жениться. Но усложняло ситуацию, насыщая ее риском и лишними проблемами. Она вопросительно подняла брови. Али кивнул и увидел легкую улыбку на ее лице.

В полночь он был у ее дома. Окно отворилось, словно его ждали, и оттуда выползла веревка с завязанными узлами. Али так удивился, что не сразу воспользовался этим средством подъема. А когда поднялся, спросил:

– И часто ты пользуешься этим средством подъема?

– Сегодня связала, – ответила девушка и добавила, – по-твоему – это удачное начало разговора.

– Она неглупа, – подумал Али и вслух сказал, – начало неудачное, прости.

От девушки пахло ароматом, в котором Али уловил оттенки мускуса и еще чего-то знакомого. Его волновал этот запах. Он привлек к себе девушку, но не тут-то было. Она уперлась в его грудь руками и высвободилась.

– Ты хочешь сразу сорвать запретный плод? – с некоторой злостью в голосе сказала девушка.

– А разве не за этим я здесь? – удивился Али. Он решил обойтись без обиняков. Все- таки риск был велик.

– Нет, не за этим.

– Тогда за чем же? Просвети мой разум!

– Не за чем, а для чего.

– Хорошо, пусть будет для чего.

– Для общения.

– Может быть, я вылезу обратно.

– Ты сердишься?

– Не то, чтобы я сержусь, – сказал Али, покривив душой из вежливости, – но, как юрист, должен тебя просветить – это несколько странно, кто поверит, что я забрался ночью в чужой дом к чужой жене ради невинного общения. Мы здорово рискуем своими жизнями. Обряд побивания камнями из шариата еще не удален.

– Почему же ради невинного общения?

– Женская логика и последовательность – это что-то особенное, – сказал Али.

– Ты схватил меня, даже не спросив, как меня зовут.

– Как тебя зовут?

– Зульфия.

– А меня…

– А тебя зовут Али.

– Ты знаешь, как меня зовут? – удивился Али.

– Да, ты ходил возле нашего дома, ты мне понравился. И я навела о тебе справки.

Как ни странно, но Али почувствовал облегчение, когда понял, что плотских утех не будет. Все- таки он испытывал некоторые угрызения совести перед памятью жены.

– Ты умен и хорош собой, – продолжала Зульфия, – в тебе чувствуется порода. Ты загадочен. Мударрис духовной академии. Живешь в богатом доме один. Ты распалил мое любопытство. Расскажи мне о себе.

– Кажется, ты сказала, что навела обо мне справки. Вообще, должен сказать, что у тебя основательный подход.

– Меня интересует твоя жизнь до появления в Дамаске.

– Это займет много времени, – усмехнулся Али, – боюсь, что ночи нам не хватит.

– Тогда ты придешь ко мне еще.

Али почему-то испытал радостное волнение от этих слов. Даже бродячей собаке приятно, когда ее подзывают. А он был все же больше, чем собака. То есть, совсем не собака. Тем не менее, он сказал:

– С чего ты взяла, что я еще раз приду к тебе?

– Ты хочешь сказать, что если не получишь меня, не придешь?

– Я бы предпочел, чтобы ты сама ответила на этот вопрос.

– Знаешь, мне нравится твоя учтивость, – сказала Зульфия, – у тебя хорошие манеры. Ты уходишь от ответа, чтобы не быть невежливым. Это не свойственно простолюдинам. Ты не из их числа. Ты принадлежишь к знати, возможно?

– Ты даже не представляешь насколько, – улыбнулся Али, думая сказать ей о том, что он принц или не стоит, – но ты не ответила на мой вопрос.

– Я думаю, что именно поэтому ты и придешь ко мне, – ответила Зульфия.

Али, было, засмеялся, но девушка схватила его за руку.

– Тихо, муж услышит. И не смейся, я обижусь. Его спальня находится прямо подо мной, только окна – во двор.

– Значит, на пол ничего ронять нельзя, – заметил Али.

– Лучше не надо.

– А, если у нас все же дойдет до страсти, и это произойдет на полу? А как он тебя вызывает? Стучит в потолок палкой?

– Ну вот, стоило мне похвалить твои манеры, как все изменилось, ты стал груб.

– Пожалуй, я все-таки пойду, – сказал Али, делая шаг по направлению к окну, но девушка схватил его за руку.

– Не сердись, прошу тебя, – в ее голосе была искренняя мольба. – Я так одинока, если бы ты только знал. Давай поговорим о чем-нибудь, пожалуйста.

– Ладно, – сказал Али, тронутый ее страстной просьбой.

– Расскажи мне о себе.

– Хорошо, – согласился Али, давно уже нуждающийся в наперснике, – но только ты сначала.

– Мой рассказ будет коротким, – сказала Зульфия, – я дочь разорившегося купца, он выдал меня замуж за богатого купца, чтобы поправить свое материальное положение. Мой муж, кроме меня, имеет еще трех жен. К счастью, они живут отдельно. Но это не мешает им строить против меня козни. Потому что я моложе их и красивее.

– Что же он со своими деньгами не женился на красивых девушках.

– Он не всегда был богат.

– Это объяснение достаточное, – сказал Али, – но не полное. Не все в жизни можно получить за деньги.

– Неужели, – насмешливо сказала Зульфия, – что, например, нельзя получить?

– Ты любишь своего мужа? – спросил Али, и поскольку она долго не отвечала, сказал: – наверное, нет, иначе меня здесь не было.

– С тобой трудно спорить, – с вздохом сказал девушка, – расскажи мне о себе.

– Хорошо, только запасись платками, ибо судьба моя драматична. И еще, несмотря на то, что я до неприличия бескорыстен, хочу узнать, какая награда меня ждет. Я не могу, рискуя жизнью, находиться здесь лишь для того, чтобы поведать тебе о своей жизни. Бескорыстие от глупости отделяет лишь один шаг. А я хочу удержаться от этого шага.

– Не понимаю.

– Если я кому-нибудь скажу, что залезал в окно к чужой жене для невинных бесед, меня сочтут глупцом или безумцем.

– Поняла. Я тебя поцелую.

Али вздохнул и приступил к рассказу. Вопреки длинному предисловию, он уложился в одну ночь. Возможно, из соображений личной безопасности. Когда небосклон посветлел, он вылез в окно, оставив девушку, потрясенной, с глазами на мокром месте. От расстройства она даже забыла об обещанном поцелуе. Али из деликатности не стал напоминать. После этого он не появлялся у ее дома в течение месяца. Пока почтальон не принес ему посылку, прочно упакованный ларец, полный яблок. Сейчас он держал путь к этому дому. Подойдя к нему. Али подобрал камешек с земли и бросил в одно из окон. Через короткое время он увидел, как в окне мелькнула тень. Али вышел под лунный свет. После этого створка окна открылась, и оттуда спустилась толстая веревка с завязанными не ней узлами. Али подошел к дому и по этой веревке влез в окно. Первое, что он услышал – был жаркий шепот:

– Ты с ума сошел. Муж был дома.

Али прервал эти слова жарким поцелуем.

– Поэтому ты бросила мне спасительный канат, – сказал он, оторвавшись от уст молодой женщины.

– Безумец, – услышал он в ответ, – муж спит, а я решила, что у тебя беда случилась. Ты пришел без моего зова. Тихо, кто-то идет. Стой здесь, не шевелись. Если я громко заговорю, сразу прыгай в окно.

Женщина вырвалась из его объятий. Али стоял в кромешной темноте, слушая ее шаги. Затем негромкий говор в коридоре. Зульфия, так звали девушку, с кем-то объяснялась. И Али пытался понять, громко ли звучит ее голос. Но в интонациях ее не было тревоги, лишь раздражение.

Зульфия вернулась в комнату, закрыла дверь и обвила его шею руками. После страстного поцелуя, Али услышал:

– От тебя пахнет вином, ты пьян.

– Я пил вино, но я не пьян, – сказал Али. – С кем ты разговаривала?

– Служанка, дрянь, следит за мной. Только не могу понять по чьему поручению. Мужа или его старых кошелок.

– Одно другого не исключает.

– Ты прав.

– Почему ты решила, что она шпионит.

– Ее днем не заставишь убираться, а она среди ночи веник ищет. Выгоню я ее. У тебя что-то случилось? Почему ты выпил?

– Вообще-то я пью иногда, при тебе этого не было. Пока ничего не случилось, но возможно, мне придется уехать. Я пришел проститься на всякий случай.

– Нет, – взмолилась Зульфия, – не разбивай мое сердце! Куда ты хочешь уехать, зачем?

– Куда, я еще не знаю. Улемы выдвинули против меня обвинение в вольнодумстве. Собственно, ехать мне некуда, но с ними шутки плохи.

– Не уезжай, прошу тебя. Что я буду делать без тебя? Я не вынесу этой разлуки.

– Ты будешь жить как жила до встречи со мной. В конце концов, у тебя есть муж.

– Сегодня ты жесток, – заметила Зульфия.

– Нет, не жесток, – возразил Али, – я выпил, поэтому говорю то, что думаю. Я говорю о положении вещей, называю их своими именами. Может быть, все обойдется, но по-прежнему уже не будет.

– Конечно, – с обидой в голосе сказала Зульфия, – зачем я тебе, если ты холост. А вокруг так много свободных девиц.

– Как ни странно, но это не так, – возразил Али, – я не ищу себе девиц, потому что не собираюсь жениться во второй раз. Видишь ли, я верен своей умершей жене.

– Отрадно мне слышать это, – прошептала Зульфия и приникла к нему.

Али вдруг обнаружил, что она лишилась одежды и стоит перед ним совершенно нагая. Она влекла его в сторону ложа, и он повиновался….

После, когда он боролся со сном, девушка прошептала ему чуть слышно.

– Если ты уедешь, возьми меня с собой.

Сонливость как рукой сняло, и он сказал:

– Ты сейчас нетрезво мыслишь, а я не могу предложить тебе ничего, кроме неизвестности.

– Я согласна на все, лишь бы быть рядом с тобой. Лишь бы ты любил меня.

Али долго сомневался, говорить ей об этом или нет. Но затем все же сказал:

– Насчет последнего. Я люблю только одного человека, свою умершую жену.

Он тут же пожалел о сказанном. Физически чувствуя, возникающее отчуждение. Зульфия отстранилась, а через некоторое время сказала:

– Убирайся.

Али тяжело вздохнул и стал одеваться. Злость и обида – верные спутники женщины, они помогут ей пережить расставание. Правда, он в этой ситуации выставлял себя подлецом. Но чего не сделаешь из человеколюбия. Он хотел обнять ее на прощание, но Зульфия вытянула руку, отстраняясь. Хорошо все-таки иметь дело с гордой женщиной.

– Прости, – сказал Али.

Он подошел к окну и посмотрел на улицу. Ему ничего не удалось разглядеть. Ночь была безлунной. Али осторожно открыл окно, спустил узловатую веревку и стал вылезать. Как только ноги его коснулись земли, чьи-то мощные руки заключили его в объятия, и он услышал громким шепот.

– Попался, голубок, сейчас ты узнаешь, как шастать к чужим женам в окна.

– Почему же во множественном числе, – лихорадочно мелькнуло в голове. Он попробовал вырваться, но не тут-то было. Человек, схвативший его, был силен.

– Не трепыхайся, птенчик, – сказали ему в ухо, – это бесполезно.

Блюститель нравов, видимо, питал слабость к пернатым. Али, наклонив голову, что есть силы ударил противника затылком в лицо. Тот охнул, ослабив захват, но руки не разжал. Тогда Али поджал ноги, повиснув всей тяжестью. Этого было достаточно, чтобы выскользнуть из объятий. Он перекатился в сторону и вскочил, повернувшись к противнику. Это был крупный мужчина. Одной рукой он утирал нос, из которого обильно шла кровь. А другой изготовлялся к новому захвату. Верзила был когда-то борцом. Али понял это по профессиональной стойке, которую занял его противник. Расставив ноги, согнутые в коленях, разведя руки, набычившись. Все происходило в полной тишине. Гласность не была нужна никому. Шансы Али против этого верзилы в честном поединке были малы. К тому же на кону стояла репутация Зульфии. Иначе говоря, за измену, доказанную измену, в шариате существовало одно наказание – побивание камнями. Поэтому Али, сделав ложный выпад, ударил противника между ног. Громила удивленно выдохнул стон и опустился на колени. А в этот момент из окна Зульфии что-то упало. Али нагнулся и поднял узловатую веревку. Он поднял голову. Зульфия показала на раба и провела пальцем по горлу. Это означало – убей его, иначе мне не жить. Она была права, но Али не мог этого сделать. Он ударил противника по голове кулаком что было силы, и лишил его чувств. После этого узловатой веревкой связал его, взвалил на себя и, качаясь под тяжестью, скрылся в ночи.

На следующее утро он отпер комнату без окон, где ночью запер своего пленника. Связанный человек лежал на боку и храпел. Кляп каким-то образом выпал, и он свободно вдыхал воздух и выдыхал через носоглотку.

– Каков молодец, – восхитился Али, – а я глаз не сомкнул до рассвета.

Он обнажил кинжал, присел и потряс пленника. Тот не сразу проснулся, перестав храпеть. В его глазах, сонных поначалу мелькнул испуг, как только он обнаружил перед носом стальной клинок.

– Господин, – взмолился он, – пощадите. Я всего лишь несчастный слуга, действовал по приказу. Простите, если причинил вам боль, не убивайте меня.

Али, взяв его за шиворот, усадил спиной к стене, проверил путы на руках и ногах.

– Как тебя зовут? – спросил Али.

– Сархан, господин.

– Ты сириец?

– Что вы, зачем бы я пошел в слуги. Я несчастный раб.

– Откуда ты?

– Я черкес.

– Вот что Сархан. Я, то есть, мы с тобой, находимся в трудном положении. Я не знаю, что мне с тобой делать. То есть, знаю, я должен лишить тебя жизни, но мне этого не хочется. Отпустить я тебя тоже не могу. Пострадает другой человек. Мало того, что это женщина, но она еще и чужая жена. Пока я буду думать над этим, ты посидишь здесь связанный. Я тебя запру. Если ты попытаешься сломать дверь, бежать, то тебя убьет охранник. Он вооружен, и жалости у него, в отличие от меня, нет. Но я сохраню тебе жизнь в любом случае, поэтому из страха смерти, не делай глупостей. Ты понял? Вот, я оставляю тебе воду, хлеб и курицу.

– Век буду вам благодарен, – сказал раб, – только как я буду есть, руки у меня связаны.

– Ничего, как-нибудь зубами. Еще есть пожелания?

– Мне бы во двор выйти.

– Хорошо, я тебя выведу, только без глупостей.

После этого Али отправился в медресе и провел занятия. На урок пришел ректор, сел в стороне и внимательно выслушал всю лекцию. На последних минутах разгорелся спор, по различию налогов с земель, ушра и хараджа, и разнице между военными трофеями фай[7] и ганима. Али видел, как ректор едва удерживается, чтобы не принять в нем участия. Когда прозвучал колокол, означающий конец занятий, ректор сидел неподвижно, пока аудитория не опустела. Оставшись наедине с Али, он сказал:

– События развиваются в нежелательном направлении. Я надеялся, что-как- то все рассосется. Но, увы… Духовенство в последние несколько лет задвинуто на задворки политической жизни. А для них это как-то унизительно. Им нужен повод, чтобы заставить говорить о себе. Вольнодумец из столичной духовной академии, в их понимании, это то, что нужно. Это хороший повод, чтобы напомнить о себе. Мне жаль с тобой расставаться. Но я должен позаботиться также и о себе, чтобы они не могли сказать, что я проявил преступную близорукость и пригрел змею на груди. Не обижайся. Мне будет не хватать тебя, Али, но ты уволен. Причем со вчерашнего дня. Войди в мое положение.

– Конечно, – сказал Али, – я понимаю.

– Это меньшее зло, что может случиться с тобой. Если тебе будет грозить арест, я дам тебе знать.

– Арест? – удивился Али. – Из-за чего?

– Открой дверь, – попросил ректор.

Али распахнул двери. В коридоре было пусто. Но в конце его маячила фигура администратора.

– Он здесь неподалеку, – сказал Али, – но я думаю, что он ничего не слышал.

– Я дам тебе знать, – сказал ректор. – Это твое жалование.

Он отсчитал несколько монет и выложил на стол стопкой. Выйдя в коридор, громко сказал, обращаясь к администратору:

– Этот человек уволен, отныне для него вход сюда закрыт.

Не то, чтобы Али был не готов к такому повороту событий. Но до последнего момента надеялся, что обойдется, забыв о жизненном непреложном правиле – всегда происходит самое худшее. Люди при этом забывают, то хорошее, что с ними происходило до того, считая, что хорошее в порядке вещей. А плохое – это несправедливость по отношению к ним. Хотя на самом деле в природе все находится в равновесии. К хорошему быстро привыкаешь. А помнится всегда самое плохое. Только счастливец способен вычеркивать из памяти неудачи. Но тот, кто подвергал Али сейчас этому испытанию, этого не знал, и, вероятно, думал, что он неблагодарная скотина. Получить образование, выйти живым из передряг. Без роду, без племени и без денег – жениться на дочери вазира. Затем опять попасть в переплет. Выйти из него без единой царапины и жить в хорошем доме, преподавать в самой престижной академии Дамаска. Да еще и спутаться с чужой женой. Ах, вот в чем дело – мысленно воскликнул Али, ударяя себя по лбу. Запретный плод бывает сладок, но горечь проявляется позже. От этого открытия ему стало легче, но ненамного, как это бывает у неглупых людей, выискавших причину плохого настроения. Али не был готов к перемене мест. Он окликнул ректора и спросил вполголоса:

– Если я улажу дело с имамами, возьмете меня обратно?

– Конечно, – бросил ректор, и, торопясь, ушел.

Жалование у Али было маленькое, и Али работал не ради денег, но ради времяпровождения. Негласным правилом было обирание учеников, естественное для мусульманских школ. Но Али никогда этого не делал. Может быть, поэтому ученики и любили его, хотя он тешил себя надеждой, что они любили его лекции. И в этой ситуации его больше всего расстраивало то, что он должен уйти от них, то есть бросить их на произвол судьбы. После такого обвинения в адрес учителя, класс неминуемо расформируют.