Читать книгу Против правил - Сандра Браун, Sandra Brown - Страница 2

– У тебя все отлично получается, Кайла. Дыши. Да, вот так. Хорошо, очень хорошо. Как ты себя чувствуешь?

– Устала.

– Понимаю. Потерпи еще немного. Тужься. Ты все делаешь правильно. Тужься сильнее.

Молодая женщина, лежащая на родильном столе, сжала зубы, ощущая усиление родовых схваток. Когда немного отпустило, она заставила свое тело расслабиться. Ее раскрасневшееся, покрытое пятнами лицо светилось радостью.

– Вы его уже видите?

Не успела она вымолвить эти слова, как ее скрутил новый приступ боли. Она снова стала тужиться, так сильно, как только могла.

– Теперь вижу, – ответил доктор. – Нужно еще чуть-чуть подтолкнуть… да… а вот и мы! Все в порядке, – провозгласил он, осторожно принимая новорожденного.

– Кто у меня?

– Мальчик. Красивый парень и крупненький.

– И легкие у него сильные, – добавил акушер, улыбаясь Кайле.

– Мальчик, – довольно прошептала та, откидываясь на стол, охваченная внезапной усталостью. – Позвольте мне взглянуть на него. С ним все в порядке?

– Да, все отлично, – заверил доктор, поднимая крошечное извивающееся тельце малыша над лицом матери.

Слезы выступили на глазах Кайлы, когда она впервые увидела своего сына.

– Аарон. Вот как мы его назовем. Аарон Пауэрс Страуд.

Когда малыша приложили к ее груди, Кайлу затопила волна эмоций.

– Папаша будет гордиться таким сыночком, – сказала медсестра, забирая новорожденного из ослабевших рук Кайлы, заворачивая в мягкое одеяло и направляясь с ним через комнату на взвешивание.

Доктор тем временем осматривал женщину, хотя роды прошли легко и без осложнений.

– Как скоро вы сможете уведомить мужа? – спросил он.

– Мои родители ждут в холле. Папа обещал сразу же послать Ричарду телеграмму.

– Малыш весит девять фунтов три унции, – провозгласила медсестра с другого конца комнаты.

Акушер стянул резиновые перчатки и взял Кайлу за руку.

– Пойду сообщу хорошие новости, чтобы телеграмма не заставила себя ждать. Где, вы сказали, находится Ричард?

– В Каире, – рассеянно ответила она, наблюдая за тем, как Аарон сердито брыкается, пока у него снимали отпечатки ножек. Какой же красивый ребенок! Ричард будет им гордиться.

Принимая во внимание, что малыш родился на закате, Кайла провела относительно спокойную ночь. Сына приносили ей дважды, хотя молоко у нее еще не пришло, и ребенок не был голоден. Радость от ощущения его теплого тельца около груди была всепоглощающей. Они общались так, как ей не приходилось ни с кем общаться прежде.

Она рассматривала сына, поворачивая его крошечные ручки и пристально вглядываясь в ладони, когда ей удавалось разогнуть пальчики, упрямо сжатые в кулачки. Все в нем: ручки и ножки, уши, каждый завиток волос на голове – Кайла сочла идеальным.

– Мы с папочкой очень сильно любим тебя, – сонно пробормотала она, передавая ребенка медсестре.

Рано утром Кайлу разбудили привычные больничные звуки: поскрипывание тележек с бельем, дребезжание подносов с едой, позвякивание инструментов. Зевнув, она с наслаждением потянулась, и именно за этим занятием ее застали вошедшие в палату родители.

– Доброе утро! – весело произнесла Кайла. – Удивлена, что вы здесь, а не в детском блоке, с прижатыми к стеклу носами. Или там еще не открыли шторку… – Она замолчала на полуслове, заметив осунувшиеся лица родителей. – Что-то не так?

Клиф и Мег Пауэрс переглянулись, и Мег с силой сжала ручку сумочки, отчего у нее побелели костяшки пальцев. У Клифа был такой вид, словно он только что проглотил очень горькое лекарство.

– Мама? Папа? Что происходит? О боже мой! Ребенок? Аарон? Что-то случилось с Аароном? – Трясущимися руками Кайла отшвырнула одеяло, намереваясь стремглав мчаться в детский блок.

Мег Пауэрс поспешила уложить дочь обратно на кровать.

– Нет, с малышом все хорошо, поверь мне.

Кайла устремила на родителей взволнованный взгляд:

– Так что же произошло? – Она пребывала на грани паники, голос ее срывался. Она знала, что родители проявляли признаки беспокойства лишь в крайне редких случаях.

– Милая, – мягко произнес Клиф Пауэрс, касаясь руки дочери, – мы узнали печальные новости. – Он вопросительно взглянул на жену и, получив ее одобрение, продолжил: – Рано утром в американском посольстве в Каире прогремел взрыв.

Мощная волна дрожи сотрясла тело Кайлы, во рту у нее пересохло. Она устремила в пространство немигающий взгляд. Сердце ее на мгновение замерло, затем снова стало биться, ускоряя свой бег по мере того, как сказанное отцом отпечатывалось в ее сознании.

– Ричард? – воскликнула она внезапно охрипшим голосом.

– Мы не знаем.

– Скажите мне!

– Мы не знаем, – настойчиво повторил ее отец. – Там сейчас царит хаос, как после взрыва бомбы в Бейруте. Никаких официальных заявлений пока не последовало.

– Включи телевизор.

– Кайла, не думаю, что тебе стоит…

Не обращая внимания на слова отца, она схватила с прикроватной тумбочки пульт дистанционного управления и включила телевизор, висящий на противоположной стене.

«…Масштаб разрушений на данном этапе не ясен. Президент назвал эту террористическую атаку возмутительным деянием, оскорбляющим мирные нации всего мира. Премьер-министр…»

Кайла переключала каналы, ожесточенно нажимая на кнопки пульта трясущимися пальцами.

«…Однако потребуются часы или даже дни, прежде чем будут обнародованы списки погибших. Морские пехотинцы были мобилизованы для помощи египетским войскам в расчистке завалов и поиске выживших».

На экране возникла картинка столпотворения, царившего около руин здания, еще недавно являвшегося американским посольством. Кадры, мелькающие на экране, были нечеткими, прерывистыми и хаотичными.

«Ответственность за теракт взяла на себя военная группировка, известная как…»

Кайла снова стала переключать каналы, но везде показывали одно и то же. Потом ее внимание привлекло изображение аккуратно уложенных на земле тел, которые уже были извлечены из-под обломков. Отбросив пульт в сторону, она разрыдалась, закрыв лицо руками.

– Ричард, Ричард!

– Милая, не теряй надежды. Сообщают, что выжившие есть, – тщетно пыталась успокоить дочь Мег, прижимая к себе ее сотрясающееся от рыданий тело.

– Бомба взорвалась в посольстве утром по каирскому времени, – сказал Клиф. – Мы узнали обо всем, как только проснулись. Сейчас нам не остается ничего другого, как ждать. Рано или поздно нам сообщат о Ричарде.

Трагическое известие пришло тремя днями позже, когда офицер морской пехоты позвонил в дверь дома Пауэрсов. Едва завидев припаркованную на обочине дороги служебную машину, Кайла со всей ясностью осознала то, о чем и без того уже подсознательно догадывалась. Жестом остановив отца, она сама пошла открывать дверь.

– Миссис Страуд?

– Да.

– Меня зовут капитан Хокинс. Считаю своим долгом уведомить вас, что…

– Но, дорогой, это же прекрасно! – воскликнула Кайла. – Отчего ты выглядишь таким подавленным? Я думала, ты будешь ликовать.

– Видишь ли, Кайла, я не хочу ехать в Египет, потому что ты в положении, – ответил Ричард.

Она коснулась его волос.

– Должна признать, что причина неубедительна. Это же такая честь. Не каждому морскому пехотинцу выпадает шанс нести службу в охранных войсках посольства. Тебя выбрали потому, что ты лучший, и я очень этим горжусь.

– Мне вовсе не обязательно соглашаться. Я могу попросить…

– Такая возможность выпадает один раз в жизни, Ричард. Думаешь, я смогу жить как ни в чем не бывало, зная, что из-за меня ты упустил свой шанс?

– Для меня нет ничего важнее тебя и ребенка.

– Мы будем ждать тебя. – Она обняла мужа. – Это твоя последняя командировка, и помни, что подобная честь выпадает единственный раз. Не стоит пренебрегать ею.

– Я не могу оставить тебя одну.

– Пока ты будешь в отъезде, я поживу у родителей. Они так переживают за своего будущего первого внука, что сводят меня с ума бесконечными звонками. То и дело проверяют, все ли у меня в порядке. Если я перееду к ним на какое-то время, то лишь облегчу всем нам жизнь.

Он обнял ее.

– Ты восхитительна, знаешь это?

– Так, значит, мне нечего беспокоиться о том, что ты заведешь интрижку с какой-нибудь загадочной восточной женщиной?

Ричард сделал вид, будто глубоко задумался над словами жены.

– Ты умеешь исполнять танец живота?

Она шутливо ткнула его под дых.

– Хорошенькое это будет зрелище, особенно когда у меня вырастет живот.

– Кайла. – Голос его был необычайно нежен, когда он пропускал между пальцами пряди ее волос. – Ты абсолютно уверена, что хочешь, чтобы я поехал?

– Абсолютно.

Эта беседа, произошедшая семью месяцами ранее, всплыла в памяти Кайлы сейчас, когда она смотрела на покрытый флагом гроб. Печальные звуки трубы разносил по кладбищу пронзительный зимний ветер. Люди, которые должны были нести гроб, все офицеры морских войск, стояли на изготовку, блистательные в своей военной форме.

Ричард упокоился рядом с его родителями, которые умерли один за другим еще до того, как Кайла познакомилась с будущим мужем.

– Я был совсем один в целом мире, пока не встретил тебя, – сказал он ей однажды.

– И я тоже.

– Но у тебя есть родители, – озадаченно напомнил он.

– Тем не менее я никому никогда не принадлежала так, как принадлежу тебе.

Они очень сильно любили друг друга, и Ричард понял, что она имеет в виду.

Его тело доставили домой в закрытом гробу, который Кайле посоветовали не открывать. Ей не было нужды спрашивать о причинах. Все, что осталось от здания посольства в Каире, – лишь горка искореженных камней и стальных обломков. В связи с тем, что бомба взорвалась рано утром, большая часть войск и дипломатических работников еще не прибыли на службу, а жертвами теракта стали те военные, кто, подобно Ричарду, был расквартирован в смежном здании.

Друг Клифа Пауэрса предложил переправить семью на своем частном самолете в Канзас на погребение. Кайла могла оставить Аарона лишь на несколько часов, потому что ей нужно было строго соблюдать время кормления.

Кайла вздрогнула, когда ей передали американский флаг, снятый с крышки гроба и церемониально сложенный. Без этого покрова гроб выглядел обнаженным. Неосознанно она подумала о том, не холодно ли Ричарду.

«Боже мой, – мысленно кричало ее сознание, – я должна оставить его здесь. Как же это возможно? Как я могу повернуться и уйти, оставив за спиной свежую могилу, напоминающую открытую рану на теле земли? Как мне сесть в самолет и полететь домой, бросив мужа в этом безжизненном краю, который я уже ненавижу всем сердцем?»

Ответом ей было лишь завывание ветра.

Ей придется оставить Ричарда здесь, потому что иного выбора нет. Его тело мертво, но живая частичка его – Аарон – ожидает ее дома.

Священник прочел последнюю молитву, и Кайла тоже произнесла слова прощания:

– Я сохраню тебя живым, Ричард, клянусь. Ты будешь вечно жить в моем сердце. Я люблю тебя. Ты всегда останешься живым для нас с Аароном, потому что я сохраню память о тебе.

Он находился внутри мягкого кокона. Время от времени внешний мир вторгался в пределы его уютного укрытия, но эти визиты были нежеланными. Звуки казались слишком громкими, а всякое, даже самое незначительное, движение воспринималось подобно землетрясению. Любой источник света причинял боль. Он хотел бы, чтобы никто не тревожил его сладостное беспамятство.

Однако постепенно воздействие внешних раздражителей участилось. Вынуждаемый силой, которую он не понимал, руками и ногами цепляясь за жизнь и за каждое ощущение, свидетельствующее, что он все еще жив, он медленно и осторожно карабкался наверх, подальше от безопасного белого тумана, навстречу пугающей неизвестности.

Он лежал на спине. Дыхание было ровным, сердце билось. Ни в чем другом он не был уверен.

– Вы меня слышите?

Он попытался повернуть голову в ту сторону, откуда доносился тихий голос, но боль тысячами острых иголок впилась ему в череп, подобно отскакивающим рикошетом пулям.

– Вы проснулись? Можете мне ответить? Вам больно?

Прикладывая невероятные усилия, ему удалось коснуться губ кончиком языка. Он хотел облизать их, но во рту было сухо, словно его набили ватой. Он почти не чувствовал лица и не был уверен, что сумел бы повернуть голову, даже если бы его не терзала жестокая боль. Он осторожно пошевелил правой рукой.

– Нет-нет, лежите спокойно, у вас игла капельницы в этой руке.

Стоически превозмогая боль, он, наконец, сумел чуть приоткрыть глаза. Ресницы, отгораживающие его от внешнего мира, показались ему такими огромными, что он мог бы без труда пересчитать их одну за другой. Затем он раскрыл глаза шире и увидел перед собой расплывчатый силуэт, напоминающий парящего в небе ангела. Постепенно картинка стала проясняться. Белая униформа. Шапочка. Медсестра?

– Добрый день. Как вы себя чувствуете?

«Идиотский вопрос, леди», – подумал он.

– Где… – Он не мог поверить, что этот каркающий звук рождается у него в глотке.

– Вы в военном госпитале в Западной Германии.

Западной Германии? Западной Германии? Очевидно, вчера ночью он напился гораздо сильнее, чем хотел, и сейчас видит какой-то дьявольский сон.

– Мы беспокоились о вас. Вы три недели провели в коме.

В коме? Три недели? О чем она толкует? Вчера ночью они с дочкой полковника улизнули, чтобы совершить рейд по злачным мечтам Каира и как следует покутить. Так какого черта этот ангел уверяет его, что он провалялся в коме… где? В Западной Германии?

Он попытался осмотреться и получить более детальное представление о том, где находится. Комната выглядела странно. Зрение его было расплывчатым. Что-то…

– Не беспокойтесь из-за нечеткого зрения. У вас повязка на левом глазу, – мягко произнесла медсестра. – А теперь лежите не шевелясь, пока я схожу за доктором. Он приказал позвать его, как только вы очнетесь.

Он не слышал, как она ушла. Секунду назад была тут, а в следующее мгновение исчезла. Возможно, она ему всего-навсего пригрезилась. Иногда сновидения бывают такими странными.

Стены раскачивались из стороны в сторону, потолок тоже то поднимался, то опускался, ни на минуту не пребывая в покое. Свет единственной лампы слепил глаза… то есть глаз.

Медсестра сказала, что на его левом глазу повязка. Для чего это? Невзирая на ее предупреждение, он снова попытался поднять правую руку, прилагая максимум усилий. Лента, удерживающая иглу капельницы, намертво приклеилась к волоскам на его руке. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем ему удалось дотронуться рукой до головы. Тут его охватила паника.

«Черт побери, у меня вся голова забинтована!» Он попытался оторвать голову от подушки, чтобы осмотреть свое тело, но смог приподнять ее не более чем на дюйм или два.

Крик, разнесшийся по коридору мгновение спустя, исходил именно из его палаты, и доктор с медсестрой со всех ног поспешили туда.

– Я подержу его, а вы делайте укол, – распорядился доктор. – Он сведет на нет все наши усилия, если будет продолжать в том же духе.

Почувствовав, как игла вонзается ему в правое бедро, пациент закричал от негодования на собственную неспособность говорить, двигаться, бороться.

Затем его мир снова погрузился во мрак. Заботливые руки уложили его обратно на подушку, и, коснувшись ее, он в очередной раз впал в сладостное забытье.

Несколько дней – или недель? – он балансировал на грани сознания, то приходя в себя, то снова проваливаясь в блаженное небытие. Время ему сверять было не по чему. Постепенно он научился различать моменты, когда меняли капельницу, или мерили его кровяное давление, или проверяли трубки и катетеры, тянущиеся от его тела. Однажды он распознал голос медсестры, потом доктора, но в его мягком туманном сновидении эти люди двигались бесшумно, как привидения.

Постепенно он научился бодрствовать более продолжительные периоды времени. Он лучше узнал комнату и аппараты, которые попискивали где-то за пределами видимости. Изучил собственные физические возможности и осознал, что ситуация очень серьезная.

Он не спал в тот момент, когда доктор вошел в палату, изучая диаграмму, прикрепленную к планшету металлическим зажимом.

– Добрый день, – произнес врач, заметив безмолвно взирающего на него пациента. Последовала привычная процедура осмотра, после чего доктор облокотился о спинку кровати и спросил: – Понимаете ли вы, что находитесь в больнице, и к тому же в плачевном состоянии?

– Был ли… это несчастный случай?

– Нет, сержант Рул. Американское посольство в Каире взорвали около месяца назад. Вы оказались в числе тех немногих, кому посчастливилось выжить. Вас выкопали из-под развалин, после чего доставили сюда. Когда поправитесь, сможете отправиться домой.

– Что… что со мной случилось?

Губы доктора тронула слабая улыбка.

– Будет проще перечислить, чего с вами не случилось. – Он потер подбородок. – Хотите правду?

Пациент едва заметно кивнул, и доктор продолжил говорить со всей прямотой:

– Левая часть тела оказалась придавленной бетонной стеной, которая раздробила практически все кости. Мы собрали, что могли. Ну, а остальное… – Тут доктор сделал паузу и глубоко вздохнул. – В общем, над остальным придется изрядно попотеть специалистам у вас на родине. Процесс окончательного выздоровления, друг мой, затянется на долгое время – я бы сказал, месяцев на восемь, хотя в действительности может потребоваться в два раза больший срок, а также несколько операций.

На забинтованном лице отразилась горечь, которую доктор с трудом мог переносить, хотя, пройдя поля сражения во Вьетнаме, многое повидал на своем веку.

– Я… буду?..

– На данном этапе любой прогноз не более чем предположение. Ваше выздоровление в значительной степени зависит от вас самого и от вашего настроя. Хотите ли вы снова обрести способность ходить, например?

– Не только ходить, но и бегать, – угрюмо заявил морской офицер.

Доктор подавил рвущийся наружу смех.

– Вот и славно. Сейчас ваша работа заключается в том, чтобы набраться сил, и тогда мы сможем залатать вас.

Врач легонько потрепал его по правому плечу и уже развернулся, намереваясь уйти.

– Док? – позвал пациент хриплым голосом. – А что с глазом?

Эскулап сочувственно посмотрел на лежащего перед ним человека.

– Мне очень жаль, сержант Рул, глаз нам сохранить не удалось.

Доктор поспешно вышел из палаты, пытаясь проглотить комок, стоящий у него в горле. Самым красноречивым проявлением отчаяния из всех, чему он когда-либо становился свидетелем, явилась эта одинокая слеза, сползающая по впалой, заросшей щетиной щеке.

Джорджу Рулу позволили навестить сына на следующий день. Он подошел к кровати и пожал правую руку Тревора. Затем медленно опустился на стоящий рядом стул. Молодой человек не мог припомнить ни единого случая, когда бы его отец плакал, даже на похоронах его матери несколько лет назад. Теперь же прокурор из Филадельфии, внушающий ужас всякому дающему ложные показания свидетелю, рыдал навзрыд.

– Должно быть, я выгляжу хуже, чем сам считал, – неуклюже попытался пошутить Тревор. – Ты шокирован?

Отец взял себя в руки. Медработники предупредили его о необходимости демонстрировать оптимистичный настрой.

– Нет, не шокирован. Я же видел тебя, когда ты только поступил. Поверь мне, с тех пор ты значительно окреп.

– Значит, тогда я выглядел запредельно плохо, потому что даже сейчас чувствую себя чертовски паршиво.

– Пока ты находился в коме, мне позволяли навещать тебя всего лишь раз в день, а после того, как пришел в сознание, вообще запретили визиты. С тобой все будет хорошо, сынок, очень хорошо. Я уже беседовал с докторами из Штатов, хирургами-ортопедами, которые…

– Можешь для меня кое-что сделать, папа?

– Все, что пожелаешь.

Прежде Тревор с отцом не особо ладили. Не будь сейчас молодой человек так глубоко погружен в собственные мысли, он заметил бы значительную перемену, произошедшую с Джорджем.

– Проверь список убитых, раненых и пропавших без вести. Выясни, выкарабкался ли сержант Ричард Страуд.

– Сынок, тебе не следует волноваться…

– Выполнишь мою просьбу? – простонал Тревор, чувствуя почти физический дискомфорт от посещения отца.

– Да-да, конечно, – поспешил заверить Джордж, видя растущее беспокойство сына. – Страуд, говоришь?

– Да. Ричард Страуд.

– Твой друг?

– Да. Всем сердцем надеюсь, что он не погиб. В противном случае его смерть будет на моей совести.

– Как такое возможно, Тревор?

– Потому что последнее, что я помню, – это то, как я завалился спать на его койке.

– Пссс, Страуд! Не спишь, приятель?

– Нет, – последовал ворчливый ответ. – Ради всего святого, Ловелас, сейчас три часа ночи. Ты пьян, что ли?

– А не пропустить ли нам по стаканчику?

Ричард Страуд сел на своей койке, прогоняя остатки сна.

– Те еще выдались выходные, а?

– Прекрасно провел время. Ты когда-нибудь испытывал оргазм?

Страуд засмеялся.

– Ты чертовски пьян. Давай я помогу тебе снять брюки.

– Оргазм, оргазм. Помнится, за прошедшую ночь я пережил три. Или четыре?

– Четыре? Это рекорд даже для тебя, не так ли?

Тревор нацелил дрожащий палец прямо на кончик носа Ричарда.

– П-послушай-ка, С-Страуд. Т-ты всегда д-ду-маешь обо мне с-самое х-худшее. Я о выпивке тебе говорю. Оргазм называется. Мешаешь водку с ликером и… Я уже без брюк или как?

– Будешь, если по очереди поднимешь ноги.

– Ох! – Тревор Рул повалился на койку Ричарда, увлекая того за собой и глупо ухмыляясь. – Знаешь Беки?

– А мне казалось, ее зовут Бренда, – отозвался Страуд, высвобождаясь из хватки приятеля.

– Ах да. Когда я теперь о ней вспоминаю, мне думается – я точно уверен! – что ее имя Бренда. И у нее отличные ножки. – Он похотливо подмигнул Ричарду, пока тот стаскивал с него рубашку. – А бедра какие сильные! Понимаешь, что я имею в виду?

Страуд лишь засмеялся и покачал головой:

– Понимаю, конечно, но не считаю, что полковник Дэниелс пришел бы в восторг, узнав, как ты тут разглагольствуешь о сильных бедрах его дочери.

– Мне кажется, я ее люблю, – заявил Тревор с серьезностью, на которую способен только очень пьяный человек. Заявление было подкреплено громкой отрыжкой.

– Не сомневаюсь. На прошлой неделе ты был влюблен в брюнетку-секретаршу с третьего этажа. А неделей ранее ее место в твоем сердце занимала блондинка-журналистка. Ну же, Ловелас, давай положим тебя на твою собственную койку.

Обхватив Тревора одной рукой, он попытался поднять его, но тот был невероятно тяжел, и лишь глупо ухмылялся.

– Ладно, у меня идея получше, – сказал Ричард, осознав, что с приятелем ему не справиться. – Почему бы тебе просто не переночевать на моей койке?

Тревор красноречиво откинулся на подушки, а Страуд стал пробираться в темноте к его койке. Устроившись на матрасе, он произнес:

– Спокойной ночи!

Подняв голову, он заметил, как Тревор машет ему рукой.

– Спокойной ночи! – повторил он.

В ту ночь в посольстве взорвалась заложенная террористами бомба.

Выздоровление Тревора оказалось более болезненным, чем он предполагал. Пришлось провести месяц в госпитале в Западной Германии, прежде чем его отправили домой. Светила медицины, осматривавшие его, выходили из палаты, угрюмо качая головой. Левая часть его тела продолжала оставаться недвижимой.

– Подлатайте меня, – настойчиво повторял Тревор, – сделайте, что в ваших силах. А закончу я сам. Верьте моим словам – отсюда выйду на своих ногах.

Он заставлял сиделок читать ему все газетные статьи о взрыве в посольстве, переживая по очереди недоверие, затем отчаяние и, наконец, гнев. Гнев был особенно целителен, потому что давал силы бороться с болью, мириться с последствиями операций, следовавших одна за другой, выдерживать продолжительные курсы физиотерапии.

Получив официальное увольнение из морской пехоты, он решил избавиться от короткой военной стрижки и отрастить волосы. Медсестру, приходившую брить его каждое утро, уговорил оставить ему усы. От глазного протеза Тревор отказался.

– Мне кажется, так будет… более стильно, – заявила одна из медсестер, столпившихся возле его постели, когда доктор надевал ему черную повязку на глаз. Половина женского медперсонала была влюблена в своего пациента, и многочисленные увечья не отпугнули их от его мускулистого тела. Медсестры горячо восхищались его грубоватым красивым лицом, длинными руками и ногами, широким торсом и узкими бедрами.

– Эта повязка сочетается с вашими вьющимися черными волосами.

– Когда выйдете отсюда, придется вам палкой от девушек отбиваться.

– Тростью, вы хотели сказать, – ответил Тревор, рассматривая повязку в маленьком зеркале, кем-то ему одолженном.

– Не сдавайтесь, – ободряюще произнес доктор, – мы ведь только начали.

О смене времен года он узнавал лишь по изменяющемуся пейзажу за окном госпиталя. Дни были похожи один на другой, как близнецы. Он держал на прикроватной тумбочке календарь и каждый день вычеркивал по одной цифре, отслеживая таким образом ход времени.

Однажды санитар, который время от времени приходил к Тревору после смены, чтобы сыграть с ним в покер, положил на стул рядом с кроватью вещевой мешок.

– Это еще что такое?

– Все вещи, которые смогли извлечь из твоей комнаты в посольстве в Каире, – пояснил санитар. – Твой отец решил, что ты захочешь взглянуть – вдруг сочтешь что-то достойным внимания?

Ничего стоящего в мешке не было, но одна вещица действительно привлекла внимание молодого человека.

– Передай мне ту металлическую коробку, пожалуйста.

Это была ничем не примечательная зеленая жестяная коробка с крышкой на шарнире и кодовым замком, состоящим всего из одной цифры. Каким-то чудом он вспомнил эту цифру и сумел открыть коробку.

– Что там? – поинтересовался санитар, с любопытством заглядывая Тревору через плечо. – Похоже на стопку писем.

Молодой человек почувствовал, как ему сдавило грудь. Он едва нашел в себе силы ответить:

– Да, так и есть.

Он совсем забыл о них, но сейчас события того далекого вечера всплыли в его памяти с кристальной ясностью.

– Привет, Ловелас!

– Здорово, Страуд! Чем могу быть полезен?

– Помнишь ту металлическую коробку, в которой ты хранишь деньги для игры в покер?

– Ну да, а что?

– Не станешь возражать, если я положу туда вот это для сохранности? – спросил Страуд, смущенно показывая ему стопку писем, перехваченных резинкой.

– Хмм. Это послания от жены, из-за которой ты ведешь монашеский образ жизни?

– Да, – подтвердил Страуд.

– Вот уж не думал, что она умеет писать.

– Что?

– Я всегда считал, что ангелы далеки от подобных мирских занятий, – поддразнил Тревор, награждая друга тычком под ребра.

– Тебя только не хватало! Парни и так подтрунивают надо мной за то, что храню письма, но мне нравится перечитывать их по нескольку раз.

– Сентиментальные небось? – В зеленых глазах Тревора плясали озорные искорки.

– Нет, просто личные. Так что насчет коробки?

– Да, конечно, пользуйся. Захочешь открыть ее – набери на кодовом замке цифру четыре.

– Четыре? Спасибо, Ловелас!

Он схватил Страуда, уже повернувшегося, чтобы уйти, за рукав.

– Точно не сентиментальные?

Ричард усмехнулся:

– Ну, если только самую малость.

Потом они пошли выпить пива, и Тревор начисто позабыл о письмах жены Страуда. И не вспоминал о них вплоть до нынешнего момента.

Он открыл крышку, чувствуя себя так же неловко, как если бы подсматривал в окно спальни, как его приятель занимается любовью с женой.

– Выброси все остальные вещи, – раздраженно произнес он.

– А коробку с письмами оставишь себе? – уточнил санитар.

– Именно.

Он не сумел бы объяснить, зачем поступает подобным образом. Возможно, из чувства вины за то, что он выжил, а Ричард погиб, поменявшись с ним койками. Проделывая привычные упражнения для развития мышц рук, Тревор в сотый раз говорил себе, что не станет вторгаться в личную жизнь умершего человека, читая письма от его жены.

Но когда на госпиталь опустилась ночь, ушли посетители, лекарства были приняты, а медсестры разошлись по своим постам, Тревор взял коробку с при кроватной тумбочки и поставил ее себе на грудь.

Было темно, он чувствовал себя очень одиноким и потерял счет ночам, проведенным без женщины. Для него было огромным облегчением убедиться, что его тело по-прежнему реагирует всякий раз, когда его приятелю санитару удавалось тайком принести ему свежий номер журнала «Плейбой» или «Пентхауз». Его мужское достоинство совсем не пострадало.

Тревор нуждался в женщине.

Дело было не в том, что он не мог заполучить ее. Стоило ему лишь послать некоторым из медсестер особый призывный взгляд, и они с радостью скрасили бы его выздоровление.

Но он уже пережил достаточно мелодрам в жизни. Больничные слухи моментально приписали бы ему романтические отношения, которые были нужны ему сейчас менее всего.

Тем не менее он жаждал женского прикосновения, хотел слышать нежный голосок. В отличие от прочих мужчин, ему не приносило радости удовлетворять самого себя по ночам, просматривая мужские журналы. Девушки, запечатленные в глянце, с чувст венными телами, роскошными волосами и завлекательными улыбками казались ему такими же плоскими, как и страницы, на которых они были напечатаны.

Написавшая письма женщина, напротив, существовала в действительности.

Металлическая крышка открылась бесшумно, а вот страницы громко зашуршали, когда он к ним прикоснулся. Тревор отдернул руку, но тут же, обругав себя последним идиотом, вытащил несколько конвертов, лежащих наверху пачки.

Всего посланий было двадцать семь. Он рассортировал их и разложил по датам. Когда подготовительная часть работы, призванная отсрочить момент того, что он считал чуть ли не смертельным грехом, была закончена, он вынул из первого конверта простой лист бумаги и углубился в чтение.